1.

Не устремлюсь от мятежа толку искать в жандармах.
Выйдет луна – не восхищусь, я не люблю луны.
В музыке сфер прежде я чтил сольный рефрен ударных.
Ныне он мил чуть ли не всем, что до меня – увы.

М. Щербаков

      Развитие любой сложной системы – популяции, биологического таксона, экосистемы, этноса, государства, творческого направления или жанра, социального объединения любого ранга и, наконец, человеческой личности – подчиняется так называемому логистическому закону. Вначале наблюдается лаг-фаза – фаза медленного роста, когда структура еще окончательно не сложилась, она непрочна и настолько неэффективна, что не может даже быстро расти. Затем структура оформляется, и система вступает в экспоненциальную фазу – фазу быстрого роста. Однако экспоненциальный рост никогда не продолжается бесконечно – и вовсе не только в силу очевидных внешних ограничений. Дело в том, что по мере роста структура усложняется. Повышается многообразие дифференцированных функций, эффективность их выполнения, устойчивость системы к внешним воздействиям. В системе увеличивается число отдельных субъединиц, а следовательно, и число связей между ними. В результате эта сложная сеть связей принимает на себя буферную роль: она становится способна отразить почти любое внешнее воздействие посредством простого перераспределения функциональных нагрузок между уже существующими элементами, не внося в структуру кардинальных изменений. Так любая живая или квазиживая [1] система рано или поздно входит в третью фазу своего существования – фазу плато, на которой активное поступательное развитие прекращается, ибо система теперь слишком устойчива, чтобы изменяться.
      В фазе плато эффективность системы и защищенность ее от внешних воздействий максимальны. То же самое можно было бы сказать и об устойчивости, но здесь есть тонкость. Мы знаем, что существует два рода устойчивости: упругая и резистентная. Упругая устойчивость – способность пережить воздействие, изменившись в сторону, им указанную. Резистентная устойчивость – способность отразить воздействие, не меняясь.
      В “старой” структуре, динамика основных параметров которой вошла в фазу плато, резистентная устойчивость максимальна, зато упругая – минимальна. Такая структура не может “согнуться”, приспособившись. Она может только сломаться [2]. Момент такого слома и называется кризисом.
      В работе “Вокруг Галилея” Х. Ортега-и-Гассет говорит о двух крупных социальных кризисах: кризис античного мира и кризис средневековой Европы, обычно называемый Возрождением.
      Бросим очень беглый взгляд на эти явления, опираясь исключительно на те примеры, которые использует сам Ортега.
      Кризис античного мира. Распад старинных республиканских ценностей, связанный с превращением Рима в мировую державу. Поиск новых моделей поведения в социальной жизни и новых путей в искусстве. Политический кризис – крушение республики. Кризис веры: понтифик Цицерон пишет объемистый трактат, посвященный вопросу о существовании богов, и – главное! – общество воспринимает это как нечто абсолютно нормальное. Первые ответы на кризис – появление в “низах” империи множества разнообразных сектантов-проповедников... И – как финал – потерявший социальные и мировоззренческие базисы, переживший себя античный мир гибнет уже физически, уступая место новым – молодым – структурам, с которых начинается новый цикл.
      Оценим хронологические рамки.
      Начало процесса крушения так называемых “дедовских устоев” должно датироваться II веком до Р.Х. – временем, когда Рим захватил Грецию. Последний крупный хранитель архаичных республиканских норм, Марк Порций Катон Старший, фигуру которого в этом отношении можно принять за точку отсчета, был, как известно, современником и вдохновителем Третьей Пунической войны. Кризис в политике, искусстве и вере – Цезарь, Катулл, Цицерон – это I век до Р.Х. Затем на периферийном Востоке рождается Христос, а собственно Республика – точнее, теперь уже Империя! – после смерти Августа охвачена новой нестабильностью, которая продолжается до прихода к власти Траяна. После чего следует зенит Империи – эпоха Антонинов, время Pax Romana, “золотой век Ойкумены” продолжительностью в восемьдесят лет. А дальше – вновь неустойчивость и регулярные гражданские войны. Языческим богам уже давно никто всерьез не поклоняется, сцементировать общество нечем. Ненадолго вновь стабилизировать Империю удается Диоклетиану, но очень дорогой ценой: происходит переход от принципата к доминату, и государство, до сих пор бывшее формально все-таки республикой, окончательно превращается в абсолютную монархию восточного типа. В которой пышным цветом разрастаются всевозможные бюрократические злоупотребления и – самое страшное – тоталитарный репрессивный аппарат. Все это происходит на фоне внешних ударов, усиливающихся с каждым десятилетием. Император переезжает из Рима в Милан, чтобы быть поближе к фронтам. Прорывы варварами рейнской и дунайской границ становятся все более частыми. Защитить от них могут только те же варвары, но вступившие в армию Империи; римские граждане на военную службу не идут! Все тенденции сходятся в одну точку, и в последнее столетие происходит обвал. 378 год – разгром имперской армии в битве при Адрианополе. 410 год – войска Алариха занимают Рим. 476 год – командующий территориальной армией в Италии Одоакр отсылает регалии римского императора в Константинополь за ненадобностью. 529 год – по приказу Юстиниана I в Империи закрыты все нехристианские философские школы, их последние представители эмигрировали в Персию. Античный мир мертв.
      Кризис длиной в восемь веков?
      Классическое понятие о кризисе предполагает, что в развитии сложных систем происходит чередование относительно долгих периодов устойчивости с относительно краткими периодами быстрых изменений. Если же длительность кризисного периода оказывается сравнима, а по порядку величины – равна характерному времени жизни самой эволюирующей системы, значит, с нашими представлениями что-то не в порядке [3]. Бросается в глаза, что в приведенном примере речь идет на самом деле не об одном, а о трех кризисах. Два политических – кризис Республики и кризис Империи. И религиозный кризис, связанный с этими двумя, но не совпадающий с ними по фазе.
      Такой путь критики – эффективный, но тупиковый. Ведь не настолько же был глуп Ортега-и-Гассет, чтобы не видеть дистанции между Цицероном и, скажем, Аэцием [4]. Выискивая подобные фактологические несообразности, мы погружаемся в дурную бесконечность. Потому что дело здесь не в школьных ошибках, а во взгляде на мир.
      Дело в том, что понятие “кризис” в применении к сложной системе характеризуется некоторой внутренней неоднозначностью. Чем точнее мы будем определять временные рамки кризиса, тем больше содержания будет протекать у нас между пальцами. Еще один аналог квантовомеханического принципа неопределенности.
      Связано это просто с тем, что система – сложная. Внутреннее время развивающейся системы есть последовательность сменяющих друг друга состояний, но для каждого ее отдельного элемента внутреннее время – свое. И мы всегда имеем дело не с единственной цифрой, определяющей возраст системы, а с набором внутренних времен. Иначе это не система.
      Но каждая субъединица системы сама представляет собой систему, и в ней будут происходить свои кризисы. Причем опять-таки “размазанные” во времени, ведь системные закономерности действуют на всех уровнях. И никто не сказал, что локальные кризисы в разных подсистемах должны происходить одновременно.[5]
      Интегрируя множество локальных кризисов по произвольному интервалу времени, мы можем получить картину единого большого кризиса.
      А можем и не получить.
      И зависит это (по крайней мере, в весьма широких пределах) не от того, какой именно интервал мы выберем, а от нашего инструмента – от призмы, которой мы пользуемся.
      Так что можно просто рассматривать историю как непрерывный процесс.
      А можно сказать, что вся история – это непрерывный кризис.
      Кризис – это просто способ взгляда на мир [6].
      И речь-то, в сущности, идет не о двух типах исторических ситуаций, а о двух типах мировоззрений. Человек непрерывности и человек кризиса.
      Но ведь и человек устроен сложно. И тогда получается, что речь идет не о людях, а о двух противостоящих архетипах. Которые могут проявляться по-разному. В том числе – в политике, в философии и в поэзии.
      Поэты непрерывности – Гомер и Пушкин. Поэты кризисов – Катулл и Джон Донн.
      Непрерывность против кризиса – это Англия против Наполеона. Это Лайель против Шпенглера. Это ученые-“классики” против ученых-“романтиков”. Это слова Рентгена: “Я жду от вас серьезной работы, а не сенсационных открытий”. Это способ, которым было получено большинство важнейших научных результатов. Макс Планк был не мечтателем, а прилежным работягой, много лет трудившимся над давно задвинутыми в угол физики второстепенными частными проблемами...
      Непрерывность против кризиса – это Общество, Работа и Традиция. Это контрреволюция и Белая гвардия. Это честная производительная деятельность, оставляющая за бортом всевозможных маргиналов, люмпенов и авантюристов. Это участок земли, на котором вы, возможно, и не найдете золотую жилу, но зато всегда сможете вырастить яблоню [7]. Это устойчивое положение в системе, которую очень многие люди называют “жизнью”. Наконец, это возможность завести семью.
       “Кризисов” как специфического класса реальных ситуаций – не существует или почти не существует.
      Не считая того, что вся жизнь – это сплошной кризис.
      Или, точнее, – жизнь соткана из кризисов.
      Просто мы находимся внутри еще одной фундаментальной антитезы.
      У которой есть самые разные грани: философские, социологические [8], этические [9]. Вероятно, и психологические – тоже.

2.

Соло литавр гибнет в бою за чистоту звучанья.
Зыблется твердь, морщится дол, тянется вспять вода.
Да, это он, верхний предел, апофеоз отчаянья.
Ныне ему мало кто рад, что до меня – я да.

М. Щербаков

      Да, мы можем сделать выбор в пользу того, что наша жизнь есть кризис.
      Только надо понимать, что это – именно выбор.
      Сознавать многочисленные последствия, которые из этого выбора вытекают.
      И – не в последнюю очередь – помнить, что подобный выбор может неожиданно легко обернуться своей противоположностью.
      Например, экзистенциализм – это философия постоянного кризиса. Кризиса, заключенного внутри каждого бесконечно малого момента времени.
      Но тогда парадоксальным образом получается, что экзистенциализм – это философия непрерывности [10].
      Трудно даже представить, какая душевная энергия потребуется, чтобы осуществить подобное снятие. Не на бумаге, а реально. Ведь концептуальная база в лучшем случае показывает нам дорогу. Которую еще предстоит пройти – а на это может не хватить жизни.
      Одна из версий легенды о Святом Граале гласит, что Грааль – это вовсе не чаша, а лестница. Та самая лестница, которую приставляли к кресту люди, распинавшие Спасителя. На испорченной латыни лестница называется graduale. Нужны ли комментарии?
      Канвой, по которой вышита структура Мироздания, является диалектика. Вот и теория кризисов вывела нас на постепенность. Graduale – лестница, по которой мы имеем возможность взбираться вверх.
      Только до неба, как всегда, еще высоко.