Гай Светоний Транквилл, "Жизнь Двенадцати Цезарей":

1. Божественный Юлий

82. ...(3) Все разбежались; бездыханный, он остался лежать, пока трое рабов, взвалив его на носилки, со свисающей рукою, не отнесли его домой. И среди стольких ран только одна, по мнению врача Антистия, могла бы оказаться смертельной - вторая, нанесенная в грудь, - настолько были заговорщики торопливы и неискусны. Тем временем рабы, заметив, что Цезарь еще дышал, и не зная, к чему обернутся обстоятельства в городе, нерешительные и смутные, но в целом неблагоприятные для Цезаря и враждебные его имени, в строгой тайне переправили его на одну из заброшенных загородных вилл, решившись оставаться с ним там, пока события не примут порядок более определенный и явный. И такова оказалась их преданность и осмотрительность, что не только ни один из них не выдал врагам Цезаря своего местопребывания, но ничего не было объявлено даже его свойственникам и сторонникам, - первым ради того, чтобы те, находясь на виду, внезапной радостью случайно не обнаружили тайну, а последним - из-за того, что ни в ком у них не было уверенности. Ведь и между самыми близкими к Гаю людьми нашлись заговорщики.

(4) Между тем настолько разрасталось в Городе неустройство, и такие водворились там смятение и беспорядки, что ни враги, ни друзья Цезаря не заботились розысками, как если бы исчезновение тела всем им было в облегчение, освобождая одних от долга дружбы, других от необходимости враждовать с памятью умершего и, словом, всем развязывая руки для новых союзов и разделов. Заговорщики, правда, сперва желали бросить тело убитого в Тибр, имущество конфисковать, законы отменить, но, заранее остановленные страхом перед консулом Антонием и начальником конницы Лепидом, не решились и приступать к осиротевшему дому, так что узнали обо всем чуть ли не позже цезарианцев. Те же, видя искреннее и горестное недоумение родных Гая, также были заняты больше устройством будущих дел государства, чем поисками убитого, уже не способного их потревожить. Однако в том, что Цезарь мертв, а тело его похищено или исчезло, никто не сомневался, и даже вину за это противоборствующие стороны без промедления возложили друг на друга, - не из какого-либо подозрения, а из простой враждебности. Многие говорили поэтому, что тело просто пропало в общей суматохе, и находились зрелые и опытные люди, верившие этому; в самом деле, разброд и беспорядок в Городе дошли до того, что, казалось, и телу самого Цезаря не в диво было бы затеряться.

83. По требованию Луция Пизона, тестя Гая, хотя бы и в отсутствие тела, ради чрезвычайных и неотложных обстоятельств было вскрыто и прочитано в доме Антония его завещание, составленное им в Лавиканском поместье, в сентябрьские иды прошлого года и хранившиеся у старшей весталки. (2) В этом последнем завещании он назначал наследниками трех внуков своих сестер: Гаю Октавию оставлял три четверти имущества, Луцию Пинарию и Квинту Педию - последнюю четверть. В конце завещания он сверх того усыновлял Гая Октавия и передавал ему свое имя. Многие убийцы были им названы в числе опекунов своего сына, буде таковой родится, а Децим Брут - даже среди наследников во второй степени. Народу он завещал сады над Тибром в общественное пользование и по триста сестерциев каждому гражданину. (3) Негодование и скорбь о его смерти при этом известии стали всеобщими; а запоздалая благодарность и восхищение его щедростью доходили до того, что многие принародно раскаивались в помехах, причиненных ему, когда он стремился к царской власти. Из уст в уста передавали, если не всегда с похвалой, то без осуждения, чьи-то слова: "Уж лучше стал бы царем, да был бы живым", - как будто царская власть могла оказаться выкупом за его неуязвимость. (4) Тем, кто сходился к его дому, не хватало места; консул Антоний объявил постановление сената, в котором Цезарю воздавались все человеческие и божеские почести; и, наконец, не осталось никого в Городе, кто бы осмелился явно порицать деяния и слова покойного, даже и те, которые еще недавно вызывали, казалось, крайнюю ненависть. (5) Среди этой безмерной всеобщей скорби множество иноземцев то тут, то там оплакивали убитого каждый на свой лад, особенно иудеи, которые и потом еще несколько дней собирались почитать его память там, где по его прежнему разрешению они могли отправлять свой культ.

85. Цезарь же в это время находился в своем загородном поместье. Проведя больше суток в беспамятстве, он, окруженный заботами, пришел в себя, обнаружив обычное спокойствие и крепость духа, которые ни само покушение на его жизнь, ни тревожные известия не могли побороть. Когда к нему вернулись сознание и память, он поразил всех возгласами радости, как если бы уже одержал победу над всеми своими врагами, не только внутри государства, но и за его пределами, и сразу стал снаряжаться в дорогу в Город, хотя обстоятельства были еще далеко не ясны, так что опасались за его рассудок; но он объяснил свое кажущееся неразумие в таких словах: "Не для того вчера пощадила меня судьба, чтобы погубить завтра; бог ведь не крестьянин-самнит, в досаде торопящийся взять назад только что сделанный дар". И действительно, с тех пор он твердо верил, что ему предназначено умереть не раньше, чем исполнив все свои замыслы, так что пускался в самые отчаянные предприятия, не считаясь ни с богами, ни с людьми, и всегда добивался своего, так что оставалось только соглашаться с его самонадеянностью. Все же из-за слабости он должен был отложить свое возвращение на несколько дней. К этому следует добавить, что всех своих спасителей он немедленно освободил, а впоследствии богато одарил и приблизил в такой степени, что это вызвало неудовольствие его старых приверженцев. А узнав о речах, раздававшихся в Городе, он долго был мрачен и, как передают, сказал с горечью: "Римский народ, словно покинутая любовница, торопится отдать мне мертвому то, в чем отказывал живому", - и с этих пор не терпел Рима, хотя поначалу ничем не показывал этого, так что о его досаде узнавали немногие и понемногу, а очевидной для всех она стала только со временем.

86. Между тем в Городе заговорщики склонялись уже к вооруженному мятежу и во всех общественных местах царило волнение, как вдруг появился Цезарь, еще страдая от множества ран, слабый и изнуренный. Все тотчас обратились к нему... Народ с факелами ринулся к домам Брута и Кассия. Сам Цезарь едва добился, чтобы их удержали; как передают, он хотел дать заговорщикам время для бегства, по-прежнему не желая кровопролития и решившись не потакать мстительности уличной толпы. Однако встретив по пути Гельвия Цинну, народ убил его, спутав по имени с Корнелием Цинной, которого искали за его произнесенную накануне в собрании речь против Цезаря; голову Цинны вздели на копье и носили по улицам... (окончание текста не сохранилось).

2. Божественный Август

69. ...(3) Многочисленным насмешкам подвергался он и со стороны отчима, особенно в последние годы, когда нрав того ухудшился и стал понемногу совсем невыносимым. Однажды в Египте Октавий казнил раба Эрота за то, что тот купил и съел какого-то непобедимого в птичьем бою перепела. Возвратившись, он обнаружил, что Цезарь приказал освободить всех его домовых рабов, с запрещением покупать новых, а вместо них прислал множество перепелов, так что и Ливии самой приходилось заниматься домашней работой. Когда, возмутившись, он потребовал объяснений, Цезарь только и сказал: "А как же, ведь перепел у тебя дороже человека".

Авл Геллий, "Аттических ночей двадцать книг":

XVIII, 10

Когда хотят немногими словами сказать вкратце о многом, употребляется выражение "от венетов до венетов". (2) Ведь когда Цезарь задумал навсегда оградить государство от варваров, полководцы и вообще большинство выдающихся граждан ратовали за границу по Данувию и Рейну, ибо и занять ее было бы легче, и, раз заняв, безопаснее охранять. (3) Цезарь же, считая такую границу чрезмерно протяженной и трудно удержимой в случае, если атаковать ее будут в одно время в разных местах, настаивал на том, чтобы ценой каких угодно трудов и опасностей укрепить границу между Свевским и Адрийским морем, ибо там Европа уже всего. (4) Это называл он "опоясать материк". (5) И поскольку спорили об этом очень ожесточенно, и все считали его план безрассудным, он прекратил обсуждение словами: "А коротко говоря, нужна нам граница от венетов до венетов; так и на словах, и на деле всего короче и прочнее". С тех пор и повелось это выражение.

Анний Флор, "Сокращения из Тита Ливия о всех войнах в течение 700 лет, две книги":

Книга II

... (30) Ведь никогда раньше не случалось так, чтобы единая война, единого человека волей, шла чуть ли не по всему кругу земному. Народы, едва и слыхавшие друг о друге, поднялись на врага с одним именем Цезаря. И хотя не позаботились даже о том, чтобы выступать по общему плану (что было и неисполнимо из-за дальности расстояний), послужило это только на пользу, ибо Парфянин, не зная, откуда и когда ждать нападения, - и не в диво, потому что и сами его враги не знали этого, - был словно скован и никуда не мог двинуться...

Плутарх, "Изречения царей и полководцев":
Перевод М.Л.Гаспарова. В: Плутарх. Застольные беседы. Л.1990.

90. Гай Цезарь.

...16. Слыша о том, что римляне, горюя о его кажущейся смерти, готовы уже сожалеть об упорстве, с каким они противились его желанию быть царем, Цезарь сказал: "Чернь остается чернью: мигом жалкой смерти я заслужил у них больше, чем годами доблестной жизни".

17. Когда ему указывали на неумеренность замыслов покорить всю Германию и предлагали основать оборону по Рейну и Данувию, как более осуществимую и безопасную, он ответил: "Да где ж это слыхано, чтобы плотину строили вдоль реки?" Ведь внутреннюю Европу он сравнивал с рекой, то и дело грозящей выйти из берегов и затопить государство, а свою границу - с плотиной, перегораживающей ее.

18. Тогда же, восхваляя преимущества границ по полноводным рекам, какой-то льстец сказал: "Сами боги (Рейн и Данувий) охранят, Цезарь, твое государство!" На это Цезарь: "Где уж нам надеяться на милость богов? Положимся лучше на дело слабых человеческих рук", - и добавил, намекая на происхождение Юлиев: "Кто же в наше время рассчитывает на помощь родных?"

19. Дойдя, со множеством опасностей, от Адриатического к Янтарному Морю и узнав, что против него ополчился чуть ли не весь Северный Океан, он сказал, как если бы речь шла о двойном броске в игре в кости: "Ну, теперь пошли у нас венеты к венетам". И впоследствии на вопрос о том, каких границ надлежит придерживаться римлянам, он всегда отвечал с притворной скромностью, используя сходство имен двух народов: "Ограничимся венетами", - как будто бы речь здесь не шла об удержании половины Европы.

20. Отвечая на речи эллинов, обвинявших его в том, что он хочет всех превратить в подобие тех азиатов, которых Агесилай спартиат называл превосходными рабами, но никуда не годными гражданами, он ответил: "А вы и граждане плохие, и рабы прескверные", и добавил, что хороший раб лучше плохого гражданина.

21. "Не завоевать мир предназначено Риму, - говаривал он, - а стать им".

22. Октавий как-то попрекал его тем, что он пренебрегает нуждами римлян и лучше относится к провинциалам, чем к соотечественникам. Цезарь воскликнул: "Что же, по-твоему было бы лучше, чтобы кучка злых глупцов и скопище черни проглотили Италию и весь мир?"

23. Тогда Октавий, не пугаясь его ярости: "Где же, в таком случае, твоя родина?" На что Цезарь, придя в еще больший гнев, ответил: "В тех, кто верен мне и кому верен я!" - и потом не раз повторял это.

24. Слушая в старости, как кто-то с вызовом восхвалял при нем обоих Катонов, он ответил только: "А по мне, невеликая это доблесть, ни себе, ни другим не давать жизни".

25. На вопрос, почему он, называя весь материк за римскими пределами варварским котлом, бурлящим без толка и смысла, так укрепляет оборону против варваров, он ответил: "Потому что и одна волна из этого котла может обварить все государство". Как полагают, он имел в виду нашествие кимвров, случившееся при самом его рождении.

26. А до какой степени он ни во что не ставил добрые нравы, видно из следующего разговора. Когда ему было немногим более шестидесяти, он заполночь пировал со своими единомышленниками, и, как часто бывает в таких случаях, разговоры велись между ними вольнее, чем им пристало бы. И вот один из его близких друзей допытывался, кто из тех женщин, с кем Цезарь был за свою жизнь в связи, пришелся ему больше всего по вкусу. На это Цезарь, кто чуть ли не единственный из всех оставался трезвым: "Слаще всего целовал меня Никомед".

Антоний Юлиан, "О предусмотрительности":

Но если говорить о предусмотрительности в составлении планов, то здесь по справедливости первым следует назвать имя Гая Цезаря. Ведь это он, благодаря остроте своего ума и обширности воинских познаний, подготовил величайшую из войн, известных памяти римлян, когда от в течение двадцати лет от Океана до Индии за Гангом не прекращались походы. И наиболее достойно удивления, что каждый шаг тут был обдуман и выверен, подкрепляясь предыдущими и подкрепляя последующие, так что тому, кто разберет последовательное совершение событий, во всем этом покажется не что иное, как мастерское устройство со множеством колес и противовесов, сооруженное искусным механиком. Каждому из варварских племен, каждому из иноземных царств находилось тут свое место. До того римлянам приходилось непрерывно воевать со всеми варварами, и лишь немногие из них сменяли дружбой вражду; теперь же бойи одарялись, чтобы наблюдать за свевами, даки надзирали за бойями, геты за даками, а скифы - за гетами, так что, коротко говоря, все надеялись на одного Цезаря и в одном Цезаря искали защиту друг от друга. В иное время царства превращались в провинции, в иное - провинции делались царствами; словом, для всякого поступка у него было свое время и свое место. Только на то, чтобы тайно ли, явно ли собрать сведения об отдаленных странах и переслаться с ними послами, ушло семь лет, так тщателен был он в подготовке задуманного; зато положение дел по всему кругу земному было ему известно так, что с серами он мог быть сером, а с гарамантами - гарамантом, зная все их радости и беды. Говорят, что такой предусмотрительности он научился от серов же, но этому я не верю; истинно только то, что, разузнав о них самих и об их искусстве в ведении дел, он часто и неумеренно восхищался ими, и повторял изречения, будто бы принадлежащие серам, но, как я полагаю, выдуманные им самим: "Руками варваров сокрушать варваров", и "Разбитый план лучше, чем разбитое войско". Вообще я думаю, что ссылался он на них больше для того, чтобы приучить римлян, до него непривычных к таким ухищрениям, к своему образу действий; ведь у нас верят всему, что идет с востока. Варваров он предпочитал видеть по внешности скорее своими друзьями, нежели подданными, и, не приневоливая их явно, вскоре опутывал так, что они не могли и двинуться без его ведома и воли; наставляя своих доверенных лиц в таком обращении, он всегда ставил им в образец тех же серов, - ведь в краю, который у нас называют Серикой, самих серов не более двух тысяч, однако они властвуют над многими сотнями тысяч населяющих этот край скифов благодаря своему хитроумию и умению обращаться с этими людьми, совершая все как бы по их желанию, а в действительности распоряжаясь ими во всех важных делах.

Достойны упоминания и следующие его слова: "Не сильным наша дружба и союз, а слабым; ведь сильные не нуждаются в нас, а слабые будут верны нам поневоле". Между тем многими слабыми неизменно побеждал он наисильнейших; так ведь и подняв против Парфянина скифов, бактров, индов, арабов и опять скифов, он вконец сокрушил его, а тех только сильнее привязал к себе. И предлоги для своих действий умел он находить самые необычайные. Кто другой мог бы придумать, как единым словом побудить к бою людей столь разнородных, как эллины, скифы, живущие при Понте, и скифы царя Азилиса, живущие при Инде? А он, примерно наказав гетов в отместку за город ольвиополитов, который они около этого времени разгромили, и завоевав тем приверженность как греков, так и скифов, давних врагов гетов, обратился к тем и другим, призывая вспомнить, что некогда они одни были народами, сумевшими отразить натиск персов, а ныне, враждуя друг с другом, они ослабели и терпят могущество Арсаков, новых персидских правителей. И меньше чем за год, словно оживив призраки пятисотлетней давности, он обрушил на парфян, точно каменную стену от Кавказа до Имая, все народы скифского корня, а эллины всех городов к востоку от Евфрата поклонялись ему как безумные, и, можно сказать, уничтожили парфян изнутри, да и потом были ему верной опорой на Востоке.

Гай Сотидиан, "Об удаче":

...Но если говорить о слепой удаче, выпадающей часто на долю и самому легкомысленному человеку, то первым по достоинству следует назвать имя Гая Цезаря. Ведь никогда еще не были планы составлены в такой степени наспех, а свершения в такой степени не превосходили бы меру воображения. Народы, едва знавшие друг о друге, обрушивались друг на друга без всякого порядка от Янтарного моря до Золотого Херсонеса, а он рассылал по всему горизонту новые и новые приказы, хотя сам не знал, что там творилось, из-за великой дальности расстояний. И не раз бывало так, что строжайший приказ Цезаря взять крепость приходил к правителю этой самой крепости, давно завоеванной его именем, и на восток и юг сыпались предписания по управлению провинциями, давно отторгнутыми врагами; ведь именно так было с областями аримаспов и племен, живущих за гарамантами. И поистине остается удивляться, как он мог совершить все это, возглавляя племена столь свирепые, буйные и непривычные ни к какой власти; впрочем, об их преданности он действительно неустанно заботился, и на вопрос, где его отечество, много раз отвечал: "В тех, кто верен мне и кому верен я". А что богиня послала ему 90 лет жизни при слабом здоровье и таком образе поведения на старости лет, который свел бы в могилу и крепкого молодого человека, об этом тоже достаточно известно...

"Похищение быка из Куальнге" (1)
(Пер. Т.Михайловой, М.1985):

Рождение Конхобара

...В то время один воин отправился в поход. Трижды по девять человек было с ним. Катбад, знаменитый друид, вот кто был этот воин... Отправился он в дикое, пустое место воевать против Последнего Кессаира (2), и было с ним трижды по девять человек. Сражались они вместе, не зная устали, и всегда были вместе...

Как произошла его вражда с последним из Кессаир? Нетрудно сказать. Первое, из-за того что он пришел как завоеватель... И второе: ведь Кессаир все погибли от потопа, кроме Финтана и Последнего Кессаира, и тот хотел вновь населить Эйреанн людьми своего племени. Из-за этого он проявлял влечение к дочерям и женам королей Эйреанн в оскорбительной мере, ведь многие из них имели от него детей. В этом вторая причина его вражды с Катбадом... И они примирились с Последним из Кессаир, ибо у него были права на эту землю...

Конхобар воспитывался у Катбада и всегда был рядом с ним, так что стали называть его некоторые: Конхобар, сын Катбада. А потом он получил власть в Уладе после своей матери и отца, ведь верховным королем был его настоящий отец Фахтна Фиатах. А от Катбада получил он мудрость и друидическое знание, которые помогли ему выиграть битву при Гайрейх и Илгайрейх против Айлиля и Медб во время Похищения быка из Куальнге, ради Последнего из Кессаир...

Луций Ампелий, "Памятная книга":

VIII. Чудеса света.

(12) Гиберния - это страна колдовских чар в большей степени, чем какая-либо другая, родственная ей по языку... В Гибернии одно время сам Гай Цезарь стоял на краю гибели из-за происков Медеи, колдуньи и царицы Конаксаты, шедшей родом от той Медеи, что погубила Эета. (13) Пожалуй, он бы и погиб, не помоги ему царь Уладии Гонгобарий, сын царя всей Гибернии Паксена Патакса, - ведь только гиберниец может одолеть гибернийца. Тогда и Кокцеолин, известный своими удивительными глазами, за оказанные Цезарю услуги был объявлен другом римского народа...

Из позднехурритских надписей. Большой наскальный эдикт Талмэжаррумы II.

Талмэжаррума, царь сильный, царь великий, царь небес и земли, царь страны Матэан, страны великой, далеко раскинувшейся, так он говорит: ты, Сын Бога Бури, который есть и который будет впредь, ты богов за Тэкайжра (3) возблагодарить не забудь! За Тэкайжра, царя великого, царя Ромаххе, ты госпоже Сужгэнина, господину Кумаре всякий день благодарное слово возносить не забудь. Три раза, шесть раз, девять раз ты богам хороший дар за Тэкайжра правой рукой принеси!

Талмэжаррума, царь страны Матэан, так говорит: страна Матэан великая страна была. Но затем злые враги страну Матэан вконец погубили. Страны Матэан как не бывало! Тысячу лет имени ее враги не повторяли. Только люди страны Матэан имя ее про себя повторяли. Ради той страны Матэан они себя "люди матэан", - так они называли. Кроме них, люди о стране Матэан в то время не вспоминали. Тэхран-царь, царь страны Тегарама, людьми матэан тогда не по справедливости правил. Затем Тэхран-царь с Локколэж-господином, с Памбэж-господином сразились. Локколэж-господин, Памбэж-господин Тэхрана-царя тогда одолели. Тем-то самым людям матэан дали они путь видеть. Люди матэан людей ромаххе тогда "друзья", - так они научились звать. Но люди ромаххе о людях матэан тогда еще хорошо не были осведомлены. Из-за этого цари сильные, страны сильные Парраттианне-страны, цари сильные, страны сильные Тегарамы-страны людей матэан снова сильно к земле пригнули. Затем Тэкайжр, царь великий, царь царей, царь страны Ромаххе, сын Тэсуба, против царя Параттианне стран, царя Тегарамы стран с оружием выступил. Войско манта, из которых люди матэан когда-то, в другое время, царей ставили, за ним пошло (4). И страна Матэан о нем сказала: "Теажаррэ! (5)" Тех царей и эти страны он тогда вконец разграбил. Тех стран Параттианне и Тегарамы за один год как не бывало! И страну Матэан-то он из мертвых оживил, и над всеми странами поставил. Имя страны Матэан враги тогда со страхом произнесли. Так того великого дела ты забывать не должен! Благодарное слово свое ты да хранишь свято!

Арабское сказание о Цезаре:

Некогда сыны Йохтана враждовали с сынами Измаила и из рода в род чинили друг другу всяческие несправедливости. И аль-Гайсар хотел примирить их, ибо, говорил он, в той части земного круга, что покорилась ему, нет места междоусобицам. А надо сказать, что земли этих племен были важны для его военных планов.

И он прибыл в Дом Кедара и вызвал к себе по сто человек от каждого племени, и они перечислили ему свои обиды. И увидев, что обе стороны совершили множество неправых дел, и с обеих сторон участвует весь народ, так что обычного суда тут не рассудить, он призвал их без хитростей отпустить друг другу все зло, обещая за это наградить оба племени. Но сыны Йохтана и сыны Измаила повторяли только про то зло, что было причинено им, и желали только мести друг другу. И ал-Гайсар разгневался, и призвал к себе по три старца от каждого племени, и совещался с ними по отдельности. И он спрашивал их, что преграждает людям путь, на котором они могли бы найти прощение, с тем чтобы дать его потом друг другу. (А надо сказать, что прощение было тем, блеском чего ал-Гайсар не уставал украшать свой мамлакат ни раньше, ни позже). И они сказали: это из-за страха, гордости и ненависти. - А как превзойти их? - спросил Гайсар. - О царь, это возможно сделать двумя путями, из которых один - это путь храбрости, великодушия и милосердия, а другой - путь отчаяния, унижения и еще большей ненависти. Ибо храбрый не боится освободить того, кто желал ему зла, великодушие великодушного побеждает его гордость, а сострадание к несчастьям врага заставляет забыть о ненависти к нему. Но вот иное: страх оставляют ради отчаяния, унижение и позор пожирают гордость, так что о ней не остается и памяти, а ненависть забывают для еще горшей ненависти. И Гайсар сказал: "Хорошо!", и велел держать этих шестерых при себе.

А на следующий день он призвал к себе всех остальных, и снова увещевал их, а затем спросил: "О правоверные (ибо тогда правой верой называлось не то, что теперь)! В последний раз вопрошаю вас, хотите ли вы итти дорогами храбрости, великодушия и сострадания?" Но они закричали: "Мы хотим войны и победы!"

И ал-Гайсар воскликнул: - О проклятые, я ведь испытывал вас! И приказал убить всех их скверным убийством, и их убили, и бросили тела их без погребения. А тех шестерых Гайсар отправил к своим племенам, чтобы они привели вдов и детей похоронить мертвых. И когда те пришли, Гайсар сказал им: "Вот, страх ваш передо мной сильнее, чем друг перед другом, и ваша новая ненависть превосходит старую, а гордость сломлена позором! Примете ли вы теперь мир из моих рук? Если нет, то смотрите, я сокращу ваши дни!" И они устрашились, и, хороня своих мертвых вместе и испытывая одно и то же бедствие, примирились друг с другом, и долгие годы помнили об этом уроке, который дал им Гайсар.

Из раннего варианта Шах-Намэ:

Ярясь и кипя, словно буйный пожар,
напал на пахлавов великий Гайсар.
Ноздря Аждахака, второй Франграсьян,
он полчища туров навел на Иран.
Пахлавы укрылись в безвестную тьму,
и Чин и Мачин покорились ему.
Он мог величаться сильнейшим царем,
но гордость безмерно усилилась в нем.
И он, покорив за пределом предел,
до края вселенной дойти захотел.
Три года он ехал навстречу заре,
но Бог заточил его в Кафской горе.
С тех пор, облаченный в недвижный гранит,
Закованный Богом, он в сумраке спит.
И если над Румом случилась беда,
Он плачет, и рвется, и стонет тогда.
Для Рума он вырвал бы сотни побед,
Но Каф не дает ему выйти на свет.
Тогда cотрясает он свой каземат,
И склоны мятутся, и скалы летят.
Когда же румийцам случится покой,
недвижны тогда небеса над горой.
И так узнавать вся округа могла,
какие творятся в ар-Руме дела.

Из ханьского трактата "Зерцало гор и морей":

...Известно, что когда Си-ван [Западный государь] Гэ Цзяэр искал золото в Дахя [Бактрия], он остановился на ночь в доме одной женщины. А хотя ему было уже больше девяти десятков лет, он выделялся здоровьем среди всех людей своего времени. Так случилось, что в ту ночь, когда Си-ван остановился в этом доме, у нищенки родился сын, а на небе появились знаменательные знаки. Си-ван пробудился среди ночи и закричал: "Мой срок исполнился!" Его воины подбежали к нему, и он сказал: "Моя сила ушла к новорожденному, и Си-ван сменен И-ваном [Восточным Государем]. Теперь покину вас". И приказав им не следовать за собой, он поднялся в горы, навсегда исчезнув от людей. А этот ребенок был Киоцзюкю [Кадфиз I Кушан].