Удел Могултая - Печатать


    
      
        Удел Могултая
        (/cgi-bin/wirade/YaBB.pl)
      

        Бель-летр >> Спойлеры и Дисклэймеры >> "Фантастика-2006", финал
        
(Message started by: Mogultaj на 12/25/06 в 18:12:25)

Заголовок: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Mogultaj на 12/25/06 в 18:12:25

В 2006 вышла очередная антология отечественной фантастики. Начинается и кончается она критико-эссеистическими текстами: в начале и конце есть по эссе Андрея Шмалько (Валентинова), в конце есть еще по одному эссе Евгения Лукина и Олди.

И эссе эти таковы, что представляется мне полезным их здесь привести. Часть из них есть в сети еще с того времени, как авторы представили их миру в виде докладов (до публикации в "Фантастике-2006") - я их по этому сетевому тексту и приведу.

Начну с заключительного эссе Андрея Валентинова:

Андрей Шмалько

ФАНСТРИМ, или ЗАВТРАК В ФОНТЕНБЛО

А не пора ли нам, друзья, позавтракать в Фонтенбло? Особо роскошествовать не станем: салат "Герцог Арагонский", котлеты "Орли", кусочек торта "Онтроме", совсем маленький. Насчет вина я не спец, но не беда, мэтр подскажет. Чего-нибудь легенькое вроде шабли или кло-де-вужо. Посидим на веранде, покурим, дворцом полюбуемся -- тем, где Бонапартий от престола отрекся. Никто не против?

Отчего я с гастрономии начал, не с фантастики? Три причины, друзья, имеется, целых три. Внимание слушателей, равно как читателей, следует привлечь, причем с первых же слов. Всем уже интересно, надеюсь? Это во-первых. Есть и во вторых. Тупое фэнье на своих форумах уверено, что мы, фантасты, пишем исключительно ради денег, выражаясь их суржиком: "Кушать хоцца!" Оправдаем доверие? Представляете, мы котлеты "Орли" вкушаем -- а фэнье "рваные грелки" жует. Лепота!

Есть и в третьих. Дело в том, что некий литературный завтрак в Фонтенбло уже состоялся -- и не без серьезных последствий. Нет, я не про несварение желудка, дела тут покруче будут. Некая литературная делегация, представляющая по их собственным словам "российский мэйнстрим", прибыла в упомянутое Фонтенбло и было покормлена "на шару" (если французистее -- "на шаромыгу") галльскими коллегами. Выпили винца, котлетой зажевали. Тре бьен и мерси боку? Если бы! Представители иных писательских союзов, на завтрак не приглашенные, завопили на весь эфир: "Самозванцы! Не вы мейнстрим -- это мы, мы мейнстрим! Нам котлету, нам!" И начался великий литературный гвалт, до сих пор Эхо бедное утихнуть не может.

Резонный вопрос: нам-то какое дело до этих шаромыг в драных подштанниках? Мы, фантасты, в подобной "шаре" не нуждаемся, грантов не выпрашиваем и завтракаем, как правило, за свой счет. Надо будет -- самих французов накормим и напоим до поросячьего визга, впервой что ли? Все так, но есть в этой забавной истории некое смысловое ядро. Уловили, конечно? Да-да, именно: "мейнстрим". Тот самый.

1.
Последние десять лет, с того самого счастливого года, когда русскоязычная фантастика начала возрождаться, нас пугают мейнстримом. Мол, чего там вы не пишете, чего не издаете, все равно мейнстримом вам не стать. Хуже того! Выясняется, что страшный мейнстрим нас, фантастов, знать не желает и в упор не видит, и что мы, бедные, много теряем от этого. Тем более гордиться, что мы -- фантасты -- по сути, грех, потому как нечем. Робкие попытки возразить на тему "Мы тоже…" парируются железным: "Вы, так вас растак, фантасты, отгораживаетесь от Большой Литературы, что ведет к отупению, измельчанию и генетическим уродствам". Подразумевается, что есть некий великий Мейнстрим (он же упомянутая Большая Литература, он же "боллитра") -- и литература второго сорта, "жанровая": для подростков, недоумков и особо озабоченных. Жуткий призрак мейнстрима год за годом висит над безвинной Фантастикой, пугает, холодом могильным дышит. Не будет вам, фантасты, литературного признания, и литературного бессмертия не будет -- и ничего не будет, потому как мы, Великий Мейнстрим, все, а вы -- никто и зовут вас никак. Фантастика -- пфе! Фи!

Не знаю, как кому, а мне в ответ на такие откровения так и хочется совершить нечто весьма и весьма решительное, а потому предлагаю… Что именно? Разобраться как следует, конечно!

Мой любимый питерский писатель Ст. (я не Иосифа Виссарионовича имею в виду) предложил как-то по иному, правда, поводу, объявить войну -- литературную. За что был, по слухам, энергично воспитан в темном коридоре, но мыслей своих не оставил. Так не пора ли и нам? Вот он, мейнстрим-супостат, всей нашей Фантастики враг смертный! Препояшем чресла, зарядим бластеры, посадим на коней арбалетчиков, наведем стрелы Перумова с разделяющими головачевками. И ка-а-ак!…

Стоп! Прежде чем "и ка-а-к…" давайте все-таки поглядим на нашего супостата. Для начала, где он? В Фонтенбло завтракает -- или слезницы по начальству пишет, без завтрака оставшись? Какие именно шаромыжники, любители за чужой счет брюхо набить, сей страшный мейнстрим представляют? Только в России писательских Союзов с полдюжины, да еще в Украине есть, и в Белоруссии, и по иным вольно плывущим странам-айсбергам хватает. Кто вы, мистер Мейнстрим? Гюльчатай, открой личико!

2.
Кого бы спросить? На первый взгляд, все понятно. Что такое мейнстрим "вообще", давно уже определено. Вот, скажем, одна из дефиниций:

Мейнстрим -- от английского словосочетания "главное, основное течение", означает, соответственно, основное течение культуры, рассчитанное на так называемую "массовую аудиторию". Противопоставляется альтернативным течениям: андерграунду, авангарду и прочим. Категория не оценочная, а, так сказать, аудиторная. У мейнстрима аудитория большая и смешанная, у прочих течений -- маленькая и избирательная, "на любителя".

Некий критик уточнил: тигр -- это мейнстрим, гиена -- альтернатива. Тигр нравится многим, гиена -- лишь некоторым. А все тот же писатель Ст. как-то изрек: "Большая Литература -- та, что издается большими тиражами". Кто бы спорил.

Итак, во всем мире мейнстрим -- это то, что читают. Стивен Кинг -- мейнстрим, и Сидни Шелдон -- мейнстрим, и Крайтон -- мейнстрим, и даже недовинченый Дэн Браун. Вот они, тигры! Значит, аналогии следуя, наши тигры -- это Акунин, это Донцова, это Перумов, Семенова, Головачев, Белянин…

Стоп, стоп, тормозить пора. Отчего? Оттого, что "у нас", это не "у них", мы все родом из Страны Чудес, как бы она не теперь не называлась. Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью. Акунин и Перумов -- мейнстрим? Не дождетесь!
Откроем, к примеру… Да хоть "Литературную газету"*, отчего бы и нет? Читаем:

"Может быть, мейнстрим -- это тип письма, наиболее распространенный в данной национальной литературе в данную эпоху, наиболее востребованный читателем?"

Как вы уже догадались -- зась! Это "у них", у нас же солнце восходит даже не на западе -- на северо-северо юге.

"При такой постановке вопроса мейнстримом оказываются массовые жанры, что не выдерживает проверки ретроспекцией".

Ферштейн зи? Вот ужо придет мадам Ретроспекция, вот ужо рассудит. Массовый жанр?! Дави гадов, катком в асфальт впечатывай! Это, значит, изваяет какой-нибудь шелкоперишка книжку о том, как голодный студент старушку-процентщицу топором укокошил -- и подобную развлекуху мейнстримом считать? Не дождетесь!

Ладно, не дождемся -- до мадам Ретроспекции лет сто пройти должно. Значит, "наш" мейнстрим -- это то, что выдержит проверку Временем? Мудро, что ни говори. Итак, вопрос откладывается до 2105 года? Все в Фонтенбло -- дружно завтракать? Если бы! В нашей Стране Чудес мейнстрим -- не то, что читают, не то, что и через сто лет читать станут, а то… Не догадались? То, чему НАЧАЛЬСТВО таковым быть велит!

"Существуют привилегированные литературные институции, которые определяют основы национальной литературы; мейнстрим -- это тип письма, преимущественно отбираемый такими институциями. Для советской эпохи мейнстрим определялся "толстыми журналами". Ряд принципиально важных литературных явлений эпохи (в частности, проза братьев Стругацких) через "толстые журналы" не проходили и как часть мейнстрима не ощущались: мейнстрим -- это не самые яркие явления, а типичные. Но -- не всякие типичные: в советские годы была и типичная советская фантастика, и типичный советский детектив, но "толстые журналы" не наделяли эту типичность легитимностью."

Итак, во всем мире мейнстрим определяют миллионы читателей, у нас же "литературные институции", то есть фактически несколько человек. Теперь ясно? Но ведь это в советскую эпоху. А сейчас?

"И сегодня "толстые журналы" претендуют на сохранение той же роли."

И это не выдумка ностальгирующего по всесильному "начальству" критика из "Литературки". Не так давно некий редактор очень толстого журнала так и сказал: "Мы -- журнал мейнстрима". Поверил бы, только в том же интервью выяснилось, что тираж оного журнала -- 600 экземпляров. Нет, не тысяч -- просто шестьсот. И хоть у нас Страна Чудес, все равно -- не верю. Так и хочется сказать оному начальничку: "Мужик! У тебя не журнал мейнстрима, у тебя -- стенгазета. Свободен!"

Кажется, это понимаю не один я. Все тот же ностальгирующий по начальственным "ЦУ" критик вздыхает:

"Очевидно и то, что слом эпох произошел, а, следовательно, институции, канонизирующие тип письма в качестве мейнстрима, должны быть переназначены заново. Ежели отказать "толстым журналам" в таком назначении, какие институции займут их место?...Предполагается, что право определять мейнстрим перехватили у журналов издательства."

Дальше -- неинтересно. Заслуженный лакей долго и нудно размышляет, каким "институциям" (ну и словечко!) отдаться, какого барина слушать. Оставим его за этим приятным занятием да и подумаем, что из всего этого следует?

То, что с холуями и холопами от литературы нам не по пути? Конечно, да.

То, что без "институций" обойдемся, как весь мир обходится? Естественно.

Но не это главное. Главное же, на мой взгляд, то, что даже в недрах "боллитры" никакого общепризнанного мейнстрима нет -- и пока не намечается. Из той же лакейской слышится вздох:

"У меня нет готового ответа на вопрос, где пролегает сегодня мейнстрим русской прозы. Вероятно, мы находимся сейчас как раз в точке перелома, и еще несколько лет уйдет на борьбу различных литературных институций за право определять мейнстрим."

Здорово, правда? А пока институции дерутся за право "определять", смышленые авторы от Вячеслава Курицына до Андрея Василевского спешат объявить мейнстримом себя, любимого -- и своих друзей за компанию. Авось проктит, авось поверят -- и в Фонтенбло свозят. "Кушать хоцца!"

Что же выходит? А выходит, если критику поверить, что никакого страшного мейнстрима, супостата нашей Фантастики, Эдема, куда нас не пускают и не пустят, не существует и в помине. Нет, его! Ну, вообще, нет. По крайней мере, с точки зрения тех, кто в сей мейнстрим-Мальстрим очень стремится.

Мейнстрима, выходит, нет? А что есть? Кроме критиков-лакеев и кучки амбициозных и предельно голодных авторов-шаромыжников"?

3.
Позвольте напомнить очевидное. В 1991 году распалась не только страна, но и монолит советской литературы. Не только по пресловутым "национальным квартирам", но и вообще распался: по Союзам, союзикам, группам и группкам. Поделили имущество, журналы, газеты, плюхами обменялись, по судам побегали. В результате же каждый "новодел" взял себе суверенитета в полную волю, что привело к возникновению нескольких конкурирующих и крайне слабо связанным между собой самостоятельных квази-литератур. Наиболее повезло конъюнктурщикам-"демократам", под шумок "прихватизировавшим" несколько наиболее популярных в прежние годы изданий. Именно к ним примкнула сервильная критика, имеющая выходы на ТВ и "большую прессу". Большинство этих "демократов" известны лишь словесным эпатажем и прочей сорокинщиной. Зато удержанные ими, словно Зееловские высоты, позиции позволяли все последние годы уверять своих и чужих, что именно они и есть Великая Русская литература -- и ездить на завтрак в Фонтенбло. Полдюжины писательских союзов, к кормушке не допущенных, регулярно поднимали и поднимают по этому поводу вой, но без особого успеха. Заодно и те, и другие чернят от души всех возможных конкурентов -- и своих же, и детективистов, и нас, фантастов. Нас -- с особой яростью, мы тиражами в 600 экземпляров не издаемся и милостыни не просим.

Вот и вся "боллитра" в естественном своем виде.
Так чего нам таких бояться? А главное, зачем нам в этот серпентарий стремиться? Своих склок не хватает, что ли?

Это "боллитра". А наша Фантастика?

Уже приходилось констатировать, что конгломерат, именуемый современной Фантастикой, сложился в середине 1990-х не как возрождение "старой доброй" НФ, пусть и на новом витке, а как сумма совершенно различных школ, групп и авторов, буквально выпихнутых из "боллитры" за непохожесть и яркость. Выпихнутых -- куда? Прежде всего, в "фантастические" серии нескольких издательств, решившихся печатать отечественную фантастику. В результате возникла не Новая НФ, а еще одна квази-литература, еще одно феодальное княжество со всеми соответствующими атрибутами. У нас, традиционно именующих себя фантастами, есть все: и детектив, и женский роман, и мистика, и альтернативная история, и свой эстетский авангард, и своя поэзия. Критика тоже есть -- вкупе с литературоведением и библиографией. Чего нам пока не хватает, так это официальной "крыши" -- собственного Литсоюза. И слава богу! Пусть это остается самой серьезной нашей нехваткой.

Итак, мы, именующие себя и именуемые всеми прочими гордым словом "фантаст", носим имя, верное лишь в историческом смысле. Наша Фантастика заняла "нишу" "старой доброй НФ". Но -- не больше. Что у нас с этой "старой доброй" общего, кроме ностальгических воспоминаний и нескольких мэтров-ветеранов? Скажем, фэнтези, чуть ли не самое массовое наше направление, в прежние годы вообще отсутствовало. И криптоистории не было, и мистики и многого иного.

Обо всем этом приходилось говорить, но недавно сама жизнь предоставила очень серьезное доказательство данного тезиса. Если вы заметили, почти каждая из квази-литератур стремиться обзавестись полным набором "жанров" (в дилетантском понимании этого термина), не в последнюю очередь -- фантастикой. Скажем, фантастами стали Татьяна Толстая и Борис Акунин -- авторы, которым подобное в прежние годы и в страшном сне бы не приснилось. Заодно всяческие нечистые на руку эстеты пытаются "отбить" наших авторов. И ван Зайчик уже, оказывается, не фантаст и даже Андрей Лазарчук. Нужна, нужна фантастика -- даже самым распоследним эстетам! А вот недавно фантастику стали выращивать… у нас, в недрах того, что мы Фантастикой и называем! Вспомните издательство "Фаэтон", раскручивающее научно-фантастические книги Татьяны Семеновой. Зачем нам создавать НФ -- то, что в прежние годы и считалось фантастикой? Да потому, что у нас ее НЕ было! Теперь -- есть, причем реакция очень многих наших почтенных авторов вполне мейнстримовская. Зачем, мол, нам фантастика? И без нее жили! И вообще, что это за "жанр"?

Так и вспоминается старый фантастический рассказ про страшных пришельцев, поймавших группу землян и усадивших их в клетку. Те, бедолаги, никак не могли пояснить, что они -- не звери, а существа разумные. И только когда пленники поймали в клетке крысу и посадили в иную клетку, собственноручно сделанную, до инопланетян, наконец, дошло.

Только разумные существа могут держать кого-то в клетке. Только в недрах Не-Фантастики (в традиционном понимании термина) можно и нужно выращивать Фантастику, опять таки в традиционном смысле этого слова.
Все сказанное, конечно, не значит, что мы -- не Фантастика, иного имени нам и не требуется. А вот что действительно требуется, так это осознать, что между Фантастикой нынешней и тем, что так называли так полвека назад, пресловутым "жанром" НФ, общего предельно мало. Сейчас нужно говорить не о "жанре", не о методе даже, а, еще раз повторюсь, о самостоятельной квази-литературе, одной из нескольких существующих. Есть литература демократического направления (союз Пулатова), есть патриотического (союз Ганичева), и есть Фантастика, то есть мы с вами.

Чем отличаемся мы от остальных айсбергов, осколков Советской литературы? Большим количеством читателей -- раз. Меньшим количеством выходов на большую прессу и ТВ -- два. А еще? А еще мы, в отличие от всех прочих, красивые, умные и дружные. Иных отличий, пожалуй, и нет. И что из всего это следует? Пора в Фонтенбло?
4.
Вообще-то ничто не мешает. Фантастика, детектив и женский роман, заклейменные тавром "жанра", если не процветают, то, по крайней мере, живут, не тужат. Отсюда все ужимки и прыжки деятелей "боллитры". Давеча вождь одного из карликовых листосюзов на предложение принять в свои ряды фантастов в буквальном смысле слова возопил: "Только не фантастов! Только не фантастов!" Отчего так? Из-за презрения к "низкому жанру"? Так ведь даже не спросил, кто кандидат, чего издал, какого качества. Пора понять: нас отвергали и отвергают не по идейным соображениям, а исключительно как КОНКУРЕНТОВ. И мы должны относиться к "боллитре" аналогично. Это не паладины мейнстрима, не стражи духовности, даже не эстеты вполне определенной литературной ориентации, а исключительно КОНКУРЕНТЫ. Проигрывая в читательской любви, они обходят нас в холуйстве, за что имеют право регулярно лобызать начальственные ботинки в обмен на вполне материальные блага. Вот и все.

Значит? Значит, никакой войны нет -- и не будет. Не с кем спорить, некого в битве сражать. Надо просто делать свое дело. Отвечая же на призывы "не замыкаться" и не "вариться в собственном соку", охотно соглашусь: да, не следует. А следует, не прекращая работать, ясно видеть цели и перспективы. И одна из таких целей и есть тот самый мейнстрим.

Если редактор стенгазеты уверен, что он издает мейнстрим, то с куда большим основанием об этом могут заявить те, чьи тиражи в десятки раз больше. Такие авторы среди фантастов есть, не хватает им на первый взгляд лишь одного: прорыва пресловутой информационной блокады. Когда мы, фантасты, станем чаще появляться на ТВ и в "большой" прессе, количество неизбежно перейдет в качество. Как сие сделать? Это разговор отдельный, но перспективы, конечно, есть. К примеру, один писатель предложил коллегам-фантастам чаще выступать в "большой" прессе, писать рецензии, обзоры, статьи. И это можно. Годится и другое: попросту перекупить двух-трех журналистов и критиков из "боллитры", дабы осознали великую ценность фантастики и всем прочим с придыханием о том поведали. А что? Славили "Малую Землю", Бондарева и Айтматова новыми Толстыми провозглашали, пусть теперь на наше благо поработают. Противно, конечно, но к иному "боллитра" и не привыкла. Целоваться не станем -- не положено с особами подобной профессии.

И все? Нет, друзья, не все. Пора, наконец, и о главном.

5.
Критик из "Литературной газеты" при всем своем лакействе не слишком ошибается насчет мадам Ретроспекции. Большие тиражи, тьма читателей -- все-таки еще не мейнстрим.

"При такой постановке вопроса мейнстримом оказываются массовые жанры, что не выдерживает проверки ретроспекцией: вряд ли кто будет утверждать, что в России 1860-1870-х гг. мейнстрим определяли Крестовский и граф Салиас."

Простим убогому выпад против "массовых жанров", а заодно против безвинного Крестовского. Бог с ним, с веком XIX-м! Но если исходить исключительно из уже помянутой аудиторной оценки, нынешний мейнстрим это даже не Донцова, а поваренная книга вкупе с телефонной, а то и вообще Уголовный кодекс. Дело, конечно, не только в тиражах. В чем еще? В читателях, само собой -- однако в отношении не только количественном, но и качественном.

Позвольте вновь напомнить нечто общеизвестное.

Исторически сложилась так, что общество делилось и делится на две неравные части. Назывались они по-разному: аристократия и быдло, интеллигенция и народ, элита и пипл, но суть за последние два-три века не изменилась. "Две нации" -- как-то сказал Дизраэли. Да, две нации, причем отличия между ними не только имущественные, но и чисто этнографические и, конечно же, культурные. Кому "Езда в остров любви", кому "Еруслан Лазаревич", кому Надсон, кому "Сыщик Путилин", кому Иосиф Бродский -- кому Евгений Евтушенко. У каждой нации -- свои кумиры, свои любимые писатели, свои приоритеты и ожидания. Нынешняя "боллитра", представляющая прежде всего литературу для эстетов, само собой, никогда не признает мейнстримом ту же Донцову. А для читателей Донцовой Сорокин, кумир снобов-извращенцев -- тоже не мейнстрим, а… Скажем так, нечто иное.

А что же мейнстрим? А мейнстрим -- это тот достаточно редкий случай, когда книгу читают и те, и другие, и аристократы, и быдло, и народ, и интеллигенты. Было такое? Пушкин, Толстой, братья Стругацкие… Было, конечно! Есть ли сейчас? Рискну опровергнуть критика-лакея и предположить: есть. Кого из отечественных авторов сейчас читают "все"? Навскидку: Акунин, ван Зайчик, Веллер, Пелевин. Есть! Почему их читают? Потому что авторы вольно или невольно учитывают интересы и пожелания этих "всех":

1. Текст хорошего качества, но без извращений и прочих выкрутасов.
2. Сюжет интересный и вполне понятный, но ни в коем случае не примитивный, желательно, с приятным философским привкусом.
3. Привлекаются приемы из иных "жанров": детектива, фантастики, женского романа.
4. В основе же всего -- старая, добрая "психологическая" проза. Самое интересное всегда -- герои, их чувства, их мысли, их радости и печали.
Всего понемногу, качественное исполнение -- и подавай на стол хоть в Фонтенбло. Впрочем, сравнение с кухней недостаточно. Лучше представить, что вы -- где-нибудь у шоссе среди толпы не особо сытых беженцев. Всяких в толпе хватает: и работяг, и профессоров, и урок, и домохозяек. Вечер, всем грустно, всем холодно. А вы встаете и говорите этак уверенно: "Не грустите, друзья! Расскажу я вам сейчас одну очень интересную историю!"

Получится? Станут слушать? Значит, вы уже в мейнстриме. Вы -- тигр!

6.
Проверим наши выводы. Если наша Фантастика не "жанр", а литература (пусть и "квази"), один из вольных айсбергов, отколовшихся от сгинувшего монолита, значит, мы должны иметь в комплекте не только эстетов, детективистов, критиков и собственно фантастов, но и соответствующее деление: книги для "тех" -- и книги для "этих". Заметно ли у нас деление на "две нации"?

Вопрос оставляю открытым. Желающие могут сами сравнить то, что печатается в "Полдне" с тем, что печатается в "Крылове", прикинуть, куда отнести Хаецкую, а куда Никитина, побродить по джунглям нашей фэнтези. Иное интересно: а как у нас с мейнстримом? С фанстримом** -- уточним для ясности. Есть ли у нас книги, читаемые "всеми", есть ли авторы-тигры?

Думаю, да. Желающие могут сами назвать имена, их не так много, как хотелось, но они есть. Где-то раз в два года, а то и чаще, появляется книга с громким эхом: о ней говорят, спорят, читают, а после -- регулярно переиздают. И каждый видит в ней свое: высоколобые -- характеры героев и особенности языка, иные -- навороченный сюжет с неожиданным финалом. В такой книге обязательно присутствует некая изюминка, своеобразное "ноу хау", не позволяющая спутать ее с общим глянцевым "валом".

Впрочем, подробный анализ фанстрима -- тоже особый разговор.
И что же из этого следует? Все в фанстрим? Даешь по Стивену Кингу в каждый квартал? Нет, конечно. Бессмысленно призывать братьев-фантастов писать так, а не этак. Бессмысленно -- и не нужно. Но вот верно оценивать обстановку, видеть ориентиры, совсем неплохо. Нет смысла сразу готовить прыжок в "классику", творить пресловутую "нетленку". Но стремиться писать так, чтобы тебя читали если не "все" вообще, но (для начала) все -- или очень многие из тех, кто любит фантастику, можно и нужно. Никто не отменяет и не отменит ни фэнтези, ни мистику, ни альтернативную историю, ни ту же НФ, однако почему бы не попытаться быть услышанным вне привычного круга своих читателей? Мейнстрим -- не просто "основной поток", это скелет литературы, то, на чем держится все прочее. Сильный фанстрим -- сильная Фантастика. И не иначе.

Если получится -- полдела сделано. Из фанстрима в мейнстрим дорога недолгая, услышали "наши", значит, и остальные услышат. Сами господа эстеты на коленях приползут, в свои стенгазеты потянут (и ведь тянут уже!). И пусть. Чем больше Фантастики, тем лучше. Одна книга, пятая, двадцать пятая… Тогда и настанет день, когда господам из "боллитры" останется либо к нам на поклон идти, дабы на содержание взяли -- или самим писать лучше. Пусть выбирают!

А мы… А мы -- в Фонтенбло. Тенистая веранда, вид на старинный дворец, белая скатерть. Поговорим о Фэндоме, о конвентах, о литературе, о том, как хорошо на свете живется. Первый тост, само собой, за Фантастику…

Ну что, согласны?

* Дмитрий Кузьмин. В поисках мейнстрима. //Литературная газета", 2001- № 16 (5831) -- 18 -- 24 апреля 2001 г.

** Термин Олега Ладыженского.

Андрей Шмалько

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Isaac_Vasin на 12/25/06 в 19:05:49

Все правильно, и все это и так известно, с середины 1990-х по меньшей мере. Стоило ли огород городить...

P.S. Мне, как читателю, абсолютно по... (угу, "и по бубну тоже"), куда зачислят моих любимых Белашей или скажем Скирюка. Лишь бы печатали, а я бы мог книжку купить.

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Mogultaj на 12/25/06 в 19:43:52

Э.. Гм... А что именно "правильно" и что "известно"?

Для меня лично вышеприведенный текст - разом и возмущенный вопрос: "почему это нас не хотят пускать в приличное общество" - и исчерпывающий ответ на этот вопрос. (Хотя общество, где так хорошо принята Татьяна Толстая я бы и вовсе приличным не назвал).

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Nadia Yar на 12/25/06 в 20:10:43

Чем тебе Толстая не угодила? У неё такая "Кысь" замечательная, а ты.

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Isaac_Vasin на 12/26/06 в 01:28:27

Так ведь она либерал по убеждениям, давний и последовательный, и этого не скрывает...

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Floriana на 12/26/06 в 01:49:22

Могултай обвинял ее в драуге, только ссылку я сейчас не найду. Пусть сам, если хочет.

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Isaac_Vasin на 12/26/06 в 03:57:10

Вот, кстати, еще пара статей по той же тематике:
http://shepelev.magov.ru/Kriti/gp2.htm
http://shepelev.magov.ru/Kriti/kaplan.htm

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Nadia Yar на 12/26/06 в 15:03:44

Писатель такого уровня может быть хоть сатанистом. ;D

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Isaac_Vasin на 12/26/06 в 15:30:40

on 12/26/06 в 15:03:44, Nadia Yar wrote:

Писатель такого уровня может быть хоть сатанистом. ;D

Да я бы сказал, что моральный облик писателя и его политические/религиозные взгляды вообще не связаны с качеством произведений...

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Isaac_Vasin на 12/26/06 в 15:32:32

on 12/25/06 в 19:43:52, Mogultaj wrote:

Э.. Гм... А что именно "правильно" и что "известно"?

Чем является тусовка бывших "совписов" и стоит ли связываться со структурами, паразитирующими на "боллитре".

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Vagram на 12/26/06 в 20:43:57

Есть у меня полу-глючная мысль вот какого рода. Не являемся ли мы свидетелями того самого процесса, который, если я не ошибаюсь, Шкловский называл «канонизацией младших жанров» (с поправкой, что здесь речь идет скорее не о жанрах, а о направлениях)?
Кажется, начиная с 1990-х годах у нас происходит примерно следующее: направления, которые большую часть двадцатого века числились «младшими» - фантастика, поэзия бардов – постепенно вползают в центр литературы!
Есть вещи, которые подтверждают это мое впечатление, не позволяя считать его личным сбоем восприятия. Например, у Дмитрия Быкова есть специальная статья, в которой он серьезно утверждает, что крупнейший современный русский поэт – не кто-нибудь, а Михаил Щербаков. А, например, у Вячеслава Рыбакова есть ряд высказываний, из которых довольно четко следует, что, по его (Рыбакова) мнению, наша фантастическая проза по своему литературному уровню уверенно обогнала «мэйнстрим». Прислушаться к мнению этих двоих уже стоит, хотя бы потому, что Быков – явно один из лучших современных русских поэтов, а Рыбаков – соответственно, один из самых замечательных прозаиков; да и аналитическим умом обоих боги не обидели… Симптом?
Или, скажем. Посмотрим эмпирически: каких современных поэтов лучше всего знает современная интеллектуальная молодежь (не профессиональные филологи, а, например, хорошо образованные студенты-естественники)? Михаила Щербакова и Олега Медведева. Поющих поэтов. То есть того же Быкова в этой среде, конечно, тоже читают, но Щербаков и Медведев там явно окажутся на первом месте. Сравните это с ситуацией 1910-х годов.
С прозой примерно то же самое. Блестящие прозаики-нефантасты, конечно, существуют - вот, скажем, Александр Кабаков. Но реальными властителями умов все-таки в гораздо большей степени являются именно "фантасты". Рыбаков, Лазарчук, Олди, Дяченко, тот же Валентинов...
Это оно и есть - перемещение бывших «младших» направлений в центр. Во всяком случае, происходит что-то очень на это похожее.

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Mogultaj на 12/28/06 в 13:15:42

"Есть у меня полу-глючная мысль вот какого рода. Не являемся ли мы свидетелями того самого процесса, который, если я не ошибаюсь, Шкловский называл «канонизацией младших жанров» (с поправкой, что здесь речь идет скорее не о жанрах, а о направлениях)? ...фантастика, поэзия бардов – постепенно вползают в центр литературы!
...у Дмитрия Быкова есть специальная статья, в которой он серьезно утверждает, что крупнейший современный русский поэт – не кто-нибудь, а Михаил Щербаков".

Я не думаю, что речь здесь идет о каком-то процессе.
Дело в том, что никакого объективного "центра литературы" нет. Есть представления о том, кто из литераторов чего достоин, присутствующие у разных людей и коллективов людей. Собственно говоря, есть три-четыре типа "носителей" этих представлений:

1а. Частные лица - читатели "рядовые";
1б. Частные лица - читатели "продвинутые". Продвинутые отличаются от рядовых просто разнообразием прочитанного. Не числом, а многообразием. Грубо говоря, кто прочел (не для галочки, а в порядке умо- и душепитания) и Гончарова, и Голсуорси, и Головачева, и Олди, и Библию, при прочих равных будет знать и различать по литчасти больше, чем тот, кто читал что-то одно.

2. "Книгопродавцы". Издательства, выпускающие разнообразную литературу, но прежде всего - массового спроса.

3. "Мекенаты". Фонды и издательства, прицельно поддерживающие литературу немассового спроса сообразно представлениям глав и сотрудников этих фондов и издательств о Настоящей Литературе.

Вот оценки всех этих категорий формирует некий рейтинг литератора в глазах читающей публики. При этом все (кроме некоторых рядовых читателей) понимают, что привлекательность книги формируют 1) язык + интонация + колорит, 2) суть коллизий (идейных, психологических и т.д.) + месседж, в них и в их подаче и расстановке выраженный; 3) та или иная построенность / закрученность / затейливость сюжета (включая "сюжетообразующие идеи") и, наконец, 4) декорации / антураж.

При этом чем больше соизмеримого и ассоциирующегося с собой, своим внешним и внутренним опытом (включая мечты и фантазии), найдет читатель, тем больше при прочих равных его будет привлекать книга.

При этом все (кроме некоторых рядовых читателей) понимают, что имеется некая существенная разница - не иерархическая сама по себе, просто видовая - между той литературой, которая привлекает прежде всего (или в высокой степени) факторами 1-2, и той, что привлекает прежде всего (или только) факторами 3-4.

К примеру говоря, "Дуэль" Чехова, "Обломов" Гончарова или "Левша" Лескова факторами 3-4 привлечь практически никого не смогут, и их поклонники ценят их исключительно по факторам 1-2. Едва ли кому-то интересно, что произойдет с фон Кореном и Лаевским ПОМИМО ИНТЕРЕСА К САМИМ ФИГУРАМ обоих. Тот, кто не заинтересуется ими самими и сутью их противостояния, не заинтересуется и ходом и результатом оного. Иное дело - чтение обычного триллера: читателя интересует ход и развитие дела как таковое (фактор 3) совершенно независимо от того, интересуют ли его характеры героев или суть их столкновения. Как правило, в триллере ни то, ни другое читателя не интересует совершенно.

Когда "большую литературу" противопоставляеют "беллетристике", под первым термином имеются в виду тексты, берущие в первую голову факторами 1-2, а под вторым - те, что берут факторами 3-4.

Иными словами, чем меньше антуражно-сюжетных факторов нужно, чтобы зацепить читателя, тем более - при прочих равных - "большой литературой" является текст. Представление о "большой литературе" как о чем-то высшем, в принципе, справедливо - в том смысле, что ей требуется большее искусство в области главного - языка, коллизий и месседжа - , чтобы привлечь читателя, так как подпорок в виде бластеров, колесниц и хитро закрученных сюжетов у нее нет.

По "наведению" от этого деления бардовскую песню, скажем, соотносили не с "большой литературой / поэзией", а с "беллетристикой: поэзия пользуется, чтобы привлечь аудиторию, только словом, а бардовская песня - и словом, и музыкой, и голосом, и иллюзией прямого личного контакта, и общей обстановкой (если поют "вживую", а не на кассете). Раз есть такие дополнительные подпорки - то для таких произведений устанавливается особый конкурс, отдельный от конкурса для тех, кто обходится без таких подпорок. Это другая номинация, и выделять их в эту номинацию вполне справедливо - как справедливо было бы раззделять гонки на машинах и бег.

Тексты Михаила Щербакова могут просто читаться, и для тех, кому они при этом нравятся, он и есть хороший поэт, а не только бард. Можно ли сказать, что тут есть какой-то процесс и Щербаков куда-то "вползает"? Едва ли. Его тексты всегда можно было читать, а не слушать, и я бы не сказал, что это стали делать чаще.

Что может значить фраза: "фантастика признана как жанр большой литературы"? Это может значить только одно: многие граждане признали, что т.н. фантастика берет не обязательно факторами 3-4, а вполне может брать и факторами 1-2 - в достаточной степени, чтобы соответствующие тексты числить по ведомству "большой литературы". При этом они все равно займут там, как правило, периферийную позицию, потому что факторы 3-4 по-прежнему служат сильнейшими дополнительными подпорками в привлечении читателя. "Оно" Кинга привлекает читателя не только и не столько сюжетом, сколько характерами и судьбами героев - то есть коллизиями и месседжем (а также интонацией и атмосферой, "музыкой" текста и выстраиваемого им мира). Но тем не менее легко можно представить себе читателя, которому совершенно не интересно все вышесказанное, но которому при этом все равно очень интересно, что ж это такое за "оно", да как оно кого жрет, и вообще что там будет дальше.
А вот читатель "Ярмарки Тщеславия", если уж он не заинтересуется характерами и коллизиями, то не заинтересуется и действием.

Поэтому "процесса" ПЕРЕОЦЕНКИ фантастики я не вижу. Я вижу процесс изменения самой фантастики. Несколько десятков лет люди, бравшиеся за фанастические и мистические сюжеты, совершенно сознательно хотели делать ставку на факторы 3-4. Что, кого-то заинтересует _характер_ Конана-варвара и коллизии духа, в которых он оказывается?! А потом ряд людей стал писать на подобные сюжеты произведения, уделяющие существенное внимание факторам 1-2. И как только это случилось, так про них и стали говорить, что они постольку "большая литераратура", поскольку двигатели у их книг работают на горючем 1-2, без переноса центра тяжести на горючее 3-4. Это не процесс канонизации жанра, а процесс появления текстов с новыми свойствами в рамках самого жанра. "Каек перестал я брать взятки, так про меня и перестали говорить, что я их беру".

Вот поэтому Бредбери и Кинг - это "большая литература" (на вкус многих, очень хорошая), а "Конец Вечности" Азимова - это несомненная "беллетристика" (на вкус многих, тоже очень хорошая), потому что там факторы 3-4 вырвались далеко вперед по сравнению с факторами 1-2.

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Mogultaj на 12/28/06 в 14:00:55

Продолжаю. Эссе Лукина из "Фантастики-2006" тоже, оказывается, было до того опубликовано и обнаруживается в сети. Опубликовано оно было в "Если" за 2005. И после этого его включили в антологию "Фантастика - 2006". Майн либер Готт...

Да, ссылка точная на вышеидущего Шмалько: Андрей Шмалько. Фанстрим, или завтрак в Фонтенбло // Фантастика 2006 (серия "Звездный лабиринт"). М. 2006. С.497-511.

А теперь - Евгений Лукин
Вранье, ведущее к правде // Фантастика 2006 (серия "Звездный лабиринт"). М. 2006. С.512-538, прямо после Шмалько...

"Теперь я вижу, что был прав в своих заблуждениях .
Великий Нгуен.

***

Умру не забуду очаровательное обвинение, предъявленное заочно супругам Лукиным в те доисторические времена, когда публикация нашей повестушки в областной молодежной газете была после первых двух выпусков остановлена распоряжением обкома КПСС. «А в чем дело? — с недоумением спросили у распорядившейся тетеньки. — Фантастика же…» «Так это они говорят, что фантастика! — в праведном гневе отвечала та. — А на самом деле?!»
Помнится, когда нам передали этот разговор, мы долго и нервно смеялись. Много чего с тех пор утекло, нет уже Любови Лукиной, второе тысячелетие сменилось третьим, а обвинение живехонько. «Прости, конечно, — говорит мне собрат по клавиатуре, — но никакой ты к черту не фантаст». «А кто же я?» — спрашиваю заинтри﷓гованно. Собрат кривится и издает бессмысленное звукосочетание «мейнстрим».
Почему бессмысленное? Потому что в действительности никакого мейнстрима нет. По моим наблюдениям, он существует лишь в воспаленном воображении узников фантлага и означает всё, располагающееся вне жилой зоны. Можно, правда, возразить, что и окружающая нас реальность не более чем плод коллективного сочинительства, но об этом позже.
Не то чтобы я обиделся на собрата — скорее, был озадачен, поскольку вспомнилось, как волгоградские прозаики (сплошь реалисты), утешить, наверное, желая, не раз сообщали вполголоса, интимно приобняв за плечи: «Ну мыто понимаем, что никакой ты на самом деле не фантаст».
— А кто?
Один, помнится, напряг извилины и после долгой внутренней борьбы неуверенно выдавил:
— Сказочник…
Услышав такое, я ошалел настолько, что даже не засмеялся.
Впрочем, моего собеседника следует понять: термин «мистический реализм» (он же «новый реализм») используется пока одними литературоведами, да и то не всеми, а слово «фантастика» в приличном обществе опять перешло в разряд нецензурных. Недаром же, чуя, чем пахнет, лет десять назад несколько мастеров нашего цеха предприняли попытку отмежеваться, назвавшись турбореалистами.
Тоже красиво…
Так вот о мистическом реализме. Если в Америке и Англии, по словам критиков, сайнс﷓фикшн и фэнтези традиционно донашивают лохмотья «серьезной» литературы, то у нас всё обстоит наоборот: нынешние модные писатели — зачастую результат утечки мозгов, так сказать, эмигранты жанра. А то и вовсе откровенные компиляторы, беззастенчиво обдирающие нас, грешных, выкраивая из обдирок собственные эпохальные произведения.
Что ж, Бог в помощь. Хотелось бы только знать, чем в таком случае этот таинственный мистреа﷓лизм принципиально отличается от фантастики? Кроме брэнда, конечно.
Задав подобный вопрос литературоведу, вы сможете насладиться стремительной сменой цвета лица и забвением слова «дискурс» (вообще, когда авторитет теряется до такой степени, что забывает феню и переходит на общепринятый язык, знайте, вы угодили в точку).
— Да как вообще можно сравнивать Булгакова и…
Если же вы будете упорны в своей бестактности, ученый муж (жена) нервно объяснит, что мистический реализм — это когда талантливо, а фантастика — это когда бездарно.
Такое ощущение, что господа филологи добросовестно прогуляли курс лекций по введению в литературоведение. Классификацией, напоминаю, занимается теория литературы, а качество того или иного произведения оценивает критика.
Впрочем, попытки подойти к проблеме с позиций теории, как выяснилось, также приводят к результатам вполне умопомрачительным. Так мне рассказали недавно, что московские литературоведы, с легкостью вычленив отличительные (типологические) признаки детектива и любовного романа, споткнулись на фантастике. Не нашлось у нее ярко выраженных отличительных признаков. И знаете, какое из этого проистекает заключенье? Фантастики нет. Нету нас. Нетути.
Встречу в следующий раз собрата по клавиатуре — непременно покажу ему язык.

***

Год этак семидесятый. Лекция. Преподаватель пластает романтизм. Представители данного направления, сообщает он, отвергали обыденность, видя выход в иной реальности, в иных временах. Мрачные реакционные романтики идеализировали прошлое, уходили в мистику. Прогрессивные верили в будущее. Был, правда, автор, стоящий особняком, его трудно отнести и к тем, и к другим. Эрнст Теодор Амадей Гофман. Явный романтик, но для реакционного слишком светел, а с другой стороны, и от грядущего ничего доброго не ждал. Герой его обретает счастье в Атлантиде (не исключено, что сходит с ума).
Хорошо, что я тогда не задал вопрос: «Так может, это фантастика?». Выволочка за неприличное слово наглецу﷓студиозусу была бы гарантирована.
А почему, собственно, неприличное? Открой энциклопедию, прочти: «Фантастика — форма отображения мира, при к﷓рой на основе реальных представлений создается логически несовместимая с ними („сверхъестественная“, „чудесная“) картина Вселенной».
Отменно сказано. Единственное сомнение: не подскажете ли, какое именно отображение мира считать, по нашим временам, соответствующим действительности? Ведь не исключено, что в будущем сегодняшняя публицистика не только покажется, но и окажется фантастикой. Как, скажем, случилось с публицистикой советской эпохи.
Белинский, однако, одиозного ныне термина не чурался: «Портрет» есть неудачная попытка г. Гоголя в фантастическом роде. Здесь его талант падает, но он и в самом падении остается талантом».
И далее:
«Вообще надо сказать, фантастическое как﷓то не совсем дается г. Гоголю, и мы вполне согласны с мнением г. Шевырева, который говорит, что „ужасное не может быть подробно: призрак тогда страшен, когда в нем есть какая﷓то неопределенность; если же вы в призраке умеете разглядеть слизистую пирамиду, с какими﷓то челюстями вместо ног и языком вверху, тут уж не будет ничего страшного, и ужасное переходит просто в уродливое“.
Поругивал, как видим, но хотя бы честно называл вещи своими именами. Нынешние белинские такого непотребства ни за что себе не позволят.
— «Божественная комедия», — отбивается низкими обиходными словами припертый к стенке литературовед, — не имеет отношения к фантастике, потому что Ад, Чистилище и Рай считались реально существующими.
— Позвольте, любезнейший! Тогда к ней не имеет отношения и «Туманность Андромеды», поскольку светлое коммунистическое будущее тоже считалось неизбежной реальностью.
— Да, но Алигьери﷓то верил не в будущее, а в вечное!
— Не вижу принципиальной разницы. Оба верили в то, что не может быть подтверждено опытом.
— Простите, но «Туманность Андромеды» — научная фантастика. — Слово «научная» произносится с заметным отвращением.
— А у Данте не научная? Помнится, мироздание у него скрупулезно выстроено по Птолемею…
— Да как вы вообще можете сравнивать Данте и…
Короче, смотри выше.
Зато, если вдруг филолог очаруется невзначай творчеством какого﷓либо фантаста, тут и вовсе начинается диво дивное, сопровождаемое немыслимыми терминологическими кульбитами.
— Лем? Какой же это фантаст! Это философ…
— Брэдбери? Но он же лирик…
Прибавь мне Бог ума и терпения — обязательно составил бы и опубликовал сборник «Верования и обряды литературоведов».

***

Раньше казалось, будто вей дело в слове «научная», пока не обнаружилось, что термин «фэнтези» вызывает у паразитов изящной словесности не меньшее омерзение. Мало того, даже непричастность к какому﷓либо из этих двух направлений (фэнтези и НФ) ни от чего не спасает. Знаю по собственному опыту. Несмотря на утешения писателей﷓почвенников и на попытки собрата по клавиатуре, так сказать, проверить каинову печать на контрафактность, погоняло «фантаст» прилипло ко мне намертво. Собственно, я не против. А за термин обидно. Что делать, стилистическая окраска имеет обыкновение со временем меняться. Ну кто из нынешней молодежи поверит, к примеру, что арготизм «попса» в юных розовых устах когда﷓то звучал гордо и ни в коем случае не презрительно? О слове «демократия» и вовсе умолчу…
Вот и с фантастикой та же история.
Одно утешение — Фёдор Михайлович Достоевский. Уважал, уважал классик гонимое ныне словцо:
«В России истина почти всегда имеет характер вполне фантастический».
«Что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности?»
Или такой, скажем, комплимент:
«Сердце имеет — фантаст».
И наконец главная жемчужина:
«Реализм, ограничивающийся кончиком своего носа, опаснее самой безумной фантастичности, потому что слеп».
Предвижу вопль: да он же не о той фантастике говорил! Так и я не о той. Не о драконах, не о бластерах. Для нас с Белкой (Любовью Лукиной) все эти вытребеньки самостоятельной ценности никогда не имели. Мало того, но относясь к читателям, для которых антураж важнее сути, не видели мы подчас и принципиальной разницы между НФ и, допустим, производственным романом. В первом случае коллектив доблестно достигал субсветовых скоростей, во втором — не менее доблестно выходил на заданные производственные мощности. Спрашивается, зачем гравилет городить, когда можно обойтись прокатным станом!
Скорее, нам казались фантастическими рассказы Шукшина, где роль зелененького инопланетянина с рожками или чертика с хвостиком исполнял откровенно выдуманный чудик или бывший зэк, тоже, как правило, сильно выдуманный. Стоило этим странным персонажам влезть в действие, как человеческие взаимоотношения начинали выворачиваться наизнанку, представая в самом невероятном и причудливом виде.
Фантастика для нас была не более чем ключиком к реальности. Иногда отмычкой. А то и вовсе ломиком. Фомкой.
То есть набором приемов.
Возможно, этим и была вызвана та изумительная фраза разгневанной тетеньки из обкома.
То, что жизнь сама по себе вполне фантастична, выяснилось гораздо позже. Достаточно сопоставить две обычно разобщаемые области нашего бытия — и вот вам фантасмагория в чистом виде. Бери и пользуйся.
Поясню на примере. В рассказике «Серые береты» нет исходного фантастического допущения, Я действительно ловил мышонка — и мышонок оказался умнее. По телевизору действительно показывали сюжет о мышах, участвовавших в Великой Отечественной. Мне оставалось лишь совместить два эти факта.
Если кто﷓то успел вообразить, что в данной статье я намерен осчастливить читателя анализом литературных направлений, пусть вздохнет с облегчением. Отделять зерна от плевел бесполезно, ибо слово «фантастика» сейчас нецензурно во всех своих смысловых ипостасях.
Я даже не собираюсь защищать его от нападок.
И знаете почему?
Потому что лучшая защита — это нападение.
Начнем с криминальной субкультуры литературоведов.
Ее преступная сущность очевидна и легко доказуема. Настораживает уже тот факт, что литературоведение ничем не способно помочь автору. Эта лженаука не имеет ни малейшего отношения к процессу писанины и годится исключительно для разбора законченных произведений. Или, скажем, не законченных, но уже намертво прилипших к бумаге и утративших способность к развитию. Знаменательно, что сами литературоведы опасаются иметь дело с живыми авторами, дабы тайное надувательство не стало явным. Примерно по той же причине большинство натуралистов предпочитает быть неверующими — иначе им грозит полемика с Творцом. Как провозгласил однажды в припадке циничной откровенности мой знакомый, ныне завкафедрой литературы: «Выпьем за покойников, которые нас кормят!». Недаром же старик Некрасов при виде аналогичной сцены воскликнул в ужасе: «Это — пир гробовскрывателей! Дальше, дальше поскорей!».
Еще в меньшей степени литературоведение необходимо простому читателю. Этот тезис я даже доказывать не намерен. Скажу только, что читающая публика для ученых мужей и жен — не менее досадная помеха, чем автор, поэтому всё, что публике по нраву, изучения, с их точки зрения, не достойно.
Итак, городская субкультура литературоведов криминальна уже тем, что никому не приносит пользы, кроме себя самой, то есть паразитирует на обществе и тщательно это скрывает.
Способ мошенничества отчасти напоминает приемы цыганок: неустанно убеждать власти в том, что без точного подсчета эпитетов в поэме Лермонтова «Монго» всё погибнет окончательно и безвозвратно, а запугав, тянуть потихоньку денежки из бюджета. Навар, разумеется, невелик, с прибылями от торговли оружием и наркотиками его сравнивать не приходится, но это и понятно, поскольку литературоведы в уголовной среде считаются чуть ли не самой захудалой преступной группировкой. Что﷓то среднее между толкователями снов на дому и «черными археологами».
Само собой, изложив просьбу раскошелиться в ясных, доступных словах, на успех рассчитывать не стоит. Что казна, что предполагаемый спонсор — фраера порченые, их так просто не разведешь. Поэтому проходимцами разработан условный язык, специальный жаргон, употребляемый с двумя целями: во﷓первых, уровень владения им свидетельствует о положении говорящего во внутренней иерархии; во﷓вторых, делает его речь совершенно непонятной для непосвященных. Последняя функция создает видимость глубины и производит на сильных мира сего неизгладимое впечатление. Услышав, что собеседник изучает «тендерную атональность национальных архетипов», сомлеет любой олигарх, ибо сам он столь крутой феней не изъяснялся даже на зоне.
Глядишь, грант подкинет. Заметим походя, что упомянутый жаргон в последние годы тяготеет к расслоению. В то время как стоящие одной ногой в прошлом «мужики» продолжают 6о﷓тать по﷓советски, демократически настроенные «пацаны», норовя обособиться, спешно изобретают и осваивают новую «филологическую музыку».
Подобно любой другой криминальной субкультуре литературоведение характеризуется следующими признаками: жесткая групповая стратификация, обязательность установленных норм и правил, в то же время наличие системы отдельных исключений для лиц, занимающих высшие ступени иерархии, наличие враждующих между собой группировок, психологическая изоляция некоторых членов сообщества, использование в речи арго (список признаков позаимствован из работы Ю.К.Александрова «Очерки криминальной субкультуры»).
Да и клички у них вполне уголовные: «Доцент», «Профессор».
Кстати, согласно неофициальным данным, именно преступная группировка литературоведов, контролировавшая в конце девятнадцатого столетия город Лондон, натравила британские власти на Оскара Уайльда, причем не за го﷓мосоциализм, как принято считать, а за то, что в предисловии к «Портрету Дориана Грея» он разгласил их главную, пуще глаза оберегаемую тайну: «Всякое искусство совершенно бесполезно».
И это всё о криминальной субкультуре литературоведов.

***

Тэк﷓с. С одним обидчиком разделался играючи. С другим — сложнее. Как уже отмечалось в эссе «Взгляд со второй полки», чем сильнее закручиваются гайки властями, тем пренебрежительнее относится обыватель к моему ремеслу. А ведь еще совсем недавно, в смутные времена, тихий был, пуганый, фантастику на всякий случай боязливо уважал: черт ее знает, вдруг она тоже правда! Теперь же, видя признаки наступающего порядка (вот и поезда опаздывать стали, и продавщицы хамить), приободрился наш цыпленок жареный, голосок подал, вспомнил, как клювик морщить.
— Привет фантастам! — развязно здоровается он со мной на улице.
Прижмешь его в споре — тут же найдется:
— Конечно! Ты же у нас фантаст…
А сам, между прочим, налетев на неожиданность, каждый раз ахает: «Фантастика!» — не понимая, что одним уже восклицанием этим лишает себя морального права упрекать одноименное литературное направление за отрыв от жизни.
Предстоящая мне задача непроста: доказать — и не просто доказать, а объяснить на пальцах всем недоброхотам фантастики, что их «реальная жизнь» не меньший, а то и больший вымысел. Собственно, я уже высказывался на эту тему, и не однажды, но боюсь, выпады мои неизменно воспринимались в юмористическом ключе. Поэтому на сей раз я постараюсь подойти к делу по возможности серьезно. Заранее прошу простить меня за чрезмерное увлечение подробностями, но, как говаривал один мой друг﷓газетчик, репортаж есть набор свидетельств, что ты был в данное время в данном месте.
Начнем, благословясь. Севастополь. Пироговка. Акации с шипами, роскошными, как оленьи рога, двухэтажные дома из инкерманского камня. Мне одиннадцать лет. Пыльные сандалии, просторные синие трусы, оббитые ороговевшие коленки. В одном из дворов — налитый до краев бассейн: круглый, метровой высоты. Зачем он там, сказать трудно. Видимо, на случай пожара. Для купания грязноват, а запускать кораблики — в самый раз.
Шагах в десяти от меня на бетонной (а может, кирпичной, но оштукатуренной) стенке бассейна, стоя на коленях, пытается достать прутиком свою парусную дощечку самый младший из нашей оравы — девятилетний Вовка Брехун. Кличка обидная и несправедливая. Плакса, ябеда, маменькин сынок, но почему Брехун? Уж кто горазд врать — так это я. Приехал из Оренбурга и пользуюсь этим вовсю: рассказываю взахлеб, как плавал по Уралу в прозрачной подводной лодке и ловил под землей недобитых фашистов. Поди проверь! Однако разнузданное воображение ни у кого из пацанвы протеста не вызывает, поэтому прозвище у меня вполне уважительное — Аримбург (орфография выверена по надписи на асфальте).
И вот, силясь дотянуться прутиком до кораблика, Вовка Брехун внезапно теряет равновесие и летит торчмя головой в мутный желтоватый с прозеленью омут. Оторопь, затем восторг. Мальчишеский, злорадный. Ох, достанется сегодня Брехуну! Ему ж мамочка к бассейну близко подходить не разрешает…
Однако дальше происходит нечто странное. Вместо грязной и мокрой головы на поверхность выскакивает ступня в сандалии, потом другая — и они как﷓то вяло принимаются шлепать по воде. Что он делает, дурак! Ему же достаточно нащупать ногами дно и встать. Глубина, повторяю, метр.
Почему я не бросаюсь на помощь? А черт его знает! То ли срабатывает родительский запрет на купание в бассейне, где «всякая зараза плавает», то ли боязнь проявить героизм без санкции старших. Кроме того, не следует забывать, что Брехун — наименее значительное лицо в нашей компании, которого как﷓то и спасать неловко. Впрочем остальные ведут себя не лучше. Кричать, правда, кричим, но скорее ликующе, чем испуганно:
— Брехун тонет!.. Потом на бетонную стенку вспрыгивает рослый парень в светлых отутюженных брюках, белой рубашке, туфлях. Должно быть, за ним наблюдает его девушка, поскольку всё, что он делает дальше, красиво до невозможности. Четко, как на соревнованиях по плаванию, он приседает, отведя руки назад, затем вонзается в воду «щучкой», хотя при его росте разумнее просто слезть в бассейн.
Чудом не вписавшись в дно, выпрямляется, весь мокрый, весь в какой﷓то дряни, и на руках его тряпично обвисает наш утопленник.
Нервы мои не выдерживают — и я со всех ног кидаюсь домой с потрясающей новостью: Брехун утонул!.. Ну, чуть не утонул!
Поступок опрометчивый: выслушав мой сбивчивый рассказ, наверняка оснащенный выдуманными по дороге душераздирающими подробностями, во двор мне вернуться не позволяют. А через некоторое время раздается звонок в дверь. На пороге — дворовые активисты: две вредные тетки («тёханки», как мы их называли) и не менее вредный мужичонка («дяхан»). Но, самое удивительное, сзади из﷓за их спин выглядывают оробело﷓сердитые лица пацанов.
Никакого свежего греха я за собой не ведаю, но раз пришли, значит что﷓то натворил.
— Ваш сын, — торжествующе объявляет тёханка, — спихнул мальчика в бассейн…
Всё это настолько невероятно и несправедливо, что от обиды я ударяюсь в самый постыдный рев, чем окончательно подтверждаю свою вину. Несколько дней меня не выпускают гулять, все попытки оправдания пресекаются решительнейшим образом. Действительно, нельзя же врать и выкручиваться столь нагло и бесстыдно! Свидетелей﷓то — полон двор.
Наконец срок заключения истекает, и мне позволяют выйти из дому. Первым делом нахожу пацанов.
— Сквора! Гусек! Ну вы же видели, что я никого не толкал…
Слушайте, они меня чуть не побили.
— Кто не толкал? Ты не толкал? Я видел! Гусек видел! Ты же по стенке шел мимо Брехуна — и вот так двумя руками в спину его толканул…
Они не врали. Они были искренне возмущены моей неумелой попыткой заморочить им голову.
Испуганный, сбитый с толку, я тут же постарался забыть эту историю — и правильно сделал, потому что думать о таком, когда тебе всего одиннадцать лет, — это и с ума сойти недолго.
Что же произошло? Думаю, событие воссоздавалось следующим образом. Брехун упал в бассейн.
Аримбург убежал. Почему убежал Аримбург? Испугался. Чего? Ну ясное дело, того, что столкнул Брехуна в бассейн. И вот в памяти пацанов складывается ясная, четкая картина — одна на всех: Аримбург идет по стенке и двумя руками изо всех сил толкает в спину Брехуна. Допрашивай их с пристрастием, сличай показания — факт очевиден.
Понадобилось прожить жизнь, чтобы понять: любое наше воспоминание — о чем бы оно ни было — строится именно по приведенному выше образцу. Полагаю, что, люди вообще гораздо искренней, чем о них принято думать. Они почти никогда не лгут, просто случившееся отпечатывается у каждого по﷓своему. И если бы только по﷓своему! И если бы только случившееся!

***

Однажды я спросил Сергея Синякина:
— Серёжа, а вот, скажем, выезжаешь ты на труп. У тебя пять свидетелей. И все они слово в слово показывают одно и то же…
Начальник убойного отдела задумался, но лишь на секунду.
— Ну, значит успели уже друг с другом переговорить, — с уверенностью профессионала заключил он.
Страшное это дело — коллективная память.
Но и индивидуальная тоже хороша.
Недавно я с умилением напомнил Марине Дяченко, как любовался ее дочкой в колыбельке: вся такая розовая, крохотная…
— А ты разве у нас в девяносто пятом был?
— Да, — отвечаю с гордостью. — Восьмого марта.
— Позволь, но Стаска родилась позже.
Секундное остолбенение.
— Минутку, минутку… — ошалело бормочу я. — Как же… Восьмое марта… девяносто пятый…
Это что же получается? Это получается, что в Киеве восьмого марта девяносто пятого года Маринка в упоении рассказывала мне о том, как прекрасен любой новорожденный младенчик, а у меня, стало быть, из ее слов сложилась иллюзия, будто бы… Да нет же, нет! Я ведь не только Ста﷓ску — я и кроватку запомнил, и комнату. Хотя это﷓то как раз просто: счастливые Серёжа с Мариной могли показать мне заранее подготовленную колыбельку и прочее.
И сам собой возникает вопрос: а вдруг меня и с Брехуном память подвела? Были же случаи, когда преступник, ужаснувшись содеянному, забывал всё напрочь!
Хорошая версия. Остроумная. Но, к сожалению, кое﷓что в ней представляется сомнительным. Вернемся в Севастополь.
В том же году я преподнес родителям еще один подарочек — нечаянно поджег строящийся жилой дом, уронив горящую спичку на тюк сухой прессованной пакли. Хорошо — без жертв обошлось. Из подвала нас вынесло с опаленными бровями. Пожар тушили чуть ли не полдня. И всё помню. Помню, как, плача от раскаяния, выхватывал из﷓за пазухи и швырял оземь спичечные коробки и прочую пиротехнику, как умолял пацанов никому ничего не говорить, а они, обезумев, радостно вопили: «Раля Аримбургу!».
Что такое раля? «Раля» (она же «ролянка») представляла собой сколоченную из дощечек тележку на четырех подшипниках — самодельный, оглушительно визжащий по асфальту прообраз нынешнего скейта. Бились мы на них немилосердно. Возможно, поэтому слово «раля» в нашем дворе употреблялось также в значении «хана», «амба», «капут»…
Видите, даже вопли пацанов могу дословно воспроизвести.
Поэтому как﷓то, знаете, маловероятно, что сбрасывание Вовки Брехуна в бассейн я с перепугу забыл, а поджог стройки запомнил в мельчайших подробностях, хотя для одиннадцатилетнего мальчишки он должен был представляться куда более грандиозным преступлением.
Обычно задумываться о таких вещах не позволяет инстинкт самосохранения, Нормальному обывателю прежде всего необходимо осознание собственной правоты, а какая к черту правота, если вдруг заподозришь, что все твои знания об окружающем мире не более чем миф, продукт коллективного или индивидуального творчества!
Легко предвидеть, многие (те самые, что видят в фантастике попытку разрушить привычный порядок вещей) огрызнутся примерно так: а может, ты просто с детства склеротик?
Возможно, возможно. Но тогда почему эти апологеты реальности, стоит ввязаться с ними спор, неизменно восхищаются (даже сейчас!) моей якобы изумительной памятью? И почему их собственные воспоминания разительно меняются с годами?
Так в брежневские времена дедушки моих знакомых поголовно гибли в боях с белогвардейцами, а дяди — защищая Советскую Родину от фашизма. Однако стоило начаться перестройке, как те же самые дедушки оказались расстрелянными ЧК, а дяди сгинули в недрах ГУЛага. И ведь не врут — хоть на детекторе лжи проверяй. Видимо, всё это вместе и называется альтернативной историей.
Собственно, история другой и не бывает.
Как выразился персонаж того же Достоевского, «вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет. Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются.»
Кстати, хорошее определение литературного приема, именуемого фантастикой: вранье, ведущее к правде. Однако обаятельнейший персонаж Фёдора Михайловича несколько смягчил выражения: когда речь заходит о правоте, а тем более о целостности мира и рассудка, собственному вранью не просто поклоняются — ему верят, самозабвенно и безоглядно. До возникновения зрительных и звуковых образов.

***

Боюсь, моя неотцентрованная аргументаций зацепила рикошетом не только противников, но и некоторых любителей фантастики — из тех, что искренне полагают ее выдумкой, созданной исключительно для их развлечения: «Позвольте, позвольте! Мы ж не в позапрошлом веке живем. Истинность или ложность свидетельств легко установить с помощью… да хотя бы камер слежения!».
Увы, камеры слежения лгут сплошь и рядом. Говорю вам это как поклонник бокса (наименее лицемерного из человеческих занятий). Одна камера при повторе эпизода утверждает, что удар пришелся вскользь, другая — что в самую точку, третья — что удара не было вообще. Поэтому судьи и полагаются по старинке на собственные опыт и интуицию.
Как тут не вспомнить древнюю притчу о трех слепцах, ощупывавших слона! Но ведь и зрячие ведут себя подобно слепым: один видит только ногу, другой — только хвост, третий — только хобот. И каждый готов ради правды взойти на эшафот.
Скажете, преувеличиваю? Как это можно, имея глаза, не увидеть?
А вот как.
Шли два приятеля, два взрослых человека мимо кинотеатра, где крутят старые фильмы, — и заметили на афише нестерпимо знакомое название. Картину эту они смотрели в детстве не раз и не два. Захватывающая была картина. Особенно заставлял содрогаться эпизод, когда из тумана выползало орудие величиной с фабричную трубу, выстрелом из которого злодей собирался разом уничтожить человечество. Перемигнулись приятели — и решили зайти поглядеть, над чем же это они обмирали от сладкого ужаса лет двадцать назад. Честно сказать, ждали разочарования. Однако после сеанса вывалились оба на улицу в полном восторге, изнемогая от хохота. То, что они по ребячьей наивности принимали за боевик, на поверку обернулось пародией. Причем самыми уморительными оказались именно те кадры, когда выезжала из тумана жуткая пушка. По стволу ее, как теперь выяснилось, шествовал дворник с метлой — и подметал. К выстрелу готовил. А то, знаете, стояла в бункере, запылилась. Иными словами, пушку приятели в детстве видели, дворника — нет. Не вписывался он в мировую катастрофу.
И обратите внимание, с какой восхитительной точностью приведенный случай укладывается в систему образов притчи: хобот — пушка, дворник — хвост, а слон — это фильм в целом.
Давно известно, что человек воспринимает окружающий мир в большей степени мозгом, нежели органами чувств. Вот почему мы столь часто слышим не то, что нам сказал собеседник, а то, что ожидали от него услышать.
Еще одна тонкость. Возьмите любую анонимку. Если ее автор не является потенциальным клиентом психушки, особого разгула фантазии в тексте вы не найдете. Изложенные факты имели место быть, просто истолкованы они не в пользу жертвы. Механизм прост: каждый наш поступок непременно вызван не одной, а многими причинами. Иные из них достойны уважения, иные постыдны. Аноним всего﷓навсего перечисляет (с искренним, учтите, возмущением!) исключительно причины второго рода, и никакими камерами слежения вы его не опровергнете.
Полагаю, что в свете сказанного клевету вполне можно приравнять к альтернативной реальности.
Чем дальше в прошлое отодвигается событие, тем фантастичнее оно становится. И чем большее количество людей принимало в нем участие, тем грандиознее вымысел.
Известно, что история бывает двух видов: мифологическая (ее мы знаем по школьным учебникам) и, условно говоря, фактическая (с ней можно встретиться в трудах профессиональных исследователей). Обе то и дело решительно противоречат друг другу. Исходя из того, что большинство населения знакомо только с мифом, харьковский фантаст Андрей Валентинов (Шмалько) предложил следующий рецепт: напиши всё, как было, и получится альтернативная история. На худой конец — криптоистория.
К сожалению, остроумный совет запоздал века этак на полтора. В конце шестидесятых годов девятнадцатого столетия увидела свет эпопея Льва Толстого «Война и мир», где автор, отрицая принцип изложения «с пошлой европейской, героичной точки зрения» и пытаясь восстановить истинный ход событий, по сути покусился на продукт коллективного творчества, чем до глубины души возмутил ветеранов. «Я сам был участником Бородинской битвы и близким очевидцем картин, так неверно изображенных графом Толстым, и переубедить меня в том, что я доказываю, никто не в силах, — бушевал А.С.Норов. — Оставшийся в живых свидетель Отечественной войны, я без оскорбленного патриотического чувства не мог дочитать этого романа, имеющего претензию быть историческим».
И ветерана можно понять. Дело даже не в том, что автор с маниакальной скрупулезностью рушит одну за другой милые русскому сердцу легенды, — он еще и подводит под это философскую базу.
«Когда человек находится в движении, — пишет граф, — он всегда придумывает себе цель этого движения».
Если же движение (читай: поступок) почему﷓либо не нравится человеку, он задним числом перекраивает его в своей памяти:
«Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Да, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?».
Не зря же один из персонажей романа «знал по собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут».
Допустим, так оно и есть, но придать войне смысл возможно только с помощью вранья. Иначе станет обидно за державу. Однако граф беспощаден. История, совершенно справедливо заключает он, не соответствует описываемым событиям,поскольку основывается на ложных донесениях (см. выше):
«Ежели в описаниях историков, в особенности французских, мы находим, что у них войны и сражения исполняются по вперед определенному плану, то единственный вывод, который мы можем сделать из этого, состоит в том, что описания эти не верны».
Достается и нашим:
«Русские военные историки должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова».
И неизбежный вывод:
«Выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания».
Логика графа безжалостна: если все донесения хотя бы наполовину лживы, то любой военачальник, будь он семи пядей во лбу, командует химерами и живет в фантастическом мире.
«Не только гения и каких﷓нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, — утверждает Толстой, — но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших, высших, человеческих качеств — любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения».
А в первой редакции романа — еще круче:
«Чтобы быть полководцем, нужно быть ничтожеством».
Всяк, корпевший в школе над сочинением по «Войне и миру», знает, что главное ничтожество среди полководцев — это, конечно, Бонапарт. Ибо относится к себе всерьез. В отличие от своего ветхого годами противника, ухитрившегося в разговоре с Ростопчиным запамятовать о том, что уже сдал Москву французам. Очевидно, таким и должен быть идеальный стратег, поскольку главное его достоинство, в понимании автора, не путаться под ногами исторического процесса:
«Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство… Он презирал их своей старостью, своей опытностью жизни».
Как выясняется, правильно делал, поскольку, по мнению графа, любая попытка умышленно повлиять на происходящее обречена изначально:
«Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью».
И, разумеется, в первую очередь, бесплодностью поражаются адепты воинского искусства. Уж лучше невежество в чистом виде:
«Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что﷓нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина».
Подвергаются сомнению самые азы науки побеждать:
«Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа».
Иными словами, получили по шее и разбежались — всего﷓то делов! А упомянутое тактическое правило — не более чем попытка «натянуть факты на правила истории».
Предвижу обиду бесчисленных наших поклонников самурайщины, однако в первой редакции романа Болконский накануне Бородинской битвы говорит Пьеру буквально следующее:
«Головин, адмирал, рассказывает, что в Японии всё искусство военное основано на том, что рисуют картины… ужасов и сами наряжаются в медведей на крепостных валах. Это глупо для нас… но мы делаем то же самое… Вся цель моя завтра не в том, чтобы колоть и бить, а только в том, чтобы помешать моим солдатам разбежаться от страха, который будет у них и у меня».
Хочешь не хочешь, бывшему артиллерийскому офицеру приходится разрушить еще один миф — о благородстве ратного дела:
«Цель войны — убийство, орудия войны — шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия — отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство».
И если бы речь шла об одних французах! Склонность героического православного воинства к насилию и грабежу признается в романе даже русскими дипломатами.
Жутковата и сама концепция произведения, совершенно естественно проистекающая из вышеприведенных посылок:
«Для истории признание свободы людей как силы, могущей влиять на исторические события, есть то же, что для астрономии признание свободной силы движения небесных тел».
Немудрено, что автор сплошь и рядом оказывается по ту сторону того, что мы, в силу косности, привыкли именовать добром и злом:
«Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна».

***

Такая вот, милостивые государи, безжалостная криптоистория, то бишь реконструкция исторических событий. Можно принимать ее, можно не принимать, но в последовательности графу Толстому отказать трудно. Не зря же накинулись на него с такой яростью все кому не лень, стоило роману выйти в свет! Стыдили, кивали на «Бородино» Лермонтова, один сатирик даже изложил не без сарказма содержание «Войны и мира» лермонтовскими семистишия﷓ми. Причем никто не вспомнил, что сам﷓то Михаил Юрьевич повествует от лица старого солдата, а уж как умеют ветераны проводить патриотически﷓воспитательную работу с молодежью — дело известное. Одна гибель полковника чего стоит!
И молвил он, сверкнув очами: Ребята! Не Москва ль ш нами? Умремте ж под Москвой… Любопытно сравнить это со строками из более позднего стихотворения Лермонтова «Валерик», в основе которого лежат уже не рассказы успевших переговорить друг с другом очевидцев, а личные впечатления. Там тоже есть сцена гибели старшего офицера:
…в зоры
Бродили страшно, он шептал…
«Спасите, братцы. — Тащат в горы.
Постойте — ранен генерал…»
Как видим, никаких орлиных очей, никаких громких слов — предсмертный бред и ужас оказаться в плену у чеченцев.
Да и само сражение подано чуть ли не с отвращением:
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть
(И зной, и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
Не знаю, как насчет гоголевской «Шинели», а у меня такое впечатление, что баталист Толстой вышел целиком из этого восьмистишия.
Вернемся, однако, к «Войне и миру». Посягательство на миф о кампании 1812 года сыграло с графом дурную шутку. Поставьте себя на место наших шкрабов: с одной стороны, идеи романа непедагогичны и разрушительны (причем для любого государства, в том числе и советского); с другой стороны, автор — «матёрый человечище» и «зеркало русской революции».
Как быть?
Очень просто: взять Льва Толстого и тоже превратить в миф. Объявить крамольное произведение патриотическим, рамолика Кутузова — гением, истеричку Наташу Ростову — идеалом, и самим в это поверить.
Дайте нам две любые строки любого автора — и мы включим его в школьную программу. Даже этого графа, что ради честного словца не жалел ни матери, ни отца и в таком признавался, от чего добрый россиянин может в падучей забиться:
«Вспоминая теперь всё то зло, которое я делал, испытал и видел вследствие вражды народов, мне ясно, что причиной всего был грубый обман, называемый патриотизмом и любовью к отечеству».
А теперь для сравнения выдержка из энциклопедии: «…показал патриотич. порыв рус. народа, обусловивший победу России в Отечеств, войне 1812».
Так выковываются истинные патриоты.

***

Когда мифоборец сам становится мифом, случаются порой презабавнейшие недоразумения. Жертвой школьного учебника пал, к примеру, мой хороший друг Святослав Логинов, автор нашумевшей статьи «Графы и графоманы». Обнаружив противоречие между текстами Льва Толстого и тем, что говорилось о них на уроках, Святослав почему﷓то обрушился не на учителей, даже не на криминальную субкультуру литературоведов, а на самого графа. Возможно, по наивности, а возможно, и потому, что когда﷓то был преподавателем. На своих рука не поднялась.
Самозабвенно ломясь в открытую дверь, наш паладин истины объявил произведения Толстого непедагогичными. Однако граф и сам не скрывал своей неприязни к любой официальной идеологии, в то время как педагогика, насколько я помню, до сих пор находится на содержании у государства. Если вчитаться, пресловутая назидательность детских книжек яснополянского мудреца не то чтобы носит подрывной характер — нет, она зачастую просто отсутствует (см. статью «Графы и графоманы»).
Еще очаровательнее выглядят упреки Святослава Владимировича в отношении неряшливой стилистики Льва Николаевича. Граф опять﷓таки и сам признавал, что повествования его весьма корявы. Легенда о языке Толстого как образчике русской литературной речи целиком и полностью выдумана теми же литературоведами и педагогами. (Кто не верит, пусть перечтет приведенные выше цитаты из «Войны и мира».)
Вот будет смеху, если правдолюбец Святослав Логинов сам со временем обрастет бородой легенд, превратится в миф — и, в свою очередь, подвергнется буйному набегу новых мифоборцев!
Как видите, для простоты я ограничился бытовыми и наиболее общеизвестными литературно﷓историческими примерами.
Пора подбивать итоги.
Окружающая жизнь воспринимается нами настолько искаженно, что ее можно смело приравнять к выдумке, а реализм — к одному из направлений фантастики. Нельзя доверять даже увиденному своими глазами. Чем безогляднее убежден человек в достоверности собственного восприятия, тем сильнее он ошибается. Сверяя наши заблуждения с заблуждениями ближних, мы пускаем процесс по нарастающей: произошедшее оформляется сначала в ряд легенд, противоречащих друг другу, потом, как правило, в единую легенду. Наиболее фантастичны исторические события, поскольку в дело вступает еще и фактор времени. Попытки реставрации случившегося возмутительны уже тем, что разрушают сложившееся общее мнение.
К сожалению, миф можно ниспровергнуть лишь с помощью другого мифа, свидетельством чему служат идеологические кувырки и перевертыши, наблюдаемые при смене общественного строя, когда вчерашнее добро объявляется сегодняшним злом, а зло, соответственно, добром. Еще одно соображение: если некое явление и после подобного кувырка продолжает пользоваться неприязнью со стороны подавляющего большинства (а большинство всегда такое), стоит приглядеться к этому явлению повнимательней. Не исключено, что в нем﷓то и таится зернышко истины.
Поэтому на провокационный вопрос репортера: «Чем, на ваш взгляд, фантастика отличается от журналистики?» — я, несколько сгущая краски, ответил: «Фантастика — правда, прикидывающаяся вымыслом. А журналистика — наоборот».
Итак, фантастикой мы можем назвать бегство, или отступление, из коллективно созданного и создаваемого поныне мифа, именуемого реальной жизнью. Не берусь утверждать, будто чем дальше от вранья, тем ближе к правде (на самом деле, чем дальше от вранья, тем ближе к другому вранью), и всё﷓таки мне кажется, что мудрость данного маневра несомненна: куда бы вы ни бежали (НФ, фэнтези, хоррор, и т. п.), всегда остается шанс нечаянно обрести более верное понимание действительности.
Даже если этого не случится, отбежав на достаточное расстояние, вы можете оглянуться и увидеть миф целиком — возможность, которой изначально лишен реализм, сплошь и рядом ограничивающийся, по словам Достоевского, кончиком своего носа.
Ничего нового я здесь не открыл. Похожие взгляды высказывались и прежде. Пресловутый турбореализм поначалу удивлял меня отсутствием внятной программы. Однако спустя некоторое время, когда данное движение стало тихо разваливаться, оставшийся в одиночестве Андрей Лазарчук коротко и ясно изложил суть дела:
«Реализм постулирует: мир веществен, постигаем и описуем. Литература дает картину этого мира.
Фантастика постулирует: мир веществен, постигаем и описуем. Литература проводит над ним опыты.
Турбореализм постулирует: мир веществен, однако постигается нами по большей части через описания, оставленные другими людьми. Мы не в состоянии отличить объективную истину от ее искажений и преломлений. Литература дает картину этого мира».
Формулировка настолько соответствовала моим собственным воззрениям, что я немедля прилепил из озорства «Алой ауре протопарторга», над которой в ту пору корпел, бирку «турбофэнтеэи». Когда же озадаченные читатели попросили объяснить, с чем это едят, ответил примерно так:
«Как известно, турбореализм исходит из невозможности отличить правду от лжи. Турбофэнте﷓зи, напротив, настаивает на том, что невозможно отличить ложь от правды. В этом вся разница».
Что же касается рецепта Андрея Валентинова, столь бестактно использованного Львом Толстым… Думаю, зря харьковский коллега ограничился всего двумя направлениями (альтернативная история и криптоистория). Наиболее полная формулировка, по﷓моему, должна звучать так: напиши всё, как есть, и получится фантастика.
Знать бы еще, как оно есть…"

***
Стало ли из эссе А. Шмалько и Е. Лукина понятно, почему имеются комментируемые ими проблемы с аксептансом в некоем "приличном обществе"?

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Isaac_Vasin на 12/28/06 в 18:07:53

Лукин молодец, это точно. Чего стоит один "Манифест национал-лингвистов" :)

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Zamkompomorde на 01/01/07 в 21:14:48

Экие язвы эти двое.Лукин,мне кажется,лукавит.Он-самый настоящий сатирик,с уклоном
в фантастику.За это его,наверное,и не полюбили в обкоме.Кстати,в его ритуальном
покусании литературоведов видится мне издярная фига в кармане(в том числе в адрес "соратников").Да и вообще,фиг в его статье-просто запредельно много.Цельное произве
дение с говорящим названием.

А Шмалько слишком прямолинеен в своих инвективах.И дыр у него хватает.Строго говоря,помянутый им Пелевин-тоже сатирик с уклоном в фантастику.А сатира(и у Лукина,и у Пелевина-явно социальная)-штука весьма востребованная.И всегда идет особняком,потому что легко может быть и масскультом,и элитаркой,и "Большой литературой",и даже странно сочетать в себе эти черты.В схему "Большая (прогнившая/несуществующая) Литература" vs. "крутая и мощная фантастика" сатира не поместится.

С табелями о рангах тоже сложно.Некоторые произведения трудно оценивать
только по идейному или по развлекательному критерию.В той же "Одиссее" они переплете
ны слишком тесно .Иногда кажется даже,что наиболее яркие авторы в двадцатом веке как раз пытались нащупать таинственный рецепт гармоничного в идейном и развлекательном отношении произведения.Попытки искусственно "получить пропуск" в "Большую литературу" скорее показывают бессилие этот рецепт найти.Читать про "приключения духа" ,старательно очищенные от "низкого" экшена-занятие скучнейшее,а то и пустое.

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Mogultaj на 01/08/07 в 02:00:39

Да неужто эти рассуждения, с полной уверенностью автора в том, что луна-то на самом деле сделана из гамбургского сыра, с оглушительными открытиями о месседже Толстого и имеющими не менее космический масштаб и прочие космические качества суждениями о мировой истории с опорой на того же Толстого яко на Библию - язвительны?

Там же не в дырах дело, в этих эссе. А в таком непостижимо низком уровне выступлений, что уже и не до дыр. Что касается Андрея Шмалько (Валентинова), то я должен был бы, по идее, хорошо знать его работы, поскольку он пишет романы на «какбыдревнеисторические» сюжеты. Серый Коршун… Митанни… Микены… Однако в свое время мне случайно попал в руки его «Флегетон», а после «Флегетона» смотреть прочие его нарративы я, пожалуй, не решусь. «Флегетон» - это повествование от лица харьковского интеллигента (приват-доцента) Пташникова, который в 15 году попал на фронт Первой Мировой, а самом начале 1918 года вступил в Добровольческую армию, да так и трубил там до самого Галлиполи, превратившись в истинную военную косточку. Ныне эта косточка излагает реминисценции Гражданской войны приблатненно-небрежно-шикарно-снисходительным тоном (который у Валентинова призван изображать аристократизм духа). С красными Пташников разделывался (бы) единым махом – отзывается он о них исключительно в презрительно-высокомерном духе; мешали, однако, стоящие над Пташниковым эшелоны идиотического начальства, которое и провалило все дело. О начальстве Пташников вспоминает уже в тоне небрежно-устало-саркастическом. Врангеля Пташников ласково и запросто именует «Бароном», красных – столь же фамильярно, но уже вовсе не ласково: краснозадыми.

В общем, этот герой является плодом инбридинга двух чисто литературных и притом близкородственных фантомов, возлелеянных коллективным совинтельским подсознанием еще в 60-е годы. Первый из них – это вольный блатарь из стилизаций Cельвинского, Высоцкого, Розенбаума и пр.; движимый чувством внутренней свободы, он не желает подчиняться хамско-трамвайной власти черни. Он небрежно-героически обходит и побивает серо-орочий сброд ментов и мусоров (довольно близкий аналог по акцентам и эмоциональной нагрузке – стадная масса «серых» vs. Личность-Прогрессор из ТББ ), или иными способами являет свое духовное превосходство над ними, и небрежно-элегантно кутит в ресторанах в прочее время, неизменно презирая опасность, грозящую ему от превосходящего числом неприятеля, и смеясь его тупости. Второй образ – это идеализированное представление совинтеля о себе самом: движимый чувством внутренней свободы и творческим огнем, он осуществляет свое созидательное призвание, исполненное мудрой грусти и умного веселья, в то время как эшелоны идиотических же начальников, представляющих, собственно, мировую энтропию, мешают ему, отравляют жизнь и все портят – но тщетно; они ловят его, но не емлют (перефразируя Сковороду). Если бы эти начальники испарились и социальный энвайронмент оказался достоин означенного героя, то тот автоматически самореализовался бы как Истинный Творец из Понедельника-начинается-в-Субботу (откуда и популярность этого произведения в интересующей нас среде). Кстати, вся эта парадигма в какой-то мере звучала и здесь, на форуме (в виде утверждений о том, что в 60-е – 80-е годы если что и строилось и созидалось, то только «снизу», вопреки идиотическому начальству и наводимому им распаду; в то же время это глупое начальство при всем своем тупом всехдавишестве было бессильно заставить интеллигента хорошо работать за своим кульманом так, как оно, начальство хотело).

В обоих случаях присутствуют три главных элемента:
- стадная серая масса, враждебная творчеству, свободе и личности («обывательщина» в Понедельнике, «серые» в ТББ, менты-мусора в блатной интеллигентской лиро-эпике) [так сказать, орки];
- более могучие злые духи, как бы возглавляющие эту массу или резонирующие ей (Рэба и Ко, совковые начальники и т.д.) [так сказать, великие умайар];
- носитель полноценной человечности - исполненный свободы, творчества и истинной личностности Герой, уступающий означенным супостатам в материальной силе, но неизмеримо превозносящийся над ними духовно, и потому относящийся к ним с небрежно-презрительной усмешкой, как бы туго ему ни приходилось физически. [Аналогов этому существу в мире Толкиена нет, так как там с иронией у героев вообще туго. Но если у кого-то хватит сил представить себе иронически-приблатненного Арагорна в чине Страйдера…]

Все эти три элемента есть и во «Флегетоне» - просто там серая масса (красные) и бояре от мировой энтропии (официальное Добрармейское начальство, насквозь дурацкое и вредное для дела) номинально стоят по разные стороны баррикады. Но на самом деле, если руководствоваться не формой, а существом дела в книге, они окажутся де-факто на одной стороне - как и положено по вышеозначенной схеме: и те, и другие противостоят свободной человечности Главного Героя (который, кстати, именно интеллигент, ушедший воевать); и те, и другие _де-факто_ работают на победу красных = физическое поражение этого Героя (одни – своей стадной массовостью, другие – своим идиотизмом).

Горе не в том, что ГлавГерой перечисленных выше характеристик не имеет ни малейших соответствий в реальной истории времен Гражданской войны (апашизм–то у многих людей Добрармии имелся, но апашизм эз ит имеет очень мало общего с тем трехэлементным супом, в который он как приправа попадает в рамках описанного нами шаблона). Горе в том, что это дурное отведение дурных социальных комплексов послевоенных служащих интеллигентов представляется автору, по-видимому, высшим воплощением всех доблестей. Впрочем, это оценка субъективная. А вот уж что не субъективно – заросли и джунгли развесистой клюквы, буйно цветущей по всему «Флегетону». Навскидку: цитата – комментарий.

1. Ц: «Я часто слышал, как поют идущие в атаку. Собственно, мы сами пели про белую акацию, пели дроздовцы про черный "форд", да и красные часто подбадривали себя "Интернационалом" господина Евгения Потье, а порою имели наглость петь нашу же "Акацию" на свои хамские слова».

К.: Вы себе представляете АТАКУ под пение медленно-печально-протяжного романса «белой акации гроздья душистые»? Что у белых, что у красных?
Красные две белые песни переделали «с хамскими словами»: «смело мы в бой пойдем за Русь святую...» и собственно дроздовскую «Из Румынии походом»... Не Акацию - ни в какой степени не боевую.
Далее, идущие в атаку не пели вовсе (разве что в виде совершенно безумного исключения). Во всех воспоминаниях не встречал ни одной такой сцены. И является она явным абсурдом. Это греческая фаланга размеренным шагом идет с песней в атаку - полкилометра в полной безопасности, потом зона не очень опасного слабого обстрела из луков.... А на бегу в цепи попробуй пой! Да еще и зачем оно - и тебя от обстановки отвлекает, и команды не услышишь... Орать и кричать что-то малоразборчивое и короткое в атаке можно, и то недолго.
Мыслима атака под военную музыку, это бывало ОЧЕНЬ редко. «Я на Чонгарскую гать ходил с музыкой» - это как раз оно.

2. Ц: «Для этого (устрашения неприятеля), вообще-то говоря, и поют (в атаке), сие было ведомо еще в древней Спарте»

К: Вот именно, что в Спарте! А не в 1918-1920. И в Спарте, кстати, не для устрашения пели (пэан с расстояния триста метров врага не устрашит), а для того, чтобы ритм задавать и дух укреплять фаланге.

3. К. Прибавлять к каждой фамилии «господин» для выражения иронии и самоиронии («господин Евгений Потье, винтовка господина Мосина») - это прием сугубо нынешний. Иронически он звучит ровно постольку, поскольку «господа давно в Париже». В 1920 году у белых иронически это ни для кого решительно не звучало – для Пташникова это было бы обычное вежливое обращение всех ко всем. Никакой иронии для Пташникова в нем бы не сквозило, и стояло бы у него просто: Потье, Мосин...

4. Ц-К.: «Иерусалимский барон Бронштейн..» - ни в жизни. Либо «иерусалимский дворянин», либо никак.

5. Ц.: «маленький крестик с терновым венцом и серебряным мечом. .. Извольте видеть, господа, участник Ледяного похода собственной персоной. Ну да, того самого... Этот крестик я не носил ни дня с тех пор, как нам троим - поручику Дидковскому, подпоручику Михайлюку и мне - вручил эту награду генерал Романовский, помнится, в августе 19-го».

К. Зря ему так помнится... Это, значит, наградили его за Ледяной поход через год с лишним после оного! И вручал им эту награду лично начштаба ВСЮР (Романовский), меньше никого не нашлось... С фронта в Таганрог отозвали всех троих, что ли, за наградой?

6. Ц.: «Вон Фельдфебель (Кутепов) - тот его с кителя на китель перевешивает, а я, между прочим, что-то не помню его ни в Ростове, ни под Екатеринодаром. Впрочем, был, наверное. Где-нибудь рядом с Антоном Ивановичем, в обозе. Ну, того инфлюэнца косила; а интересно, какой это хворью Фельдфебель маялся, когда генерал Марков водил нас в штыки в тот проклятый последний день?»

К.: Не инфлюэнца косила Антон Иваныча, а бронхит, но это полбеды (хотя ехал он вовсе не в обозе). Но вот Кутепов…Кутепов в Ледяном походе почти все время командовал третьей ротой Офицерского полка – которым и командовал этот самый генерал Марков; так что он как раз ходил в те самые штыки. Потом Марков назначил Кутепова своим помощником по полку за проявленное мужество и способности; а потом - под Екатеринодаром - его за те же качества назначил сам Корнилов командиром Корниловского полка вместо убитого Неженцева! Из обоза, да? Вместо Неженцева - из обоза? И Пташников так и не запомнил Кутепова за все время Ледяного похода «ни в Ростове, ни под Екатеринодаром»?

7. Ц.: «Тетрадь N1 я спрятал у своего квартирного хозяина в Ростове перед тем, как уйти в этот самый великий (Ледяной) поход. Думал через неделю вернуться».

К. Напомню, каков был план «этого самого великого похода» при этом самом выступлении из Ростова: дойти до Екатеринодара, собрать там под свою руку кубанское казачество и с ним идти обратно на Дон, выбивать с Дона большевиков. И Пташников думал, что все это учинится за неделю?! Думал за неделю дойти пехом от Ростова до Екатеринодара, соединиться там с кубанцами, вернуться с ними обратно и взять Ростов у красных? Ой...

8. Ц.: «Вернулся через месяцев десять: ни хозяина, ни, само собой, тетради».

К.: Ох ты господи. Вся армия вернулась на Дон, в Ростов, в начале мая 1918, а он, бедняга, подзадержался еще на полгода с лишним... Неудивительно, что хозяин испарился. Впрочем, при такой растянутости личного пташниковского времени становится понятно, почему ему памятный знак за тот же Ледяной поход вручают и вовсе летом 1919 года в индивидуальном порядке…

9. Ц.: «Еще весной 19-го в Донбассе мы могли позволить себе роскошь наступать колоннами и ходить в "психическую" - без выстрелов, со стеком и под песню. Пели отчего-то исключительно "Белую акацию".....Ну а если попадалась какая-то упрямая дивизия, как правило, венгры или китайцы, мы попросту перебрасывали на грузовиках все, что у нас было, и давили огнем».

К.: Глаза разбегаются. Под «акацию» в атаках не ходят. Атаковали цепями. Без выстрелов ходили в атаку потому, что патронов было мало... С каким стеком? У кого там в частях Май-Маевского были стеки? Ну да, а еще с моноклями ... Термина «психическая атака» в белых армиях Юга не было (и не знаю, был ли он вообще в войну _ у белых_). ДОНБАСС – сугубо красный термин, белые говорили: Каменноугольный район. А уж переброска в Донбассе войск на грузовиках... которых у белых не было... вместо поездов, на которых они, пользуясь густой сетью мелких железных дорог Донбасса, действительно перебрасывали части с места на место... А давить огнем здорово им было бы, только у красных там было полное огневое превосходство... Наконец, ни одной венгерской или китайской ДИВИЗИИ в РККА не было. Батальоны, роты...

10. Ц.: «А как качнулся маятник обратно и головорезов Андрюшки Шкуро шуганули от Орла...»

К.: Не шуганули. Не было Шкуро и близко от Орла. Он под Воронежем в это время был. По карте - где Воронеж, где Орел?

11. Ц.: Начало января 1920: «.На нашем левом фланге войска Шиллинга и Драгомирова отступали на Одессу и Николаев».

К.: Никаких «войск Драгомирова» не было уже полмесяца. 16 декабря, с оставлением Киева, войска Киевской области перешли под командование Шиллинга, а Драгомиров остался без подчиненных войск вовсе.

12. Ц.: «Никто из нас не считал "царя Антона" серьезным стратегом. Но потерять за одну кампанию все - все, что у нас было... Бросить на новороссийских пирсах не обозы, не штатскую шваль, и даже не военные припасы, - бросить целые корпуса. Я слушал рассказ дроздовцев о жуткой погрузке в кромешной мгле, о гибели их товарищей, об утонувших и застрелившихся, думал о тех, кого вообще не пустили в порт и бросили умирать среди кавказских предгорий. Только у грузинской границы красные взяли целехоньким тридцатитысячный корпус. С десятой частью этих сил Яков Александрович смог удержать Крым в январе 20-го...»

К.: «Бросить на новороссийских пирсах… целые корпуса». Помилуй бог, откуда? Всех добровольцев в это время и было ОДИН КОРПУС, почти сплошь вывезенный. Бросили они совершенно разложившуюся массу казаков, о которых (взятых в целом) без мата действительно говорить не могли. «Только у грузинской границы красные взяли целехоньким тридцатитысячный корпус». Это не корпус - это кубанская армия, совершенно развалившаяся, пленил ее отряд красных, в несколько раз уступавший ей по численности, и случилось это 2 мая 1920 года, через месяц после Новороссийска. Ничего себе «бросили»...

13. Ц.: « Когда "царь Антон" приплыл к Крымским берегам, он даже не решился сойти на берег. Так и проторчал на феодосийском рейде, покуда не подписал отречения и не убрался прочь».

К.: А это как понимать? Царь Антон отлично сошел на берег, после чего в самой Феодосии и сидел.

14. Ц.: «Мы удивились только один раз, позже, когда узнали о назначении главкомом Русской Армии Барона. Его знали плохо и, честно говоря, надеялись, что главкомом будет все же Яков Александрович».

К.: Врангеля знали плохо? Врангеля, который дважды командовал всей Добрармией в 1919, а до того командовал значительной, а потом и большей ее частью осенью 1918? Не могло быть таких белых офицеров, которые в Добрармии с февраля 1918, но Врангеля при этом знают плохо…
И надеялись в Добрармии на то, что главкомом станет Слащев, больше чем дивизией (славы ради переименованной в корпус) никогда не командовавший и подавляющей части Добрармии неизвестный вовсе? Никогда никто Слащева в главкомы не выдвигал, даже сам Слащев об этом не грезил...

15. Ц.: Из мартиролога в конце текста: «Подпоручик Любимов. Погиб под Лозовой в августе 1919 года»

К.: С кем же это он воевал под Лозовой в августе? Лозовая в это время - глухой белый тыл, ни красных, ни серьезных повстанцев близко нет.

16. Постоянно «Ульянов-Бланк». В Гражданскую, однако, _никто_ не знал, что тов. Ленин по матушке частично из выкрестов. Дорого бы у белых дали за информацию об «Ульянове-Бланке» - но не было ее. Шагиняшка раскопала десятилетия спустя...

17. Ц.: «Гнев славных дроздовцев вызван небольшим очерком Романа Гуля, посвященным Ледяному походу. Я, кажется, немного помню этого Гуля. Эдакий малокровный интеллигент с вечным насморком. После Екатеринодара он был потрясен душевно и дезертировал».

К.: Странные сбои у памяти Пташникова, и странно он читал «очерк» Гуля. Гуль (и это ясно сказано в очерке) после Екатеринодара отнюдь не дезертировал, а шел в составе армии в Ростов. Когда в мае Деникин временно распустил армию (контракт добровольца истек) и предоставил всем желающим ее покинуть, так как их обязательства истекли, тогда Гуль и вышел, совершенно законно, из армии.

18. Ц.: «В Фельдфебеле (Кутепове) есть что-то от африканского носорога. В марте 17-го он с неполным батальоном пытался подавить восстание в Петрограде. Они не успели пройти и сотни метров, как от батальона ничего не осталось, а сам Фельфебель чудом уцелел. Я лично на фронте с весны 15-го, нагляделся всякого и очень не люблю командиров с придурью. Пусть уж Фельдфебель на меня за это не обижается».

К.: Уже смешна (да еще и в устах беляка!) датировка Февральской революции МАРТОМ, т.е. по стилю, который ввели только большевики, и к тому же через год после этой революции.
А Кутепов в подразумеваемый день со своим батальоном прошел: от Гороховой через Невский проспект до его пересечения с Литейным, далее по Литейному до Кирочной и встал на Литейном. Все это продолжалось с утра до вечера. Часть Кутепова никто даже не потрепал. Но приказы поступать перестали, и накануне ночи часть его солдат разошлась, смешавшись с враждебной толпой; тогда он распустил остаток. Тем все и кончилось. Похоже на вышеизложенный пассаж про «сотню метров» и «ничего не осталось»?
Кутепов был на японском фронте в 904-05, на германском - с августа 1914, в приват-доцентах, в отличие от Пташникова, не состоял, и славился и тогда, на германской, и потом, в гражданскую, тем, что воевал толково, упорно, грамотно, уравновешенно, основательно, даже несколько ограниченно - без малейшей придури. Он был удивительно _нормальным_, нормально-уставным начальником и командиром.

19. У Валентинова Пташников сходил от Врангеля на переговоры к Махно, переговорил с ним и вернулся живым! Но общеизвестно, что Махно беспощадно казнил всех присланных к нему переговорщиков от Врангеля...

В общем, Валентинов прочел три книги: Слащева, Туркула и Венуса. Пересказывает он их весьма подробно. То, что до, после и сбоку - ни в какие ворота не лезет. И приват-доцент Пташников тут совершенно не виноват со своими Харьковскими шпаками.

Вот после этого я прочих художественных работ Андрея Шмалько не читаю. А публицистические – «прочел с удовольствием», так как они очень хорошо согласуются с особенностями «Флегетона» и сами разъясняют в них же поставленные вопросы.

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Zamkompomorde на 01/08/07 в 15:26:56

Quote:

Конечно.(Только уверенности-то там и нет.Скорее-неуверенность.Даже неуверенность как метод.)От самого названия и до последней строчки.Практически вся проза и стихи
Лукина-расширенный комментарий к "весь мир-пропаганда".И на тему гамбургского сыра
(правда про Солнце)он высказался.Так и называется книжка-"Катали мы ваше Солнце";этакий фэнтезийно-производственный роман из жизни типа-Древней Руси,где у каждого народа свое солнце.У византийцев,скандинавов,славян....У славян,кажется,на дровах.И они хитрой машинерией его двигают.

"Алая аура" вообще напоминает по сюжету "Хвост крутит собакой".
Туда же-ссылка на милиционера Синякина.Дело не только в сущности свидетельских показаний.В околофантастической тусовке Синякин известен прежде всего своим довольно скандальным "Монахом...".У книжицы характерный сюжет:герой узнает,что все эти гелиоцентрические теории-неправда,за что претерпевает всякие гонения.Ох и наехала на него фэнская критика в свое время.

И на Толстого Лукин неспроста сослался:Логинов пытался развенчать того как дутую величину в своей статье "Графы и графоманы",а Лукин в два счета "возвращает" Толстому титул классика,но уже турбореализма.Дело не в открытии месседжа.И даже не в попутном пинке Логинову(мол,вы школьникам мозги промываете).Это пересмешничество.Лукин скорее говорит:возвести графа в гении и графоманы-одинаково легко,т.к. и первое ,и второе делается пропагандой.Одна пропаганда-в школе,другая-в логиновской статье.А он,Лукин,может на раз предложить третью-и убедить.Все три-равно
убедительны,рассчитаны на обычного человека и как правило срабатывают.И все-ложь.

И не так важно,гениален ли в самом деле Толстой.Достаточно,если Лукин или Логинов кое-что выпятит,а кое-что замолчит в критике "Войны и мира" и других опусов графа.Сюда же-ритуальное покусание литературоведов : на практике полная оторванность целой дисциплины от тех,кому нужны работающие критерии оценки и анализа написанного-и явное шарлатанство целой прослойки профессиональных критиков.Вся статья,включая заголовок и размышления,столкнул ли автор того мальчика в фонтан-сплошное издевательство.И над фэнами,и над коллегами-писателями,и над фантастикой как методом,и над родной фантастической критикой.Но еще-повод задуматься
,потому как есть великое множество читателей и писателей,которым самые тривиальные из лукинских мыслей-как раз откровение.

Quote:

Там же не в дырах дело, в этих эссе. А в таком непостижимо низком уровне выступлений, что уже и не до дыр. Что касается Андрея Шмалько (Валентинова), то я должен был бы, по идее, хорошо знать его работы, поскольку он пишет романы на «какбыдревнеисторические» сюжеты. Серый Коршун… Митанни… Микены… Однако в свое время мне случайно попал в руки его «Флегетон», а после «Флегетона» смотреть прочие его нарративы я, пожалуй, не решусь. «Флегетон» - это повествование от лица харьковского интеллигента (приват-доцента) Пташникова, который в 15 году попал на фронт Первой Мировой, а самом начале 1918 года вступил в Добровольческую армию, да так и трубил там до самого Галлиполи, превратившись в истинную военную косточку. Ныне эта косточка излагает реминисценции Гражданской войны приблатненно-небрежно-шикарно-снисходительным тоном (который у Валентинова призван изображать аристократизм духа). С красными Пташников разделывался (бы) единым махом – отзывается он о них исключительно в презрительно-высокомерном духе; мешали, однако, стоящие над Пташниковым эшелоны идиотического начальства, которое и провалило все дело. О начальстве Пташников вспоминает уже в тоне небрежно-устало-саркастическом. Врангеля Пташников ласково и запросто именует «Бароном», красных – столь же фамильярно, но уже вовсе не ласково: краснозадыми.

Валентинов просто объясняет,как на его взгляд,обстоят дела с "большой литературой",
фантастикой и прочими направлениями.Что,в общем,ожидалось:прочие его статьи про
фэнов и фантастику-того же плана.Ничего особо страшного.И рассчитано на тех же фэнов
и коллег по слетам фантастов.

Шмалько-Валентинов историк,вроде бы специализируется на Древней Греции.Еще археологией занимается/занимался.Раскопки в Херсонесе.Об этом тоже написал книжку.

"Флегетон" мне не понравился,правда не из-за фактических ошибок(в истории ВСЮР я не разбираюсь),а сам по себе. Лучшее у Валентинова-пожалуй,тот самый "Серый Коршун" и "Овернский клирик".

Фантастика, хотя и историческая.В основном он пишет фантастику.Впрочем,есть в общем-то ехудожественный "Спартак" про восстание одноименного деятеля.Просто размышления о том,как все было/должно было быть на самом деле.Насколько достоверно-не берусь судить.

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем nava на 01/09/07 в 10:05:03

Офф.
про Спартака у Валентинова - это цикл. После как бы теоретической первой книги последовал сугубо фантастический роман "Ангел Спартака", который идеи первой книги иилюстрирует в художественно форме.
На осенних Днях фантастики в Киеве услышано от автора, что в планах еще два романа.

Заголовок: Re: "Фантастика-2006", финал
Прислано пользователем Zamkompomorde на 01/11/07 в 18:13:48

Quote:

Читал.Но "Ангел Спартака" написан значительно хуже "Спартака".И вообще слабое произведение.Я не очень понимаю,зачем Валентинов написал "Ангела".Если сам "Спартак" был интересен анализом имеющейся в первоисточниках
информации и реконструкцией,то "Ангел"-бледная тень.Лучше бы он не обещал.
А уж писать к неудачной книге 2 продолжения.... :-/