Типология социумов. Формации и «формационный подход» в гуманитарных дисциплинах:

Формации - это типы, на которые разбиваются общества по основным особенностям своих социально-экономических структур. В прошлом веке исследователи (при лидирующем участии ученых марксистского направления) впервые обратили внимание на то, что многие институты, которые мы привыкли рассматривать независимо - общественный строй, формы социальной и политической организации и даже некоторые идеологические феномены - оказываются довольно жестко скоррелированы с определенным типом социально-экономической структуры. Так было положено начало «формационному подходу», при котором самые разные явления в инливидуальной и групповой деятельности человека стремятся объяснять через их связь с формацией, то есть социально-экономическим типом соответствующего общества. Развитие человечества в целом при этом изображается прежде всего как процесс саморазвития и взаимного перехода формаций, совершающегося по своим внутренним законам. Такой подход дает очень неплохие результаты при изучении «физиологии» общества, ее изменений и наиболее общих законов. Однако при изучении большинства культурных и частных феноменов формационный подход оказывается либо недостаточным, либо чрезмерно крупномасштабным. И уж тем более этот метод (как и любой другой научный метод) не дает никаких оснований для человеческой оценки тех или иных явлений. Между тем применить его наиболее интенсивно пытались именно для этого, да еще и силой. В итоге и сам этот подход, и даже связанная с ним терминология оказались в достаточной мере скомпрометированы в общественном сознании. Не надеясь поправить эту репутацию, мы приведем все же некоторые начальные сведения, связанные с формационным подходом, памятуя, что большинство социальных и экономических проблем ставятся и объясняются проще и изящнее всего именно в его рамках.

Формационная принадлежность данного общества определяется прежде всего тем, каким способом добывает себе средства к существованию его «голова» - господствующий класс. Иными словами, в каждом случае мы должны будем определить, на эксплуатации какого из перечисленных выше типов производителей строят свое материальное могущество «верхи» общества. Разумеется, они могут сочетать самые различные типы эксплуатации, но какой-то один практически всегда окажется доминирующим и наиболее устойчивым. Он-то нам и нужен. Если эксплуатируются в первую очередь "подневольные работники", общество определяется как «рабовладельческое», если "крепостные" - как "феодальное" (надо сказать, что оба термина давно оторвались от дословного значения своих корней - «раб» и «феод»). При этом если большая часть членов общества вообще не подвергается еще существенной эксплуатации, общество считается раннеклассовым (соответственно, раннерабовладельческим или раннефеодальным). [1]

Если эксплуатации подвергаются в основном наемные работники, общество относится к капиталистической формации. Общества, чей господствующий класс опирается в первую очередь на эксплуатацию «арендаторов», четкого места в этой классификации пока не получили, хотя их историческое место разногласий не вызывает: они возникают в эпоху перехода от феодальной к капиталистической формации и определяются то как «постфеодальные», то как «позднефеодальные», то еще как-нибудь.

Да, чуть не забыли: если правящая верхушка и вовсе живет своим собственным трудом, то мы имеем дело с первобытной формацией. Рабовладельческая и феодальная формация имеют то принципиальное сходство, что обе они держатся на внеэкономическом принуждении к труду (главный работник не волен бросить производство). Иногда по этому признаку их объединяют в одну «большую формацию», которую именуют то «традиционным обществом», то «вечным феодализмом» (с преуменьшением роли эксплуатации труда подневольников). Такое объединение более чем оправдано: принуждение к труду силой (хотя бы и силой закона), в приказном порядке, является достаточно фундаментальной чертой жизни, чтобы жестко потребовать одних и тех же определенных социальных форм и политических институтов в любой точке времени и пространства. Итак, по самому большому счету история знает только три формации - доклассовую первобытность, «классовую архаику» и «классовую современность».

Сама по себе эта схема дает нам только удобную форму классификации разных социумов. Ее подлинную ценность мы узнаем, когда обнаруживаем, что к формационной принадлежности «привязано» множество самых разнообразных явлений человеческой жизни. В свою очередь, «мотором» для развития и смены формаций является развитие технологии - то самое «развитие производительных сил», которое большинству наших читателей набило оскомину еще в школе. «Мотором» же для самого развития технологии является вечное, неискоренимое и неисчерпаемое желание подавляющего большинства людей добыть побольше всякого добра, а потратить на это поменьше времени и сил.

Еще в прошлом веке было подмечено, что определенный характер экономики (промышленный или сельскохозяйственный, натуральный или товарный) достаточно жестко определяет формационную принадлежность общества. Не было недостатка в однолинейных схемах, изображающих. как одна формация «порождает» другую по мере развития технологии в соответствии с некими универсальными жесткими закнами. В реальности дело обстоит гораздо сложнее: формации не столько «порождают», сколько сменяют друг друга (когда вы меняете дома мебель, это не значит, что старый диван «породил» новый), и влияют на это вовсе не некие таинственные железные «законы», не зависящие от желаний и воли людей, но вполне реальные, поддающиеся простому объяснению «на пальцах» человеческие соображения, которые иногда действуют, а иногда нет. Они лишь подталкивают общество в соответствующем направлении, но не детерминируют его. Перечислим эти соображения.

Пункт первый. Легко понять, что нормальная промышленность может использовать только "пайковые" формы эксплуатации, при которых все произведенное отдается «наверх» в обмен на натуральную или денежную мзду. В самом деле, работнику промышленности совершенно не нужна доля произведенного им продукта (например, процент от выточенных им гаек) - он не может сам ее потребить и, чтобы извлечь из нее пользу, должен с жуткими хлопотами искать ей покупателя. Собственной продукцией зарплату работникам в промышленности выдают только в годы самого жестокого экономического кризиса, когда денежное обращение полностью распалось. Таким образом, ни «арендаторов», ни «крепостных» в числе главных устоев общества, опирающегося на промышленную экономику, не окажется.

Пункт второй. Развитый технологический процесс очень плохо совместим с насильственным принуждением к труду. Это правило известно вам еще со школы, но объясняют его как правило совершенно неверно - якобы тем, что насильственное принуждение лишает работника стимула к качественному труду на сложной технике. Придумать такое можно было только, не вылезая из-за письменного стола. Всякий читатель, отслуживший в армии (неслужившим сугубая просьба поверить на слово без проверки) по собственному горькому опыту знает, что угроза побоями и голодом (не говоря уже о смерти!) - была есть и будет куда большим стимулом к работе, чем любая прибавка к зарплате и прочие ухищрения мира чистогана. Однако для того, чтобы эта угроза вообще могла реально действовать, необходим тщательный детальный контроль за количеством и качеством труда невольника. В самом деле, представим себе, что мы согнали тысячу рабов собирать самолет. Рабы собрали. Самолет не летает. Что делать? Пускать в расход сразу всех? Не напасешься рабов, да и следующая смена от отчаяния (кто-то всегда напортачит, так что какие-то причины для репрессий при такой системе найдутся всегда) вообще перестанет что-нибудь делать. Выяснять, кто виноват? Но для этого придется приставить к каждому рабу по надсмотрщику, который, с одной стороны, знал бы, как надо делать соответствующую операцию (иначе он не сможет ее контролировать), а с другой - сам будет вольнонаемным (иначе он будет так же контролировать, как они - собирать). Но в таком случае дешевле будет вообще выгнать раба, а наемному надсмотрщику предоставить прямо осуществлять соответствующую операцию. Рабский труд окажется сменен наемным. Конечно, в реальности таких экспериментов никто не производил, поскольку результат был бы самоочевиден заранее. То ли дело рытье канала: каждому по эн кубометров, в конце дня десятник рысью бегает вдоль ряда, смотрит, у кого неглубоко и на месте раздает всем сестрам плетей по серьгам. Итак, промышленность использует мягкое, экономическое принуждение «пряником» вместо силового внеэкономического принуждения «кнутом» не потому, что кнут менее эффективный стимул - он как раз более эффективный - а потому, что этот более эффективный стимул вообще нельзя привести в действие без жесткого контроля, а при массовом труде на сложном промышленном производстве такой контроль или невозможен, или обойдется дороже, чем свободный найм. В итоге труд заключенных применяется только в технически неразвитых отраслях, а труд военнопленных в военной просмышленности - только при катастрофической нехватке собственных трудовых ресурсов, угнанных на фронт.

Пункт третий. Почему общества архаики - сельскохозяйственные общества с неразвитой технологией - не могут существовать в режиме экономического принуждения и опираться на свободный найм? Почему, когда современное государство намерено выкопать канал, оно предпочитает нанимать работников (а не использовать, например, заключенных)? И почему древнее государство неизменно прибегало в таких случаях к использованию принудительного (повинностного) труда? Ответ прост: технологически неразвитая экономика почти не располагает вещами с так называемыми «средними» потребительными стоимостями (напомним, что «потребительная стоимость» измеряется непосредственной ценностью вещи для данного человека, т.е., его желанием ее получить). Произвести можно либо продукты повседневной необходимости (которые произвести может любой неквалифицированный работник), либо предметы роскоши. Какой заработной платой может соблазнить государство наемного работника на канале? Выдать ему стандартный паек? Он гораздо легче, быстрее и в больших размерах выработает ее сам на собственном участке. Выдать ему повышенное количество таких пайков? А зачем ему тройное количество хлеба на одного едока? Предметов же роскоши на всех попросту не хватит. В итоге получается, что проще вызвать землекопа исполнять строительную повинность. Общества нашего времени выходят из этого положения только тем, что современная экономика - исключительно благодаря промышленному труду! - располагает многими привлекательными вещами «среднего» уровня (начиная с микрокалькулятора и кончая штампованными безделушками), по ценности и цене эквивалентными достаточно большому количеству предметов первой необходимости, но при этом рассчитанными на разовое потребление одним пользователем. Кроме того, сейчас почти никто не может произвести своими силами даже простейшие необходимые для себя вещи (дело тут не столько в развитии специализации, сколько в расширении понятия о «необходимом») и нуждается в деньгах для их приобретения.

В результате в обществах архаики (первобытности, древности и средневековья) продажа трудовой силы - сегодня самый обычный и числящийся наилучшим способ трудового жизнеобеспечения - считался катастрофой, великим горем для наемного работника. В самом деле, он не получал ничего такого от нанимателя, чего не мог бы в принципе выработать сам на собственном участке, не исполняя ничьих приказов и работая на себя и семью. Ясно, что в найм в этих условиях шли только наиболее обездоленные, потерявшие такой участок или никогда не имевшие его. Отсюда ясна и низкая репутация наемного труда в глазах общества и его членов. Главная ценность и главное богатство в эпохи архаики это земля и собственный дом (т.е. жилище и хозяйство), находящиеся в твом распоряжении (если даже и не в собственности).

Таким образом, эксплуататоры древности и средневековья могли опираться в основном только на «внеэкономические» методы принуждения.

Пункт четвертый. С чисто экономической точки зрения для допромышленного сельского хозяйства самое лучшее - это парцеллярное (раздробленное на индивидуальные участки отдельных хозяев) землепользование, не требующее затрат на централизованное управление хозяйством. Это соображение поощряет применять «долевые» формы эксплуатации - «арендную» и «феодальную» как наиболее простые, экономически выгодные и социально ненапряженные (индивидуальный пользователь, ведущий свое хозяйство, конечно, гораздо больше доволен своей судьбой, нежели наймит или подневольник). Однако, с другой стороны, на ранних стадиях развития общества «начинающий» господствующий класс способен эксплуатировать только небольшую часть населения. Поскольку изначально все свободные члены общества наделены средствами к существованию и защищаются законами общинной солидарности, сколько-нибудь существенной эксплуатации можно подвергать разве что рабов. В итоге ранний господствующий класс действует примерно так же, как волк, нападающий только на самых слабых и отставших зверей в стаде - в данном случае эту роль будут играть разорившиеся соплеменники, изгои, военнопленные. Соответственно, он надеется вознаградить малочисленность эксплуатируемых повышенной интенсивностью эксплуатации. Тем самым он стремится эксплуатировать тех, кто все-таки попался ему под руку, централизованно, принудительно и с максимальным отрывом работника от средств производства. Кроме того, всякий хозяин даже при прочих равных предпочтет иметь дело с полностью оторванным от своего хозяйства и перешедшим на его иждивение подневольником, чем с озлобленным общинником, частично закабаленным, но по-прежнему сохраняющим свой участок и яростное желание любой ценой полностью вернуть себе прежнее состояние, которое он еще и не совсем утратил. Иными словами, сама логика социальных взаимоотношений толкает только родившийся господствующий классс эксплуатировать именно «подневольников». Это, может, и требует больших затрат по централизованому контролю и управлению, но зато надежно.

Посмотрим, что же у нас получилось в целом. При переходе от первобытности к классовому обществу жадность толкает общественный «верх» к «рабовладельческому», а осторожность - к «феодальному» типу эксплуатации. Впоследствии господствующий класс мало-помалу набирается сил и распространяет эксплуатацию на все общество; теперь у него нет особой необходимости в интенсивной эксплуатации, и все соображения начинают работать только на «феодальный» путь. Наймом работников господствующий класс пробавляться в условиях сельскохозяйственной натуральной экономики все равно не сможет, поскольку заинтересовать потенциальную рабочую силу ему практически нечем. Наконец, с развитием технологии «центр экономической тяжести» переносится на промышленность, и главным методом эксплуатации автоматически должен стать именно наемный труд (та же промышленность заодно решает и проблему заинтересованности, поставляя на рынок огромную массу «средних» потребительных стоимостей). Итак, мы получили стандартную линейную схему «первобытность - рабовладение (или сразу феодализм) - феодализм - капитализм» - но не потому, что каждое из этих звеньев «порождает» следующее, а потому, что в новых техногенных илит социальных условиях «вечные», те же что и всегда устремления и свойства людей склоняют их переходить от одной формы эксплуатации к другой.

Модификации формаций. Сравнительное значение разных способов эксплуатации.

Возможно, читателю уже стало интересно (если разговор о формациях ему интересен вообще), куда из всех наших рассуждений улетучился социализм. Кроме того, Египет эпохи строительства пирамид очень мало похож на Рим Сципионов и Грахков, хотя «верхи» обоих обществ держались на эксплуатации подневольного труда. Ответ на все эти вопросы один: все зависит от того, как устроен сам господствующий класс. Дело в том, что он может быть организован по-разному. Он может представлять собой коллектив равных, - по сути, общину (Спарта, где объединенные в общину граждане-спаритаты эскплуатируют крепостных-илотов). Он может представлять собой прежде всего государственный, то есть военно-административный аппарат (так было в великих империях древнего и средневекового Востока, включая Россию, да и в Европе рыцарей - разве они владели землей не потому, что являлись военными слугами государства?). Наконец, он может представлять собой никак не оформленную специальной организацией группу частных эксплуататоров (Греция и Рим классической античности периода) или сочетание государственных служащих и частных эксплуататоров в различных соотношениях при преобладании последних (почти все общества современности). В результате каждая формация имеет своего рода изотопы - государственный и частный. Похожи один на другой они не в большей степени, чем настоящие изотопы (к примеру, уголь и алмаз) - что не мешает им иметь единую природу (как тем же углю и алмазу). Соответственно, мы говорим о частном и государственном рабовладении, феодализме и т.д. В частности, так называемый социализм - это государственный капитализм, то есть изотоп капитализма, при котором эксплуатируется наемный труд, но эксплуатируется коллективно и централизованно государством (государственным аппаратом, бюрократией) в целом; он и выступает как господствующий класс и единый работодатель. Укажем кстати, что впервые этот сам по себе более чем очевидный факт заметил, кажется, югослав Джилас, соратник, а потом противник (но не враг) Тито.

Конкретный социально-экономический облик и путь развития общества во многом определялся соотношением государственного и частного сектора в экономике, а оно, в свою очередь - исключительно от силы и слабости центральной власти. Например, когда германские конунги в эпоху Великого переселения народов неожиданно для себя самих стали господами огромных и по их меркам невероятно высокоразвитых южноевропейских стран, кусок, говоря попросту, оказался им не по зубам. Они не имели ни силы, ни навыков для того, чтобы наладить на завоеванных землях серьезное управление. В итоге основанная ими власть была невероятно слаба; она не могла, да и не особенно хотела по-настоящему эффективно контролировать не только общины (которые с легкой душой отдавала на милость всевозможных «набольших людей») или растущие, как грибы, города, но и собственных боевых слуг, скоро превратившихся в полусамостоятельных владетелей на пожалованных им землях. Общество превратилось в невероятно сложный конгломерат всевозможных общин, частных владений и корпораций, хитрым образом переплетающихся друг с другом. Так слабость западноевропейской государственной власти предопределила с детства знакомый нам по учебникам и романам частный характер местного феодализма, в котором берут корни многие важнейшие явления европейской и мировой истории. [2]

Для любого общества одним из самых болезненных социально-экономических вопросов был баланс частной и государственной эксплуатации. Дело в том, что всякая эксплуатация может быть «общественно бесполезна» (в той мере, в какой изъятый с ее помощью продукт потребляется эксплуататором без пользы для не связанных с ним прямо лиц) или «общественно полезна» (в той мере, в какой изъятый продукт передается, например, в виде вознаграждения за труд, иным членам социума с пользой для них и для всего социума). Эксплуатация может быть «общественно полезна» только в той мере, в какой изъятый с ее помощью продукт вкладывается в торговлю, производство, политическое и культурное обеспечение социума - т.е., в сферы жизни, полезные в конечном счете для всего общества. В обществах древности и средневоковья, с неразвитым обменом и доминированием натурального хозяйства, богатство частного лица либо «проедалось», либо омертвлялось в виде сокровища, либо умножало само себя ростовщическим путем, но почти никогда не вкладывалось в общественно-полезные процессы (единственным серьезным, но малым по масштабам исключением была внешняя торговля). Государственная эксплуатация, напротив, обеспечивала функционирование необходимых всем общественных институтов. Таким образом, для неразвитого промышленно общества частная эксплуатация была в больших масштабах всегда вредна, государственная же могла быть весьма полезна (в зависимости, правда, от доли продукта, взыскиваемого государством), а в определенных размерах - всегда необходима. Поэтому жизнь большинства обществ архаики колебалась от разрушительного усиления частной собственности и частной эксплуатации (приводивших к разорению и порабощению огромной массы лиц) к их государственному ограничению и укреплению государственного сектора в экономике. Два процесса - выделение крупных собственников внутри общин и неуклонное стремление служилых людей к приватизации находящихся в их распоряжении или выданных им в обеспечение государственных фондов - постоянно угрожали социуму и в пределе грозили превратить его в скопище неуправляемых крупных частных собственников (вроде европейских феодалов), поставивших в зависимость от себя огромную массу обездоленных и неподконтрольных каким бы то ни было общим для социума в целом структурам. С другой стороны, государство-эксплуататор могло само превращаться в фактического паразита, истощая общество чрезмерными податями и повинностями [3] и тратя их на амбициозные, но не нужные никому, кроме властной верхушки, военные и строительные предприятия, либо на содержание неимоверного государственного аппарата, в подавляющей своей части опять-таки ненужного никому, кроме самого себя. В этом случае государство приносило обществу куда больший вред, чем сколь угодно жадные частные эксплуататоры (просто из-за относительной слабости последних). Именно такая ситуация, как правило, возникала, когда могучее централизованное государство основывалось завоевателями, откровенно рассматривавших попавший под их власть социум как свою кормовую базу и не более того (как в большинстве империй Евразии с начала II тыс. н.э., вследствие чего доля взыскиваемого с населения продукта там раза в два превосходила европейскую).

Для обществ с развитой товарно-промышленной экономикой государственная эксплуатация, напротив, оказывается в норме менее эффективной, чем частная (при условии регулирования ее со стороны государства). Дело в том, что такая экономика оказывается чересчур сложна, чтобы ей можно было централизовано и одноваременно эффективно управлять сверху. К тому же, получив в полное распоряжение ресурсы развитой промышленной экономики, государство почти неизбежно сходит с ума от восторга и пьянящего сознания собственного могущества, после чего начинает безудержно тратить ресурсы социума на проекты всевозможных тотальных утопий, мегаломаниакальную экспансию, престижное строительство и т.д. КПД материального воспроизводства в силу этого становится чрезвычайно низким. Средний частнокапиталистический эксплуататор, напротив, может строить свое могущество только на том, что ему удастся загнать произведенный им продукт населению. Таким образом, он волей-неволей будет удовлетворять потребности социума, да к тому же окажется заинтересован в повышении его благосостояния (ради увеличения покупательной способности и спроса на свой товар). Разумеется, можно найти сколько угодно примером вредоносного действия моделей частной, и особенно смешанной государственно-частной эксплуатации с приматом последней (так, в современных условиях России частнокапиалистический господствующий класс обслуживает чужое население, вывозя сырьке, и обирает свое, пользуясь для этого силой государственной власти или расхищая казну при ее попустительстве и поддержке). Однако факт остается фактом: «нормальная» частная эксплуатация (при, повторим, должном регулировании со стороны государства) обеспечивает промышленному обществу более эффективную экономику, чем государственная. Все это - полная противоположность эпохе архаики.