Зачем все это нужно?
Известное присловье гласит: либо XXI век будет веком гуманитарных наук, либо его не будет вообще. И, несомненно, каждый год многие тысячи студентов - особенно студентов-естественников - на сессиях думают: «Уж лучше бы его не было вообще!» В последнее десятилетие гуманитаризация обучения достигла крайней и противоестественной - особенно на гуманитарный взгляд - степени. Литературоведов не учат математике; историки свободны от погружения в манящий мир загадок и тайн геологии. Но и математики, и геологи в изобилии познают принудительные радости истории или культурологии, и все вместе, включая подавляющее большинство гуманитариев, с отвращением учат философию. То, что все это преподают - полбеды. Беда в том, что все это предстоит сдавать, причем не только на сессиях, но и каждую неделю - в рамках семинаров по одной из гуманитарной дисциплин. Дочь моей соседки, обучающаяся медицине, немало поразила автора этих строк, когда систематически приходила выяснять у него вопросы: «Соотношение мифологии, религии и философии», «понятия культуры и цивилизации в их взаимосвязи» и т.д. Все это было положено ей и ее несчастным коллегам в силу факта гуманитаризации образования и введения в программу расширенного преподавания не то философии, не то культурологии, включая семинары (честное слово, не всякий даже и гуманитарный вуз вводит в программы семинары по философии!). По правде говоря, я с ужасом думаю о временах, когда я и мои товарищи, поседев (все больше от страха), должны будем лечиться у врачей, получивших подобное образование. Генерацию советских медиков, по крайней мере, отвлекал от изучения их прямых обязанностей, помимо общестуденческих пороков, только ритуальный марксизм.

Разумеется, лишних знаний на свете не бывает, а гуманитарные науки весьма интересны и полезны. Вот только при их массовом преподавании представителям принципиально иных видов знания они сильно теряют в весе, а сдача их превращается в мучительный процесс. Дело в том, что сдавать то, чего ты не понимаешь, невыносимо. А понять науку, общая специфика, основные начала и ключевые понятия которой неочевидны и в то же время в сводном виде никем не определяются, невозможно. Именно поэтому студенты самых разных технических и гуманитарных направлений до скрежета зубовного ненавидят философию, поражающую всех, подобно холере. Между тем, не говоря о том, что сами гуманитарии ожесточенно спорят о всех вышеперечисленных вещах, гуманитарные вузовские программы исходят из того, что стройная система начальных представлений (даже неважно, правильных или неправильных) о них формируется у человека еще в средней школе. А она там не формируется.

Чтобы несколько поправить дело, нами и был составлен настоящий раздел, предназначенный (а) для технарей, обреченных изучать гуманитарную дисциплину; (б) для гуманитариев, обреченных изучать чужую гуманитарную дисциплину (что, кстати, бывает особенно неприятно, так как имеешь дело с чем-то вроде оборотня: вроде и похоже на нас, а не то); и (в) для всех желающих. Конечно, в наши цели и возможности не входит сочинение очерка сущности и специфики гуманитарных наук. Мы всего-навсего хотим вооружить читателя некими начальными понятиями и сведениями, сформулированными к тому же «на пальцах» (в гуманитарных науках именно такие необходимые разъяснения оказываются в особом дефиците), которые помогут им хоть как-то ориентироваться в потоке обваливающейся на них гуманитарной информации. Мы пребываем в надежде, что ниже нам удастся ввести и разъяснить некоторые вещи, необходимые - нет, не для выучивания, а для действительного понимания великого множества гуманитарных вопросов, с которыми вам все равно предстоит столкнуться в рамках помянутых курсов. Иными словами, мы хотим описать ряд общих ключевых понятий - тех самых печек, от которых гуманитарии достаточно часто танцуют, но чертежи которых почти никогда не прилагаются к стандартным пособиям.

Историк - математику: «Ха! Ты знаешь, что мозг математика стоит сто долларов, а мозг историка - тысячу?»
Математик - историку: «Ну да, конечно, ведь самые редкие товары - самые ценные, а что встречается реже, чем мозги у историка?»
Антигуманитарный анекдот.

Впрочем, несколько слов о специфике гуманитарного знания вообще окажутся необходимыми - прежде всего для реабилитации и возможного прославления этого знания в глазах технарей. Вопреки широко укоренившемуся в естественнонаучной среде мнению, гуманитарные науки - это действительно науки, а не частные случаи самовоплощения мировой стихии словоблудия. Основное отличие их от естественных наук - резко затрудняющее гуманитарное исследование и ослабляющее истинность его результатов - заключается в практической невозможности научного эксперимента. Если физики столкнулись с некими новыми опытными данными, не уверены в том, как их интерпретировать, и каждый предлагает свое объяснение, у них есть простой (сложный в реализации, но простой в идее) метод избавления от зла. Они раз за разом изменяют граничные условия эксперимента и повторяют его со всевозможными вариациями, пока не отсекают все возможные объяснения, кроме одного. Конечно, эта схема сильно идеализирована, но, строго говоря, именно на этом пути формировалась и достигала высших степеней могущества всякая естественная наука. Могут ли позволить себе это, к примеру говоря, историки, изучающие причины поражения Германии в первой мировой войне? Для того, чтобы проверить истинность своих объяснений, они должны были бы вообще-то проводить раз за разом Первую мировую войну, то включая, то исключая из нее различные факторы. А поскольку это невозможно (к счастью), то историки и оказываются обречены до скончания времен остаться на первой стадии работы физиков - стадии множественных интерпретаций, борющихся друг с другом исключительно на уровне качественного обсуждения в среде специалистов «с наметанным глазом». Естественно, на представителей более строгой науки такая картина серьезного впечатления не произведет. С относительно низкой достоверностью гуманитарных результатов остается смириться, но «технарям» следует иметь в виду, что эта ситуация - порождение не особого тупоумия гуманитариев, а, напртив, возвышающего их факта - исключительной сложности и запутанности изучаемого ими материала.

Надо сказать, что в последнее время гуманитарии с вожделением поглядывают на компьютерное моделирование. Оно и в самом деле разрешило бы их основные проблемы: в приведенном выше примере Первую мировую войну нельзя с видоизменениями повторять в реальности, но можно до бесконечности прокачивать с теми же видоизменениями на дисплее. К сожалению, для того чтобы построить компьютерную модель чего бы то ни было, надо заранее знать, как это что бы то ни было устроено, а чтобы знать, как оно устроено, надо, в сущности говоря, с ним поэкспериментировать, а это невозможно. Таким образом, образуется порочный круг. Современная компьютерная модель в гуманитарных науках моделирует не столько реальность, сколько качественное представление гуманитария об этой реальности, полученное, естественно, вне эксперимента. Доказательной силы такая модель не имеет, а ее использование в этом качестве очень напоминает алхимический опыт, при котором полученное в ходе неких бурных процессов золото - это то самое золото, которое, неведомо для окружающих, было подброшено алхимиком в тигль еще в самом начале эксперимента. В нашем случае гуманитарный алхимик, как правило, подбрасывает золото в тигль неведомо дажек для самого себя. Не думаю, что компьютер решит сколько-нибудь серьезные проблемы гуманитарного познания, хотя как вспомогательное средство в рамках сложившихся методов этого познания он неоценим.

Из указанного выше Главного Специфического Отличия гуманитарных наук вытекают их другие их особенности. Некоторые из них полезно знать заранее (особенно технарям), чтобы не растеряться при столкновении с данной гуманитарной наукой и лучше понимать ее код. Об этом мы будем говорить довольно подробно, так как именно неподготовленность к восприятию этих особенностей пораждает основные трудности, хаос и сумятицу при работе в гуманитарной области.

Во-первых, в гуманитарной науке в принципе нет решенных проблем. Вообще-то это относится к любой науке, изучающей реальный мир, но если у физиков многие важные проблемы считаются фактически решенными, и сомнение в истинности этого решения превращается в формальную академическую оговорку на тему о недостижимости абсолютной истины, то у гуманитариев ожесточенные споры идут «вживую» практически по любой проблеме сходного ранга. Гуманитарии добираются до своих результатов по лестнице, которую другие (или те же самые) гуманитарии ожесточенно дергают у них под ногами, и один из основных признаков любой науки - кумулятивное накопление признанных относительно бесспорными знаний - в гуманитарных науках выражен на неизмеримо более низком уровне, чем в естественных. Как и любой другой ученый, исследователь-гуманитарий занят тем, чтобы привести в своего рода умственное равновесие все известные ему данные. Однако и «веса» этих данных, и сам их набор и вид все время переоцениваются; измерить или хотя бы оценить их сколько-нибудь точно за редкими исключениями нельзя. Они как бы «расплываются» или «колеблются» в своем облике и значении, так что вывести одну определенную равновесную систему оказывается невозможно. Практически студент может принять следующее правило: истина в гуманитарной науке вариативна. Его дело - выделить и получить не единственно правильное решение, а довольно обширный набор наиболее вероятных решений, с примерной оценкой «утяжеления» вероятности от одних к другим.

Во-вторых, в гуманитарных науках очень склонны к систематической ошибке следующего характера. Допустим, гуманитарию показалось, что несколько явлений взаимосвязаны и производят определенное цельное впечатление. Он описывает их как одно явление и называет соответствующим термином. После этого, увлекаемый «магией слова / имени», он воспринимает этот термин - в силу самого его существования - как индикатор заведомого существования соответствующего явления в реальности. При этом он напрочь забывает, что представление об указанном явлении - всего лишь гипотеза, основанная на определенной интерпретации давешних взаимосвязей (возможно, что и ошибочной). Если в дальнейшем окажется, что эти взаимросвязи были на самом деле установлены ошибочно, и новые факты явно не вписываются в терминологическую модель, гуманитарий, привыкший воспринимать саму эту модель как факт, откажется менять ее, а попытается натянуть на нее расползающуюся под руками реальность, как на колодку, не подходящую к обуви.

Поучительный пример 1:
До недавнего времени историки, политэкономы, экономисты, социологи и философы - словом, практически все гуманитарии - из всех древних обществ сколько-нибудь полно представляли себе лишь общества античные, причем определенной эпохи. А там им в массовом количестве встречались люди весьма любопытного положения. С точки зрения правовой они были совершенно бесправны и имели «хозяев», правомочных распоряжаться их жизнью и смертью по своему произволу; с точки зрения экономической - они принудительно работали в чужих хозяйствах, получая от минимальный, определяемый без их участия, паек. В подавляющем большинстве случаев эти два статуса, экономический и правовой, сочетались друг с другом в неразрывную пару. Само собой, исследователи сочли, что это - две стороны одной медали, выделили соответствующий единый статус - «рабский» - и соответствующее социально-экономическое явление - «рабство». Впоследствии, однако, гуманитарии высвободились постепенно из пут европоцентризма и познакомились с иными, неевропейскими обществами. Здесь сразу обнаружилось множество людей, имеющих тот же правой статус, что и античные «рабы», но работающих совершенно по другому принципу. Еще чаще встречались люди, работающие по тому же принципу, что и «рабы», но имевшие совершенно другой, защищенный законами правовой статус. Более того, обнаружилось, что таких людей хватало и в античных обществах. Казалось бы, этого достаточно, чтобы ученые пересмотрели свои взгляды и заново определили «античное рабство» не как единое целостное явление, а как конкретно-историческое сочетание двух самотоятельных явлений, вообще говоря, разнородных и независимых. Ничуть не бывало! Понимание «рабства» осталось в основном прежним, а носителей отдельных «половинок» «рабского статуса» многие вполне выдающиеся ученые предложили аттестовать как «рабов в ослабленном смысле слова» и «периферию класса рабов». Полную аналогию этому представляла бы такая картинка: первый встреченный нами военный случайно оказался артиллеристом в чине подполковника. На этом основании мы впопыхах выделяем особую целостную разновидность военных: подполковники-артиллеристы, - считая их звание и род войск взаимосвязанным единством. Затем нам попадаются артиллерийские майоры и подполковники электрохимических войск. Чтобы удержать первоначальную концепцию, мы объявляем тех и других «подполковниками-артиллеристами в ослабленном смысле слова», или периферией «группы подполковников-артиллеристов»... Это звучит издевательством над здравым смыслом, но видел бы «гордый взор иноплеменный» / естественнонаучный, сколько копий было преломлено (и до сих пор ломается) в гуманитарной среде при столь же содержательном обсуждении проблемы «рабства» во всемирной истории!

Потому-то в гуманитарных науках так много «фантомных понятий», не соответствующих никакому явлению в реальности, так сказать, концептуальных трупов, продолжающих успешно притворяться живыми, своего рода вурдалаков. Как и обычные вурдалаки, они могут существовать только за счет крови, высасываемой из живого мышления. Как и обычные вурдалаки, они должны быть добровольно приглашены Вами в свой дом (в данном случае мозг), чтобы причинить вред. Студент должен быть готов столкнуться с такими фантомами и отвергнуть их. Единственное оружие здесь - это проверка понятия на прочность: в самом ли деле компоненты целого, описываемого данным понятием (а все ключевые гуманитарные понятия - сложно-составные), прочно скоррелированы друг с другом, или они равным образом сочетаются со многими другими в любых комбинациях? В последнем случае понятие следует признать фантомным. Надежным показателем фантомного понятия являются практически ощутимые сложности при вписывании его в общую классификацию объектов и понятий данной науки.

Поучительный пример 1:
В нашем многострадальном веке не смолкают дискуссии по поводу сущности «фашизма». Не требуется особого труда, чтобы заметить: этим термином обозначается комбинация целого ряда совершенно разных явлений: авторитарного политического режима («тирании», а не «монархии»); резко повышенной степени контроля над частной жизнью и убеждениями подданных; соответствующей роли сознательной пропаганды; корпоративной экономики при сохранении частной собственности, но ведущей роли государства; наличия правящей партии как наиболее эффективного механизма соединения правящей верхушки с народной массой; определенной сверхценной идеологии; пренебрежения к любым правилам, нормам и прейскурантам человеческого общежития, то есть неограниченной в масштабах и средствах насильственной оптимизации; экспансионистской внешней политики; наконец, гипертрофированного самовосхваления, своего рода «мании величия». Так же легко заметить, что все это вещи сами по себе совершенно невзаимосвязанные: они встречаются в истории и по отдельности, и в любых сочетаниях друг с другом, и вместе с другими, альтернативными заполнениями тех же позиций. Например, наша страна в 30-е годы сочетала все указанные выше признаки, кроме корпоративной экономики (на ее месте у нас стояла экономика, полностью огосударствленная), Италия Муссолини - лишь некоторые из них, Германия Гитлера - все, а в менее сложных комбинациях они вообще появляются в самых разных обществах самых разных времен. Таким образом, вопрос о «сущности фашизма» решается просто: таковой нет вообще. Каждое конкретное сочетание вышеперечисленных явлений (в каждом случае свое!) вызывается специфическими и неповторяющимися причинами. Не случайно уже при практическом, прикладном определении «фашистских стран» историки и политологи никак не могут прийти к единому мнению; целые группы режимов (репрессивные социалистические диктатуры, «монархо-фашистские» режимы Балкан, разнообразные военные режимы Иберийского полуострова и Латинской Америки) совершенно бессистемно и произвольно то включаются в их число, то исключаются из него в зависимости от предпочтений данного автора. Такое положение дел - верный признак фантомности исходного понятия.

В-третьих, многие гуманитарии, подчас и сами не осознавая того, принадлежат, по сути, к «реалистическому» направлению в философии. Таких не собьешь с якоря, даже если они увидят несовместимость своей концепции с видимой реальностью, поскольку саму по себе всякую умозрительно стройную концепцию они считают реальностью по определению. В частности, в нарисованной нами выше пародийной ситуации такие исследователи без тени сомнения заявили бы о существовании особого начала «подполковник-артиллерийности» - и стали бы на полном серьезе исследовать степень и характер реализации этого начала в отдельных подполковниках и артиллеристах.

В-четвертых, гуманитарии чрезмерно доверяют своему - и вообще человеческому - языку, что связано, конечно, со спецификой их научного инструментария, в основном, словесного. Так, софист V века до нашей эры Зенон приводил рассуждение, согласно которому движение нельзя непротиворечиво описать словами (разобьем маршрут движения некоего тела на бесконечное количество нулевых отрезков; на каждом из них движущее тело, очевидно, покоится, то есть имеет нулевую скорость. Но сумма нулей, хотя бы и бесконечная, дает нуль. Стало быть, тело вообще не двигалось). Для физика все это означает только то, что наш язык несовершенен, особенно когда пытается описать вещи, в опыте (под который язык, собственно, и подстроен) ненаблюдаемые: кто когда сталкивался с бесконечной суммой нулей? Для Зенона из сказанного с достоверностью вытекает, что движение в той форме, как мы его себе представляем, вообще не существует, а только кажется нам. Иными словами, физик в качестве прибора использует глаза, Зенон - язык; физик доверяет непосредственному ощущению, Зенон - соотношению семантических полей языка.

В-пятых, над гуманитариями в значительной степени довлеют ассоциации, подсознательно связанные с применяемыми им терминами. Это особенно вредоносно сказывается на оценочной стороне гуманитарной деятельности. Так, «демократия» («народовластие») как термин просто описывает один из возможных механизмов управления в обществе. Однако «народ» - это слово, семантически окрашенное положительно (хотя бы потому, что оно неразрывно связано с нашей самоидентификацией - каждый относит себя к некоему «народу» - а уж сами для себя мы в любом случае окрашены положительно). Соответствующий «плюсовой» знак инстинктивно переносится гуманитарием и его аудиторией с одного понятия на другое; иногда такая ассоциация полностью отрывается от своего некогда существовавшего рационального корня и приобретает вполне паразитарное и вредоносное значение. Так, российские гуманитарии начиная с XVIII в. очень любят положительно выделять на протяжение всей отечественной истории «правителей-реформаторов» из совершенно абсурдного пиетета к понятию «реформы» вообще. Точно так же слово «закономерный» (в силу подсознательной ассоциации с положительно окрашенным семантическим полем «закон - справедливость и т.д.») инстинктивно становится оценочным, и историк, говоря о том, что такой-то и такой-то процесс (например, «распад империй» или, наоборот, «политическая интеграция») носит «закономерный и неизбежный характер», наивно полагает, что тем самым он этот процесс похвалил и продемонстрировал необходимость ему служить или с ним мириться. При этом, однако, такой историк едва ли согласится с тем, что коль скоро он совершенно неизбежно и закономерно помрет, это событие было бы правильно и полезно ускорить...

«Прикладные гуманитарии» - пропагандисты - давно освоили эффект подобных ассоциаций и используют его всякий раз, когда называют своих агентов «разведчикамии», а чужих - «шпионами». «Подвиг разведчика» на русский слух и в самом деле ложится нормально, а Вы попробуйте представить себе боевик под названием «Подвиг шпиона»!

В-шестых, терминология гуманитарных наук очень плохо разработана. Дело в том, что, в отличие от большинства естественнонаучных терминов, термины гуманитарные (например, «этнос», «социум», «цивилизация») описывают очень сложные явления с размытыми границами и далеко не всегда ясной природой. Очень может быть, что эти явления и выделены-то неправильно; во всяком случае, по этому поводу существуют большие разногласия. Кроме того, эти термины имеют по нескольку значений, в том числе и вненаучное, бытовое. Ассоциации, связанные с каждым из них, несколько сбивают понимание прочих. В общем итоге каждый исследователь пользуется, по сути, собственной терминологией, отражающей его семантические привычки и его взгляды на классификацию и разграничение явлений в пределах данной области. Удивляться тут особенно нечему: своим индивидуальным языком говорит, в сущности, каждый человек, и даже в бытовых разговорах с близкими на общедоступные темы мы должны поминутно переспрашивать: «Что ты имеешь в виду?» К сожалению, такие различия в гуманитарной терминологии редко оговариваются. И даже если некий термин получает определение в самой работе, определение это, как правило, дается в других терминах, которые сами могут толковаться неоднозначно! Если для исследователя той же области значение данного термина у данного автора быстро становится понятным «по контексту», то для гуманитария из соседней области эта задача становится затруднительной, а для негуманитария - почти непреодолимой. Именно этот разнобой системы терминов и понятий, несовершенство научного языка является главным камнем преткновения для изучающих гуманитарные дисциплины.

Способ борьбы со злом - имеется, и вполне надежный, хотя и не очень простой в обращении. Не обращайте особого внимания на терминологию автора, если заранее не уверены в том, что и как он хочет сказать! Следите за контекстом, самостоятельно уясняйте, каким смыслом он наполняет данное слово! Исходя из материала работы, сами давайте его терминам функциональные определения: «по делам их узнаете их». (Кстати, при этом может выявиться некорректность и запутанность терминологии самого автора. Это повод лишний раз подумать, кто из Вас неправ, но не причина пугаться: в гуманитарных науках это самое обычное дело). Только так можно осуществить превод «индивидуального» научного языка данного гуманитария на общечеловеческий или хотя бы Ваш.

Можно было бы описать еще некоторые «минные поля» гуманитарного знания, но недостаток места заставляет нас закруглиться и сформулировать суть всех изложенных рецептов обращения с ним: не стесняйтесь проверять гуманитарные понятия здравым смыслом и не удивляйтесь, если они не выдержат этой проверки. При общении же с могущественными и лжегордостными носителями гуманитарного знания, буде они возмогут при желании причинить Вам вред, пользуйтесь результатами вышеуказанной проверки ограниченно, руководствуясь известной англосаксонской максимой: «Господь! Дай мне силы изменить то, что я могу изменить, терпения, чтобы вытерпеть то, чего я не могу изменить, и разума, чтобы различать то и другое.