Священные войны

Разговор фатерланда с генерал-фельдмаршалом Хасном-Гюнтером фон Клюге.
Фельдмаршалу Клюге не снятся сны...
No discharge
Генерал-фельдмаршал Рейхенау...
Воины! Свинец выплавлен для битвы...
Опыт перевода «Лили Марлен»
Ленора -3
Февраль сорок второго года
Ленора-4. Kein Sakrament
«Посмотри наверх»
Кабы вы другими были,меньше Гегеля читали...
Своя весна. Вариация на мотив «Все, способные держать оружие...»
У саги этой, дети, банальная природа...
На чрезвычайные события в зоне действий Одиннадцатой армии
На таджикскую революцию 1992 года
По мертвому бездорожью...
Зондеркоманда А.
На рассказ набоковского «Пнина» о Мире Белочкиной

Разные тексты 2000-2003 гг

Сторожевые Сиона
Не плачь по убитым
Ты, при жизни награждающий нас, не тронутых во зле...
Молитва Сомерсета Моэма
Римляне в Скандинавии (66 г. н.э.)
Листаю историю Монгольской империи. «Чтобы в них татарва...»
Я всю жизнь считал времянкой эти сроки и уроки...
Немало лучших под луной взяла музыка сфер...
Веселые девицы Сиппара...
Меж гор, где внизу виноградники...
Ущербно это поколенье...
Смена царского дома
Надежда господина Найджела, эксвайра
Страны Восхода и Заката, вы удивитесь этим дням
Сильные сильным дарят страны...
Вот идут полки знаменные из краев чужих...
Мнение, поданное государю против отречения от престола
А эта деревня и вовсе раскинута на всех пяти материках...
Кавалерийский марш

Стихи Могултая - продолжение

Cвященые войны

Разговор фатерланда с генерал-фельдмаршалом Хасном-Гюнтером фон Клюге.

- Господин-военачальник,
мы слыхали о тебе,
что на кесаря в столице
ты готовишь острый меч.
«С богом! Весть твоя верна:
под откос гремит война,
мы убьем безумца прежде,
чем нам всем придется лечь».
- Господин-военачальник,
мы слыхали о тебе,
что пока он был победен,
ты хвалил его дела.
«К черту! Лжива эта весть:
знатен я – и знаю честь;
не хвалил я злые казни,
и во мне она цела».
- Господин-военачальник,
скажут верные твои:
что ж ты раньше колебался,
а теперь пустился в путь?
«У измены есть цена –
в ад летящая страна,
а не зверство властелина,
каково оно ни будь».
- Господин-военачальник,
если ты увидишь власть,
что с землей ты будешь делать,
той, что кесарь добывал?
«Дав дорогу мятежу,
что смогу, я удержу!
Не затем я поднял смуту,
чтоб мой дом слабее стал».
- Господин-военачальник,
люди войска знать должны:
если кесарь одолеет,
что ты сделаешь с собой?
«Я найду урочный час
и к богам уйду от вас,
чтоб не видеть, как, отчизна,
ты последуешь за мной».


*  *  *

Фельдмаршалу Клюге не снятся сны,
ему они ни к чему.
Навек оставил он сон войны,
когда уходил во тьму.
А было время, были бои,
лавр не слетал с головы,
и ставил он штандарты свои
от Дюнкерка до Москвы.
Кричала смерть у его виска,
своя и чужая смерть,
а где не бывали его войска –
по карте не рассмотреть...
На службе райха ему везло,
драккаром он резал дни –
затем, что военное ремесло
делам палача сродни.
Но сам он бросил свое весло
и смерть отыскал на дне,
затем, что военное ремесло -
чужое своей родне.
Он вечной славой не дорожил
и славы не приобрел,
но жаль, что кайзера пережил
черный его орел.


*  *  *

No discharge

Когда в поход я уходил, начальник говорил:
«Ты слез прощальных зря не лей и песен зря не пой,
кого убьют, тому судьба, а прочим бог судил –
еще не опадет листва, как мы придем домой!»
И трижды падала листва, и трижды вновь росла,
и трижды проросли тела могильною травой,
и слишком многих смерть взяла, - и многих не взяла, -
но дома не видал ни я, ни тот начальник мой.
Ты не вернешься, камерад, в свой довоенный мир.
Выносливее всех других армейские сердца.
Война – она всегда длинней, чем думал командир.
И в жизни нету ей конца. И жизни нет конца.


*  *  *

Генерал-фельдмаршал Рейхенау,
приказавший тратить
меньше двух патронов на еврея,
недостреленных закапывать живыми,
умер от удара
в январе сорок второго года.
Что он видел, умирая?
Кони ржут за Сулою –
это готские кони!
Поют девы на Сурожье –
это готские девы!
Блещут шлемы на Волхове –
это готские шлемы!
Выдержит Германия зимой –
летом будут нефть и слава,
летом будет Каспий и победа!
С радостным сердцем
уходил могучий.
...Генерал-фельдмаршал фон Манштейн
(в скобках прописью - Левински),
из наследных прусских офицеров
(умолчим о предыдущем),
получив приказ об истребленье
жидо-, недо- и т.п.
(рыбу, кстати, делал Рейхенау),
подписав его своей рукой,
выполнять его не собирался.
Олендорфу с айнзатцгруппой «Д»
не оказывал поддержки.
Даже в штаб к себе не допускал.
Только с трупов снятые часы
принимал в подарок гренадерам.
(Тут с ним можно согласиться –
на хрена добру-то пропадать?)
...Генерал-фельдмаршал фон Манштейн
(в скобках прописью - Левински),
умер в Иршенхаузене (Байерн)
хорошо в семидесятых.
Что он видел перед казнью?
Видел, как железо
воинов его вминает в землю.
Видел, как огонь
пожирал детей его страны.
Видел, как страну его убили.
А еще, на самой грани жизни,
он увидел Рейхенау:
молодой, могучий,
в одеянии багровом -
впереди валькирии и сзади –
ехал тот на вороном коне,
словно дюреровский рыцарь
(кем при жизни, в сущности, и был).
И спросил военачальник:
«Разве я позорил кровь свою,
убивая безоружных?
Почему теперь я так унижен,
умираю побежденным -
ты же стал превознесен,
победителем пришел в Валxаллу?»
И ответил Рейхенау:
«Мы с тобою нелюди служили.
Если так легла судьба,
три дороги храброму возможны:
можешь жизнь свою прервать,
можешь горевать о ней,
можешь нелюдей признать людьми,
чтобы горя не увидеть.
С детства горевать я не любил
и убийства не боялся.
Так легко концы с концами свел –
вот за это и в почете.
Ты же, ты их зла не принял в душу,
но за то, что был у них мечом,
не испытывал стыда,
сам собой и честью был доволен.
За такую злую ложь
ныне смертью ты наказан,
оттого и пережил себя».
И спросил военачальник:
«Что считать мой стыд и горе?
Разве Бог не судит по делам?»
И, беспечный, бросил Рейхенау:
«Тот, Кто надо мной и над тобой,
Чьим могуществом мы живы,
Кто соединил в Себе одном
все концы и все начала,
свыше веры в людях оценил
то, чего в Нем нет - определенность.
Здесь, вверху, не добрые в цене,
а последовательные люди.
В общем, Эрих,
я
таким и был».


*  *  *

Эолийским ладом, о том же

«Воины! Свинец выплавлен для битвы,
не для безоружной и жалкой черни!» –
так своим полкам, властелин могучий,
рек Рейхенау.
Тянутся к востоку его солдаты,
золотой песок зыблется над рвами,
пули пожалеют – живым зароют
люди приказа.
Не дожил могучий до часа злого,
в грохоте побед отошел в Валхаллу,
за Сулой и Ворсклой его дружины
справили тризну.
Та земля, что летом они кормили,
через две зимы приняла их щедро.
Над костями их радостные волки
выли на Запад.
Шестьдесят колец с той поры великой
пленная Земля подарила Солнцу,
проросли стране новыми телами
зубы дракона.
Темное лицо у моей России,
кровь и желчь живых, а повадка мертвых,
и лежит в руке, язвой пораженной,
меч Рейхенау.


*  *  *

Опыт перевода «Лили Марлен»

Перед казармой,
только шаг за дверь,
столб стоял фонарный -
и стоит теперь.
И каждый вечер голубой
под ним стояли мы с тобой -
с тобой, Лили Марлен.
В холоде осеннем
жарко было нам;
тень тянулась к тени -
и губы к губам;
такими видел нас любой,
когда встречались мы с тобой,
с тобой, Лили Марлен.
Заиграли горны,
унтера в ряду;
эй, камрад, все в норме:
я уже иду.
В казарму мы бежим гурьбой,
а лучше б я пошел с тобой,
с тобой, Лили Марлен.
Верно, ты все та же -
светлый дух ночной;
и гуляешь даже -
только не со мной,
а мне назначено судьбой
гадать, кто был вчера с тобой -
с тобой, Лили Марлен.
За пустой равниной,
вмерзшей в снег и лед,
ждет меня любимый
накрашенный рот.
Даст бог, закончу я с войной;
даст бог, мы свидимся с тобой, -
с тобой, Лили Марлен.


*  *  *

Ленора -3

«Леноре снится страшный сон» –
пусть примет люминала.
Да нет, не так, чтоб насовсем –
а ровно до утра.
Идет к Берлину Старый Фриц,
и только не хватало...
Да ладно, ладно, погоди:
надежда есть, сестра.
Подарок оберста сопит
у края одеяла,
подарок ратмана висит
над самой головой.
Еще вернется, Боже мой!
Уж то-то быть скандалу!
Леноре снится страшный сон:
жених пришел живой.



*  *  *

Февраль сорок второго года:
удар Ивана врылся в слякоть.
У немцев - полная свобода
(штабам - достать чернил и плакать).
Что им не взять, понятно детям,
но не поймешь, возьмет ли наша.
В последний раз за все столетье
застыли в равновесье чаши.
Потом пойдет все легче, легче,
а чем закончится, мы знаем –
всемирным оклахомским ленчем,
большим политкорректным раем,
валютным хлопом, конским топом,
пузатой мелочью на шканцах
и попеченьем всей Европы
о бедных косовских албанцах.
Пока о том и думать рано...
По обе стороны разреза
от океана к океану
застыло ржавое железо.
Владельцы жили нетверезо
и пали за пустое слово.
Эх, хорошо у них с железом,
зато с программами хреново...
На смену павшим поколенья
идут от Рейна и от Волги,
о, как безмерны их решенья
и колебания недолги!
Спешат навстречу смертной боли,
распятые без воскресенья, -
избавь, Господь, от гиблой доли
быть им обязанным спасеньем!
От армий, лаврами увитых,
почивших в шлягерах казенных,
за каждой – тысячи убитых,
в полусознании казненных.
По преимуществу – невинно.
В большом количестве – до срока.
Такая нынче сердцевина
в сердцах Заката и Востока...
Но справедливость мы видали,
хотя порой ее бессудим,
победу нелюдям не дали,
победу выдали не-людям –
заокеанским клейким рожам,
взопревшим в важности момента -
все больше на людей похожи,
чем коноводы континента...
Остановиться, оглянуться -
последний час, и тот-то куцый!
Да черта с два они уймутся
в эпоху войн и революций,
взрывая небо голубое
к такой-то матери-отчизне,
еще пригодные для боя,
уже негодные для жизни...

*  *  *

Ленора-4. Kein Sakrament.

Verloren ist Verloren. Их выпила земля.
не омрачатся горем широкие поля,
им траура не надо, их не вернуть назад,
им вымощена адом дорога в Сталинград!
Когда потом на смертный суд
Господь погонит их за это,
они ответа не дадут.
Они потребуют ответа!
Забыты, все забыты, истрачены втройне,
кто лег тогда убитым на нашей стороне.
По праву и без права почета лишены –
не обретают славы соллаты Сатаны!
Когда потом на смертный суд
Господь погонит их за это,
они ответа не дадут.
Они потребуют ответа!
Наймиты приказанья, не прячущие взор -
враждебным оправданье - свидетелям позор –
теперь вы вне закона уставов и статей,
служители Дракона и родины своей!
Когда потом на смертный суд
Господь погонит всех за это,
за них ответа не дадут.
За них потребуют ответа!
Эй, мальчик, семя злое, отродье мертвецов,
изменников-героев, презренных храбрецов,
за их смердящий пламень еще штрафной налей,
во мраке и тумане их память пожалей!
Потом Господь в огонь и в дым,
конечно, вгонит нас за это, -
но мы ответа не дадим.
И не потребуем ответа.



*  *  *

«Посмотри наверх».

Радетелей немало,
ревнителей рекой.
С Интернационалом
воспрянул род людской.
А где не знает стужи
земли немецкой мгла,
вершат иные мужи
великие дела.
И вот пошли, сразились,
считались, гибли, жгли,
а после растворились
в беспамятстве земли, -
в сактированных счетах,
в бумажках ста полков,
в грошовых анекдотах
прыщавых дураков.
В полях за Вислой сонной
все ждут Суда Небес
Сережка с Малой Бронной
с Шестой ТА СС!
В чужом огромном мире
они – почти семья;
их матери в могиле,
в проказе сыновья.
Простите, все простите,
что было, то ушло.
Но только рассудите
добро свое и зло!
Куда там! Мы бы рады,
да топят всякий страх
неверные награды
в двусмысленных очах.
Взгляни наверх! Стихии
взлетают в небосвод;
звенит в созвездье Змия
волшебный хоровод -
и если гарью боя
за нами все горит,
знай: там звезда с звездою
о Боге говорит.


*  *  *

Кабы вы другими были,
меньше Гегеля читали,
по-немецки говорили,
по-берлински бы не знали, -
не убийцами без славы
отошли бы в Книгу Гнева,
но арийцами по праву,
победителями дэвов!
Дэвов – тварей полусонных
мировой политсистемы,
пирамид от Ооона,
пирамид от Эмэмэма,
трансмедийного магната,
фабианского пророка,
христианского Заката,
большевистского Востока!
Да в герои не пустили
маловажные детали...
Сколько мифов отменили –
что ж на новый поменяли?
На черта вам нойе орднунг,
был бы старый и законный:
да стоит над миром конунг,
крепким тингом огражденный!
Но пожрали злые годы
клады Хагена со свистом.
Не по мерке правда готов
недоросткам-гимназистам.
Перекрыл княжое слово
городских предместий рёгот –
с честью смерть принять готовы,
с честью жить уже не могут!
В злодеяньях повзрослели,
нераскаянными пали,
все, что отстоять хотели,
детской кровью запятнали.
Нас победой погубили,
и отчизну – пораженьем,
и распались тучей пыли,
не найдя преображенья.

*  *  *

Своя весна. Вариация на мотив «Все, способные держать оружие...»

А вот еще параллельный мир, где Бек получил свое:
не в тех смыслах, что пулю в висок, а в общем, наоборот.
И гот отразил щитом Закат и взял Восход на копье:
от Рейна до степей стоит один великий народ.
И опустели лагеря: живые вернулись жить,
невинно убитые мертвы – ушедшего не вернешь.
По сотням округов не зря был дан приказ забыть;
забыт и тот, кто лег под нож, и тот, кто поднял нож.
Воистину властен имперский мир! Играют в одной траве,
и делят друг с другом девок одних, и служат в одних войсках
и те, у кого отцы берегут руну на рукаве,
и те, у кого берегут отцы размытый счет на руках...
«Кстати, об оберсте фон Черных – так он черкес или тюрк?»
«Хауптман Друтцки клялся вчера, что оберст тоже еврей...»
И стражу на Рейне гонит на Рейн бецирк Екатеринбург,
и парни Швабии стоят дозором на Днепре!
Когда истевон, и сорб, и летт не разнились меж собой,
в низовьях Эльбы, большой реки, царил один Закон:
«Любой имеет право на суд, и право на хлеб – любой!
Да будет конунг мечом племен, и тинг – защитой племен!»
И снова правит этот закон, и держит нам стол и кров,
прижат сапогом язык лгунов и подать их тяжела.
Как кривые кости, что плохо легли, двадцать гнилых веков
военачальники страны смахнули со стола!
А как зовут тебя, Город мой, что взял над всеми верх?
«Имен мне много - без словаря не обойтись никак:
на западе люди говорят – высокий Кенигсберг,
к восходу – Царская Гора, а к югу – Султан-даг!»
И не смущают до поры победоносный сон
могучих подданных твоих и грозных твоих царей
ни божественный ветер крылатых стай безумной страны Ниппон,
ни авианосцы англичан – Правители Морей.


*  *  *

У саги этой, дети,
банальная природа:
не могут жить на свете
два избранных народа.
А кто достоин больше
такого аттестата –
на то в Восточной Польше
ответят автоматы!
А Гиммлеру для счастья
с курями не хватило...
Он вспомнил бремя власти
пророка Самуила,
его святое слово
и прочие моменты –
и применил по новой
в масштабах континента.
В отличном настроенье
кучкуются колонны.
Ужо гореть в Гееене
Версалю с Вавилоном!
Не то назло диктату,
не то по слову Кира
пошли ковать ребята
Преображенье Мира.
Нет братства выше сорта,
нет неба голубее –
на людях Олендорфа
кирасы Маккавеев.
Вселенная на блюде,
в зобу дыханье сперло...
но тут вмешались люди -
и вырвали им горло.
Трави хоть без лицензий,
что сдох, мол, день Вчерашний,
но шлюхи без претензий
сильнее шлюх без башни.
Спокойно и законно
вминает мордой в глину
блудница Вавилона
блудницу Магдалину.
В земле нашли солдаты
свою большую славу!
Одним огнем объяты
Масада и Бреслау,
пируют мясом рваным
Танаха и Ангриффа
орлы Веспасиана
и Харрисовы грифы.
Сияния померкли,
загнулись Персивали.
Танцуют баядерки
при гробе Вертикали.
Два раза два – четыре,
и, как они ни круты,
не выживают в мире
наймиты Абсолюта!
А ты, моя столица,
что выберешь законом –
с Рашафом веселиться,
или гореть с Сионом?
Открой свое дыханье,
решай, пока не поздно –
служить своим желаньям
или нелюди надзвездной!
И помни, город стали,
отрада края злого,
три Рима пали, пали -
и не восстанут снова!
И тот берет у века
победу и дорогу,
кто сердце человека
не выдал сердцу бога.


*  *  *

На чрезвычайные события в зоне действий Одиннадцатой армии.

Города укрылись в горючей мгле,
округа Востока лежат в крови –
это богатырствует на земле
Эрих фон Левински изх Бейт-Леви!
Выжжены поля на сто верст окрест,
под великим небом темно от войск;
пращур благородного принял крест –
правнук изломал его в хакенкройц!
А и пращур пращура был суров,
на руку тяжел и душой не тих:
в Шхеме не оставил сирот и вдов –
следом за отцами отправил их!
Пахоте подобен военный труд;
стелется за армией жирный дым.
Женщины и трусы одни умрут,
а герой останется невредим!
Отданы приказы по всем полкам,
ибо порешили князья в Аду,
что Звезда даст жизнь четырем Крестам,
и кривой последний убьет Звезду.

*  *  *

На таджикскую революцию 1992 года (там насаженную на арматуру голову малолетней дочери местного партбосса таскала с собой в качестве штандарта большая демонстрация народных масс).

Сын революции встал, перекусил,
детскую голову на палочку надел.
Это, ребята, не простая голова,
а голова ребенка социального врага.
Сын революции ходит взад-вперед,
детскую голову на палочке несет;
девочки-мальчики радостно визжат –
это-то все дети политических друзей.
Сын революции до смерти устал,
выкинул палочку, домой к себе пошел.
Дети, опять же, вернулись по домам, -
все принялись за созидательный процесс.
Многие избраны, немногие званы,
президент с парламентом и все как у людей.
Нет, не задаром лилася наша кровь –
кровь борцов за Родину, Народ и Вообще.

*  *  *

По мертвому бездорожью
прямой и ровной походкой
идет солдат Моисея,
де Гиза и Рейхенау.
Обметаны его губы
и руки его устали:
в резне тяжелой работы
больше, чем слез и крови.
Он знает не понаслышке,
как хрупки детские кости,
и как беспокойны в ямах
закопанные живыми.
Надежные богословы
восславят его деянья,
а он бы, будь его воля,
сидел безвылазно дома.
Не видел бы вовсе реки,
заполненные телами,
не чистил бы в жизни Землю
от той дурной биомассы!
Но снова стучит повестка
в окно его голубое,
и он уходит работать
Мечом Мирового Счастья.
Придет к призывному пункту
и скажет, привычно сплюнув:
«Какая там разнарядка
от Господа на сегодня?»


*  *  *

Зондеркоманда А.

Так, на сборы пятнадцать минут.
Да смотрите, б/з берегите:
нам его не с куста выдают,
он у них и самих в дефиците.
Магазины заполнить на треть,
остальное пока в патронташи...
Эти парни
должны умереть
чтобы выжили наши.
Не дыши над душой горячо,
постарайся не глохнуть от плача.
Может, нужно бы как-то еще –
ну да мы не привыкли иначе;
можешь вовсе вперед не смотреть –
я и сам знаю зрелища краше...
Эти бабы
должны умереть,
чтобы выжили наши.
Наше дело по праву хвали,
хоть не хвалятся им при народе...
А теперь не спеша дострели
уцелевших при первом заходе.
Пацана вон – ревет как медведь, -
и вон ту, по центрам, при мамаше.
Эти дети
должны умереть,
чтобы выжили наши.
А война далеко не парад –
здесь не место изысканным вкусам.
А соседи того не творят –
так чего ж нам равняться по трусам?
Этим ключиком все отпереть
по зубам и простой тете Маше...
А чужак –
он рожден умереть,
чтобы выжили наши.


*  *  *

На рассказ набоковского «Пнина» о Мире Белочкиной
(там автор находит, что с внятным осознанием ее судьбы в активной памяти жить на свете нельзя. В общем, типичные хоралы о том, что-де после Аушвица стихи невозможны. А нижеследующий текст – на слова Итакумары ("Cтрана Хатти") о том, что кровь ненавидеть всем сердцем надо, а бояться ее не надо. Потому что бояться ничего не надо).


Миру Белочкину взяли в переполненный вагон,
повезли куда-то к шуту на германские хлеба,
а потом она вдохнула очень вредный газ циклон, -
вот такая вышла злая неприятная судьба.
А потом слетелись суки из восьмидесяти стран
и пролили море слезок над могилой над ее,
а потом все это сплыло прямо к Вовочке в роман,
чтобы он увековечил Миры бедное житье!
Я солдат Малик Дауда, я той Мире не чужой,
я ей в некотором роде друг и в чем-то даже брат,
и, качая все видавшей аморейской головой,
говорю тебе, Володя: извини-подвинься, гад!
Испокон веков народы враг врага берут в мечи,
и убитыми сегодня кроют выбитых вчера,
и идет под звуки лютен у огня большой печи
в человеческие кости бесконечная игра!
Мы - позорише Адама, мы - содружество убийц,
мы должаем черепами и выплачиваем смерть,
и читаем наши счеты по губам сожженных лиц,
докрасна каля бомбежкой неба ласковую твердь.
В наших играх есть приемы, что во благо игроков –
мы щадим по клятве женщин, мы берем на слово в плен,
мы достаточно учились все четыреста веков,
чтоб вести дела с комфортом и дарить добро взамен!
A в СС сбивали планку, что мы ставим на войне,
и изрядно провинились справедливости земной,
но твое-то верещанье не о мере и цене,
а о самой Сути Дела, здесь представленного мной!
Перед этим испытаньем все мы, на хрен, заодно,
Мира, немцы, я и янки сплетены в единый ком,
кто ты, кто ты, дачный мальчик, чтоб слегка косясь в окно,
проповедовать нам Братство двуязычным языком?
Ты сидишь под частоколом за щитом одной из стай -
и хулишь законы стаи, где стоит: «Война и Враг»!
Мне эсэсман, к черту, ближе, чем такой, как ты, вихляй, -
с ним я, в общем, посчитаюсь, а с тобою вот никак...
Так что, господин хороший, отводи свои войска
и не трогай наших мертвых, обходительно скорбя,
а не то смотри, любезный – впредь до нового свистка
мы забудем друг про друга – и возьмемся за тебя!
 

Разные тексты 2000-2003 гг

Сторожевые Сиона.

Привольно часовым Сиона:
час отстоял - и на покой.
В казарме весело и шумно,
и нет Сиона ни шиша.
А в этом смысл и честь Сиона -
что он туда не заходил,
и всем, кто отслужил по сроку,
дарует отпуск от себя!
А часовым Баала круто:
им ни прилечь, ни отдохнуть.
Им без восторгов о Баале
и пайки выхлебать нельзя.
И все-то, бедные, ярятся -
а ты попробуй не ярись,
когда всечасно зырит в душу
с небес внимательный Баал.
А вот лежит английский книжник,
который это сочинил,
и часто вдумчивый читатель
дивится выбору имен.
А впрочем, что за толк в названьях,
и нет нам доли в ярлыках!
Мы тута все номиналисты,
нам важен в авторе расклад

*  *  *

Не плачь по убитым - их сон
не тот, что прервется на плач.
Я слышал, не кончится он,
пока не протрубит Трубач.
Считай свои легкие дни,
не верь своей легкой судьбе.
Не плачь по убитым - они
не плакали бы по тебе.


*  *  *

Ты, при жизни награждающий
нас, не тронутых во зле;
волей неба управляющий
под землей и на земле,
повелитель воздаяния,
разучившийся карать, -
дай мне дар на расстоянии
силой злобы убивать.
Дай мне время, дай оружие,
дай лимит до облаков
(нет? - на тридцать, нет? - на дюжину,
нет? - хоть на десять голов).
А за то бери по случаю -
не добыть таких в раю -
душу старую, могучую,
неподменную мою.
Исцеление - недужному,
милость - бабам и рабам.
Мне - оружие. Оружие!
А кого - я знаю сам.


*  *  *

Молитва Сомерсета Моэма

Тяжкий гром в горах над кедрами небо разорвал -
за стеной дождя не слышишь ты боевого топота.
Грозы льет руками щедрыми Алиййян-Баал -
во Вселенной, где ни рыщешь ты, не приметишь ропота.
Господин великим воинствам, Повелитель стран,
пища верным, казнь мятежникам, пламена незнающим!
Это царское достоинство - быть в плаще из ран
непокорным неизбежному - и неумирающим.
Не твоим ли грозным именем, добрый государь,
я не дался тем чудовищам - ни друзьям, ни ворогам?
Что мне, если нет веселия, как бывало встарь!
За свободу от становища верный платит дорого.
Не твоим ли кровом, Праведный, сильные сильны?
Не твоим ли гневом, Яростный, сломлены бессильные?
Заклинаю всем, что намертво ведать мы должны, -
не даруй мне годы старости, памятью обильные.
Чтоб отчаянья не ведал я, жалости не знал,
чтобы честь с великодушием были мне оружием!
Чтобы с боем и с победами выходя в финал,
ни гордыни, ни радушия я не обнаруживал.


*  *  *

Римляне в Скандинавии (66 г. н.э.)

Пришел корабль из чужой земли,
в Халла-фьорде пристал.
И смуглые люди с него сошли,
закованные в металл.
Тут Торир Старый проворчал:
«Есть мне с левой руки,
когда последний в жизни причал
не встретили чужаки».
Сын Трюггве крикнул, мечом звеня,
шумлив и молод был он:
«Когда хоть один уйдет от меня,
не зваться мне Трюггвассон!»
Тут Олав выходит в свой черед.
Не молод он и не стар.
Четыре доспеха в ряд берет
его копейный удар.
«Как гляну я, люди, мы не горим.
Спешат лишь в деле пустом.
Сперва с чужаками поговорим,
а биться будем потом!»
Они разделили стол и кров
с людьми из чужой земли.
Но те не сказали учтивых слов,
невежливо речь повели.
«Из Румабурга явились мы,
там весел каждый час.
Не знают там суровой зимы,
не то что здесь у вас!
Из камня строят там города,
а в хижинах не живут.
Мы здесь останемся навсегда
и править будем тут».
Ответил Олав им тогда,
готовясь убивать:
«Вы здесь останетесь навсегда,
а прочему не бывать!»
Сын Трюггве мечом прорубает след:
«Ну, чья выходит игра?
Не я ли дал хороший совет,
как спорили мы вчера?»
«Ты прав, оставить их жить - позор, -
Олав ударил щитом, -
но кабы не этот разговор,
как знали бы мы о том?»
Кого не убили из чужаков,
бежали в свои моря.
С тех пор обычай у нас таков:
драться не любим зря.
С пришельцами делим стол и кров,
ведем учтивую речь.
Но если не ценят хороших слов -
у нас наготове меч!

 

*  *  *

Листаю историю Монгольской империи. «Чтобы в них татарва...»

Изучение этой округи
навевает немалый испуг.
Все нойоны, цэрэги, даруги,
все тумены, хаганы вокруг.
Это даже довольно противно -
наблюдать средь оседлых обид
их военно-административный,
оптимально отлаженный быт.
И слежу я с бесплодным стараньем,
как гремит в двух шагах торжество -
безупречно его начертанье,
примитивна задача его.
Что им нужно? А жить бы давали,
да чины, если парень не трус.
Да не крали, да не убивали,
да добыча, да крепкий улус.
И солдат, сноровистый и грубый,
ради этих негромких затей,
сколотил в пол-Евразии срубы
для разгрузки тех самых бадей.
И исполнил он эту работу -
не в обиду О.Э. помяну, -
не в восторгах холопьего поту,
а за юрту свою и жену.


*  *  *

Я всю жизнь считал времянкой эти сроки и уроки -
тем, что вспомнится едва, - мол, тогда, во время оно, -
а всерьез, до конца, я готовился в пророки,
в лейтенанты лейб-гвардии блудницы Вавилона.
Нынче это все мертво, улыбается природа;
ничего не осталось считать в уме.
Я хотел быть солдатом большого похода
под началом Иванова или Мериме.
Под началом Сяо-вэня или Кайсара
(под началом Лёни - вернее всего)
я подверг бы, - прикидывай, - мечам и пожарам
мировое, - цитирую, - божество.
Ну, конечно, не само - живя вне сферы явлений,
мне оно и не чинило никакого вреда -
а его деловые, напористые тени,
на погибель отброшенные сюда.
А в мое-то время дел было ровно на копейку -
на хрен веру отменяй, а все прочее как есть, -
тихий ангел продудел в либеральную жалейку,
и пошли к матерям разом жизнь моя и честь.
Я бы дело свое делал весело и чисто -
одногодкам в пример, неприятелю на страх, -
но поход отменен. Я и сдохну резервистом,
не учтенным в мифических подпольных штабах.
Я-то ждал, вот-вот начнется, - а уж близко до финала.
Я-то думал, мол, пролог - а это корпус основной.
Что ж, скидай свои манатки, расстилай одеяло
у порога дверей, оказавшихся стеной.


*  *  *

Немало лучших под луной
взяла музыка сфер,
а все стоят, горды собой,
Сидон и Меннефер!
Беззлобно-целокупные,
как волны, катят дни,
и девочки доступные -
ты только подмигни.
Бескрайней звездной роспадью
укутанные в дым -
что им Афины, Господи,
и что Иерусалим?
Навеки нераскаянны,
стоят они, сильны -
от ласк Твоих закаяны,
от злобы спасены!
Я рос как все, Тобой томим,
тюрьму приняв как дом,
в пустыне, выжженной Твоим
неутолимым ртом,
но день пришел, и не спеша,
смиряя торжество,
я зачерпнул из их ковша
и выпил из него!
И я спустился в темный храм
за кровью ключевой,
и смерть легла к моим ногам,
как пардус боевой,
и бронза прянула в цене,
судьбу мою целя,
и колесницей стала мне
ревущая земля!
Так повторяй, творитель мер,
кто сам себе закон:
«Будь вечно славен, Меннефер
и вечно - Вавилон!
Будь ваша плоть мила богам
и живо естество,
затем, что душу дали нам
пламена его!»

 

*  *  *

Веселые девицы Сиппара,
веселые девицы Ниппура -
они с утра и до утра
еще гуляют на ура!
Велит вельможа, пахарь ахает,
свою Хебатку Тешшуб трахает,
старик Кумарве налегке
скрипит зубами вдалеке.
Ах, позднебронзовое времечко -
непрорастающее семечко.
Зато какие бы плоды
нам подарили те сады!
Но вперлись Гегели и Бабели,
и время Осью продырявили,
и главный Ясперс-паразит
на ней, на подлой, егозит.
Колесованье информации,
вирусованье мотивации -
мое рабочее мерси
за достижения Оси!


*  *  *

Меж гор, где внизу виноградники,
а выше найдется и лед,
под мат равномерный десятников
пехота Хаттусы идет.
Лесами, холмами и топями,
где бродит без дела зверье,
широколезвийными копьями
пробита дорога ее.
В цветочках обозные мерины
топочут себе под тяглом.
Земное пространство измерено,
и чёрта ли нам в неземном?
До снега всего лишь кампания,
не тягостен воинский труд.
В кварталах с веселым названием
их девки знакомые ждут.
...Но там, за семью перемычками -
и строят же стены у вас! -
цари с громобойными кличками
отдали последний приказ.
И воинства, Словом гонимые,
вверху исчезают, как дым:
Иерусалима с Афинами
дождаться не хочется им.
И не улыбаясь, не мешкая -
чтоб их удержать не могли -
поротно уходят за Тешшубом
с прогаженной нами земли.


*  *  *