Mogultaj Постоянный
посетитель
Moscow
|
Континуация. Льюис и
Кагеро.
Теперь Льюис
и Кагеро. Я был немало поражен реакцией Кагеро, ибо то, что я
писал, относилось к категории лиц, являющихся - за неимением
лучшего слова - принципиальными душевными трусами
(узаконившими и пестующими в себе свою трусость; ну, как
лирический герой ряда стихотворений Кушнера). Верю, что Кагеро
не видит этого качества в Льюисе; я - вижу (ничего не знаю про
живого Льюиса, говорю про лирического героя обсуждаемого
текста). Но вот что совершенно точно - я этого качества не
вижу в Кагеро. Принципиальный душевный трус никогда не
употребит слов "нордическое мужество" в позитивном ключе. И в
Первом Могуществе его не будет. И в Кагериной части Второго
тоже...
Поэтому я крайне сожалею, что выразился так,
что Кагеро приняла это на свой счет. Если бы это было так,
разве была бы возможной наша переписка и предыдущая встреча?
Ведь то, о чем она написала сейчас, я уже знал от нее, однако
едва ли подал поводы считать, что отношусь к ней без личного
уважения. Из этого видно, что ее я никаким краем не зачислял в
описанную категорию "бракованных (для меня) экземпляров".
Кого ж я туда зачисляю и при чем тут
Льюис?
Автор текста, который я прочитал и перечитывал,
сделал следующие вещи.
а) Почувствовал арзамасский
страх, "оставленность". Причем поводом для этого послужила
гибель ДРУГОГО человека, а вот побоялся и устрашился он за
себя. Это еще все могло быть в аффекте.
б) По этому
поводу страшно себя пожалел. Опять же - себя, а не того
погибшего. И это уже шло точно так же вне и после аффекта
(с этого момента утрачивают силу слова Антрекота о разных
типах нервной организации. Они сами по себе правильны, но,
во-первых, относятся только к фихическому страху, а во-вторых,
к какому бы они ни относились, в настоюащем пункте б) все
непосредственно переживаемые страхи кончились и начались
рефлексии и убеждения).
ц) На этом страхе В СМЕСИ с
жалостью к себе автор стал сознательно строить свои отношения
со своим Богом! Утешение в этом страхе, смешанном с
самооплакиванием, он сделал центром своих взаимоотношений с
Богом! Санкционировал и узаконил, принял на себя всю эту
систему. Все это продолжилось тоже вне всякого аффекта. Да
он и до всякого горя и аффекта все это теоретически
утверждал...
д) И все это - уже без всякого горя, на
холодную голову - отредактировал и предоставил читателю в
качестве дидактического материала. Чтобы и читателя уподобить
себе (это уже очень даже поступок - это я
Антрекоту).
Да, такого человека (уточню - в затронутом
аспекте) я таки опишу как бракованный экземпляр в описанном
выше смысле слова.
Кагеро приняла это на свой счет
пополам с Льюисом. Чего ради? Потому что, оказывается,
она тоже испытала арзамасский страх (вообще-то, обычный, но
пусть считает его арзамасским, какая в данном аспекте
разница)! Ну и что? Что общего с описанным выше
рядом?
Что, гибель постигла другого, а Кагеро по этому
случаю устрашилась арзамасским страхом за себя? Нет. Гибель
никого другого не постигла, а угрожала ей же
самой!
Жалеет ли она себя вне состояния аффекта,
узаконивает ли ее в себе, выражает ли эту жалость публично,
плачется ли печатно во всеуслышание о своей боли, чтобы
граждане извлекли из этого поучительный урок?
Нет.
Разве утешение в арзамасском страхе и тоска по
носовому платку является центром и мотивом ее обращения к
Богу? Нет. Вовсе не это - а ненависть к своему же внутреннему
злу.
Хочет ли она, чтоб и другие голосили о носовом
платке, учит ли их этому, учит ли их тому, чтобы они припадали
к Богу ради утешения в своем страхе? Нет, наоборот. Она
поминает нордическое мужество, обьясняет, что не в Рай за
вечной Компенсацией, вечным носовым платком ей надо, а надо ей
удалиться от внутреннего зла и избавиться от него.
И
даже Иову и Дику Суне она в утешение сунула не то, что их,
мол, страданиями воспитывают и обращают к Богу для их же
пользы, а примерно следующее: кой черт ты так задвинулся на
своих страданиях, когда есть СТОЛьКО ВСЕГО, и в этом можно - в
том числе в страданиях - находить и видеть столько всего;
когда ты герой ТАКОЙ КНИГИ С ТАКИМИ КАРТИНКАМИ И
ДИАЛОГАМИ!
Как герой книги, к которому этак обращается
ее автор, я бы на Кагеро за такие слова озверел. А вот как
герой ОДНОЙ с Кагеро книги, как ее товарищ по счастьям и
несчастьям, я эти же слова - идущие ко мне по горизонтали, а
не по вертикали - выслушаю с крайним восхищением и под ними
подпишусь. Потому что она за книгу не отвечает, она вместе со
мной в ней живет.
Это Льюис? Расскажите мне. Это
Честертон, сочинение "Живчеловек", и это Киплинг. "И
восхищаться, и дышать... Фор ту эдмайр". Это свобода.
Кагеро за этой свободой видит Автора Книги; я - нет.
Она ему благодарна; я не был бы, даже если бы его и видел
- Он мог бы сочинить Книгу и получше. Тем более неприглядно с
его стороны требовать, чтобы я любил и почитал его, Автора - с
каких это пор читатель и актер ОБЯЗАН считать всесовершенным
автора книги или пьесы, в которой он играет?
Но
обратите внимасние - в центре взаимоотношеной Кагеро с Богом -
благодарность за такую роскошную Книгу, а не сопливая тоска по
Носовому Платку и утешению в скорбях!
Да, в слабости
люди нуждаются в утешении; все испытывают слабость. Но строить
все свое мировоззрение на своей слабости, узаконивая ее в
себе, доводя ее до нек плюс улътра, носясь с ней и считая ее
собственным душевным и мировоззренческим фундаментом - это
разврат, разброд и шатание. Недостойный душевный кабак.
Мармеладов Достоевского. А еще и других этому учить...
Тьфу.
Бог Кагеро - существо в проекции на нас... как бы
это выразиться... увлекательное. А Бог Льюиса - нудное,
мелкое и злое.
Охотно верю, что Кагеро этого в жизни
не увидит. Она же читает Льюиса, зная, что это тот же самый
Бог. Кроме того, она искренне принимает эти рацеи за какое-то
литературное берсеркиерство, за повиновение даймону
писательства. Так же многие читатели относились к Руссо. Тогда
все эти исповеди кажутся проявлением величия души - человек,
как Данко, разрывает сам себя и кажет всем свое сердце,
повинуясь неудержимому внутреннему порыву и гению
литературы.
Все это Кагеро внесла от себя. Если она
когда-нибудь напишет и опубликует что-нибудь исповедальное, то
вот она действительно по этому разряду и
пройдет.
Только к Льюису или Руссо это отношения не
имеет. Не стоит Кагеро судить об оных по себе. Там с
темпераментом сильно не так. И писательство они понимали
сильно иначе. Этак Кагеро и в искренность и неудержимость
некрасовской скорби о народном горе поверит...
А сам
Льюис - тот самый профессор, которого честертоновский герой
под пистолетом заставил пропеть гимн той самой огромной
захватывающей книге с картинками и диалогами. Тот, кажется,
тоже был христианин, хоть и поклонник Шопенгауэра. И
сравнивать тут нечего, игемон. Тексты Льюиса написаны
трусливым лирическим героем, тексты Толкиена, или Честертона,
или Кагеро, или послания Кинн, при всей их восхитительной,
ИМХО, нелогичности, написаны храбрыми лирическими героями.
Храбрые лирические герои от трусливых отличаются не
тем, что не испытывают арзамасского страха, а тем, что не
делают его, как Толстой или Льюис, центром своего духовного
мира, его фундаметом, осью и отправным пунктом.
Как
Кинн или Кагеро сами это в Льюисе не углядели - не постигаю;
думаю, что женское сочувствие горю другого человека в
сочетании с братством по идейному оружию, хрониками Нарнии и
романтизацией всех этих трактатов как прорыва лавы из души
писателя, как, так сказать, почти надчеловеческое творение
искусства из собственной крови. Всего этого тут и близко не
ночевало, это они от себя привнесли в текст.
И после
всего этого Кагеро полагает, что имеет что-то общее с тем, что
я аттестовал как бракованность в Льюисе. Еще раз. Один
пишет: ничто не вознаградит меня на Земле за любую потерю;
только Бог меня утешит, побегу к нему, припаду и пусть он меня
к сердцу прижмет, утешит и вознаградит в моем горе - потому
что больше меня все равно НИКТО и НИЧЕМ не вознаградить.
Другая пишет: "При чем тут потери и горе, когда ты
герой ТАКОЙ КНИГИ! Вечное спасибо Автору, что он нам ее
сочинил, а то где б мы были героями! На этом фоне - ты о чем,
какое тебе еще утешение, в чем? В том, что ты герой ТАКОЙ
КНИГИ?!"
Страшно много общего. Ну да, оба, конечно,
католики... Он лорд, ты граф, поэты оба, се, мнится, явно
сходство есть... Нет ни хрена никакого сходства. Усе.
Дикси ет анимам левави.
Сожалею, что Кагеро приняла и
на свой счет мое неуважение, но можно только диву даваться,
как это у нее получилось. По Льюису же я, старательно его
перечитав, придерживаюсь все того же мнения. Заметим, что мое
антихристианство и безбожие тут совершенно ни при чем; ровно
так же к делу отнеслась Ципор, для которой и у которой Бог
есть. Только не тот, что у Льюиса...
Замечу также, что
только в этом Уделе и кроме меня появляются несколько человек,
верующих и неверующих, которые тексты Кагеро воспринимают с
уважением, а от Льюиса их тошнит. Это, если кто не понял,
потому, что в текстах Льюиса им является некий мелкий
самооплакивающийся экзистенциальный трус, воскрешенный Богом
трехдневный мертвец, который на Бога опирается, как на
костыли, ему Бог заменил спинной хребет за отсутствием или
разложением своего; а в текстах Кагеро они ничего такого не
обнаруживают, и все им кажется, что автор стоит на своих
ногах, и не потому к Богу припал, чтобы получить в нем протез
своего спинного хребта, который иначе больше получить
неоткуда... А ведь идеология Кагеро всем указанным чужда
совершенно одинаково.
Помнится мне по текстам Кагеро,
что со спинным хребтом у нее и до обращения было все
нормально. А у кого того элементу организма нет - так это и
в самом деле тяжкий душевный дефект, очень плохо совместимый с
жизнью. Что с жизнью без Бога, что с жизнью в Боге. В
последнем случае это не так заметно - христианство выработало
за тысячи лет колоссальный арсенал идеологем и эмоций, которые
получает напрокат любой адепт конфессии - и даже сам может
обмануться, считая, что это стало или было его
личным.
Кагеро утешилась тем, что страдание имеет
смысл. И Лъюис тем же самым. Только Кагеро утешило то, что
страдание имеет смысл ПОМИМО ее самой и ее личного будущего, а
публично- самосанкционированно рыдать и самооплакиваться
она и раньше бы не стала - только в порядке минутной слабости,
если бы вообще.
А Льюис утешился тем, что смысл его
боли - его же благо, что в конце будет ему лично хэппи-энд.
Ничего, что господин меня выпорол, а жену мою в муках уморил -
или дал ей в муках умереть, - это все для моего же блага и
воспитания, а он мне потом еще и два рубля на водку даст из
милости великой своей ... И по всей деревне пойду я
рассказывать (а также штаны спускать и показывать), как меня
пороли, и как оно мне было больно и страшно, и как я от того
плакал и визжал, и как все то дело меня научало и вразумляло,
и как через то я душеполезным образом приблизился я душой к
господину своему... Тъфу, зла не хватает.
Я не стал
бы отменять встречу со Льюисом - я бы ее никогда и не
назначил. Это не потому, что он апологет и католик - среди
моих добрых знакомых, с которыми я считал и считаю за честь
встречаться, до 2002, правда, не было католиков, но вот
твердых православных имеет место быть не один
человек... Это по причине всего вышесказанного. И
Льюису это никак не в обиду - он не рубль, чтоб все хотели с
ним встречаться, а я не Бог, чтобы мое неприятие и неуважение
должно было его обижать - тем более, что я к нему с ними не
пристаю. Тем более это не в обиду тем, к которым я отношусь
без неприятия и неуважения - даже если они по тем или иным
причинам товарищи Льюиса и ничего такого, чего в нем вижу я,
не видят, или видят, но не считают это достойным чьего-то
неуважения.
|