Главная | Форум | Толкинистика | Вавилонская Башня | История | Политика | Критика | Поэзия | Проза |
История |
Могултай
Михаил Булгаков в 1919 году (1) |
1После недолговечных, берущих начало еще в 60-х годах, попыток представить Булгакова "самым (или даже не самым) яростным попутчиком" Советской власти стало ясно, что ни жизнь, ни творчество Булгакова не могут быть объяснены вне его связи с белым делом на Юге России, заложенной в 1918-1919 гг. и предопределившей его судьбу - навсегда, и основные темы его творчества - по крайней мере до начала 30-х годов. Между тем если начальную фазу этого периода - зиму 1918 / 1919 гг. - мы представляем себе достаточно хорошо, то о решающих событиях судьбы Булгакова, приведших его в деникинские Вооруженные Силы Юга России (ВСЮР), нам известно до обидного мало. Здесь мы хотим если и не ответить на возникающие в этой области вопросы, то хотя бы впервые поставить их.
2Что достоверного известно нам о семье Булгаковых в 1919 году? Вот по крупицам собранные факты (главная заслуга в деле их собирания принадлежит, безусловно, М.О.Чудаковой; на ее "Жизнеописание Михаила Булгакова", 2-е изд., М.1988 г., мы и будем ссылаться): - накануне своей эвакуации из Киева петлюровцы пытались угнать с собой мобилизованного ими Булгакова; тому, однако, удалось вырваться и сбежать. Этот эпизод, известный и по воспоминаниям Лаппа, был также многократно описан в прозе Булгакова ("Белая Гвардия", "Я убил", "В ночь на третье число", "Необыкновенные приключения доктора", где также дается дата "со 2 на 3". Булгаковская дата вызывает определенное удивление, поскольку петлюровцы бежали из Киева в ночь с 4 на 5 февраля, а красные вошли город днем 5 числа. По-видимому, память подвела Булгакова на два дня). - с 5 февраля по 31 августа 1919 года Киев занят Красной Армией. В ночь на 31 августа красные эвакуируют город. - 31 августа Киев взят войсками Добровольческой армии, после чего превратился в столицу Киевской области, управлявшейся генералом Драгомировым. - после этого, в сентябре-октябре 1919 г., два младших брата Булгакова - Иван и Николай - вступают добровольцами в белые войска Киевской области (входившие в состав ВСЮР как своего рода ответвление Добрармии) и остаются в их составе в Киеве до декабря (см. о них: Е.А.Земская. По материалам семейного архива. / Творчество Михаила Булгакова. Т.3. М.1995, с.34-41). - в том же сентябре-октябре Михаил Булгаков уже служит военврачом в рядах войск Северного Кавказа (командующий ген. Эрдели) - другой группировки ВСЮР. - в конце марта 1920 г., потерпев поражение от 11 армии РККА, войска Северного Кавказа отступили через Владикавказ в Грузию; Булгаков в это время лежал в тифу, бывшем общим бичом для красных и белых, и Татьяна Лаппа не решилась вывозить его с обозами отступающих войск (чего муж ей так никогда и не простил). К этому надо добавить, что 17 декабря войска генерала Драгомирова оставили Киев и отступили на Одессу, а оттуда - в Крым и Румынию; в их рядах ушли из Киева на юг Иван и Николай Булгаковы. Впоследствии, после крымской эпопеи, они эвакуировались на Балканы в составе Русской армии Врангеля.
3Итак, период с февраля по сентябрь 1919 г., т.е., эпоха большевистской оккупации Киева и его последующего освобождения Добровольцами, представляет собой белое пятно в биографии Булгакова. Это и неудивительно - в течение всей своей жизни Булгакову приходилось скрывать сам факт своей службы во ВСЮР, тем более обстоятельства, приведшие его туда. В настоящее же время этот пробел восполняется исключительно воспоминаниями Татьяны Лаппа, которыми она в уже 70-х - начале 80-х гг. поделилась с Мариэттой Чудаковой. Согласно этим воспоминаниям, Булгаков все время красного правления оставался в Киеве, а после прихода белых "совсем не хотел итти добровольцем", но был ими мобилизован и получил предписание во Владикавказ (т.е., в Северокавказскую группу ВСЮР). Поехал к месту назначения он один, причем Лаппа, по ее собственнным словам, плохо отдавала себе отчет в том, что муж "уходит на фронт", и накануне его отбытия (как и множество киевлян с приходом белых) проводила время довольно весело, вызывая соответствующие упреки друзей. Эта версия была воспринята М.О.Чудаковой как заслуживающая полного доверия, вошла в этом качестве в ее "Жизнеописание Михаила Булгакова" (см. с. 116 слл.) и, тем самым, в каноническую булгаковскую биографию. Между тем рассказ Лаппа вызывает множество недоуменных вопросов, не привлекших внимания исследовательницы разве только потому, что тематика Гражданской войны оказалась от нее довольно далека (достаточно сказать, что она подробно обсуждает воздействие смерти генерала Алексеева, основателя Добрармии, на умы киевлян в октябре 1919 г. (там же, с.115), в то время как Алексеев скончался в октябре 1918-го!). Вопросы эти таковы: 1. Укомплектование ВСЮР повсеместно строилось по той системе, что мобилизованные в данной местности пополняют войска, ее занявшие (последние же, точнее, их командиры, и осуществляли мобилизацию). Всякая иная система мобилизации при состоянии белого тыла была попросту невозможна. Даже военнопленных и перебежчиков тут же вливали в части, захватившие их, вместо того, чтобы перебросить их на другой фронт, что хотя бы предупредило использование таких новобранцев в качестве неприятельских шпионов (явление в те годы достаточно частое). Точно так же и младшие Булгаковы, вступившие во ВСЮР в Киеве, в войсках Киевской группы и оставались. Каким же образом военврач, мобилизованный в Киеве, мог (в отличие от своих братьев) получить направление во Владикавказ? Замечательно, что в свое время другой булгаковед, Д.Гиреев, почувствовав в этом месте биографии Булгакова существенный изъян, попытался поправить дело, объяснив перемещение Булгакова на Кавказ особыми причинами, выведенными им в духе "Красной короны": якобы Булгаков сам выхлопотал себе перевод во Владикавказ, чтобы вывезти оттуда своего брата Николая и встретиться со своим двоюродным братом Константином; оба они, по Гирееву, еще в декабре 1918 г. покинули Киев и летом 1919 г. уже служили в войсках Северного Кавказа (Д.Гиреев. Михаил Булгаков на берегах Терека. Орджоникидзе, 1980). Все это совершенная фантастика, сочиненная ad hoc: младшие Булгаковы, как мы уже видели, весь 1919 г. провели в Киеве, а Константин, кстати, осенью 1919 г. был инженером в Ростове и к армии никакого отношения не имел (см. Чудакова О.М., ук.соч., с.116). Существенно, однако, что Гиреев понимал необходимость как-то объяснять появление Булгакова во Владикавказе, самой по себе мобилизацией в Киеве не объяснимое. 2. Далее, регистрация призывников властями Драгомирова проходила в Киеве с 10 сентября по 8 октября; приказ о мобилизации зарегистрированных (в том числе той категории, к которой принадлежал Булгаков) был отдан Драгомировым только 27 октября (см. Чудакова М.О., ук.соч., с.115-116). Между тем Булгаков в это время уже воюет на Кавказе, судя по "Необыкновенным приключениям доктора", где совершенно точно и явно по личным воспоминаниям описан бой под Чечен-аулом, имевший место 28-29 октября (см. Гиреев Д., ук.соч., с.136-137). Добавим, что в неприкрыто и детально автобиографических "Необыкновенных приключениях доктора" этот эпизод дважды датирован сентябрем, притом, что все даты там даются по новому стилю. Очевидно, взятие Чечен-аула слилось у "доктора" с какими-то предшествующими боями, т.е., воевал он на Кавказе во всяком случае уже в сентябре. М.О.Чудакова устраняет возникающее противоречие простейшим образом - значит, говорит она, Булгаков был мобилизован "еще раньше". Но раньше мобилизации никого мобилизовать нельзя, и в армию можно попасть только добровольцем. Получается, что Булгаков поступил в Добрармию сам? Но как же тогда быть с категорическим обратным утверждением Татьяны Лаппа? 3. Далее, направление во Владикавказ никоим образом ни друзьями Лаппа, ни ей самой не могло восприниматься как отправка "на фронт". Владикавказ этого времени - глухой тыл ВСЮР, и такая формулировка (дважды повторенная в воспоминаниях Лаппа) могла бы применяться к нему не в большей степени, чем, к примеру, в 1943-1944 годах (когда в районе Владикавказа тоже стреляли чеченские повстанцы)! 4. Наконец, знаменитый "Василиса"-Лисович из «Белой гвардии», на деле домовладелец Василий Листовничий, был, как известно, взят красными в заложники и расстрелян, по обычаю Гражданской войны, при эвакуации ими Киева в ночь на 31 августа. Честно говоря, не хочется думать, что Булгаков вывел этого человека в известном всем по "Белой Гвардии" виде, зная о его ужасной судьбе. К счастью всех поклонников Булгакова, думать так не только "не хочется", но и "не можется", поскольку до нас дошла реплика дочери Листовничего, прямо указавшей, что если бы Булгаков знал о гибели ее отца, он не описал бы его столь сатирически (см. там же, с.112). Отсюда следует, что Булгакова, по крайней мере с 30-31 августа, в Киеве уже не было, причем дочери Листовничего это было прекрасно известно (в противном случае ее фраза полностью теряет смысл - живя в одном доме с Листовничими и оставаясь в Киеве в начале сентября, Булгаков знал бы об участи ее отца без всяких "если"). По всем этим причинам версия Татьяны Лаппа должна считаться домышленной (если не вымышленной целиком). Это не должно нас удивлять: все, что касалось "белой" службы Булгакова, его жены сознательно пытались утаить, если могли (например, Шиловская так и не признала авторства Булгакова в сугубо «деникинском-белогвардейском» ноябрьском фельетоне 1919 года "Грядущие перспективы", опубликованном М.А. в белой печати, см. там же, с.120); в чем-то ее - женщину, мягко говоря, почтенного возраста, - могла подвести и память (так, она вообще не помнила, что Листовничий был арестован, см. там же, с.656!)
4Что же все-таки произошло с Булгаковым в 1919 г.? Прежде чем отвечать на этот вопрос, ответим на другой: что происходило в 1919 г. с тем самым "доктором N" из "Необыкновенных приключений..." (автобиографический и точный в этом отношении характер которых, заметим, никем не ставится под сомнение)? 22 февраля 1919 года киевского доктора N мобилизовали; мобилизовать его могли в это время только красные. И действительно, 21 февраля большевики начали в Киеве мобилизацию врачей (Чудакова М.О., ук.соч., с.102). Затем, после ряда точек, упоминаются артиллерийская подготовка и сапоги, затем сказано: "Кончено. Меня увозят" - и после следующего ряда точек говорится о "(стрельбе) из пушек". Все это может значить только одно - доктор N в составе красных войск был отправлен на фронт и принял участие в боях; на фронт из Киева красные уходили либо против Петлюры, либо против Деникина. Следующее сообщение уже касается сентябрьских боев в Чечне с участием доктора N. Тем самым все становится ясным: доктор был, значит, отправлен именно против деникинцев, был ими пленен или перешел к ним сам, после чего оказался в составе кавказской группы ВСЮР. Как раз здесь это удивлять нас не должно: операции на Украине против красных вели войска Шкуро; еще до взятия Киева они перешли под Белгород (20-25 августа), на отражение красной группы Селивачева, а оттуда, в сентябре, часть их была действительно переброшена на Северный Кавказ в подкрепление сил Эрдели! Для доктора-киевлянина оказаться еще на Украине в рядах группы Шкуро и было бы, пожалуй, единственным "нормальным", не требующим особых пояснений способом попасть вместе с ними на Северный Кавказ. Если, руководствуясь несомненной автобиографичностью "Необыкновенных приключений...", влить историю "доктора N" в биографию Булгакова, все в ней встанет на свои места. На фронт (на настоящий фронт, против белых) его послали в этом случае около мая 1919 г. мобилизовавшие его тремя месяцами раньше красные; это и был тот "фронт", к перспективе которого так легкомысленно отнеслась Татьяна Лаппа. В ходе развернувшихся на Украине боев с силами Шкуро Булгаков попадает в плен или переходит к белым (признаться, ну нас нет ни малейшего сомнения во втором варианте), вливается в одно из подразделений Шкуро и вместе с ним перебрасывается в сентябре на Кавказ. Разумеется, октябрьская мобилизация в Киеве никак его (в отличие от братьев) не затронула, равно как и судьба Листовничего, казненного 31 августа, в то время, когда Булгаков был уже далеко от Киева, осталась ему неизвестна. Естественно, что такую биографию мужа Татьяна Лаппа огласить не могла бы до самой своей смерти в 1982 г. Подчеркнем, что все это - лишь гипотеза, нуждающаяся в проверке. "Доктор N" может оказаться не столько двойником, сколько производным от реального Михаила Булгакова (хотя, к примеру, петлюровский эпизод изложен в "Необыкновенных приключениях..." именно так, как он имел место, а не как хотел бы его видеть Булгаков; "переписанным" этот же эпизод мы находим в рассказе "Я убил"). Однако Булгаков "версии Татьяны Лаппа", по нашему мнению, в любом случае должен быть признан фантомом.
ПриложениеЭта работа была подготовлена в начале 90-х и опубликована (с небольшими купюрами) в 1996 г. Я не имел случая ознакомиться с работой Б. Соколова на ту же тему и, как видно из текста статьи (ср. статьи в соколовской энциклопедии («Борис Соколов. Булгаковская энциклопедия. М., 2000): "Киев-город" и "Необыкновенные приключения доктора") остался вполне независим от его аргументации; тем более приятно мне заметить, что мой главный вывод с опозданием и без моего ведома совпал со сделанным им открытием относительно службы Булгакова в красной и белой армиях. Что касается расхождений в конкретных наших реконструкциях (по мнению Соколова, Булгаков из красной армии переместился в белую в Киеве же, в середине октября 1919 года, во время имевших места тогда боев в Киеве и под ним (2) ) , то позволю себе привести аргументы в пользу своей: 1) По сути дела (это признает и Б.Соколов), мы располагаем двумя "булгаковидными" персонажами с двумя разными биографиями. Первый - доктор N - прошел именно тот путь, который я реконструировал для него; второй - "автобиографический Булгаков" очерка "Киев-город" и письма к приятелю Булгакова, Попову - с февраля по август 1919 г. несомненно был в Киеве (и был свидетелем прихода туда деникинцев 31 августа), а потом очутился на Кавказе (заметим, что об отношении этого "Булгакова" к белой армии по понятным причинам не говорится ничего). Биографию Булгакова в 1919 г. можно реконструировать либо по тому, либо по другому образу. Б.Соколов без колебаний отводит первый как "маскирующий" и отвлекающий власти от реального Булгакова, а второй рассматривает как истинный. Нам кажется, что такой выбор значительно менее вероятен, чем противоположный: ясно, что описывая собственную биографию (будь то в очерке или письме политически не заслуживающему большого доверия приятелю, см. статью "Попов"; да и при самых доверительных отношениях такую информацию таили про себя), Булгаков был больше заинтересован в коррекции, чем изображая некоего "доктора N". В самом деле, служба у белых доктору N. приписана прямо, а Булгаков автобиографий и автобиографических очерков в ней не признается никогда, так что подсоединяя без проверки его "белую" службу к его "автобиографической" биографии, Б.Соколов, пожалуй, ошибается, и реальный Булгаков ближе к доктору N, чем к собственному автопортрету, сделанному "под пятой". 2) Аргументы "от Лисовича" и от "призыва в армию на месте", изложенные выше, склоняют считать, что Булгакова не было в Киеве непрерывно после конца августа 1919 г. (в рамках версии Соколова он узнал бы о судьбе домовладельца тогда же, в 1919), и что он едва ли оказался бы на Кавказе, попав в белую армию в Киеве (как у Соколова). К тому же попадание Булгакова в составе сил ВСЮР под Чечен-аул к 28 октября при попадании его в сами эти силы не ранее 14 октября - совершенно невероятно по времени.
***Вот заодно и сам текст "белогвардейского" фельтона Булгакова в белой северокавказской печати. Замечу, что Булгаков до смерти считал именно этот фельетон началом своего писательского пути и хранил его как первый документ в своем личном архиве (без указания авторства, конечно). Грядущие перспективы (3)Теперь, когда наша несчастная родина находится на самом дне ямы позора и бедствия, в которую ее загнала "великая социальная революция", у многих из нас все чаще и чаще начинает являться одна и та же мысль. Эта мысль настойчивая. Она - темная, мрачная, встает в сознании и властно требует ответа. Она проста: а что же будет с нами дальше? Появление ее естественно. Мы проанализировали свое недавнее прошлое. О, мы очень хорошо изучили почти каждый момент за последние два года. Многие же не только изучили, но и прокляли. Настоящее перед нашими глазами. Оно таково, что глаза эти хочется закрыть. Не видеть! Остается будущее. Загадочное, неизвестное будущее. В самом деле: что же будет с нами?.. Недавно мне пришлось просмотреть несколько экземпляров английского иллюстрированного журнала. Я долго, как зачарованный, глядел на чудно исполненные снимки. И долго, долго думал потом... Да, картина ясна! Колоссальные машины на колоссальных заводах лихо радочно день за днем, пожирая каменный уголь, гремят, стучат, льют струи расплавленного металла, куют, чинят, строят... Они куют могущество мира, сменив те машины, которые еще недавно, сея смерть и разрушая, ковали могущество победы. На Западе кончилась великая война великих народов. Теперь они зализывают свои раны. Конечно, они поправятся, очень скоро поправятся! И всем, у кого, наконец, прояснился ум, всем, кто не верит жалкому бреду, что наша злостная болезнь перекинется на Запад и поразит его, станет ясен тот мощный подъем титанической работы мира, который вознесет западные страны на невиданную еще высоту мирного могущества. А мы? Мы опоздаем... Мы так сильно опоздаем, что никто из современных пророков, пожалуй, не скажет, когда же, наконец, мы догоним их и догоним ли вообще? Ибо мы наказаны. Нам немыслимо сейчас созидать. Перед нами тяжкая задача - завоевать, отнять свою собственную землю. Расплата началась. Герои-добровольцы рвут из рук Троцкого пядь за пядью русскую землю. И все, все - и они, бестрепетно совершающие свой долг, и те, кто жмется сейчас по тыловым городам юга, в горьком заблуждении полагающие, что дело спасения страны обойдется без них, все ждут страстно освобождения страны. И ее освободят. Ибо нет страны, которая не имела бы героев, и преступно думать, что родина умерла. Но придется много драться, много пролить крови, потому что пока за зловещей фигурой Троцкого еще топчутся с оружием в руках одураченные им безумцы, жизни не будет, а будет смертная борьба. Нужно драться. И вот пока там, на Западе, будут стучать машины созидания, у нас от края и до края страны будут стучать пулеметы. Безумство двух последних лет толкнуло нас на страшный путь, и нам нет остановки, нет передышки. Мы начали пить чашу наказания и выпьем ее до конца. Там, на Западе, будут сверкать бесчисленные электрические огни, летчики будут сверлить покоренный воздух, там будут строить, исследовать, печатать, учиться... А мы... Мы будем драться. Ибо нет никакой силы, которая могла бы изменить это. Мы будем завоевывать собственные столицы. И мы завоюем их. Англичане, помня, как мы покрывали поля кровавой росой, били Германию, оттаскивая ее от Парижа, дадут нам в долг еще шинелей и ботинок, чтобы мы могли скорее добраться до Москвы. И мы доберемся. Негодяи и безумцы будут изгнаны, рассеяны, уничтожены. И война кончится. Тогда страна окровавленная, разрушенная начнет вставать... Медленно, тяжело вставать. Те, кто жалуется на "усталость", увы, разочаруются. Ибо им придется "устать" еще больше... Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном, и в буквальном смысле слова. Платить за безумство мартовских дней, за безумство дней октябрьских, за самостийных изменников, за развращение рабочих, за Брест, за безумное пользование станком для печатания денег... за все! И мы выплатим. И только тогда, когда будет уже очень поздно, мы вновь начнем кой-что созидать, чтобы стать полноправными, чтобы нас впустили опять в версальские залы. Кто увидит эти светлые дни? Мы? О нет! Наши дети, быть может, а быть может, и внуки, ибо размах истории широк и десятилетия она так же легко "читает", как и отдельные годы. И мы, представители неудачливого поколения, умирая еще в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать нашим детям: - Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию! Газета "Грозный", 13 (26) ноября 1919 г.
***
"В кафэ" (очерк)Кафэ в тыловом городе. Покрытый грязью пол. Туман от табачного дыма. Липкие грязные столики. Несколько военных, несколько дам и очень много штатских. На эстраде пианино, виолончель и скрипка играют что-то разухабистое. Пробираюсь между столиками и усаживаюсь. К столику подходит барышня в белом передничке и вопросительно смотрит на меня. — Будьте любезны, дайте стакан чаю и два пирожных. Барышня исчезает, потом возвращается и с таким видом, как будто делает мне одолжение, ставит предо мной стакан с желтой жидкостью и тарелочку с двумя сухими пирожными. Смотрю на стакан. Жидкость по виду отдаленно напоминает чай. Желтая, мутная. Пробую ложечкой. Тепленькая, немного сладкая, немного противная. Закуриваю папиросу и оглядываю публику. За соседний столик с шумом усаживается компания: двое штатских господ и одна дама. Дама хорошо одета, шуршит шелком. Штатские производят самое благоприятное впечатление: рослые, румяные, упитанные. В разгаре призывного возраста. Одеты прелестно. На столике перед ними появляется тарелка с пирожными и три стакана кофе "по-варшавски". Начинают разговаривать. До меня обрывками долетают слова штатского в лакированных ботинках, который сидит поближе ко мне. Голос озабоченный. Слышно: — Ростов... можете себе представить... немцы... китайцы... паника... они в касках... сто тысяч конницы... И опять: — Ростов... паника... Ростов... конница... — Это ужасно, — томно говорит дама. Но видно, что ее мало тревожит и стотысячная конница, и каски. Она, щурясь, курит папироску и блестящими глазами оглядывает кафэ. А лакированные ботинки продолжают шептать. Фантазия моя начинает играть. Что было бы, если я внезапно чудом, как в сказке, получил бы вдруг власть над всеми этими штатскими господами? Ей-Богу, это было бы прекрасно! Тут же в кафэ я встал бы и, подойдя к господину лакированных ботинок, сказал: — Пойдемте со мной! — Куда? — изумленно спросил бы господин. — Я слышал, что вы беспокоитесь за Ростов, я слышал, что вас беспокоит нашествие большевиков. — Это делает вам честь. — Идемте со мной, — я дам вам возможность записаться немедленно в часть. Там вам моментально дадут винтовку и полную возможность проехать на казенный счет на фронт, где вы можете принять участие в отражении ненавистных всем большевиков. Воображаю, что после этих слов сделалось бы с господином в лакированных ботинках. Он в один миг утратил бы свой чудный румянец, и кусок пирожного застрял бы у него в горле. Оправившись немного, он начал бы бормотать. Из этого несвязного, но жаркого лепета выяснилось бы прежде всего, что наружность бывает обманчива. Оказывается, этот цветущий, румяный человек болен... Отчаянно, непоправимо, неизлечимо вдребезги болен! У него порок сердца, грыжа и самая ужасная неврастения. Только чуду можно приписать то обстоятельство, что он сидит в кофейной, поглощая пирожные, а не лежит на кладбище, в свою очередь поглощаемый червями. И наконец, у него есть врачебное свидетельство! — Это ничего, — вздохнувши, сказал бы я, — у меня у самого есть свидетельство, и даже не одно, а целых три. И тем не менее, как видите, мне приходится носить английскую шинель (которая, к слову сказать, совершенно не греет) и каждую минуту быть готовым к тому, чтоб оказаться в эшелоне, или еще к какой-нибудь неожиданности военного характера. Плюньте на свидетельства! Не до них теперь! Вы сами только что так безотрадно рисовали положение дел... Тут господин с жаром залепетал бы дальше и стал бы доказывать, что он, собственно, уже взят на учет и работает на оборону там-то и там-то. — Стоит ли говорить об учете, — ответил бы я, — попасть на него трудно, а сняться с него и попасть на службу на фронт — один момент! Что же касается работы на оборону, то вы... как бы выразиться... Заблуждаетесь! По всем внешним признакам, по всему вашему поведению видно, что вы работаете только над набивкой собственных карманов царскими и донскими бумажками. Это во-первых, а во-вторых, вы работаете над разрушением тыла, шляясь по кофейным и кинематографам и сея своими рассказами смуту и страх, которыми вы заражаете всех окружающих. Согласитесь сами, что из такой работы на оборону ничего, кроме пакости, получиться не может! Нет! Вы, безусловно, не годитесь для этой работы. И единственно, что вам остается сделать, это отправиться на фронт! Тут господин стал бы хвататься за соломинку и заявил, что он пользовался льготой (единственный сын у покойной матери, или что-то в этом роде) и наконец, что он и винтовки-то в руках держать не умеет. — Ради Бога, — сказал бы я, — не говорите вы ни о каких льготах. Повторяю вам, не до них теперь! Что касается винтовки, то это чистые пустяки! Уверяю вас, что ничего нет легче на свете, чем выучиться стрелять из винтовки. Говорю вам это на основании собственного опыта. Что же касается военной службы, то что ж поделаешь! Я тоже не служил, а вот приходится... Уверяю вас, что меня нисколько не привлекает война и сопряженные с нею беспокойства и бедствия. Но что поделаешь! Мне самому не очень хорошо, но приходится привыкать! Я не менее, а может быть, даже больше вас люблю спокойную мирную жизнь, кинематографы, мягкие диваны и кофе по-варшавски! Но, увы, я не могу ничем этим пользоваться всласть! И вам и мне ничего не остается, как принять участие так или иначе в войне, иначе нахлынет на нас красная туча, и вы сами понимаете, что будет... Так говорил бы я, но, увы, господина в лакированных ботинках я не убедил бы. Он начал бы бормотать или наконец понял бы, что он не хочет... не может... не желает идти воевать... — Ну-с, тогда ничего не поделаешь, — вздохнув, сказал бы я, — раз я не могу вас убедить, вам просто придется покориться обстоятельствам! И, обратившись к окружающим меня быстрым исполнителям моих распоряжений (в моей мечте я, конечно, представил и их как необходимый элемент), я сказал бы, указывая на совершенно убитого господина: — Проводите господина к воинскому начальнику! Покончив с господином в лакированных ботинках, я обратился бы к следующему... Но, ах, оказалось бы, что я так увлекся разговором, что чуткие штатские, услышав только начало его, бесшумно, один за другим, покинули кафэ. Все до одного, все решительно! .................................................................. Трио на эстраде после антракта начало "Танго". Я вышел из задумчивости. Фантазия кончилась. Дверь в кафэ все хлопала и хлопала. Народу прибывало. Господин в лакированных ботинках постучал ложечкой и потребовал еще пирожных... Я заплатил двадцать семь рублей и, пробравшись между занятыми столиками, вышел на улицу. 1919 г.
Впервые опубликовано в "Кавказской газете" (Владикавказ) 5 / 18 января 1920 года
за подписью "М.Булгаков". |
1. Все даты даются по новому стилю. 2. Вот сводная реконструкция Б.Соколова: - начало февраля - мобилизация Булгакова как военного врача в армию Украинской Народной Республики. - в ночь на 3 февраля - при отступлении украинских войск из Киева Булгаков успешно дезертирует. - лето - начало осени - Булгаков пишет "Наброски земского врача" (раннюю редакцию цикла "Записки юного врача") и рассказы "Недуг" и "Первый цвет". - конец августа - Булгаков предположительно мобилизован в Красную Армию в качестве военного врача и вместе с ней покидает Киев. 14-16 октября - вместе с частями Красной Армии возвращается в Киев, в ходе боев на улицах города переходит на сторону Вооруженных сил Юга России (или попадает к ним в плен); становится военным врачом (начальником санитарного околотка) 3-го Терского казачьего полка. - конец октября или начало ноября - прибытие Булгакова на Северный Кавказ. - ноябрь - в составе 3-то Терского казачьего полка Булгаков в качестве военного врача участвует в походе на Чечен-аул и Шали-аул против восставших чеченцев. - 26 ноября - первая публикация Булгакова - фельетон "Грядущие перспективы" в газете "Грозный". - конец ноября или начало декабря - приезд Булгакова во Владикавказ, работа в военном госпитале. 3. Позволю себе категорически отвести мнение Соколова (см. ст. "Грядущие перспективы" в его Булгаковской энцикопедии) о том, что выражение надежд на белую победу было в нем "уступкой цензуре", т.к. фельетон опубликован 26 ноября 1919 г. (все даты - н.с.), а "к 9 ноября" 1919 была, якобы, уже очевидна белая катастрофа. Белая катастрофа стала относительно очевидна только после падения Харькова 11.12.1919, да и то не всем (и много после имелись объективные основания надеяться на победу - вплоть до исхода февраля 1920 г.). Имевшее место до начала Харьковской операции (23-24.11) поражение белых под Орлом и Курском, завершившееся взятием красными Курска 18.11.1919, после чего военные действия прекратились до 23.11. (25.11. фронт проходил к северу от Псела, оставляя у белых Сумы - Обоянь), никем как большая катастрофа не воспринималась, кроме гражданских и военных Корзухиных, с одной стороны, и особо знающих, умных, осведомленных, да еще и одаренных сильной интуицией генералов, с другой. Булгаков ни к тем, ни к другим не принадлежал. Вообще, какая там полная катастрофа, если после нее было еще одно большое контрнаступление ВСЮР (в январе-феврале 1920 г.)... "катастрофа", остановленная к 25 ноября к северу от Харькова!
А вот сами помянутые статьи Б.Соколова:
А вот и ссылка на автобиографические "Необыкновенные приключения доктора". |
Обсуждение этой статьи на форуме |
Главная | Форум | Толкинистика | Вавилонская Башня | История | Политика | Критика | Поэзия | Проза |
(c) Удел Могултая, 2006. При перепечатке ссылка обязательна. |