К годовщине начала Протописьменного Периода в Двуречье

С тех пор, как волею Предвечного
земля и небо есть,
для нас не существует времени,
и в этом наша власть.
С тех пор, от первых дней творения, -
и в этом наша честь, -
пятидесятое столетие
испытывает нас.
И нам отчаиваться нечего;
ты только повтори:
"Со мной сегодня разговаривал
малик Экклесиаст".
Пусть дело плохо, дело к вечеру,
а что ни говори, -
пятидесятое столетие испытывает нас.

Мечтаю о службе в отдаленных краях

Глашатай орет у восточных ворот,
что Луллубум ждет благородных господ.
Плоха моя слава, рука не слаба -
клянусь, мне по нраву такая судьба!
Я отдал бы троны при всем барахле
за пол-гарнизона в восточной земле.
Хороший конвой, небольшая стрельба,
и полный покой - золотая судьба!
Пристойная кухня, вино - первый класс,
а женщин доступней не встретишь у нас;
на месяц пути - ни царя, ни раба,
живи да свисти - золотая судьба!
Готовься к Ответу, дыши веселей!
Души вроде нету, и черта ли в ней?
Зато не обидно, что дело труба.
Ей-богу, завидна такая судьба!

Господь, ты мне неведом, и пуст мой окоем,
но с детских лет я слышал - щедра твоя награда.
Пускай меня догонит оружие твое
и мне покой дарует и вечную прохладу.
Туртан, возьми за службу меня под власть свою,
а если что случится - я не прошу пощады.
Я тихо пью губами небесную струю,
и мал я, и свободен, и незаметен аду.
Последним лучше первых, достойней их судьба.
Я знаю хлеб и бронзу, - чего еще мне надо?
Легка моя дорога, безмолвна похвальба,
не гаснет в чистом сердце негромкая отрада.

Царица полей [1]

Начальник лезет в душу. А что он там найдет?
На море и на суше стоит один народ -
не ашшурские баре, не бабы Баб-или,
а люди государя со всех концов земли!
Банальная, как рвота с похмелья на заре,
стрелковая пехота - шаррату ша эре.
Высокая порода владетелей земных -
без имени и рода, зато при наградных!
Ах, кони-колесницы, военная весна,
готовь, готовь, столица, чины и ордена -
за Манну и Амурру, за Скуту и Маган -
за всех, кому культуру нес черный барабан!
Кто в ашшурской твердыне воссел на царский трон,
тот Армии отныне до века наречен.
Солдатское раздолье, начальская труба -
сладка царица поля царю из Нинуа!

Карательный поход Ашшурбанипала вверх по Нилу

Ах, это был хороший год, хороший год, когда
веселые люди метнули гром во вражескую страну,
только воздух был впереди - мы верили, навсегда, -
как на праздник, смеясь, страна унеслась в стремительную войну.
Ах, это был хороший год, хороший год, когда
в далеких реках наши рабы поили наших коней.
Как падает с веток тяжелый плод, сдавались нам города,
и армия солнце ловила ртом, и слава мчалась за ней!
И легко качался в наших сердцах лязг четырех веков,
и мы обращали в кровавый прах отряды бунтовщиков,
и к югу, сверкая, текли ряды в звенящую ветром даль -
над шумным плеском речной воды радостно пела сталь!
И не был тяжким военный труд в вихре летящих дней,
и как на праздник, бросались мы в творящую нас войну,
и великое счастье жило в душе, и была благодарность в ней,
и валились всадники на скаку в небесную вышину.
Навек и сразу сжег наши рты накрашенный рот войны,
впервые в жизни узнали мы прямое право меча,
полной грудью дышали мы, и сомненья ушли ни с чем, -
кто ищет бога, пусть поспешит в карательные войска!

Песни Кемет

Я еще вернусь в столицу, благородную столицу,
где легко веселье сильных, где заставы не нужны;
я еще увижу лица, ослепительные лица
и детей моей державы, и вельмож моей страны!
О, легко веселье сильных, и сердца у них спокойны,
и беспечно их богатство, и возвышен их почет, -
для того-то на границах сотни лет грохочут войны,
для того-то нами начат нескончаемый поход!
О, не верь моей обиде, Но-Аман, отрада мира!
Я остался твой, как прежде; не дивитесь, господа:
я одел былые речи в тяжесть бронзовой секиры,
но секирой говорящей я не буду никогда.
Никому не продавал я наше право первородства,
как один из вас обрел я все, что мной обретено.
Оттого я встречусь с вами без стыда и превосходства,
и короткую свободу даст нам хлебное вино.

Обличение Эхнейота [2]

От Дельты до порогов стоит великий стон:
выжжен собственным богом проклятый Ахетатон.
Кто же из нас не помнит бедственных этих лет?
В нубийских каменоломнях великие Уасет!
В реве гимнов победных проклятия не слышны:
не мы ли кормили бедных, одевали мертвых страны?
Не мы ли знаки хранили, ведали урожай?
Не мы ли ломали крылья стервятнику мятежа?
Кто народу укажет час боевой трубы?
Кто, как не мы, развяжет узел его судьбы?
Кто его приневолит вести каналы с полей?
Кто ему не позволит напиться крови своей?
Поминальные храмы, золото и виссон -
трижды заслужено нами, что отнимает он!
А кто у него за брата, кто ему полнит стан?
СИроты, азиаты, сволочь Обеих Стран!
Виданное ли дело? Безумец, больной урод,
не муж ни душой, ни телом богом себя зовет!
Кто от него защита? Земля как гончарный круг:
на север идут кушиты, князей ссылают на юг.
Славься, Отрада Мира! Канут злые года:
исчезнет дом Небпехтирэ без отзвука и следа!
А сегодня - смотри и слушай, как Йот уходит в зенит,
и плач по умершим в Куше в Южном Граде стоит.

Идем в первый победоносный поход

Труба закричала: война, война!
Завтра тронем коней,
я вверяю бронзе тело свое
и Монту судьбу свою. [3]
Солдатские песни: "Евфрат, Евфрат!"
Божественная река, -
От дней Менхеперрэ она зовет
доблестных Уасет.
Полевая ставка: "Скорей, скорей!"
О чем ты, тоска моя?
Еще не придет большая вода,
как мы вернемся домой.
Утро настало: вперед, вперед!
Славься, Великий Дом!
Имя героя живет в веках, помнит его страна...

Битва при Катне [4]

Царская вода теперь за реками кОней:
не переплыву - потону.
И не дышат офицеры в первом эшелоне,
будто им впервой на войну.
Превратились все поля в игральные доски,
что ж это фигуры в тоске?
Как игрушки вырезные, замерли повозки:
скоро им скакать по доске.
Вот марэны, те видать, что рвутся в работу:
воют, будто полк обезьян.
Все асы, теоретики тройных поворотов, -
а здесь-то пехтура из крестьян!
Так, пошли, голубчики. Сомкнуться по фронту!
Все-таки полезли в Оронт,
а стрел, поди ты, засадили с пол-горизонта, -
хорошо, не весь горизонт!
Первым делом бей коней, с людей нету спроса,
доживешь - получишь обед,
а в двадцати шагах копыта, в тридцати - колеса,
Ну, держись, браток с Уасет!

Похвала колесничным войскам [5]

"Наркабту"! Было время, - поклясться я готов, -
не знали люди Кеми ни дел таких, ни слов.
А в Хат-Уаре были по этой части класс,
учили нас, учили и выучили нас!
Двуколки как награды, - дают, когда горит.
Кому и для парада, а мне за Угарит!
Трофейный, чуть с победы, двойной марэнский лук, -
кому за-ради деда, а мне за восемь рук!
Опять штабы колдуют, опять на север нам,
и - на спину родную, и - с богом по горам!
Скажу при всем народе, - обиды не таю:
они на нас в походе, да мы на них в бою!
Ах, бронзовые спицы, что райская жена,
недаром колесницам даются имена,
недаром, если вышло не лечь костьми в бою,
солдат целует дышло, как девушку свою.
Бежал бы, да куда там, - ведь все и дело в том,
что царь на ней солдатом, солдат на ней - царем!
Пока живет столица, едва ударит час -
большие колесницы выводят в люди нас!

Самовосхваление Хоремхеба [6]

Мне с детских лет вещал поход указ Благого Бога,
и на закат и на восход легла моя дорога.
О том, где я прошел тогда дыханием пустыни,
разрушенные города рассказывают ныне.
Хвала тому, чей скорый гнев, метнувшийся к Хабуру,
приговорил меня к войне в дни Аахеперуры.
На рубеже земли Сеир мне дали полк когда-то, -
и я измерил этот мир песками азиата.
Нахрайна пива не варит, Карой царей не знает.
А в остальном за честь и стыд везде одно считают.
Я пил из рек любой страны, ел хлеб шести народов -
воистину я сын войны, дарующей свободу!
Меня ли остановят бог, столица и присяга?
Еще застонут пять дорог от боевого шага;
затем ли я пятнадцать лет сжигал чужие страны,
чтоб крали гром моих побед владыки Но-Амана?
И мне не удержать руки, когда одним ударом
я брошу конные полки на Меннефер и Чару,
но, не оспорив приговор и не отвергнув платы,
приму победу и позор в безмолвии солдата.

На воцарение Хоремхеба

Никто и не знает, что нынче упадок;
кому оно видно, что все по-другому?
И старый начальник наводит порядок,
чинами дойдя до Великого Дома.
Еще не устали хватать наградные,
влетая в столицу с благими вестями,
и пишут, как пашут, писцы полковые,
искусные всеми своими частями.
Еще от зари конвоируют пленных,
еще неразлучны оклад и отвага;
еще далеко до князей из техенну,
и дальше того - до Камбиза и Лага.
Еще не твердят о духовной системе,
еще не дают Небывалому имя,
еще командиры смеются над теми,
кто в школах писцовых смеется над ними.
Еще не закрыты пути и проемы,
еще не идут корабли от Заката,
и правит Та-мери и всем окоемом
Амон с неизменной улыбкой солдата.

Землей, морями и небом
удел мой соткан счастливым:
и сыт я собственным хлебом,
и пьян я собственным пивом.
А помнишь Хурру и Хатти,
бои без сна и пощады,
когда на каждом солдате
висело по три Арвада?
Столы с друзьями раскрыли
и режемся без печали.
Да, сами пешками были,
а вот игроками стали.
А помнишь еще рассветы,
сирийские сеновалы?
Конечно, помню; ведь это
вся молодость, что пропала, -
ушла, играя походкой,
как шлюха, - и не вернется.
И хлеб мне не лезет в глотку,
и в горло пиво не льется.
Как падал скот под вьюками,
и их выносили люди...
Эй, там, не реветь быками;
пожалуй, больше не будем.
Опять под чужое небо
литым, молодым, красивым...
Не ел бы век того хлеба! Не пил бы этого пива!

Песни Парсы. Похвала Вавилону

Я узнаю тебя, мой Город,
в веселии сердца,
в лазури неба над Евфратом
и золоте башен.
Оставь, оставь свою тревогу,
Любимый Богами:
смотри, накормлены солдаты -
восстаний не будет.
А золото Этеменанки [7]
горит ярче солнца,
лазурь небес с лазурью камня
мешается в крышах.
Недаром, красота Аккада,
на сотне наречий
тебя зовут Отрадой Мира,
Воротами Бога!
А власть вечна и неизменна
от Хинду до Спарды;
а сердце подданного пусто
от желчи и злобы;
а этим путь повиновенья
достойнее прочих, -
кто разбирается в приказах,
не знает бесчестья.
Так что нам города Заката,
от Спарты до Смирны,
пока рождают нашу землю
евфратские воды,
пока стоит твоя держава
над странами света,
пока крепки твои темницы и сыты солдаты!

Афрасиаб сказал: - Я иду в поход! [8]
Окрасьте хенной хвост моего коня!
Туранских жен и дев персы продают!
Мысль об этом мне сердце порвала.
В ответ на те слова за Реку прошли
две тысячи на сто конных силачей.
Войско Кай-Хузрау погибло в ночи -
затрещали костры по большой стране!
Персы! Двадцать лет сеяли гром -
пожали урожай в огненных снопах.
Падали тела в пыль злых дорог;
на тридцать дней пути ревела война!
Лишь на двадцатый день рассеялся дым
казненных городов, распятых границ.
И, повернув коня, Афрасиаб рек:
- С копий сотрите кровь косами иранок!

Большой мятеж. Падение аккадской империи

Воинские секиры
от тисненых стен
бросил до края мира
Бог Нарамсуэн.
Боевая досада,
пустая тщета -
крепко сердце Аккада,
яростны уста!
Встала, как рыбий запах,
сухая зима,
на восток и на запад
мечутся грома;
по безлюдным дорогам,
сокрушая твердь,
верным идет подмога,
мятежнику смерть.
Воздух, дело утехи,
с четырех сторон
от Армана до Млеххи
боем напоен!
Бронзовые копыта
множат бранный спор
от долин лазурита
до кедровых гор.
Вырвав из пасти ада
семь больших дверей,
встало на зло Аккада
злое трех царей,
трех властелинов гнева,
палачей земли -
ныне в крови их небо,
штандарты в пыли!
Нергал, владыка битвы,
правит крепкий суд,
тени князей убитых
отмщенья зовут;
плыть нам вороньим пиром
в великой волне -
не окончится миром, что пришло в войне!

Вторжение племен ибри в Палестину из-за Евфрата

К жизни и смерти готовы
текут на запад полки
от края черноголовых,
от Великой реки.
Шет не знает преграды,
предел каинитам дан;
боевые отряды
вышли на Кенаан!
Сейчас отжертвуют звездам,
труба ударит войну
и ты позабудешь воздух,
отечество и Страну.
Но вспомнишь вместо молитвы
(как и другой любой),
что ты в любви и в битве
не властен над собой.
В сердце или в столице
вскипает синяя мгла -
не удержать колесницы,
не разомкнуть тела.
В последней, предсмертной дрожи
вслепую идти ко дну -
как странно это похоже:
брать землю и жену.

На 2 Царств, 11.

У Урии Хеттея краса была жена;
царю, помывши шею, понравилась она.
Военная палата с приказом шлет гонца -
и двинулись солдаты в веселии лица.
Аммон свистит по-свойски в любом тройном кольце -
а это знают в войске и помнят во дворце;
царю рукой набитой черкает грамотей:
"Мол, несколько убито - и Урия Хеттей"!
Так древние вояки чинили беспредел,
о чем и знает всякий, кто Слово одолел.
Хеттея схоронили; шумок пополз и стих...
Там нескольких убили - так что про остальных?
Его забрали в Книгу на времена времен,
а тем большую фигу - ни званий, ни имен.
От сотворенья мира порядок прям и свят:
гробы для командиров и грифы для солдат.
Забудут век прошедший, предсмертную тоску,
зеленый лес, пошедший в надгробие листку!
Сплетай, труба Аммона, литое торжество -
там были легионы, а помнят одного!

Спартанский верлибр

Брат мой при рождении оказался хил;
бросили его в пропасть, там он и убился.
Был бы он рабом Великого царя, жить бы ему да радоваться.
Друга моего забили насмерть на алтаре Орфии;
я-то выжил, а он вот не смог: сил не хватило.
Был бы он рабом Великого царя,
били бы его в наказание, а не в награду.
Дядя мой нашил на гиматий пеструю полосу,
а люди решили, что он порушил наши законы.
Повели его на смерть, а он сказал: "За неразумие платят жизнью".
Был бы он рабом Великого царя, не дожил бы он до такого рабства.
Почему, говорят у нас, он - Великий царь, ведь он не больше меня?
Потому, что у него в стране
без вины убивают не по обычаю, а по злобе.
Бесстенная Спарта, без меня радуйся, а я без тебя буду радоваться!
Великий царь дал мне десяток:
тебе спасибо, что научила меня войне!
Бесстенная Спарта, хорошо учишь, мне завидуют персы.
По рукоять меч мой в эллинской крови:
тебе спасибо, что научила меня войне!
Великий царь подарил мне меч; ударил ему час поработать.
Передо мной каменная стена, а за ней - люди моего Города!
Они пришли умирать за эллинов, а я пришел убить их за своего брата.
Как войду я в мой Город, вспорю живот отцу моему и матери.
Велика их вина передо мной, не пожалею времени, чтобы отыскать их:
отец мой на войне воевал за Спарту, а мать принесла для нее детей.

Битва при Афеке

Как повел великий бой ярый сын Омри,
тут и влипли мы с тобой, черт его дери.
Так найдут себе предел лучшие умы:
с ними Бел и с нами Бел, а посередке мы!
Ты сириец, я еврей - вот какой облом.
В кабаке б оно верней нам сидеть вдвоем.
Не Тирца я, не Шомрон, даже не Афек -
что ж ты лезешь на рожон, вздорный человек!
Парень, вижу, ты простой, без больших идей,
так чего ж ты, лоб пустой, дергаешь людей?
Чем копьем мне целить в глаз, ляг да посмотри:
разбираются без нас батюшки-цари.
Что, брат, ждал, твоя возьмет? Все наоборот!
Наш-то вашему дает полный укорот.
В рабстве, дурья голова, вся твоя родня:
Бенхадад у Ахава, а ты у меня!
Только мне, брат, невдомек, что за ерунда?
Из щелей полез пророк, злая борода.
Ну, дает, ну, полный бред, ну, пошел народ:
хочет старый дармоед всех пустить в расход!
Только наш ответил, да; не пошел в обман:
он не лезет никогда за словом в карман.
Сам пророк-то, три ха-ха, весь скривился, гад.
"Бенчик, плюнь на дурака, ты мне родный брат!"
Так что все сошло к добру, арамей ты мой:
выкуп дашь, и вот помру - отпущу домой.
Да не меня благодари, а царя земель, -
славься, старший сын Омри, аб шел Йисраэль! [9]

Осенние картинки 1377 BC.

Взяв три столицы на таран,
убитых положив без счета,
девятый день через Харран
идет тяжелая пехота.
Как тяжек ей военный труд,
как вымотаны эти люди!
Когда на то приказ им будет,
они четвертую возьмут.
Туртан вперяется во тьму,
палатку вымерив шагами:
"Иль в шутку мы дались ему,
что он бесчинствует над нами?
Где искра я, мятеж - костер!"
И память, точно лук крылатый,
натягивает соглядатай,
где тьма обволокла шатер.
Прошло сто лет, - и что осталось?
А то же, что и было, брат!
Цвело прошедшее, что сад;
грядущее не поминалось.
Полки идут, не зная лжи,
тараны стены побивают,
цари шпионов рассылают
и сокрушают мятежи.
А мы забыли наконец
(что тратит поздний, нажил ранний)
жестокость детскую сердец
и крепкое добро деяний;
а те - страшились умирать,
и возводили на обломках,
и предоставили потомкам
кровавым следом исчезать!

Хунны в Китае

С нашими главными быть большой беде -
знают наизусть по сотне книг;
почерк у чиновников, как рябь на воде,
а пользы столько же от них.
Царь - на седле золотом.
В панцирь закован шато.
Пеший - укрылся щитом,
не надеясь ни на что.

Двор у нас заботится о духе страны,
где ж тут за брюхом уследить?
Сверху как шары, внизу все ребра видны, -
не с кем в поле выходить.

Хватит! Проповедали, что только могли.
Небо приказало: "Восстань!"
В глотку наставляющим вобьет все их ли
царь бессчетных ли - Лю Юань!

Дело великое делать - не играть,
кровью пьянеть, а не вином.
Надо, значит будем триста лет воевать,
а Поднебесную возьмем!

Царь - на седле золотом.
В панцирь закован шато.
Пеший - укрылся щитом,
не надеясь ни на что!

Греческий поход Ксеркса

Парады были в Кизике; громада на века.
Кто лирики, кто шизики - а всем одна строка.
И все Наполеончики,
аж страх берет;
и Хшэрша-царь на трончике
ногой вперед!

Сперва все как по маслицу - кипит военный пыл,
и надо ж было вмазаться у самых Фермопил:
Пришли, пообогрелися -
авось не ждут:
Чуток поосмотрелися -
а Леня тут.

Вот с полчаса, как рядышком отквакалась труба,
ну, думаем, и ладушки: сегодня не судьба.
Тут вылетел на конике
какой-то псих -
они на нас, как гомики,
а мы на них!

Там стеночка в два камушка - типичный дембельстрой;
пошли джигиты Дарьюшки ударить стариной -
рычат-бренчат «Камазами»,
кругом в броне,-
а как клопы размазаны
по той стене!

Штабы, чего удумали, доводят до конца,
а тут и наши дунули, прославили Отца:
кто пешие, кто конники,
кто раб, кто господин -
а все лежат покойники,
эффект один!

Ловцы у нас искусные, поймали одного;
уж больно рожа гнусная, а в общем ничего.
Он скушал две-три корочки,
запил своим -
и белочкой по горочке,
а мы за ним.

С лица-то было боязно, так мы зашли им в тыл;
прошло царево воинство на юг от Фермопил.
Там, сказывали, нонечка
какой-то знак...
Ах, Леня, Леня, Ленечка,
зачем ты так?

Стрелой Немврода [10]

Прокричали от ашшурских площадей
славу воину и пастырю почет;
выезжает Гром богов, Отец людей,
царь по имени "Нинурта - Мой Оплот!"
Он по странам рассылал военный гул,
он из Черного Потока испивал,
он вершины под ярмо свое нагнул
и таран Воротам Бога даровал!
Не уйти стране от цепких этих рук,
голове врага яриться на колу -
он смеется, он натягивает лук,
он пускает в солнце белую стрелу!
Если б вызнал он, что краток день побед,
что престол его изменники крушат,
что стреле его - пути трех тысяч лет,
что Немвродом назовет его закат!
Что стрела-тростинка будет длить полет
до последних, самых северных морей;
а ударит, мужем станет, обретет
и гортань, и печень доблестью своей!
Та тростинка будет сердцем высока,
повторит тебя, Нинурта - Мой Оплот:
одолеет чужеземные войска,
от оружия мятежного падет!
То не с ней ли, что подняла синий взор
не к серебряной, а к бронзовой заре,
все ведут в руке Нергала разговор
императоры амхара и тигре?
Трубы трубят золотое торжество,
два наречья корни темные сплели,
хочешь ведать знаки имени его?
Прочитай, и ты увидишь: Лев Земли!

Труба Маитана

Безупречен путь марйанне: три столетья напролет
служба царская нас манит, доля ратная зовет.
Служба дней не выбирает, служба сердца зря не жжет,
ничего не отнимает, никого не бережет.
Но когда в огне пожара смерть приблизится твоя,
отразит ее удары бронзовая чешуя!
И на рубежах заката, где Кувев ревет, губя, [12]
лучше матери и брата будет сотник для тебя.
Пей за Синюю Столицу, пей за Царскую Страну,
пей за дальнюю границу, пей за близкую войну!
И бежит моя тревога, и душа моя легка,
и даруют мне дорогу колесничные войска.

На воцарение Господина Сауссадаттара [13]

Да, богами и судьбой нам дарован был
в радость войску и стране черный государь;
под седлом его ходил белый жеребец,
слава подвигов его мчалась по земле!
Проживи хоть сотню лет, не найдешь таких:
над степями несся гром от его шагов;
на плечах его лежал кованый доспех,
утешались округа доблестью царя!
Ликовал Ханигальбат, глядя на него;
веселились в лагерях конные полки!
От Пуратту до Арбел радовался мир,
громко славили богов Суда и Харран!
Как встречал его народ в Городе его!
Охмелели без вина знатные страны.
Кто видал там эти дни, - не забыть вовек
плеск сверкающих знамен в небе голубом.
Голос благородных груб, речь их горда!
Что слыхали мы тогда, в дни большой войны?
Только злую песню труб в стольных городах,
да тяжелый стук копыт на путях страны.
Вот, здесь сказано о воцарении Сауссадаттара.

Песня о Синем Туртане [14]

Горе, горе над Майтанне! По Хабуру ходит голод,
сотни тел лежат в бурьяне по дороге в стольный город;
не исчесть добычу смерти, но пирует дом хазанну:
видно, каменное сердце у правителя Харрана.
Сын дворца глотает ветер, горячит сынов кобылы,
семерым невинным детям он вчера вскопал могилы.
Если волей небосвода с ним лихого не случится,
он в четыре перехода доберется до столицы.
Как под Судой на просторе ходит сытая охрана:
стерегут чужое горе люди города Харрана.
"Взять живым! Узнать, кем выслан!" - и огнем взвилась охота.
Нынче коршунам и лисам будет знатная работа.
Трое стражей ловят воздух перерубленной гортанью,
кони чуют близкий роздых; вот и стены Васокканне;
вот и царская громада вырастает из тумана -
не укрыла слова правды свора города Харрана!
Сын дворца, войдя, вдыхает темный воздух золотистый;
дымно факелы сверкают, арфам струны рвут арфисты,
как по каменному полю, подбоченясь, ходят пары,
восседает на престоле Властелин Ардассумара.
Вот гонца ведут сохранно в зал свирепые кардухи,
он к престолу Маитана простирается на брюхе,
он расскажет, холодея, Замышляющим Походы
о правителе-злодее и страдании народа!
Как вскочил Ардассумара к распростершемуся телу,
как взметнулся, вея карой, черный взор освирепелый:
"Податной мрачит мне вечер безобразной небылицей!
Пусть его за злые речи бросят в темную темницу!"
Набежали злые стражи с половины окоема,
и ведут за слово вражье сквозь подземные проемы.
Запевают славу хоры, бронзой лязгают солдаты;
опускает тихо взоры братолюбец Туйжератта.
Той же ночью из темницы взят он в тайные палаты,
тихо-тихо речь змеится Господина Туйжератты:
"Час ударил Маитану! дело есть сердцам каленым, -
хочешь быть моим туртаном или братним обреченным?"
Сын дворца не прячет взора, отвечает князю смело:
"Я смотрю, затеял вором ты на вора злое дело!
На царя с тобой не встану, на тебя с царем не встану,
не хочу быть Маитану ни убитым, ни туртаном!"
"Время тратишь по-пустому? - Берегись, его не будет!
В деле крови ни другому, ни себе не верят люди.
Этот дом, - недолго кинуть к кости кость в подвалы башен, -
суждено тебе покинуть или мертвым, или нашим!"
Сын дворца не знает страха, не боится божьей кары,
он сорвал златые знаки Черного Ардассумары!
"Как на дело Маитана все отдам я, чем владею,
но воистину не стану умирать за лиходея!"
Туйжератта кубок пенит, духом светел, сердцем черен:
"Что с того, что меч мой гневен? Он руке моей покорен!"
Он берет гонца за плечи, он ведет его к собранью,
учит вежественной речи и большому заклинанью.
Вот не свеян крови запах, а страна богата снова!
С кола скалится на запад голова хазанну злого,
сын дворца гуляет гордый в чине Синего Туртана:
новый царь благие годы приумножил Маитану!
Так ли сталось это дело, или нет, - никто не знает.
От предела до предела люди песни распевают...
Много их в стране пространной спорит шумно с хором птичьим,
и одна - о злом хазанну и отважном колесничем.

Другая песня о Синем Туртане [15]

Царь Тушратта рано
от Юнэ встает,
Синему туртану войско отдает.
"Черный хеттский кочет
к бою двинул рать!
Горло мне он хочет
бронзой перервать.
Но Тэссоб знаменье
обнаружил мне:
я найду спасенье
в Западной стране.
Ты возглавишь битву,
поведешь коней:
вот, моя молитва -
о руке твоей".
Туртан отвечает,
гнева не таит:
"Храбрый смерть встречает,
трус узнает стыд.
Было, было время -
помню я царей!
Как ходили в Кеми
в юности моей.
Человек военный
в дни большой войны
врагу Маитэна не давал спины!"
Вот готова сеча;
пред войсками стран
солдатские речи
говорит туртан:
"Горе, горе подлым!
Видел я бои!
Крепко влиты в седла
конные мои!"
Вот пошли, сразились;
бьются день и ночь;
не смог Кантуццилис
наших превозмочь.
Слава белой знати
господних печей!
Бегут люди Хатти
от наших мечей.
Что рыдают строи?
Ведь пир им готов!
Не вышел из боя
господин полков.
Синему туртану
честь от этих пор,
царю Маитана -
горестный позор.

Песня о луллубейском походе [16]

От факелов над нами огнем заиграло; не это ль нашей славы заря?
И небо над горами, как гром, разорвало, серебряное знамя Царя!
Владыка Маитэна восстал для охоты, - широк его рубеж, путь далек!
Тропой Нарамсуэна линейная пехота идет через хребты на Восток.
На четырех дорогах грохочет вторженье, запомнят за Хребтом этот год!
Богатырей кутийских, отраду княжений, дыханье государя сметет.
Ярятся барабаны у Верхнего моря, труба поет у ашшурских стен!
Безумие объяло драконов нагорий - на Луллубум идет Маитэн!

Другая песня о луллубейском походе

Минул тому немалый срок,
как в мою пятую весну
брата угнали на Восток,
на луллубейскую войну.
Девятый год, не позабудь,
его с тех пор качает мгла:
в яром бою пробила грудь
ему кутийская стрела!
Снова отары с гор сошли,
хлебы, как храмы, на столе,
с милыми девушки легли, -
а он лежит в чужой земле.
Снова возводят города,
но не взойдет на башни брат, -
царские люди никогда
не возвращаются назад.
Царь мой, о Боевой Топор!
Чем ты воздашь моей стране
за облака восточных гор,
мозг разрывающие мне?
Слушайте! Девять лет назад
он превратился в черный дым;
первым ушел мой старший брат, -
скоро ли мне идти за ним?

Нераскаянный государь Тушратта [17]

Как от запада вышли молодцы, перешли Пуратту.
Перед Тессобом плачет-молится государь Тушратта.
"О туртан богов! Видящий бои! Не даруй мне смерти!
Облегли меня вороги мои небывалой твердью".
Тессоб-Царь в ответ: "Дай тебе исход, кровь прольешь на страны.
Ты испей, испей от подземных вод, позабудь Майтаннэ!"
"Пил я воду рек, пил вино земли, пил я кровь эхеле! [18]
Славились красой женщины мои и пиры гремели".
Как Отец Тессоб в небе загремит в рог семиколенный,
как Тушратта-царь схоронен лежит в земле Маитэна.

Осквернение праха [19]

У Западной Заставы стоят они;
бронза осталась в казармах (день рождения Государя, столица в радости).
Вечер спускается, воздух чист, путь свободен;
нет двадцати старшему, младшему исполнилось десять.

Дочь градоправителя, прекрасная, как Рэ в Мицраиме,
проходит мимо, не поворачивая головы.
У Западной Заставы стоят они, в лицо ее смотрят;
сердце холодеет в ожидании счастья.

Что ей до вас, первые из первых в колесничных отрядах,
искусные в точной стрельбе и метанье копий?
У Ворот Заката стоят они, вслед ей смотрят.
Запад еще не восстал и Восток спокоен.

Через тридцать лет - кто вспомнит их имена?
Одного пожалуют землями, другой найдет злую смерть.
Один выстроит храмы, другой сожжет города,
но на плечах своих вынесут время, время меди, время Арайны!

У Западной Заставы стоят они, сыновья Майтанне;
дочь градоправителя проходит, прекрасная, как Рэ в Мицраиме.
Сердца детей холодеют в ожидании счастья,
воздух прозрачен, жизнь коротка, судьба неизвестна...

Арийская баллада

Нам не прийти живыми из этого похода,
но радостью привычной похолодело сердце:
Нахрайна наготове с заката до восхода,
выходит на Пуратту пехота меннеферца.
Я больше не увижу казармы Вассокканне,
но жезлы командиров без выкриков взлетают.
Кому же неизвестно достоинство марйанне?
Марйанне не сдается, его уничтожают.
С богами перед боем прощаются солдаты,
но мне прощаться не с кем, и некому со мною.
Высокородный, арйа, ни в чем не ищет платы
и тихо исчезает, не связанный с землею.

Песня о том, как государство приблизилось к смерти

Тучи ходят над страною, что ни день, в краю пожары.
Нинуа готова к бою, и при смерти Саттуара.
Гаснет солнца позолота над разливами Пурану,
и возвращается с охоты доблесть ариев Ирана!
Что им, что им Хаттусилис, если годы их легки?
Им бы кони веселились да плясали бунчуки,
им бы синяя столица, им бы царская страна,
им бы дальняя граница, им бы близкая война!
Что им слава Вассокканне, что им хеттские костры,
если знатные Майтанне соберутся на пиры?
Что им радость и страданье, если весел час заката,
если женщины Майтанне не противятся солдату?
Нет, им не нужна защита: не впервые рвется нить;
им из тонких рук надитум в руки Эрры уходить.
По равнинам у Харрана - государь, смотри и внемли, -
вспаханы костьми марйанне незасеянные земли!
Но что им царские старанья, что им хеттские костры,
если сильные Майтанне соберутся на пиры?
Что им радость и страданье, если долог век заката,
если женщины Майтанне не противятся солдату!

Песня о туртане и царе Сутарне [20]

- Пускай родня твоя в царях, а я из податных,
но в пограничных лагерях не счесть людей моих.
Не устерегут тебя сторожа за каменной стеной:
высокородная госпожа, ты будешь моей женой!
- Туртан, ты знаешь наш закон: дочь Кирты пред тобой!
И хурри, кто бы ни был он, не буду я женой.
- С четырнадцати я в строю, я с битвами знаком,
я первый в спешенном бою и первый в верховом.
Я ловок в схватке на ножах, беру любую цель,
высокородная госпожа, ты ляжешь со мной в постель!
- Недаром люди говорят: "Гордыня не к добру".
Послушай, бронзовый солдат, ты здесь не на смотру!
Будь первым в схватке на коне, води пехотный строй,
но Тешшубом клянусь, что мне не быть твоей женой!
- Дочь князя, вижу, ты горда; так жди большой войны!
Смотри - пылают города в степях твоей страны.
Нет меры доблести моей: в излучину реки
из пограничных лагерей шагнут мои полки.
Когда войду в столицу я, верша короткий суд,
солдаты связанной тебя к ногам моим швырнут.
- Пока отец мой будет жить - крепко его копье! -
тебе, туртан, не совершить предательство твое.
- Сказала это ты со зла, сдержала бы укор:
сама отцу произнесла ты смертный приговор.
- Пока живет моя страна, - от времени богов! -
секиры грома шлет она на головы врагов.
Пока цари мои живут, - а им неведом страх! -
повстанцы заживо гниют в подземных рудниках.
- О Тешшуб! Господин войны! Ты будь свидетель мне!
Тобой клянусь, что до весны вспорю живот стране!
О Тешшуб! Господин войны, создавший эту твердь!
Тобой клянусь, что до весны царей настигнет смерть!
О Тешшуб, Господин войны! Склони лицо твое!
Клянусь, ударит до весны оружие мое!
Туртан на запад поскакал, войну затеял он;
Найдет ли он, чего искал, и будет ли спасен?
Суттарна, среброухий волк, правитель горных стран!
Смотри, идет неверный полк дорогой на Харран.
Узнай, узнай, правитель злой: погибель твоя близка.
Туртан-мятежник вывел в бой бессчетные войска.
Где море в черной тишине стремит твои суда,
взошла в полночной вышине предсмертная звезда.
Стоят, покинув города, в степях твоей страны
высокородные господа, возлюбленные войны!
Туртан, ты слышишь медный стон? Не изменись в лице:
Суттарна, бешеный дракон, поднялся во дворце!
Ты слышишь гром издалека? Сильна его рука:
От дальних гор идут войска сразить бунтовщика.
Смотри, туртан, страна в огне, и через всю страну
летит безумец на коне опередить войну!
И вот в излучине реки скрестились их пути.
Уже не опустить руки, меча не отвести.
Два дня лязг броней не смолкал, им кровь была судьбой.
На третий день Суттарна пал под барабанный бой.
Плохая смерть его взяла, войска его взяла;
вода Хабура приняла бессчетные тела.
Туртан ярится, как поток: Евфрат его предел!
Он наступает на Восток, он Югом овладел.
Его отряды, бросив страх, к столице подошли.
Падет ли перед ним во прах прекрасная земли?
Настиг страну плохой конец, и, золотом горя,
туртан вступает во дворец убитого царя.
Наводит страх его оскал, сжигает небо взор,
а лик его темнее скал восточных диких гор.
И вот, когда он смерть одним и жизнь давал другим,
она предстала перед ним и пала перед ним.
"Туртан, сильна твоя рука, крепко твое копье,
я жду свирепого быка, что сердце взял мое!"
Смотрели, головы склоня, послы далеких стран,
и голоса не изменя, ответил ей туртан:
"Я города предал мечу, страна моя в огне.
Смотри, я к небу закричу, - и кто ответит мне!
Когда возлягу я с тобой до утренней зари,
что скажут видевшие Бой мои богатыри?
На небесах великих, знать, нам не судили встреч!" -
и в грудь себе по рукоять вонзил двуострый меч.
Она налила кубок свой сидонского стекла,
и, мертвеца обвив рукой, вослед за ним ушла.
Давно забыт их смертный год, исчез и царский дом,
но до сих пор страна поет о страшном деле том.
Но до сих пор страна поет о славном деле том!

Возвращение из похода

Домой вернулся марйанне из дальней стороны,
у ворот его встречает сгорбленная мать.
Говорит ему: Здравствуй, Такува, мой сын!
Три года воевал ты в далекой стороне!
Он отвечает: Здравствуй, дарящая жить!
Три года воевал я в далекой стороне.
Поистине, много такого сделал я,
о чем послушать дивно, что сделать нелегко!
Ходил на диких урартов, взял богатую дань,
туртан был доволен, произвел меня в чин.
А вот еще послушай, дарящая жить,
что славного свершил я в далекой стороне.
Вот в некий день узнал я от верных людей,
что в царстве диаухов живет великий царь.
Добры его кони, казною он богат,
но мира ему дороже его родная дочь.
Краса ее сверкает, от моря до моря гремит.
Иштар Ниневийской прекраснее она,
кто возьмет ее в жены, удачливее богов!
Едва о том узнал я, не медлил ни дня:
сердцем разгорелся, на город напал,
войско его рассеял, девушку схватил,
женщиной наутро отослал царю -
в подарок от Такувы, чей род знаменит;
воистину, это правда, что о ней говорят!
Нет преграды солдату, битва счастье его!

Один всех сразил я, город одолел,
а брата ее, туртана, убил своей рукой.
А мать ее Тешшуб губить не захотел:
явилось мне чудесно, едва занес я меч,
что ты на ее место встала передо мной.
Тогда я ее тронул, вреда не причинил:
воистину, это чудо, это сделал бог!
Без счета я взял добычи, в один день стал богат, -
не слыхано в столице о подвиге таком!
- Когда случилось это, Такува, мой сын?
- А что тебе за дело, дарящая жить?
Ты дней не вычисляешь, не составляешь таблиц!
Но если ты велишь мне, с охотою скажу:
в четвертый день недели, в седьмой месяц аб!
- Недоброе то дело, Такува, мой сын.
- Эй, замолчи, старуха, пустого не говори!
Когда бы не дала ты дыхания мне,
сейчас бы подавилась этой речью злой.
Но что же не встречает меня моя жена,
славная Анум-хирвэ, высокая госпожа?
Привез я ей подарков из дальней стороны, -
бесценное богатство, дело умелых рук!
- Поистине, опоздал ты, Такува, мой сын!
Уж год, как дочь Лушарры забрали в царский дом.
Царь к ней склонился сердцем, любви ее пожелал,
женой ему она стала, - тому минуло год.
Приехал царский сотник, с ним сорок человек,
люди дворца с ним были, - я боялась открыть.
А они ворота сломали, с собой ее увели,
царю женой она стала; тому минуло год.

От этих слов марйанне потемнел лицом.
- Что смотришь ты так страшно, Такува, мой сын?
- Недоброе то дело, дарящая жить!
Когда бы не дала ты дыхания мне,
твое б сейчас я отнял за эту злую весть.
Отвел бы страданье, ярость утолил, -
в огне мое сердце, рассудок улетел!
Скажи мне слово правды, дарящая жить:
что же она стерпела, дней не прервала?
- Могуч и превосходен царь, наш господин,
а ты с войны не вернешься, - так думала она.

От этих слов марйанне потемнел лицом.
- А что же моя челядь, мать, моя мать, -
та, что хлеб мой ела, носила мои цвета?
- Что говорить о крови, Такува, мой сын?
Теченье Хабура укрыло их тела!

От этих слов марйанне потемнел лицом.
- А что же милый брат мой, мать, моя мать?
Ее хранить он клялся, покуда будет жив!
- Великою честью почтен от царя:
заколол его начальник собственной рукой.
востину, злое дело - убийство царских слуг,
а мятежник смерть находит, - так говорит закон.

От этих слов марйанне потемнел лицом.
- Так что ж ты жить осталась, дарящая жить,
не перегрызла им горла, не вырвала глаз?
Будь проклята, злобный демон, трусливая тварь!

- Как в дом они ворвались, Такува, мой сын,
клянусь, мне показалось, что ты был среди них!
Твоя боевая поступь, твоя дерзкая речь!
Как увидела я это, Такува, мой сын,
так от стыда и горя окаменела вся.

От этих слов марйанне потемнел лицом.
- Когда случилось это, мать, моя мать?
- А что тебе за дело, Такува, мой сын?
Ты дней не вычисляешь, не составляешь таблиц!
Но если ты велишь мне, с охотою скажу:
в четвертый день недели, в седьмой месяц аб!
С криком в седло вскочил он, надел свой доспех,
в диких горах востока безвестно исчез.
А Правителя неправого боги не пощадят!

Сорок шестой год

А ты, брат, нож держи за пазухой:
отвернулся, и хана.
Тут не мор, не бунт, не засуха -
тут гражданская война.
Дело тяжкое, кровавое, -
сторонись, честной народ:
мы стоим за дело правое,
а они наоборот.
Сто дорог пехотой пройдено,
крепки луки верховых,
а великой нашей родины
не оставили в живых!
Камнеметы на позиции!
Заряжай - и отходи!
Завтра мы берем столицу, и
вот тогда пойдут дожди...
Не Тессобовы, прекрасные,
утоляющие твердь,
а Нергала ливни красные,
рассевающие смерть!
И ни выкупов, ни пленников, -
хорошо тебе и мне,
если головы изменников
веселятся на стене?
Села Хурри обездолены,
опустели города,
наша бронза кровью поена -
не напьется никогда;
пастухи не сыты паствами -
видно, выучила мать:
"На костях в заботу царствовать
и в потеху воевать"!
Птичий грай над рвами полными,
на дорогах - рев зверей:
по Майтэну ходят волнами
полководцы трех царей!
Так что жми вперед по голому,
неустойки не тая:
здравствуй, здравствуй, жизнь веселая,
пытка долгая, тяжелая,
бесполезная моя.

Нынче ночью выступаем на Ашшур

Пусть туманом покроется небо,
пусть тучами покроется небо,
пусть ветер падает сверху, с неба на землю.
Слушай! Ветер падает сверху, с неба на землю.
Ночью войско выступило в поход.
Шум боевых колесниц
теснит мне сердце.

Черное небо целится в нас остриями серебряных копий.
К черным тучам взлетают тяжелые шлемы конных,
а тоска и тревога мои - как холодные струи дождей
в холодных степях.

Далеко за холмами дрожат
сторожевые огни.
Я вдыхаю воздух, воздух полей и лесов, и широких степей,
и тоска и тревога мои
уходят.

На этой земле я многое видел и многое потерял, -
больше, чем мне осталось; но я
хотел бы вернуться.

Смотри, дорога яснеет; громче конское ржанье.
Путь предо мной расступается,
небо над нами светлеет,
и над рыжей степью появляются
очертанья далеких гор.

Обреченный царевич [21]

Склонитесь, туртаны, послушайте, князья:
о сыне Минмуарии песню пропоем.
"Имя героя переживет века:
живы дела его в памяти страны".
Дело небывалое, улыбка богов:
сын Минмуарии явился в Маитэн!
Тайно явился, почета не искал;
смерти боялся, от страха изнемог.
Стал совсем как мы, нашей клятвы человек,
вместе с войском Хурри ходил на врага.
К Шаттуаре светлому шагнул за порог -
подпрыгнуло сердце у дочери его.
Сыну Минмуарии сделала добро:
выпросила милость, спасла от судьбы.
Свадьбу сыграли, сели за столы;
много было песен, а больше питья.
Князья Маитэна поразвязали рты,
о войнах в Заречье речи повели:
"Когда хуррит из Хатти на битву пойдет,
хуррит Ханигальбата за ним побежит!"
Без толку затеялся пьяный разговор,
кричит-похваляется туртан Эхлитессоб:
"Я египтянина в стране его схвачу,
синюю корону с головы его сорву!"
Сын Минмуарии слушал - не стерпел,
князя не вовремя за ворот ухватил:
"Эй ты, собака, побереги язык,
таких, как ты, в Египте дают по сто за грош!"
Царь Шаттуара в лицо ему глядит:
"Что тебе вступаться за чужую страну?
За честь страны стоять - это дело царей,
а сын солдата знает туртана своего!"
Сын Минмуарии громко говорит:
"Отец мой, правда, воин, да только не солдат!
Он над Египтом встал тучей грозовой,
синюю корону не снимает с головы!"
Князья Маитэна встают из-за стола:
"Неужто меж нами львенок Хикупта?
Выхватим палицы, кровь его прольем,
царю Минмуарии горе причиним!"
Сын Минмуарии громко говорит:
"Рубите! Рубите! Недолго до беды!
Войско Египта покроет Маитэн,
как воды разлива затопляют берега!"
Царь Шаттуара туртанам закричал:
"Как без потомства оставите меня!
Этот человек - египтянину сын,
а сам хуррит по клятве, муж дочери моей!"
Князья Маитэна вернулись за столы:
"Не к месту нам в головы ударило вино.
Ты же стал как мы, нашей клятвы человек -
пойдем вместе с нами в поход на Та-Кемет!"
Сын Минмуарии говорит: "Добро!
Добро, туртаны хурри, за добрые дела!
Клятву, что дал я, воистину сдержу -
пойду вместе с вами в поход на Та-Кемет!"
Четыре года минуло, пятый наступил:
по берегу Оронта ударили войну!
Встал перед войском свирепый Муватал,
под стенами Кудшу сражение изрек.
Сын Минмуарии в сече, словно лев,
с нарэнами родины рубится сплеча,
слышит "Пощады!" на своем языке,
на родном наречье отвечает: "Умри!"
Бился, рубился, насилу увидал:
синяя корона над упряжкою коней;
пешие под ноги падают, кричат:
"Славься вовеки, Рамессу Миамун!"
Сын Минмуарии видел - не стерпел,
в сторону Хатти упряжку повернул!
Воины Хатти в погибели кричат:
"Это сам Бог Бури, кто накинулся на нас!"
Сын Минмуарии клятвы не сдержал:
бегут люди Хатти, как лани, за Оронт.
Гонят нарэны владетелей земли,
славит удачу Рамессу Миамун.
Сын Минмуарии жизни не искал,
сам Шаттуаре повинную принес:
"Бей меня насмерть, великий государь,
на родного брата не подымется рука!"
Царь Шаттуара с улыбкой говорит:
"Не будет, не будет возмездия тебе!
Неволей, неволей пришел я на Оронт:
повел меня в битву свирепый Муватал.
Если сегодня ты бил его полки,
гордости Хатти рога переломил,
другом и братом отныне будешь мне -
имя Маитэна снова страхом обернешь!"
Сын Минмуарии стал превознесен -
после Шаттуары первый в крае человек.
Правит обычай, приказывает бой,
бог ему защита, а стране защита он!
Смотрите, туртаны, прислушайте, князья,
или то не сын его воссел у нас царем?
Славься вовеки, египетская кровь,
доброе семя от доброго отца!

Восьмой поход Тутмоса Третьего [22]

Алой кровью на Евфрате пенится вода,
волны к югу мерно катят быстрые суда.
Воронье летает низко, быть большой беде:
Менхеперра, лев ливийский, ходит по воде!
Он прошел стопами деда северный рубеж,
чтобы воинской победой одолеть мятеж.
Вот пред ним в крови и пыли пали сотни стен,
как на путь его вступили тарчи Маитэн.
В Маитэн крепки владыки, но молва права:
бойся даже и великий бешеного льва!
В Но-Аман секиры - бритвы, сила велика:
не ушли живьем из битвы царские войска.
Города теперь пылают вдоль Евфрат-реки:
к сильным жалости не знают Хоровы полки.
Сотни Кемет рады бою; мчится рать ее,
точно мощною рукою брошено копье.
Кто же остановит в беге силу Древних Стран?
Ставит войско на ночлеге молодой туртан.
Он по праву стал туртаном девять дней назад,
как легли на поле бранном дед, отец и брат.
Точно воинство Баала, встал могучий строй:
всем шестнадцать миновало, все готовы в бой!
Быстрой пардовой походкой пробегая стан,
поучает первогодков молодой туртан:
"Менхеперра, демон юга, пепелит холмы -
кости, ловчих и подругу позабыли мы!
Нергал доблестным не страшен, слава дорога -
отомстим за гибель старших гибелью врага!"
Тут кустарники речные взяли в топоры,
развели сторожевые дальние костры.
Только землю осветили - сколько видит взгляд,
паруса врага покрыли скорченный Евфрат!
Загремели барабаны рано поутру,
вышло полчище Амана на страну Хурру.
Меч погибели и плена обреченных ждет,
где на сотню Маитэна - двадцать вражьих сот!
Как разлив реки далекой, брони южных стран
затопили холм высокий, где стоит туртан.
Вот сейчас пойдут нарэны, поведут коней,
не оставят Маитэну молодых парней!
Но глашатай возглашает: "Выйди, князь, пред строй!
Человек южан желает говорить с тобой!"
Веселясь бедам решенным, пред полками стран
развернул свои знамена молодой туртан.
Видит: правит колесницей, замедляя бег,
невысокий, смуглолицый старый человек.
Соскочил - и быстро отдал воинский привет,
смотрит весело и твердо на великий свет;
усмехается улыбка на губах его -
видно, знает бой да сшибку - только и всего!
"Отдавай мечи без боя, обещаю плен -
страшно биться мне с тобою, львенок Маитэн:
Кончив вас в два мига кругом, пригубив бои,
не взялись бы друг за друга верные мои!"
Над бессильными хохочет войско южных стран,
и ярясь, как черный кочет, говорит туртан:
"Чем ругаться смерти нашей, гоготать конем,
отойди, спроси у старших, скоро ли начнем?
Отчего мне видеть меры не дано судьбой,
как могучий Менхеперра принимает бой?
Где он? Задохнулся плачем с куклами в руке,
или, ужасом охвачен, прячется в реке?"
Щит, что копьями порушен, оглядев на свет,
"Менхеперра малодушен", - человек в ответ.
Смех по полю раздается, будто грянул гром.
Разве воинство смеется над своим царем?
Что тянуть пустые речи, слышать праздный гул?
"Защищайся, жатва сечи!" - меч туртан метнул.
Человек от края мира чуть повел плечом,
и тяжелая секира кончила с мечом.
И туртана взглядом мерит: "Вот пошел народ!
Что ты скажешь Менхеперре, если тот придет?"
"Я скажу при всей дружине, - говорит туртан, -
сгинь ты, чудище пустыни, из Хуррийских стран!
А не то без промедленья бейся-де со мной -
если и возьмешь сраженье - то тройной ценой!"
Потянулся смуглолицый, скрипнули ремни:
"Что, как царь мой убоится этакой резни?"
"Если он такой недерзкий, выступив на рать,
в чатурандж по-меннеферски можем мы сыграть!
Победит - пусть этих малых в строй себе возьмет
кроме тех, кто сам к Нергалу мне вослед уйдет.
Проиграет - пусть не взыщет: даст конец войне
и до той весны не рыщет по моей стране!»
«Мудрено твое желанье, сразу говорю:
Как юнца без опытанья допустить к царю?
Одного владыку боя я сменю другим -
ты сперва сыграй со мною, а потом уж с ним!»
«Хоть с обоими и разом!» - говорит туртан.
Повинуются приказу люди южных стран.
Расчищают место бою, хвалят князя сил:
кто тягается с судьбою, чести заслужил!
Вдруг туртан, себе не веря, вскидывает взгляд:
«Трон и доску Менхеперре!» - южные кричат.
Верх и низ перевернулись, как гончарный круг...
«Ты сказал - мы обернулись. Начинай же, друг!
Одного владыку боя я смешал с другим -
ты - сейчас - сыграй - со мною, это значит - с ним!»
День проходит; отступает время умереть.
Души войска остывают, щелкая, как медь.
Будто и не воевали, скалятся полки:
«Как там, люди, не устали наши игроки?»
А они творят без спешки, знают вкус игры -
выставляют клином пешки, двигают туры.
В первый раз они сразились - черных белый бьет.
Во второй они сразились - белых черный влет!
В третий раз сошлись отряды на бросок копья -
Раз засада, два засада - вышло, что ничья!
Встал туртан, швыряя в ноги серебро полей:
«Не дают исхода боги юности моей!
Видно, лопнула подпруга под моей судьбой -
укажи, владыка Юга, где мы примем бой!»
Менхеперра не слукавил - говорит: «Постой!
Ты, смотрю, не знаешь правил, львенок молодой!
Обрели дорогу к дому верные твои:
в чатурандже молодому отдают ничьи!»
Марш играют Менхеперре. "Хайа, молодежь!
Через год приду - проверю, как ты тут растешь!"
И туртан сказал с усмешкой, усмиряя кровь:
"Приходи с конем и пешкой - поиграем вновь!"