Переводы из западной поэзии

ИТАЛИЯ

Данте Алигьери
Из „БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ“

АД

Песнь первая (варианты)

Посередине странствия земного
Я в мрачный и безлюдный лес вступил,
Во тьме ночной сойдя с пути прямого.

О, как промолвлю, как он страшен был,-
Тот лес, та дебрь дремучая, глухая,
Чей ужас я досель не позабыл!

Едва ли горше смерть, я полагаю;
Но средь скорбей блаженство я обрел
И потому рассказ о них слагаю.

Не вспомню сам, как я туда забрел,-
Так лживый сон пленил мое сознанье,
Когда с дороги верной я сошел:

Но, холмное увидев основанье,
Долине положившее предел,
Меня повергшей в страх и содроганье,

Я увидал, едва лишь взор воздел,
Что всюду путеводная планета
Взошла, и склоны свет ее одел.

Душа вольней вздохнула, им согрета;
Покинул сердце безысходный страх,
Рожденный тяжкой ночью без рассвета,

И, словно тот, кто на прибрежный прах,
Едва дыша, выходит из пучины,
Глядит на море в яростных валах, -

Так мой смятенный дух во тьму долины
Взор бросил на тропу, где я блуждал,
Где не спастись идущим от кончины.

Когда я телу краткий отдых дал,
Я вновь пошел к вершине озаренной,
Стопою опершись на лоно скал...

В середине нашего пути
Очутился я в лесу дремучем
И не смог прямой тропы найти.

Как скажу о страхе неминучем,-
Как та дебрь пустынна, как темна,-
Памятью ее доселе мучим!

Смерть немногим более грустна;
Но, обретши благо в той пустыне,
Расскажу о виденном сполна.

Как я сбился, уж не вспомнить ныне:
Верно, я, почив в дремотной лжи,
Позабыл о праведной тропине;

Но, едва завидев рубежи,
Где юдоль, что сердце мне стеснила,
Холм замкнул подобием межи,

Поднял взор, и это мне открыло,
Что уже оделся горный склон
Блеском путеводного светила.

Дух приободрился, исцелен;
Отступила безысходность ночи,
Прежде душу взявшая в полон,

И, как тот, кто, из последней мочи
Одолев свирепые валы,
Вновь к пучине обращает очи, -

Так же обернулся со скалы
Мой смятенный дух на ту дорогу,
Где идущим не покинуть мглы.

Телом отдохнув еще немного,
Вновь я начал подниматься ввысь,
Прижимаясь к горному отрогу...

Песнь тридцать третья

Оторвав от мерзости уста,
О главу, изглоданную с тыла,
Этот грешник вытер кровь со рта.

"Речь твоя", - он начал, - "оживила
В скорбном сердце память прошлых гроз;
И не молвив, вспомнить тяжко было.

Но, когда б мой сказ хулой пророс
На врага, чьи кости я ломаю,
Ты б услышал смесь речей и слез.

Кто ты, как к нам шел, - не понимаю,
Но, твое наречье разобрав,
Флорентийцу, кажется, внимаю.

Так что знай: я Уголино, граф,
Здесь с Руджери, пастырем, совместно;
Тот, кто нас соединяет, прав.

Как я был обманут им бесчестно,-
Хоть и верил, - заточен в тюрьму,
Предан смерти, - всем давно известно.

Не дано лишь ведать никому,
Как пришлось мне с жизнью распроститься;
Вот за что я стал врагом ему.

В узкой щели, в глубине темницы,
Что с тех пор Голодной названа, -
И другим в ней суждено томиться, -

Мне зажглась не первая луна;
Вдруг, расторгнув будущего ризу,
Мне кошмар явился вместо сна.

Видел я, как тот, кто ныне снизу,
Волчью стаю гнал к горе от рощ,
Что от Лукки заслоняет Пизу.

Каждый пес был ловок, быстр и тощ,
А Гваланди, и Сисмонди рядом,
И Ланфранки мчались во всю мощь.

Недостало сил отцу и чадам,
И клыки вонзили, не тая,
В них собаки под холодным взглядом...

Раньше всех, во тьме поднялся я
И услышал - плач мольбе подобен:
Хлебушка просили сыновья.

Если ты душой настолько злобен,
Что тебя б не тронул этот стон, -
От чего ж заплакать ты способен?

Встали все. Уже, как испокон,
Время пищи подходило снова;
Только всех смущал недавний сон.

Вдруг внизу раздался стук сурово:
Забивали выход... И на них
Я взглянул, не говоря ни слова.

Каменея сердцем, я затих,
Но они рыдали; Ансельмуччо
Молвил: "Папа! Что в глазах твоих?!"

Я молчал, не плача, их не муча,
И когда сменился ночью день,
И когда вновь стало видно лучше.

Скудный луч едва проникнул в сень
Наших мук, и, словно на погосте,
В детях я свою увидел тень,

Так что пальцы укусил со злости.
А они, подумав, - о Творец! -
Что гложу я собственные кости,

Молвили: "Съешь лучше нас, отец;
Нашу плоть твоя произрастила,-
Пусть в тебе найдет она конец."

Чтобы это их не тяготило,
Я смолчал. Прошли еще два дня...
Что ж, земля, ты нас не поглотила?

На четвертый Гаддо пал, стеня,
Подле ног моих, едва не воя:
"Мой отец, что ж бросил ты меня?"

И угас. Как я перед тобою,
На моих глазах в двухдневный срок
Умерли и остальные трое.

Я два дня их щупал, одинок,
Мертвых звал, уже слепой, во мраке.
После... голод больше горя смог."

ЧИСТИЛИЩЕ

Песнь первая

Для лучших вод я развернул ветрила;
Вперед стремится гения ладья,
Что в столь свирепом море путь торила,

И воспою второе царство я,
Где дух людской, едва он чистым станет,
К спасенью всходит в горние края.

Поэзия из мертвых да восстанет -
Святые Музы, вас я вспомяну;
Пусть вслед за мною Каллиопа встанет,

И грянет песнь, как было в старину,
Когда сразила Пиэрид жестоко
Она за неизбывную вину.

Сладчайший цвет сапфира стран Востока,
Вспоивший воздух нежной синевой,
До первой тверди чистый без порока,

Возвеселил, как некогда, взор мой,
Избавленный из глубей опаленных,
Сковавших сердце мглою неживой.

Прекрасная звезда, маяк влюбленных,
Улыбкой озарила весь Восход
Со свитой Рыб, огнем ее затмленных.

Тогда я вправо сделал поворот,
И я увидел звезды - те четыре,
Что первым людям лили свет с высот.

Казалось, ликованье льется шире.
О ты, наш вдовый северный удел,
Что ж нет такого дива в нашем мире?

Я взор к иному полюсу воздел,
Покинув им созвездий строй священный;
И Воз перед очами не зардел,

Но некий старец мне предстал - почтенный,
Являвший взору древние года
И, как отец для сына, совершенный.

Волна его волос была седа,
С отливом черным; грудь она закрыла,
И ей уподоблялась борода,

А лик его так ярко озарило
Сияние прославленных огней,
Что мне казалось - это блеск светила.

"Кто вы? Как вышли из темницы сей,
Чтоб подойти к запретному порогу?" -
Он молвил, трепеща волной кудрей.

"Кто вывел вас и осветил дорогу,
Чтоб вы взошли из бездны без лучин
Сквозь адский сумрак, одолев тревогу?

Вам покорилась заповедь пучин,
Иль падшие затем пришли к утесу,
Что Небо вас спасает от кручин?"

Мой вождь, вняв величавому вопросу,
Склонил движеньем, взглядом, словом мне
И веки, и колени вниз, к откосу,

Потом сказал: " Не по своей вине,
Но по мольбам спустившейся из Рая
Я возвожу скитальца к вышине.

Но если вопрошаешь ты, желая
Узнать наш путь, узнать судьбу саму, -
Законом станет воля мне благая.

Последнюю он не изведал тьму,
Но подступил к ней - и настолько близко,
Что оставался краткий срок ему.

Как я сказал, с небес дорогой склизкой
Я призван был к нему, и был мой труд -
Вести его сквозь мрак стезею низкой.

Ему явил я весь порочный люд;
Теперь прошу, чтоб он увидел тени,
Что твоему надзору вверил суд.

Как вышли мы из преисподней сени,
Я умолчу; но властью горних сил
Мы выведены пред твои колени.

Будь благ к нему - я так бы попросил;
Возжаждал он достичь такой свободы,
Чью сладость павший за нее вкусил,

Как знал и ты, приняв в былые годы,
Как милый дар, под Утикою смерть,
Чтоб риза плоти не истлела в роды.

Не преступали мы законов твердь:
Он жив, а я Миносу неподвластен,
И с Марцией делю я круговерть,

И взор ее досель еще несчастен,
О чистый дух, - она тебя зовет,
Чтоб быть твоей. Склонись же к нам, коль властен,

Открой в семь царств твоих желанный вход,
Чтоб ей тебя я восхвалял усердно,
Когда пристало там, где скорбь гнетет."

"Мне Марция пленяла взор безмерно,
Пока я жил на свете", - он изрек.
" Я для нее мог сделать все, наверно.

Теперь меж нами - роковой поток;
Блюдя заветы, чудом изведенный,
Себя я безучастию обрек.

Но, если призван ты женой спасенной,
Достаточно и слова от гонца,
Без лести, неуместно изощренной.

Сопровождай его и до конца,
Но препояшь вначале тростниками
И начисто смой грязь с его лица.

Когда взор мглист и не омыт руками,
Он недостоин созерцать слугу,
Ниспосланного горними полками.

Вкруг этих скал обвив свою дугу,
Где бьют и ил наносят волны моря,
Растет тростник на влажном берегу.

Ни жесткая трава, с валами споря,
Не всходит там, ни полная листвы, -
Они прибою уступают вскоре.

Иной тропой сюда вернетесь вы;
Рассвет уж близок, и с исходом ночи
Вы различите, где стези правы."

И он исчез, а я, что было мочи,
Прильнул к вождю, уже не преклонен,
Безмолвным взором вопрошая очи.

Он начал: "Сын, сойди на этот склон
За мною вслед, туда, где волны плещут,
Спускаясь с косогора под уклон."

Я видел, как заря все ярче блещет,
Бессильный сумрак прочь гоня с земли,
Как гладь морская вдалеке трепещет.

Мы шли, куда тропинки нас вели -
Безмолвные, как если б мы вступили
Туда, где только счастье б обрели.

Дойдя до места, где и росы в силе
Сопротивляться солнцу, - ветры их
Там, в холодке, надолго сохранили,-

Наставник мой средь листьев травяных
Раскрыл свои ладони, стан склоняя;
И я все понял, хоть и был он тих,

И лик ему подставил, увлажняя;
И смыл он слезы и вернул мне цвет,
Что, мнилось, ад похитил, затемняя.

На берег моря вышли мы вослед,
Не видевший, чтоб человек оттоле
Обратно уплывал на бренный свет.

Он свил мне пояс по высокой воле;
Чуть он срывал смиренные ростки,-
О диво! - тут же пробивался в поле
Другой тростник из-под его руки.

(Оригинал – на http://www.crs4.it/Letteratura/DivinaCommedia/DivinaCommedia.html)

*  *  *

ФРАНЦИЯ

Франсуа Вийон
БАЛЛАДА О ДАМАХ БЫЛЫХ ВРЕМЕН

Скажите, где, в какой стране
Найти цвет римлян - Флору - мне?
Архипиада и Таис -
Куда те сестры унеслись?
Где Эхо, певшая всегда
Вблизи реки и у прудА -
Подобных ей не видел свет?
Но где снега минувших лет?

А Элоиза где сейчас,
Из-за которой Пьер угас
В монашьей ризе, оскоплен
За то, что был в нее влюблен?
А та где, кем приказ был дан,
Чтоб в воды Сены Буридан
Был брошен в довершенье бед?
Но где снега минувших лет?

Где Бланш, как лилия бела,
Что, как сирена, песнь вела?
Где прелесть Берты и Алис,
Арамбюржи и Беатрис?
Где Жанна, что, взяв Орлеан,
Сгорела жертвой англичан?
Святая Дева, где их след?
Но где снега минувших лет?

Принц, не ищите, где они:
Умчались годы их и дни,
И лишь припев звучит вослед:
Так где ж снега минувших лет?

(Оригинал – на http://poesie.webnet.fr/poemes/France/villon/2.html)

*  *  *

Пьер де Ронсар
Из "ПЕРВОЙ КНИГИ О ЛЮБВИ"

172

Хочу сгореть и под небесный кров
Из-под коры убожества и тлена
Взлететь навек, как тот, чья мать - Алкмена,
Объят огнем, воссел среди богов.

Уж тяготит меня плотской покров,
Мятется дух и рвется ввысь из плена,
И, чтоб твой взор спалил меня мгновенно,
Мой жертвенный костер уже готов.

О чистый пламень, о священный пыл,
Зажги во мне огонь столь дивных сил,
Чтоб, отрешась от оболочки тесной,

Я воспарил, свободен, чист и прям,
Превыше звезд, чтоб вечно славить там
Твоей красы прообраз наднебесный.

Du "PREMIER LIVRE DES AMOURS"

CLXXII

Je veux bruler, pour m'envoler aux cieux,
Tout l'imparfait de mon ecorce humaine,
M'eternisant, comme le fils d'Alcmene,
Qui tout en feu s'assit entre les Dieux.

Ja mon esprit chatouille de son mieux,
Dedans ma chair, rebelle, se promene,
Et ja le bois de sa victime amene
Pour s'immoler aux rayons de tes yeux.

O saint braiser, o feu chastement beau,
Enflamme-moy d'un si divin flambeau,
Qu'abandonnant ma depouille connue,

Net, libre, et nu, je vole d'un plein saut
Outre le ciel, pour adorer lа haut
L'autre beaute dont la tienne est venue.

*  *  *

Поль Верлен
ПОД СУРДИНКУ

Успокоимся без слов
Средь листвы в тени лесной,
Пусть проникнется любовь
Величавой тишиной.

Слив сердца в единый лад,
Отдадимся ей сполна,
Где таинственно скорбят
Земляничник и сосна.

Ты глаза полуприкрой,
Руки на груди скрести,
Чтобы дум постылый рой
С сердца сонного сгрести.

Пусть владеет нами лишь
Этот легкий ветерок,
Что траву, где ты стоишь,
У твоих колышет ног.

А когда в вечерний час
Сумрак спустится с ветвей,
Как отчаяния глас,
Нас окликнет соловей.

EN SOURDINE

Calmes dans le demi-jour
Que les branches hautes font,
Penetrons bien notre amour
De ce silence profond.

Melons nos ames, nos coeurs
Et nos sens extasies
Parmi des vagues languers
Des pins et des arbousiers.

Ferme tes yeux a demi,
Croise tes bras sur ton sein,
Et de ton coeur endormi
Chasse a jamais tout dessein.

Laissons-nous persuader
Au souffle berceur et doux
Qui vient a tes pieds rider
Les ondes du gazon roux.

Et quand, solennel, le soir
Des chenes noirs tombera,
Voix de notre desespoir,
Le rossignol chantera.

*  *  *

Арман Сюлли-Прюдом
НА БЕРЕГУ

Следить вдвоем над водами потока
За бегом вод;
Вдвоем смотреть, как облако высОко
Сквозь синь плывет;
Клубится ли дымок над крышей дома -
Вглядеться в дым,
Иль аромат цветов дохнет знакомо -
Мы дышим им;
Под нами воды шумные струятся -
Мы слышим шум,
Не замечая, как мгновенья мчатся,
Средь сладких дум;
Все позабыть на свете, кроме страсти,
Здесь, над рекой,
И душу больше не смутят напасти -
В душе покой;
И, не томясь, пока неутомимо
Бежит вода,
Знать, что любовь, когда всё мчится мимо,
С тобой всегда.

AU BORD DE L'EAU

S'asseoir tout deux au bord du flot qui passe
Le voir passer
Tous deux s'il glisse un nuage en l'espace
Le voir glisser
A l'horizon s'il fume un toit de chaume
Le voir fumer
Aux alentours si quelque fleur embaume
S'en embaumer
Entendre au pied du saule ou l'eau murmure
L'eau murmurer
Ne pas sentir tant que ce reve dure
Le temps durer
Mais n'apportant que passion profonde
Qu'a s'adorer
Sans nul souci de querelles du monde
Les ignorer
Et seuls tout deux devant tout ce qui lasse
Sans se lasser
Sentir l'amour devant tout ce qui passe
Ne point passer.

*  *  *

АНГЛИЯ

Роберт Браунинг
ВИДЕНИЕ ИОАННА АГРИКОЛЫ

Над нами высь, и я в ночи
Сквозь горний свод гляжу туда;
Ни солнце, ни луны лучи
Мне не преграда; никогда
Мой взор не отвлечет звезда,

Затем что к Богу я стремлюсь,
Затем что к Богу - этот путь,
Затем что духом я томлюсь -
Будь эта слава иль не будь,
Я упаду к Нему на грудь.

Я, как всегда, лежу без сна,
Его улыбкой озарён;
До всех светил, еще когда
Воздвигнут не был небосклон,
Во мне дитя замыслил Он.

Он жить назначил мне вовек,
Все в жизни вплоть до пустяка
Предначертав; да, Он предрек,
Что ляжет так моя рука,
Пред тем, как начались века.

И, этой жизни дав исток,
Укоренив, велел расти
Навек безвинным, как цветок,
Что может вянуть иль цвести,
Не зная своего пути,

Чтоб мысли, речи и дела
В Нем множили любовь ко мне,-
К душе, что создана была,
Чтоб что-то Он обрел вовне,
Ему врученное вполне.

Да, да, коль древо ждет расцвет,
Ему не повредит сорняк!
Когда б - Господь мне дал обет -
От всех грехов вкусил я, как
Вкушают ядовитый злак,

Вся скверна силой естества
В блаженство б обратилась вмиг:
Но гибнет сорная трава,
Чей лист под росами поник,
Коль он для этого возник.

Когда вкушаю я покой
Средь нескончаемых отрад,
Я вижу - огненной рекой,
Лишь стоит долу кинуть взгляд,
Сонм тех злосчастных кружит ад,

Кто жаждал, чтоб их жизнь была
Чиста, как дым от алтаря,
Чтоб Бог избавил их от зла,
Пусть к ним любовью не горя;
И все труды пропали зря.

Мудрец, священник и аскет,
Монах, монахиня - без сил;
Спасенья мученику нет,
И Бог ребенка осудил
До сотворения светил!

Но - как бы смел я вознести
Ему хвалу, когда бы мог
Постичь безвестные пути
И, за любовь внеся оброк,
Войти в заоблачный чертог?

JOHANNES AGRICOLA IN MEDITATION

There's heaven above, and night by night
I look right through its gorgeous roof;
No suns and moons though e'er so bright
Avail to stop me; splendour-proof
I keep the broods of stars aloof:

For I intend to get to God,
For 'tis to God I speed so fast,
For in God's breast, my own abode,
Those shoals of dazzling glory, passed,
I lay my spirit down at last.

I lie where I have always lain,
God smiles as He has always smiled;
Ere suns and moons could wax and vane,
Ere stars were thundergirt, or piled
The heavens, God thought on me His child;

Ordained a life for me, arrayed
Its circumstances every one
To the minutest; aye, He said
This head this hand should rest upon
Thus, ere He fashioned star or sun.

And having thus created me,
Thus rooted me, He bade me grow
Guiltless forever, like a tree
That buds and blooms, nor seeks to know
The way by which it prospers so:

But sure that thought and word and deed
All go to swell His love for me,
Me, made because that love had need
Of something irreversibly
Pledged solely its content to be.

Yes, yes, a tree which must ascend,
No poison-gourd foredoomed to stoop!
I have God's warrant, could I blend
All hideous sins, as in a cup,
To drink the mingled venoms up;

Secure my nature will convert
The draught to blossoming gladness fast;
While sweet dews turn to the gourd's hurt,
And bloat, and while they bloat it, blast,
As from the first its lot was cast.

For as I lie, smiled on, full-fed
By unexhausted power to bless,
I gaze below on hell's fierce bed,
And those its waves of flame oppress,
Swarming in ghastly wretchedness,

Whose life on earth aspired to be
One altar-smoke - so pure! - to win
If not love like God's love for me,
But just to keep His anger in;
And all their striving turned to sin.

Priest, doctor, hermit, monk grown white
With prayer, the broken-hearted nun,
The martyr, the wan acolyte,
The incense-smoking child, - undone
Before God fashioned star or sun!

God, whom I praise; how could I praise
If such as I might understand,
Make out and reckon on His ways,
And bargain for His love, and stand,
Paying a price, at His right hand?

*  *  *

Альфред Хаусмен
ПАСХАЛЬНЫЙ ГИМН

О, если Ты в сирийской спишь сени,
Не зная, что вотще окончил дни,
Не видя ни огня, ни темноты
Той злобы, что смирить пытался Ты,
Но лишь раздул на множество годин, -
Спокойной ночи, Человечий Сын.

Но если Ты покинул гроба тишь
И подле Вседержителя сидишь,
И помнишь Ты в обители высот,
Как лил Ты слезы и кровавый пот,
Как нес Ты крест и как Твой взор угас, -
Склонись сюда с небес, спасая нас.

EASTER HYMN

If in that Syrian garden, ages slain,
You sleep, and know not you are dead in vain,
Nor even in dreams behold how dark and bright
Ascends in smoke and fire by day and night
The hate you died to quench and could but fan,
Sleep well and see no morning, son of man.

But if, the grave rent and the stone rolled by,
At the right hand of majesty on high
You sit, and sitting so remember yet
Your tears, your agony and bloody sweat,
Your cross and passion and the life you gave,
Bow hither out of heaven and see and save.

*  *  *

КАНАДА

Роберт Фрост  
ОГОНЬ И ЛЕД  
   
Кто мнит - погибнет мир в огне,  
Кто - в ледяной голубизне.  
В огонь поверить легче мне -  
Мне так знакома страсть!  
   
Но, если б дважды дня суда  
Ждал мир, я думаю, тогда  
На всех хватило бы и льда:  
То - ненависти власть.  
 
FIRE AND ICE  
   
Some say, the world will end in fire,  
Some say in ice.  
For what I tasted of desire  
I stand with those who favor fire.  
   
But if it had to perish twice  
I think I know enough of hate  
To say that for destruction ice  
Is also great and would suffice.  

*  *  *

АРГЕНТИНА

Хорхе Луис Борхес
ХВАЛА ТЕНИ (Дж. Джойсу)

Жизнь мира - от рассвета до заката,
И предстают в ночи передо мной
И ад, и рай, еврея путь земной
И Карфаген, разрушенный когда-то.
Дай, Боже, сил и подбодри меня,
Чтоб я сумел достичь вершины дня!

ELOGIO DEL SOMBRE

Entre el alba y la noche esta la historia
universal. Desde la noche veo
a mis pies los caminos del hebreo,
Carthago aniquilada, Infierno y Gloria.
Dame, Senor, coraje y alegria
para escalar la cumbre de este dia!

*  *  *

ГЕРМАНИЯ

Герман Гессе
СТУПЕНИ

Как вянет цвет, как лет минувших бремя
В нас гасит детство, юность, возраст зрелый, -
И мудрости, и доблестям есть время,
И ни одна из них не вечно длится.
Жизнь позовет нас в новые пределы,
Душа должна к разлуке быть готовой,
Чтоб от былого круга отделиться,
Войдя в иной без страха и печали.
И, как защита, помощь в жизни новой,
Очарованье есть в любом начале.

Мы будем бодро проходить просторы,
Нас не удержат прежние союзы,
Нам дух Вселенной не готовит узы, -
За шагом шаг он нас возводит в горы.
Как только мы отвыкнем от тревоги,
Нам сном грозят покой и наслажденье,
Лишь, кто готов к прорыву и к дороге,
Преодолеет это наважденье.
И, может быть, как минут наши сроки,
Нам смерть откроет новые страницы,
Зов жизни в нас не будет знать границы...
Прощайся же, душа, - и в мир широкий!

STUFEN

Wie jede Bluete welkt und jede Jugend
Dem Alter weicht, blueht jede Lebensstufe,
Blueht jede Weisheit auch und jede Tugend
Zu ihrer Zeit und darf nicht ewig dauern.
Es muss das Herz bei jedem Lebensrufe
Bereit zum Abschied sein und Neubeginne,
Um sich in Tapferkeit und ohne Trauern
In neue, andre Bindungen zu geben.
Und jedem Anfang wohnt ein Zauber inne,
Der uns beschuetzt und der uns hilft, zu leben.

Wir sollen heiter Raum um Raum durchschreiten,
An keinem wie an einer Heimat haengen,
Der Weltgeist will nicht fesseln uns und engen,
Er will uns Stufe um Stufe heben, weiten.
Kaum sind wir heimisch einem Lebenskreise
Und traublich eingewohnt, so droht Erschlaffen,
Nur wer bereit zu Aufbruch ist und Reise,
Mag laehmender Gewoehnung sich entraffen.
Es wird vielleicht auch noch die Todesstunde
Uns neuen Raeumen jung entgegensenden,
Des Lebens Ruf an uns wird niemals enden...
Wohlan denn, Herz, nimm Abschied und gesunde!

*  *  *

Готфрид Бенн

Как одиноки мы в те дни,
Когда от нас уходит лето!
В багрец и злато все одето,
Но неги сада - где они?

Блеск вод и неба - голубой,
Краса полей - еще живее,
Но где победа и трофеи
Страны, представленной тобой?

Там, где изменчивы черты
И где всему лишь счастья надо,
Под шум вещей, среди их чада
Не счастью - духу служишь ты.


Einsamer nie als im August:
Erfuellungsstunde - im Gelaende
die roten und die goldenen Braende
doch wo ist deiner Gaerten Lust?

Die Seen hell, die Himmel weich,
die Aecker rein und glaenzen leise,
doch wo sind Sieg und Siegsbeweise
aus dem von dir vertretenen Reich?

Wo alles sich durch Glueck beweist
und tauscht den Blick und tauscht die Ringe
im Weingeruch, im Rausch der Dinge-:
dienst du dem Gegenglueck, den Geist.

*  *  *

Готфрид Бенн
СТИХОТВОРЕНИЯ

Во имя отмеряющего сроки
Ты взгляд простер, с людской судьбою в лад,
Не вопрошая о грядущем роке,
На срок, который уничтожит взгляд.
Холодное вещей прикосновенье
Нам жжет лицо, из уз на волю рвясь...
Есть лишь один ответ: в стихотворенье
Вещей и слов мистическая связь.

Будь это гефсиманская руина,
Где глубочайший дух стенал с трудом,
Иль Посилипп, где кровью Конрадина
Былой позор смывал анжуйский дом, -
Вновь будет крест, вновь судоговоренье,
Без крови, но судьбы не отменить:
Заклятье - в строчках, рок - в стихотворенье,
Пропела парка, и прядется нить.

Во имя отмеряющего сроки -
Лишь тенью нам себя являет он,
Что завершает года круг широкий,
Но нам невнятно пение времен, -
Год на камнях истории творенья,
Камнях небес, камнях, где сил поток, -
И твой настанет срок: в стихотворенье
Страдания и ночи монолог.

GEDICHTE

Im Namen dessen, der die Stunden spendet,
im Schicksal des Geschlechts, dem du gehoert,
hast du fraglosen Aug's den Blick gewendet
in eine Stunde, die den Blick zerstoert,
die Dinge dringen kalt in die Gesichte
und reissen sich der alten Bindung fort,
es gibt nur ein Begegnen: im Gedichte
die Dinge mystisch bannen durch das Wort.

Am Steingeroell der grossen Weltruine,
dem Oelberg, wo die tiefste Seele litt,
vorbei am Posilipp der Anjouine,
dem Stauferblut und ihrem Racheschritt:
ein neues Kreuz, ein neues Hochgerichte,
doch eine Staette ohne Blut und Strang,
sie schwoert in Strophen, urteilt im Gedichte,
die Spindeln drehen sich: die Parze sang.

Im Namen dessen, der die Stunden spendet,
erahnbar nur, wenn er vorueberzieht
an einem Schatten, der das Jahr vollendet,
doch unausdeutbar bleibt das Stundenlied -
ein Jahr am Steingeroell der Weltgeschichte,
Geroell der Himmel und Geroell der Macht,
und nur die Stunde, deine: im Gedichte
das Selbstgespaech des Leides und der Nacht.

*  *  *

Готфрид Бенн
ЛЮБИШЬ…

Любишь - и караулом
Звезды бдят над тобой,
Смутным полночным гулом
В дали влечет прибой,
Высится неизменно
Там, где смолкает речь,
Анадиомена
Возле обнятых плеч.

Любишь - и льется время
Натиском вечных струн,
С сердца смывая бремя
Многих прошедших лун.
Гавань? Забудь обычай!
Ной, ковчег, Арарат
Стали воде добычей -
Нет для нее преград.

Любишь - и повторяешь
Вслед за другим слова,
Кружишь - и открываешь:
Память везде жива,
Близость - и ты часами,
Чую чужую дрожь,
Там, где трепещет пламя,
Даришь себя и берешь.

LIEBE

Liebe – halten die Sterne
ueber den Kuessen Wacht,
Meere – Eros der Ferne –
rauschen, es rauscht die Nacht,
steigt um Lager, um Lehne,
eh sich das Wort verlor,
Anadyomene
ewig aus Muscheln vor.

Liebe – schluchzende Stunden
Draenge der Ewigkeit
loeschen ohne viel Wunden
ein paar Monde der Zeit,
landen – schwaermender Glaube –
Arche und Ararat
sind dem Wasser zu Raube,
das keine Grenzen hat.

Liebe – du gibst die Worte
weiter, die dir gesagt,
Reigen – wie sind die Orte
von Verwehtem durchjagt,
Tausch – und die Stunden wandern
und die Flammen wenden sich,
zwischen Schauern von andern
gibst du und nimmst du dich.

*  *  *

Сколько б ни стоял ты у порога,
Мой порог не будет перейден.
В дом ко мне заказана дорога,
Этот дом - для тех, кто здесь рожден.

Если путник изнемог от жажды,
Я наполню чашу - посмотри!
Но лишь раз. Не спрашивайте дважды -
Дверь опять замкнется изнутри.


An der Schwelle hast du wohl gestanden,
doch die Schwelle ueberschreiten - nein,
denn in meinem Haus kann man nicht landen,
in dem Haus muss man geboren sein.

Sieht den Wanderer kommen, sieht ihn halten,
wenn ihn duerstet, wird ein Trank geschaenkt,
aber einer nur, dann sind die alten
Schloesser wieder vor- und eingehaengt.

*  *  *

Готфрид Бенн
ТЕМНЫЙ

I

О, если б он вернул мне дар печали,
Что мне сжимала сердце, так нежна,
Когда глаза везде венки встречали,
Когда слезилась каждая стена.

Ты мучился, но воскресал во благе,
Ты умирал, но умирал любя,
А ныне слышно, как при каждом шаге
Пустеют коридоры без тебя.

Да, пустота - одно из откровений,
В которых Темный нам всего видней,
Прими еe в печали, без сомнений,
Но это - не печаль минувших дней.

II

Дать возрасти уединенью надо,
Отринь все то, что знало первый день,
И погрузись в безмолвных ветел стадо,
Землею черной ввергнутое в тень.

Свет ярких солнц - призыв к дороге дальной,
К часам невыносимой суеты,
Милее мне смотреть, как сад миндальный
От дерзких взоров прячется в цветы.

Здесь слышен Темный, недоступный встрече,
Лишь, чтоб увлечь, он нас возносит сам,
Но милость, гнев, видения и речи
Он человечно оставляет нам.

III

Сонм мудрецов, чье слово всем желанно,
Таящийся (а может быть, и нет)
В пределах тропиков и океана,
Умы людей волнует много лет.

У инков, в Занзибаре ль это слово?
Повсюду мифы, сходные точь-в-точь,
Но не узнал никто еще такого,
Что перед Темным не отступит прочь.

IV

Седы холмы, на реках седина -
Их лоно предков всех веков вместило, -
А на прибрежье новая жена
Стан развернула, косы распустила.

А рядом бычье стадо топчет луг,
Разя рогами спереди и сзади,
Доколе муж не вступит в этот круг,
Чтоб все смирить - рога, и стан, и пряди.

И все тесней помчится хоровод -
Родов, скорбей и радостей круженье.
Он знает, что вернется все вот-вот,
Лишь Темный остается без движенья.

DER DUNKLE

I

Ach, gab er mir zurueck die alte Trauer,
die einst mein Herz so zauberschwer umfing,
da gab es Zeiten, wo von jeder Mauer
ein Traenenflor aus Tristanblicken hing.

Da littest du, doch es war Auferstehung,
da starbst du hin, doch es war Liebestod,
doch jetzt bei jedem Schritt und jeder Drehung
liegen die Fluren leer und ausgeloht.

Die Leere ist wohl auch von jenen Gaben,
in denen sich der Dunkle offenbart,
er gibt sie dir, du sollst sie trauernd haben,
doch diese Trauer ist von anderer Art.

II

Auch lass die Einsamkeiten groesser werden,
nimm dich zurueck aus allem, was begann,
reihe dich ein in jene Weideherden,
die daemmert schon die schwarze Erde an.

Licht ist von grossen Sonnen, Licht ist handeln,
in seiner Fuelle nicht zu ueberstehn,
ich liebe auch die Flieder und die Mandeln
mehr in Verschleierung zur Blute gehn.

Hier spricht der Dunkle, dem wir nie begegnen,
erst hebt er uns, indem er uns verfuehrt,
doch ob es Traeume sind, ob Fluch, ob Segnen,
das laesst er alles menschlich unberuehrt.

III

Gemeinsamkeit von Geistern und von Weisen,
vielleicht, vielleicht auch nicht, in einem Raum,
bestimmt von Ozean und Wendekreisen
das ist fuer viele ein erhabner Traum.

Mythen bei Inkas und bei Sansibaren,
die Sintflutsage rings und voelkerstet –
doch keiner hat noch etwas je erfahren,
das vor dem Dunklen nicht voruebergeht.


IV

Grau sind die Huegel und die Fluesse grau,
sie tragen schon Urahnen aller Jahre,
und nun am Ufer eine neue Frau
gewundene Hueften, aufgedrehte Haare.

Und auf der Wiese springen Stiere an,
gefaehrdend jedes, mit dem Horn zerklueften,
bis in die Koppel tritt geklaert ein Mann,
der baendigt alles, Hoerner, Haare, Hueften.

Und nun beginnt der enggezogene Kreis,
der traechtige, der tragische, der schnelle,
der von der grossen Wiederholung weiss -
und nur der Dunkle harrt auf seiner Stelle.

*  *  *

Готфрид Бенн
ПОЕЗДКИ

Мнится ли Вам, что Цюрих
Глубже, чем все города,
И чудеса и святыни
Нам являет всегда?

Мнится ли Вам - Гавана
Пурпуром и белизной
Нам утолит, словно манна,
Голод в пустынный зной?

Улицы у вокзала,
Пьяццы, проспекты, рю -
Нас пустота настигала
Даже на Fifth Avenue.

Много ль скитальцам чести?
К чему иные края?
Навык придет - на месте
Хранить державное Я.

REISEN

Meinen Sie Zuerich zum Beispiel
sei eine tiefere Stadt,
die nur Wunder und Weihen
immer als Inhalt hat?

Meinen Sie, aus Habana,
weiss und hibiskusrot,
braeche ein ewiges Manna
fuer Ihre Wuestennot?

Bahnhofstrassen und Rueen,
Boulevards, Lidos, Laan,
selbst auf den Fifth Avenuen
faellt Sie die Leere an -

Ach, vergeblich das Fahren!
Spaet erst erfahren Sie sich:
bleiben und stille bewahren
das sich umgrenzende Ich.

*  *  *

Готфрид Бенн
НАПЕВЫ

I

О, стать бы нам, как первопредки, снова
В тепле болота слизистым комком,
Чтоб жизнь и смерть создания немого,
Зачатья, роды в нас текли тайком.

Как лист плaвучий, как песчинок стайки,
Что ветер в холм согнал, неутомим...
А головы стрекоз, а крылья чайки
Уже сложней, и боль знакома им.

II

Любовь, насмешка, чаянья земные,
Безвыходность, тоска - их вид убог.
Мы - божества ранимые, чумные,
Но нашу мысль подчас волнует Бог.

Лес спит во тьме. Покой царит в затоне.
Цветок калины - каждая звезда.
Прыжки пантер тихи в древесной кроне.
Всё - берега. Зов моря - навсегда.

GESAENGE

I

O dass wir unsere Ururahnen waeren.
Ein Kluempchen Schleim in einem warmen Moor.
Leben und Tod, Befruchten und Gebaehren
glitte aus unseren stummen Saeften vor.

Ein Algenblatt oder ein Duenenhuegel,
vom Wind geformter und nach unter schwer.
Schon ein Libellenkopf, ein Moewenfluegel
waere zu weit und litte schon zu sehr.

II

Veraechtlich sind die Liebenden, die Spoetter,
alles Verzweifeln, Sehnsucht, und wer hofft.
Wir sind so schmerzliche durchseuchte Goetter
und dennoch denken wir des Gottes oft.

Die weiche Bucht. Die dunklen Waeldertraeume.
Die Sterne, schneeballblutengross und schwer.
Die Panther springen lautlos durch die Baeume.
Alles ist Ufer. Ewig ruft das Meer.

*  *  *

*  *  *