Mogultaj Постоянный
посетитель
Moscow
|
Этиологический фольклор
авари-II.
Когда
киннлай* жили у восточного моря, среди них были три брата.
Старшего звали Айльда, среднего - Авар и младшего - Рауку. Они
хорошо охотились, и их дом всегда был полон припасов. Свыше
ста семей киннлай обычно прислушивались к их словам, когда они
давали совет. Во всех важных делах братья были вместе, но вели
себя по-разному. Младший, Рауку, был горячим человеком и
выступал против того, что казалось ему злым, с куда большей
силой, чем стремился к тому, что считал добрым. Он мог весь
день не выходить на охоту, развлекаться и пить со своими
женами и детьми, но не спускал несправедливости, когда видел
ее. Старший, Айльда, был по нраву совсем другим, и часто
мирился с тем, что казалось другим несправедливым, если
считал, что в этом деле заключается урок, который может
обратить кого-то к хорошим вещам. Авар был их средним братом и
по рождению, и по нраву. Киннлай считали, что он очень
рассудителен, и говорили про него, что он думает, как Рауку, а
поступает, как Айльда, - не потому, чтобы он одобрял то или
иное дело, а только для того, чтобы не было лишних споров.
Айльда обычно охотился на западе, Рауку - на севере, а Авар -
на востоке.
Однажды Авар ушел на охоту в одну сторону,
а Айльда и Рауку - в другую, они пошли к западу. Когда Авар
вернулся, он увидел большой переполох в домах киннлай.
Оказалось, что Рауку и Айльда встретили на охоте невиданного
силача. Это был Великий всадник на огромном коне, его лицо
сияло, а перед ним бежал охотничий пес. «Ты - бог охоты,
господин? - спросили его братья. - Ты, должно быть, хочешь
взять нас в жертву? - добавил Рауку. - Если ты дашь за это
киннлай большую удачу, то, может быть, мы подумаем об этом, а
иначе я дорого продам свою жизнь». Надо сказать, что до
этого бывало так: киннлай пропадали на охоте и никогда не
возвращались, а те, кто был рядом, говорили порой, что их
уносил с собой Всадник огромного роста и страшного вида.
Киннлай полагали, что то был Бог Охоты. И теперь Рауку и
Айльда решили, что это и был тот, кого они
встретили.
Однако Всадник назвал им свое имя, и
оказалось, что это был не Бог Охоты, а один из племени
Силачей, живших далеко на Западе. Его звали Силач Оромай. Он
сказал Рауку и Айльда много слов и звал их, вместе со всеми
киннлай, переселиться к нему в Страну Силачей, которая
находилась так далеко, что переходов до нее потом никто не
смог сосчитать. Братья вернулись в деревни киннлай вместе с
ним и передали родичам его слова. Свыше ста семей киннлай
спорили об этих словах, но не могли договориться друг с
другом. Этот беспорядок и застал, возвратившись, Авар. Многие
люди при виде его обрадовались, и, зная его рассудительность,
подбежали к Авару и стали спрашивать у него
совета.
Авар сразу же прошел к братьям, чтобы
расспросить их обо всем, что они видели и слышали. Это
казалось ему более разумным, чем с самого начала говорить с
чужаком, которого он не знал. Как только Авар увидел братьев,
он покачал головой. По их лицам нетрудно было сказать, что они
поссорились. Оказалось, что Айльда поверил Силачу и хотел
принять его предложение, а Рауку находил такой выбор большим
бесчестьем для любого, кто бы его ни сделал. Однако они оба
пересказывали Авару слова Оромая сходным образом.
Тем
временем люди столпились вокруг их дома, дожидаясь, чтобы Авар
сказал им, что он думает об этом деле. Авар решил, что настала
пора поговорить с Оромаем. Тот сидел на коне посреди главной
площади деревни, и сиял лицом так, что трудно было прямо
смотреть на него. Позднее оказалось, что таковы все Силачи,
кроме того, что стережет души мертвых в большом подземелье на
краю земли.
Авар обратился к Силачу и сказал:
«Здравствуй, мое имя Авар». «Мое имя Оромай», - ответил Силач.
«Видишь ли, многие здесь прислушиваются к моему мнению, -
сказал Авар, - и поэтому просили меня сказать им, что я думаю
о твоих речах. Мои братья передали мне, что ты говорил, но мне
осталось непонятны некоторые вещи, и сдается мне, что самые
важные. Поэтому я хочу задать тебе три вопроса. Ты можешь
отвечать мне на них при всех или наедине, если
захочешь».
«Я буду говорить при всех, - сказал Оромай,
- я ведь не собираюсь потом переиначивать свои слова или
отказываться от них. Не то чтобы я собирался хвалиться перед
тобой, но дело в том, что я говорю правду, а она всего одна, и
потому не меняется оттого, говорить ли с одним человеком или
со многими людьми».
«Хорошо! - сказал Авар. - Тогда вот
мой первый вопрос: уступите ли вы нам часть Амана в полное
владение, чтобы мы могли делать с ней, что пожелаем, или вы
останетесь хозяевами над всем краем и хотите принять нас у
себя, как хозяева принимают гостей?»
Люди говорили, что
Оромай нашел это дерзким. Но ответ его был спокойным, как и
все, что он говорил: «Мы хозяева в Амане и в ответе за него.
Мы не откажемся от ответа, так что тебе не стоило об этом
спрашивать. Но вам не придется жаловаться на наше
гостеприимство».
Авар произнес: «Значит, мне говорили
правду: ты советуешь нам бросить свой собственный дом, над
которым мы хозяева, и поселиться в чужом доме, где мы будем
гостями, принятыми из милости. Такой совет никак нельзя
назвать хорошим советом».
Тогда Оромай спросил: «Разве
тебе в стыд принимать милость?» Авар сказал: «Нет, но жить
чужой милостью мне будет в стыд. Кто был хозяином в своем
доме, не станет по доброй воле приживать в чужом. И сам он не
захочет этого, и ему будет нечего ответить своему сыну, когда
тот подрастет и спросит, почему у них нет дома, которым он
смог бы когда-нибудь по праву владеть».
«Я не думаю,
что ваши дети спросят об этом, когда вы будете жить в нашей
земле», - сказал Оромай. «Это было бы еще хуже для нас, -
ответил Авар, - если у нас будут такие дети, что не спросят об
этом. А второй мой вопрос: когда мы будем жить в ваших краях,
захотите ли вы быть нам товарищами, пировать с нами,
советоваться с нами о делах страны и решать их вместе,
отдавать нам в жены своих женщин и брать в жены
наших?»
Оромай улыбнулся. «Даже если бы мы захотели
умалиться так, как ты сказал, - сказал он, - это было бы
невозможно. Потому что наш путь иной, чем у вас, и на нас
лежит ответ за дела, в которые вы не могли бы
вступаться».
«Когда так, - сказал Авар, - значит ли
это, что вы захотите поучать нас и указывать нам, что
делать?» Люди говорили, что на этот раз Оромай не улыбался.
Он сказал: «Мы дадим вам советы, если вы спросите о них. Но мы
не даем непрошеных советов, разве что вам случится поступить
так, как не следует поступать гостю в доме
хозяина».
«Твой совет идти в вашу землю уже был
непрошен, - сказал Авар, - а ведь мы еще не в гостях. Плохая
это поддержка твоим словам, если судить по нему. Но если вы не
можете быть нам ровней и не хотите быть нашими старшинами, то
как же вы будете обращаться с нами?»
«Мы дадим киннлай
жить в безопасности под своим кровом, ибо нам нравится ваш
нрав и ваша красота, и будем помогать вам, когда вы попросите,
пока вы не захотите покинуть нас или не пожелаете взять силой
что-нибудь из того, что вам не принадлежит», - сказал Оромай.
«Значит, вы будете для нас тем, чем добрые дети бывают
для своих ручных зверьков, ведь больше ничего не остается, что
можно было бы сравнить с твоими словами, - промолвил Авар. - И
это тоже нельзя назвать хорошим положением. Человек,
заслуживающий уважения, не ведет дел с тем, кто ему неровня,
без крайней нужды».
Он обратился к своим братьям Рауку
и Айльда и сказал: «Чем больше он говорит, тем хуже кажется
дело». Рауку обрадовался его словам.
«Вот мой третий
вопрос, - сказал Авар Силачу. - Верно ли я слыхал, что ты
зовешь нас без оговорок отказаться от своей воли и подчиняться
вместо нее воле Того, кого ты называешь Единым - во всех
делах, где одна противоречит другой?»
«Да», - сказал
Оромай, и лицо его засияло так, что многим людям это внушило
страх, а некоторым - любовь. Сияние было таким сильным, что
киннлай, ушедшие далеко на охоту, которых из-за этого не было
в деревне, увидели в небе над ней столб света, испугались, что
в деревне случился пожар, и впопыхах прибежали домой, бросив
добычу. Потом над этим много смеялись.
«А верно ли я
слышал, что тот, кого ты называешь Единым, никому не дает
ответа в том, что делает, но, по-твоему, нам все равно следует
нести ответ перед Ним и считать такой ответ высшим, что только
есть для нас в Кругах Мира? И что такое исполнение одной Его
воли мы должны держать за нечто безмерно более дорогое для
себя, чем все иные вещи, которые были, есть и могут быть в
нашей жизни?»
«Да», - сказал Оромай.
«А верно
ли, что, по-твоему, мы должны делать все это не из страха
перед вредом, что Он мог бы нам причинить, и не из расчета на
награду, которую мы могли бы получить от Него, а только ради
самого же повиновения?»
«Да, потому что это повиновение
Ему», - сказал Оромай. Голос его походил на гром, а сияние
стало таким сильным, что люди закрывали себе глаза. Айльда
обратил лицо к этому сиянию, раскинул руки и откинул голову,
как если бы пил его. Но Рауку нахмурился, наклонил голову
против света и положил руку на рукоять меча. Авар же не
пошевелился.
«Немало народу увидело бы в твоих словах
тяжкие оковы, - молвил Авар. - А теперь скажи, вправду ли ты
зовешь нас полюбить эти оковы превыше всего, и по доброй воле
принять их в душу?»
«Да», - сказал Оромай.
«А
теперь скажи, - молвил Авар, - если подставить в твоих словах
на место Единого кого угодно другого, хоть бы и тебя самого, -
не сочтешь ли ты тогда то, чего ты хочешь от нас, подлым
безумием и таким гиблым и небывалым рабством, о каком никто и
не слыхивал?»
«По отношению ко всякому другому ты был
бы прав, - сказал Оромай, - но только не к Единому. Ведь Он
есть Господин и Творец всего, что ты видишь, и самого тебя.
Потому по отношению к Нему незазорно то, что было бы зазорно
по отношению ко всякому другому. Даже в племени Силачей всякий
вменяет себе такое рабство в великую честь, хоть и неизмеримо
превосходит тебя силой».
«Вправду ли всякий?» - сказал
тут Рауку, но так тихо, что никто, кроме Авара, не услышал
его. А Авар сказал, обращаясь к Силачу: «Ты сам сказал все,
что было нужно, чтобы вынести приговор твоим словам. Разве
бесчестье, заключающееся в рабстве, зависит от свойств
господина? Разве идти в рабы человеку уже не бесчестье и не
горе, если только господин могуч и силен? Кто думает так - раб
уже по одному этому, даже если ему и вовсе не нашлось никакого
господина. Да к тому же хороший господин и не захочет иметь
при себе того, кто любит само свое рабство, ибо будет
брезговать таким подлым людом. Так что твой Единый вовсе не
представляется мне таким хорошим господином, как ты говоришь».
Он обратился к киннлай и сказал: «Все вы слышали мои
слова и слова Оромая. Вот мой совет: этот Силач предлагает
нам, чтобы стали приживалами в чужом доме, утратили ум и честь
и, никем не принуждаемые, сами ввергли себя в наихудшее
рабство. Тот, кто предлагает нам сделать такое по доброй воле,
уже этим наносит нам большое бесчестье, хотя бы и не думал об
этом. Однако этот Силач не знает наших обычаев и, если верить
ему, не желал нам зла. Поэтому на первый раз нам следует
спустить ему такую обиду. Но если он вновь обратится к нам с
такими словами, он должен будет стать нашим врагом. Нечего и
говорить о том, чтобы вести с ним какие-либо дела или
соглашаться на его посулы, эти или какие-либо другие. Пусть
уходит и больше никогда не приходит вновь. Вот мой
совет!»
Оромай остался недвижим на своем коне, а сияние
померкло вокруг него и стало таким, каким было раньше. Это
случилось потому, что Свет Амана по-своему чувствителен к
обидам, и не желает являться в своем лучшем блеске перед тем,
кто упорно противится ему. Оромай сказал Авару: «Чересчур ты
своеволен и горд». «Если не ради своей воли, то для чего мне
жить, а если не ради гордости, то к чему мне честь? - сказал
Авар. - Ты хороший враг! Другие ставят нас перед выбором,
потерять ли честь или жизнь, а ты хочешь лишить нас того и
другого разом! Легко иметь дело с таким
врагом!»
Киннлай вокруг шумели и спорили. Айльда
закричал: «Остановись, брат! Он хочет нам не большего рабства,
чем родители - своим малым детям! Нам следует принять его
слово!» Авар ответил с холодом в голосе: «Ты сказал так
немного слов, брат, но уже дважды сказал неправду. Никакие
родители не желают от своих детей того, о чем говорил этот
Силач. И еще одно: кто обращается со взрослым мужем, как с
несмышленым ребенком, тот наносит ему смертельную обиду и по
справедливости становится ему злейшим врагом, даже если и не
хотел бы этого сам».
Тут воскликнул Рауку: «Брат, ты
сказал правду! Но как же ты можешь стерпеть такую обиду и не
отомстить за нее? Разве после того, что произошло, можно
оставлять этих Силачей с запада в покое, чтобы они снова
появлялись и опаивали наших своим Сиянием? Ты ведь и сам
назвал то, во что они чуть было не впутали нас, безумием и
рабством. Разве можно вытерпеть тех, кто отводит другим глаза,
чтобы лишить их разума и чести? Ведь они поступают с духом
человека так, как колдуны поступают с мертвым телом -
поднимают его ожившим мертвецом, живущим одной лишь волей
того, кто оживил его! Мы не можем допустить, чтобы, предложив
нам такое, они остались бы после этого в безопасности! Тот
Силач сказал тебе не всю правду. Я часто ходил охотиться на
север и встречался там с вестниками другого Силача.
Давным-давно он рассорился со своим племенем, и с тех пор они
воюют и причиняют друг другу весь вред, какой только могут, в
воздухе, на земле и на море. Давайте воспользуемся этим, чтобы
одолеть наших врагов. Мы должны вступить с этим Северным
Силачом в военный союз, и вместе разгромить Запад так, чтобы
никто больше не принес оттуда тех слов, что нам довелось
услышать!»
«Сразу видно, что тебе не прошли даром
встречи с вестниками того Силача», - сказал Оромай. Киннлай,
которые слышали это, - те, что любили Рауку, как и те, что не
любили его, - не согласились с ним. Они объяснили Оромаю:
«Рауку всегда придерживался того образа мыслей, который
выказал сейчас. Если он и вправду встречался с каким-то
северным Силачом или его вестниками, - кстати, зря он тогда не
сказал нам об этом, - то это ничуть его не изменило». Оромай
молвил: «Тем хуже для него. Сказано достаточно. Я выеду за
окраину деревни и там буду ждать вашего решения. Вы свободный
народ, и должны решать свои дела без чужеземца». Такие слова
вновь расположили к нему не одного из киннлай.
Оставшись одни, киннлай продолжали ссориться и
спорить. Айльда хотел еще раз обратиться к Авару, но тот
отвернулся и не стал разговаривать с ним. Айльда сказал:
«Смотри, брат! Я не отвернулся от тебя из-за нашего
разномыслия, а ты не желаешь знаться со мной, хотя я старше
тебя и по справедливости ты должен был бы искать моего
расположения больше, чем я - твоего. Почему это
так?»
Авар молвил: «Нетрудно сказать. По-моему, ты
признал величайшим добром величайшее зло, потому я и не могу
больше знаться с тобой. А ты не можешь сказать того же самого
обо мне. Ты можешь сказать обо мне разве то, что я считаю
незначительное добро более значительным, чем оно есть, а
самого значительного не знаю совсем. Так что мы не в равном
положении, брат, и я не думаю, что отныне нам стоит знаться
друг с другом, хоть это мне и не по душе». Айльда сказал с
горечью: «Помни, что не я оттолкнул тебя, а ты меня». «Что же,
раз так, мне и вправду остается взять это на себя», - сказал
Авар. С того дня братья не разговаривали друг с
другом.
Тогда Авар обратился к Рауку, ожидавшему его
ответа, и сказал: «Твоя ярость справедлива и месть, о которой
ты говорил - тоже, но тот, кто хочет подчинить свою жизнь
ярости и мести, поступает безрассудно. И ненависть к Силам
Заката, почитающим Того, кто никому не дает ответа - едва ли
подходящая причина для того, чтобы пойти на службу к Силе
Севера, которая никому не дает ответа сама. Пусть они воюют
друг с другом, а нам не следует вступаться в их
войны». «Твои слова - слова труса! - крикнул Рауку в
ярости. - Я и все, кто думает как я, уйдем отсюда и будем
воевать с Западом без тебя, а тебе и таким, как ты, будет в
позор, что вы бросили нас без поддержки!» «Нет позора в
том, чтобы не участвовать в безрассудстве, которое было начато
против твоего же совета, - сказал Авар. - Если бы я не отвечал
ни за что, кроме нашего братства, я, пожалуй, поддержал бы
тебя просто потому, что ты мой брат, пока я могу упрекнуть
тебя только в безрассудстве, а не в злом деле. Но есть и
другие киннлай, и плохо поступлю я по отношению к ним, если
поддержу тебя и позволю тебе поднять их на твою гиблую войну и
втянуть их в услужение Чужаку». Рауку крикнул: «Мои слова не
об услужении, а о союзе!» «Вступала харза в союз с тигром, -
ответил Авар. - Каким бы ни было твое слово, Силач Севера не
потерпит ничего, кроме повиновения. Хоть оно будет и не таким
слепым и безумным, как повиновение Единому, перед которым
пресмыкаются Силачи Заката, потому что мы пойдем на него из
расчета на выгоду, а не из приверженности к нему самому, но и
в таком повиновении мало хорошего, особенно если в нем нет
никакой нужды».
«Тогда я поведу свою войну без тебя!» -
решительно сказал Рауку. «Мой дом всегда останется открыт для
тебя, и ты можешь приходить ко мне и рассчитывать на мою
помощь всегда, за исключением тех дней, когда ты захочешь
прийти только для того, чтобы требовать моего участия в своей
войне и поносить меня за отказ, - ответил Авар. - Так что
только от тебя зависит, сохранится ли взаимная дружба между
нами и нашими детьми, а я так не хочу, чтобы она
исчезла».
Рауку промолчал и отошел к тем, кто готов был
следовать за ним. Киннлай спросили Авара: «Почему ты не
согласился с обоими твоими братьями, но одного из них
оттолкнул, а другого нет?» «Айльда принял в душу то, что я
считаю великим злом, - сказал Авар, - и у нас с ним не может
быть больше дружбы. А с Рауку мы одинаково думаем о кривом и
правом, и я не согласен только с тем способом, что он выбрал.
Одно дело спорить с кузнецом о том, как именно лучше ковать
меч, а другое - о том, надо ли вообще ковать меч, или лучше
сделать вместо него орудие пытки». Киннлай сказали: «А ведь
Рауку разгневался на тебя почти так же, как ты - на Айльда. Он
считает, что ты ради того, чтобы избавиться о лишних забот,
предал честь всех киннлай тем, что отказался от войны, и даже
готов считать, что ты предал этим его самого». «Это его дело,
а я так не думаю», - ответил Авар.
В конце концов свыше
ста семей киннлай разделились. Всего тогда было 169 ролдов
кинн-лай - тринадцать раз по тринадцать. Из них 90 родов
отправились за Айльда к Оромаю и ушли вместе с ним на Запад.
Их стали называть «айльдар». 54 рода остались с Аваром и
селились на Востоке и в срединной земле. Их стали называть
«авари», что значит: «Сказавшие Силачам - Нет!». А 25 родов
ушли вместе с Рауку на Север, и от них пошли руку, которых на
Западе Айндора называют «рукхами» и «орками». Айльдар и руку
всегда смертельно враждовали между собой и отказывались видеть
друг в друге братьев. Поэтому айльдар считают, что кинн-лай
было всего 144 рода, двенадцать раз по двенадцать, отказываясь
считать среди них 25 родов руку, и поэтому число тринадцать
стало у айльдар проклятым, а от них этому научились Последыши.
А руку считают, что кинн-лай было всего 79 родов, не желая
считать 90 родов айльда, так что и вовсе не могут подобрать
для своего рассказа о прошлом нужного Числа. Поэтому они
завидуют в таком отношении и айльдар, и авари, ибо у тех и у
других есть Числа - двенадцать и тринадцать - и потому их
расказам о прошлом оказывают больше доверия. Поэтому у авари
есть поговорка: «Тринадцать лучше двенадцати, но еще хуже быть
вовсе без Числа». Как легко понять, это означает: «Знать
правильное суждение лучше, чем ошибаться в суждении, но еще
хуже того вовсе не судить о внешних
вещах».
*kwendi>kinnlai в одном их диалектов авари,
ХМЕ 11:4.
Reference: great thanks to Tsipor for
resending me this text!
|