Всякий нормальный человек, когда бы то ни было изучавший студентом философию (по крайней мере онтологию), неизбежно должен был в какой-то момент обеспокоиться вопросом: как этот, э-э, бред вообще может существовать да еще именовать себя наукой? В самом деле, из всех атрибутов нормальной науки у философии если что и есть, так только предмет - те самые "наиболее всеобщие закономерности" всего на свете, о которых с такой гордостью (впрочем, совершенно ложной) любят заявлять преподаватели философии в начале своих курсов. К сожалению, нет никакой уверенности в том, что эти самые закономерности существуют в реальном мире, а не являются попросту порождениями нашего языка, а еще вернее - его неадекватности. Похоже даже, что верно именно второе (1).

Зато чего у философии нет заведомо - это доказательного исследовательского метода и массива накопленных позитивных результатов (условия, необходимые для всякой уважающей, и даже для всякой неуважающей себя науки). Доказать в философии нельзя никому и ничего. Никто из философов не наберется наглости сказать, что Кант доказательно опроверг Беркли, или Аристотель - Платона. Поэтому многие в корне противоречащие друг другу философские системы изучаются как равноправные и равноценные (тем самым они и есть равноценные, вот только ценность их нулевая). Поэтому у философии нет и не может быть расширяющегося поля прочных результатов, укорененных в опыте и логике.

В итоге реципиент с полным основанием воспринимает философию как нечто вроде духовной антижизни, раковой опухоли на теле человеческого мышления.

На деле, однако, это далеко не так - точнее, было далеко не так в пору рождения и первых столетий развития философии. Сами философы в большинстве давно об этом забыли.

Начнем с простого вопроса. Вот Платон, к примеру, полагал, что все столы есть порождения некоей идеи стола, "стольности"; это не абстракция, а вполне реальный объект, проявлениями которого в видимом мире являются отдельные столы. Наиболее полной аналогией здесь явится телепередача: излучаемая совокупность волн, кодирующих некую картинку - это идея стола, а видимая картинка на телеэкране - это отдельный стол. И как одна передача генерирует множество картинок (по одной на телеэкран), причем все они будут немного отличаться друг от друга, точно так же отдельные столы, достаточно разные на вид, будут порождением одной "стольности".

Теория довольно изящная, и придумывать ее было, несомненно, очень интересно. Но у кого хватило бы смелости нести всю эту схему в народ как открытие, объективную истину? Изобрести-то можно что угодно, авторы фантастических рассказов о структуре времени и пространства это отлично знают по опыту. Чем Платон взялся бы доказывать предложенную им схему мироустройства? А если он это все-таки сделал, то почему другие философы (да и большинство нас, грешных) его мыслей не разделяют? И не наделена ли наука, в которой подобные "советы космического масштаба" могут даваться, приниматься и отвергаться с такой непостижимой легкостью и произволом, поистине "космической глупостью"?

Нет, не является. Напомним (см. статью "Рационально-релятивистская природа магии и других основных концептов "религий" архаики"), что Знание древности было самой настоящей наукой, то есть строилось на логической интерпретации объективного опыта. Однако к "объективному опыту", вдобавок ко всем тем вещам, которые включаем туда мы сами, древние относили еще один огромный пласт восприятий. Таковыми были все устойчивые восприятия, существующие в нашем внутренним мире, но при этом не порожденные сознательным усилием человеческой воли. Древние считали такие впечатления объективным опытом, опираясь на вполне логичное соображение: "Если я увидел то, чего сам не придумывал и не пытался вообразить, то, значит, соответствующий импульс явился ко мне прямо из внешнего мира, а иначе откуда же еще он вообще взялся?" Следуя этой логике, человек должен был относиться к впечатлениям, порожденным его собственным подсознанием (напомним, это мы теперь знаем, что это было его собственное подсознание, а он об этом и не догадывался) как к показаниям прибора, вроде амперметра или вольтметра. Единственное различие: свой внутренний мир (ведь на самом деле это был именно он) человеку наблюдать гораздо легче, чем конструировать амперметр. Поэтому наука древности концентрировалась на изучении именно этих кажущихся ей объективными, а не настоящих объективных показаний. Теперь мы, конечно, знаем, что древность ошибалась: впечатления, к которым она относилась с таким доверием, на деле порождены весьма своевольной, автономной и творчески самостоятельной частью нашего внутреннего мира, и судить по ним можно именно о ней, а не о мире внешнем. Однако само выявление этой ошибки потребовало столетий научного поиска, и заметить ее с самого начала было невозможно.

Итак, наука древности в целом исследует индивидуальные "непридуманные" восприятия как объективные показания приборов. И разные научные дисциплины древности специализируются на обработке различных типов этих восприятий. Магия, например, разрабатывает независимые от нашей воли впечатления, ассоциирующие предмет или процесс с его подобием. А общение с духами и богами опирается на логическую интерпретацию некоторых других переживаний (см. статью "Рационально-релятивистская природа магии и других основных концептов "религий" архаики").

Между тем особую и весьма важную (и едва ли не наиболее доступную наблюдению!) разновидность "непридуманно-субъективного" (то есть, с точки зрения древности, объективного) составляет сам словесно-понятийный аппарат человека и семантические (смысловые) ассоциации и связи отдельных понятий и слов. В самом деле, наш язык не придумывал сознательно никто из нас; напротив, все его понятия и слова кажутся укоренными в нашем внутреннем мире независимо от нашей воли. Так же не зависит от нашей воли и ощущение семантической ассоциации или противоположности. Например, все мы, не сговариваясь, соотнесем Свет с Добром, а Тьму - со Злом.

Но раз так, то, значит, по логике древнего ученого наш понятийный аппарат и материал словесных ассоциаций является экраном первоклассного прибора (точнее, целой приборной мастерской), показывающего истинную структуру и истинные взаимосвязи внешнего мира. Трудно переоценить удобство этого экрана: в отличие от эмоций и образных ассоциаций, неустойчивых, глубоко личных и неуловимо перетекающих одна в другую, понятийный аппарат, сам язык - это некая весьма стабильная и четко формализованная структура. Можно себе представить, какой восторг испытали те ученые (а это был ряд мыслителей, работавших в Греции и Индии VII-VI вв. до н.э.), которым впервые пришла в голову мысль обратить внимание на этот материал и воспользоваться им!

Так родилась философия. Это не некая "наука наук", это самая обычная естественная наука древности, специализировавшаяся на изучении специфического "опытного материала" - данных человеческого языка, обоснованно (хотя и неправильно) воспринимавшихся как показания прибора, прямо и точно отображающего внешний мир. Таким образом, тонны бумаги, изведенные частью нынешних философов и культурологов на решение вопроса о том, в чем принципиальная разница между магией // мифологией и философией, пропали даром. Такой разницы попросту нет. Это две естественные науки, изучающие разные "куски" объективного (точнее, кажущегося им объективным) опыта. Противостоят друг другу они не больше, чем физика и химия.

С самого начала у философии как науки нашлись смертельные враги. Это были мыслители, полагавшие, что язык - это осознанное, искусственное изобретение богов или неких древних людей. Тогда, разумеется, язык, как и вообще все, что придумано сознательно, утратит для нас значение физического прибора и превратится в условную систему наименований, по которой нельзя всерьез судить ни о чем, кроме ее собственных создателей. Те, кто полагал, что язык был сознательно изобретен и принят по договоренности, естественно, отказывали философскому методу познания в праве называться таковым. Именно поэтому философия не возникла на древнем Ближнем Востоке; там, судя по всему, всегда считали речь сознательным божественным установлением. Однако в античном обществе и Индии люди, придерживавшиеся подобных взглядов, находились в меньшинстве. Большинство просто не могло представить себе, как это язык можно сознательно изобрести "с нуля". (Это, кстати, и в самом деле невозможно, но догадаться об истинном положении дел - медленном саморазвитии языка, древность, разумеется, не могла: даже и сейчас мы едва представляем себе механизм этого саморазвития).

Итак, Платон и его аудитория отлично знали, чем доказывается его теория касательно идей. Раз у человека есть понятие о "столе вообще" (а оно есть, как есть и соответствующее слово - "стол"), и раз в его семантической структуре размытый образ этого "стола вообще" оказывается центральным и первичным по отношению к образам отдельных столов (а он оказывается), и, наконец, раз ничего этого человек сознательно не придумывал (а он и не придумывал), - то, значит, в мире обязательно существует некий "стол вообще" - мать всех столов, а иначе откуда у всех людей независимо друг от друга появились такие ощущения? Отлично понимал Платон и то, что при ином представлении о происхождении языка философия потеряет всякую силу. Однажды некий сторонник искусственного изобретения языка сказал ему: "Стол, Платон, я вижу, а стольности (идеи стола) - не вижу!" "У тебя есть глаза, чтобы видеть стол, но нет ума, чтоб увидеть стольность!" - ответил Платон, укоряя оппонента в том, что тот пренебрегает особым "органом чувств" - "умом", собственным понятийным аппаратом, являющимся на деле ничуть не худшим каналом получения объективной информации, чем зрение.

Такими приемами испокон веков и работали все философы: их наука целиком основана на объективизации языковой структуры и языковых связей как прямого отражения внешнего мира. Логику соответствующих рассуждений легко проследить или восстановить почти для любого философского сочинения.

Однако тот факт, что по происхождению философия - это настоящая наука, причем весьма древняя, не отменяет двух неприятных для нее обстоятельств. Во-первых, в действительности язык вовсе не является физическим прибором. Это порождение человека, и его структура соответствует вовсе не структуре мира, а специфическим потребностям и свойствам самого человека. Поэтому весь исследовательский метод философии оказывается в корне ошибочным, а ее результаты теряют доказательность и научную ценность. Да, философия - наука, и ее появление было научно оправдано, но то же самое можно сказать о ламаркизме в биологии или флогистонной теории в физике. Итак, философия (как, скажем, и астрология) представляет реальный интерес как явление истории науки и культуры, но истинных научных результатов предъявить она не может (и не могла с самого начала). Ее существование в современном мире - дело такой же культурной инерции, как функционирование в нем же магии и гадания. Большим же пиететом философия окружена по двум причинам: она породила куда больше соблазнов, от которых теперь трудно отказываться (астрология, например, не претендовала на проникновение в самые глубинные и сущностные законы мироустройства, ограничиваясь счетными вещами), и, кроме того, за ней стоит ряд куда более славных и знаменитых имен.

Второе обстоятельство куда печальнее. Право заниматься философией как осмысленным делом сохраняет, очевидно, лишь тот, кто по-прежнему видит в языке прямое отражение структуры мира. Подобных философов и в самом деле много, однако большинство из них давным-давно отказалось от этой точки зрения, а некоторые вообще не подозревают о том, какое значение имеет этот вопрос для самого существования их науки. И уж точно подавляющее большинство из них не знают (в отличие от древних), каким рассуждением можно обосновать репрезентативность языка как прибора, а сталкиваясь с этим рассуждением независимо, его не разделяют (что-то я мало знаю философов, занимающихся магией и птицегаданием, а философский метод можно признать оправданным лишь на общих основаниях с ними). Выходит, что такие философы слепо копируют философский метод былых времен, даже не пытаясь сообразить, насколько природа этого метода совместима с их же собственными представлениями о мире.

Примечания

1. Избитый пример: представим себе человека, с головы которого последовательно удаляют по волоску. В какой-то момент мы назовем его лысым. С точки зрения философа речь идет о некоем реальном "скачке" в реальном, так называемом переходе количества в качество. Ясно, однако, что никакого реального скачка ни в какой момент с головой несчастного не происходило. Просто нам с какого-то (вполне произвольного) момента стало удобнее называть его "лысым". "Скачок" совершился не в реальности, а лишь в нашем восприятии ее. К сожалению, так выглядят почти все "объективные закономерности", с которыми носится философия. Настоящими объективными закономерностями занимаются конкретные науки.