|
||||
|
Заголовок: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Antrekot на 10/15/03 в 19:22:32 http://magazines.russ.ru/nlo/2007/87/mi7.html "Карась" глазами рыбовода Валя, Валентина, Что с тобой теперь? Белая палата, Крашеная дверь… Маленькая рыбка, Маленький карась, Где ж ваша улыбка, Что была вчерась? Поэма “Смерть пионерки” Эдуарда Багрицкого написана в тридцатые, опубликована в журнале “Красная новь” в октябре 1932 года к 15-летней годовщине революции. “Карась” Николая Олейникова, хотя и появился примерно тогда же, был напечатан уже в семидесятые после посмертной реабилитации поэта. Сопоставление этих текстов в русском литературоведении является в определенной мере общим местом. Действительно, связь между стихотворениями далеко выходит за рамки совпадения или ассоциации по метрическому ореолу1. Белая палата, Крашеная дверь… Воздух воспаленный, Черная трава. Детские ладони Ей не целовать. Духотой спаленых Губ не освежить. Валентине больше Не придется жить. Чтобы в этом крохотном Теле навсегда Пела наша молодость, Как весной вода. Белая смородина, Черная беда… Не гулять карасику С милой никогда. Не ходить карасику Теплою водой Не смотреть на часики, Торопясь к другой. Так шуми же мутная Невская вода. Не поплыть карасику Больше никуда. Такой объем пересечений и перекличек подразумевает сознательную отсылку со стороны по крайней мере одного из авторов. Наиболее естественной — и наиболее распространенной — является гипотеза: иронико-романтический “Карась” Николая Олейникова был пародией на героико-романтическую “Смерть пионерки” Багрицкого. А дальше начинаются странности. Поэма Багрицкого датирована июлем— августом 1932 года. Как уже указано, опубликована она была в “Красной нови” в октябре того же года. По свидетельствам современников (в частности, Леонида Резникова), поэма частично основана на реальных событиях, произошедших незадолго до того в семье Дыко, где Багрицкий снимал комнату. (Эта семья фигурирует в написанной в том же году поэме “Человек предместья”2.) “Карась” же Николая Олейникова обычно датируется 1927 годом — по записи в “Чукоккале”. Как ни прихотливы судьбы русской литературы 1920—1930-х годов, пародия, на пять лет опережающая появление пародируемого стихотворения, представляется нам событием маловероятным. В работе “Смерть карасика (о датировке стихотворения Н. Олейникова)” Леонид Кацис, анализируя смежные тексты “Чукоккалы”, доказывает, что 1927 год — дата по меньшей мере сомнительная. И сам приводит другую, куда более позднюю, но труднооспоримую дату первого упоминания о “Карасе” — разгромную речь Николая Асеева на поэтической дискуссии Всероссийского Союза советских писателей 16 декабря 1931 года. И если В. Саянов сохранил еще остатки первобытной стыдливости, если “стояние у ограды старинного склепа” в поэзии вызывает у него cомнение в нелепости этой позы для пролетарского поэта, то у поэтов типа Заболоцкого, Хармса эта сомнамбулическая зачарованность стариной уже лишена каких бы то ни было признаков сомнений и сожалений. Они просто пишут стихи вроде следующих: Маленькая рыбка, Золотой карась, Где твоя улыбка, Что была вчерась? И пишут их не в шутку, не из баловства, которое легче всего предположить за этими строчками, а всерьез полагая, что ими достигнута предельная простота и ясность неопушкинианцев, та легкость и непритязательность, которая вскользь отмечена Пушкиным как глуповатость поэзии3. Леонид Кацис обращает внимание на то, что в речи Асеева карась “золотой” — именно этот эпитет и позволяет Асееву естественно перейти к теме “пушкинской простоты” и заявить, что современная “золотая рыбка” не может претендовать на родство с классиком. В окончательном же авторском варианте “Карася” рыбка во второй строчке “маленькая”. Из чего Кацис и делает вывод, что Олейников завершил стихотворение уже в 1932 году и, скорее всего, откорректировал его под “Смерть пионерки”. Допустим, что Леонид Кацис прав и Олейников в 1932 году переделал “Карася”, включив в стихотворение элементы прямой пародии. Тем не менее из речи Асеева явно следует, что к зиме 1931 года какая-то из редакций “Карася” уже была известна за пределами обэриутского круга — и даже за пределами Ленинграда. Асеев цитирует “Карася” как очевидный, вещественный и — главное — знакомый аудитории пример “полнейшей творческой прострации” обэриутов. Даже если Багрицкий не читал и не слышал “Карася” раньше, он с неизбежностью должен был познакомиться с этим стихотворением после публикации асеевской речи в журнале “Красная новь”. В частности, еще и потому, что речь и статья появились неспроста. Особая пылкость литературной дискуссии обеспечивалась тем, что 10 декабря, за неделю до выступления Асеева, в Ленинграде были арестованы Хармс, Введенский, Калашников, Бахтерев, Андроников, Туфанов и Воронич. Им были предъявлены обвинения (по статье 58.10) во “вредительстве в области детской литературы” посредством отвлечения граждан от задач соцстроительства. Причем формулировки следствия поразительным образом совпадали с построениями Асеева, который декларировал, что попытки обэриутов “восстановить нормальные эстетические каноны Пушкинской школы” уводят поэтическую практику этой группы от “проблем соцстроительства”. В ходе допросов от арестованных требовали показаний на Шварца, Олейникова, Маршака и Липавского. Фактически под угрозой был весь детский сектор Ленинградского ГИЗа. Допросы продолжались до середины января 1932 года. Речь Асеева вышла в виде статьи в феврале. После трех месяцев громкого “политического” дела вряд ли остался человек в столичном писательском мире, который этих строчек не слышал. А летом 1932 года, пять месяцев спустя, Багрицкий напишет поэму о смерти пионерки, по всей видимости, не опознав ни метрики, ни используемых им самим речевых оборотов. Не опознает он их и впоследствии, когда поэма уже написана. И напечатает этот текст в той же самой “Красной нови”, где публиковалась статья Асеева. Даже не обладай Эдуард Багрицкий прекрасной памятью, не будь он запойным читателем стихов и знатоком тонкостей поэтического мастерства, такая глухота выходила бы за пределы всякой вероятности. Остается предположить, что Багрицкого в силу каких-то причин устраивала перекличка и полемика с “Карасем”. Но что это могли быть за причины? Зачем Эдуарду Багрицкому включать в ассоциативную систему “Смерти пионерки” отсылки к идеологически сомнительному и достаточно неуместному в больничной палате по жанру и тону стихотворению? Героиня поэмы, Валентина, пионерка, умирает от скарлатины. Ее мать, как последнее средство, приносит дочери ее крестильный крестик. Девочка, которой в бреду видится гроза, пионерский сбор и гром с неба, напоминающий ей о принесенной клятве (“Валя, будь готова”), приходит в себя на минуту, вкладывает последнее свое усилие в то, чтобы оттолкнуть крест, — и умирает. По характеру и расположению элементов сюжета поэма Багрицкого типизируется достаточно легко. Жанр, по крайней мере в 1920—1930-е годы, был еще достаточно узнаваем — это житие. Благочестивой девице предлагают жизнь ценой отречения от веры, но она, укрепленная небесным видением, отвергает вражьи козни и умирает в истине, становясь частью воинства небесного. Одна из ранних версий поэмы заканчивалась словом “благодать”4. Структурное сходство подчеркивается еще и тем обстоятельством, что для матери Валентины крест — не столько символ Христа, сколько магический амулет, обладающий особой силой. Мать не уговаривает Валентину помолиться или обратиться к Богу — только взять чудотворный предмет, “золоченый, маленький”. Таким образом, противостояние христианин — язычник инверсируется, но остается в пределах, заданных житийной традицией. Здесь следует отметить, что избранный жанр автоматически задавал картину мира, достаточно уязвимую с точки зрения ортодоксальной советской идеологии. Для того чтобы вера девочки и ее отказ имели вес, спасение, предлагаемое ей, должно было быть настоящим. И действительно, рассказчик не предпринимает ни единой попытки посмеяться над “старорежимным суеверием” матери или показать, что крестильный крест — бесполезен. Крест чужой, он орудие враждебной силы — но рамки жития как жанра не позволяют усомниться в том, что он может спасти Валентину, если она его примет. То есть, присваивая христианскую атрибутику, Багрицкий косвенным образом воскрешает Бога. Но это — явно не предусмотренный автором побочный эффект. Задачей же было создание новой “Золотой легенды”, освоение территории христианства и передача ее в руки советской власти и ее институтов5. Формирование нового религиозного пространства, где бог нового мира, окликающий Валю из грозовой тучи, как и положено по Завету, — это и есть “Бог живой”, а прежний Бог — бог идолопоклонников, бес. Все обетования Нового Завета, в том числе и чудеса Воскресения и Пресуществления (“…но в крови горячечной / подымались мы, / но глаза незрячие / открывали мы/ ... / чтобы в этом крошечном / теле навсегда / пела наша молодость, / как весной вода”) передаются новой вере6. И мученичество Валентины, как и положено мученичеству, свидетельствует об истинности этих обетований. Но какое отношение к экспроприации жанра или веры имеет олейниковский карась — маленькое бестолковое существо, живущее в мутной воде и ужасным образом кончающее с собой из-за любви к совершенно недостойному того предмету? В “Смерти пионерки” у “песни”, помимо Бога, есть еще один сильный и страшный враг. Быт. Частная жизнь. Я ль не собирала Для тебя добро? Шелковые платья, Мех да серебро, Я ли не копила, Ночи не спала, Все коров доила, Птицу стерегла, — Чтоб было приданое Крепкое, недраное, Чтоб фата к лицу — Как пойдешь к венцу! (Багрицкий 1986: 316) Отказываясь от крестика, Валентина отрекается и от этих “постылых, скудных слов”, и от обещаемой ими жизни. Жесткое неприятие уюта и быта — один из лейтмотивов творчества Багрицкого. В другом псевдожитийном стихотворении, “ТВС”, позиция автора по отношению к частной жизни высказана еще более определенно: Он вздыбился из гущины кровей, Матерый желудочный быт земли. Трави его трактором. Песней бей. Лопатой взнуздай, киркой проколи! Он вздыбился над головой твоей — Прими на рогатину и повали. (236) Образный ряд здесь следует трактовать едва ли не буквально, ибо этот монолог вложен в уста Феликсу Дзержинскому. Для Багрицкого и многих других писателей и поэтов, вошедших в литературу вместе и заодно с революцией, быт, с его заскорузлостью, вечно воспроизводящимся убожеством, паническим страхом перед миром и любыми переменами7, был врагом важнее и “страшнее” Врангеля. За канарейками признавали силу, способную побить коммунизм, — и собственно смысл коммунизма полагали в борьбе с этой силой. Здесь следует оговорить одно обстоятельство. Багрицкий не был поэтом масс. В отличие от Маяковского или Асеева, он не пытался стать устами 150 миллионов8. Его ненависть к быту была ненавистью индивида, уничтожаемого этим бытом. Его убежденность в том, что старый мир должен быть разрушен полностью и любой ценой (“Ты начисто выруби сосны в саду, / Ты выкорчуй куст смородины!..”), опиралась на личный опыт несуществования (“Происхождение”, “Февраль”). Попытка построить новый мир представлялась Багрицкому единственным шансом на актуальное человеческое бытие. Жертвы во имя этой цели оправдывались не низкой ценностью отдельной жизни (“единица — вздор, единица — ноль”), но заведомо неизбежной — и заведомо бессмысленной — гибелью, ожидающей эту жизнь в мире старом. При этом основные надежды переносились на следующее поколение, еще не отравленное “скопческим видом” за окном: — Вставай же, Всеволод, и всем володай, Вставай под осеннее солнце! Я знаю: ты с чистою кровью рожден, Ты встал на пороге веселых времен! (Багрицкий 1986: 212)— а сам “прыжок из царства необходимости в царство свободы” становился действием чистой веры. Валентина из “Смерти пионерки” была едва ли не воплощением победы одушевленного юного мира над косной материей старого. В “Человеке предместья”9 дочка “в угластом пионерском галстуке” (Багрицкий 1986: 312) — полномочный представитель нового, неуютного бытия. Само ее присутствие изнутри взламывает мещанский быт ненавистного автору обитателя пригорода. Любопытно, что Олейников в том же, 1932 году констатирует категорический недостаток изничтожаемого Багрицким состояния как в обществе, так и в природе. Причем, в отличие от Багрицкого, он не склонен рассматривать это обстоятельство как нечто достойное восхищения: ...Страшно жить на этом свете, В нем отсутствует уют, — Ветер воет на рассвете, Волки зайчика грызут, Улетает птица с дуба, Ищет мяса для детей, Провидение же грубо Преподносит ей червей. Плачет маленький теленок Под кинжалом мясника, Рыба бедная спросонок Лезет в сети рыбака. Лев рычит во мраке ночи, Кошка стонет на трубе, Жук-буржуй и жук-рабочий Гибнут в классовой борьбе. (Олейников 1990: 120) И в этом враждебном мире, “открытом настежь бешенству ветров”, “небольшие насекомые” и “маленькие рыбки” Олейникова гибнут от несчастной любви или — в крайнем случае — от злоупотреблений науки. Они носят часики и юбки из “тончайшего пике”, тонут в пучине страсти и вовсе — даже в негативном плане — не уделяют внимания свершениям социалистического строительства. Их, как правило, ужасная смерть (еще Л. Гинзбург отмечала, что “беззащитное существо, растоптанное жестокой силой, — это мотив у Олейникова повторяющийся”) соотнесена не с конкретными историческими обстоятельствами, а с общим вселенским неустройством. Процитированное выше стихотворение Олейников назвал “Надклассовым посланием”. В поэзии Хармса, Олейникова, Введенского, Заболоцкого мир был большим, страшным, не имеющим собственного смысла и не очень пригодным для проживания, а все живые существа и сотворенные человеком предметы — маленькими, уязвимыми и достойными жалости. Члены ОБЭРИУ — Объединения реального искусства — считали заумь, абсурд, смещение, естественной реакцией человека на не соотносящееся с ним мироздание. Идеологизация этой реальности была невозможна по умолчанию. Трудно себе представить позицию более “частную” и менее совместимую с нарождающейся советской мифологией. Ибо даже Николай Эрдман, заговоривший в своей пьесе “Самоубийца” о судьбе маленького человека, обращался к новому миру как к власть имеющему, прося и требуя понимания и сочувствия, — и говорил с ним на его языке. Но о каком диалоге может идти речь, если “классовая борьба” — всего лишь частный (да и не самый значительный, упомянутый в “Надклассовом послании” восьмым) случай мировой энтропии? Подобное отношение было, пожалуй, наиболее опасным из всех возможных. Советская власть могла с удовлетворением любоваться самыми апокалиптическими своими портретами — Ленину понравилась “Дюжина ножей в спину революции”, Сталин любил “Дни Турбиных” — но не прощала недостаточного к себе внимания. Как правило, в этих случаях она очень точно улавливала не только присутствие инонаправленного мировоззрения, но и его вектор10. “Если в начале НЭПа в период сравнительной идеологической свободы мы имели возможность организовать публичные выступления наших заумных поэтов, могли рассчитывать на издание наших произведений, могли — и это главное — собрать вокруг себя нэпманскую аудиторию, которой наше творчество щекотало нервы и которая из классовых соображений могла поднять нас на щит, то по мере того, как диктатура становилась все крепче, упорнее, увереннее, — в том числе и на идеологическом секторе, — эти надежды становились все более слабыми, превращались в дым, как мы хорошо это понимали” (“Сборище...” 2000: 2, 542). Это цитата из показаний А. Введенского по делу 1931—1932 годов, написанных в значительной мере под диктовку следователя. Выбор формулировок показывает, что советская власть в лице своих базовых органов если не осознавала, то ощущала глубинную связь между революционной11 формалистской “заумной” поэзией и частной жизнью, воплощением которой ей представлялся НЭП. Но еще более точное наблюдение — уже над стилистикой обэриутов — сделал Николай Асеев в уже упомянутой речи на поэтической дискуссии в ВССП: Они не замечали, что все их усилия, все их попытки обречены на бесплодие именно потому, что пародированность, которая искренне принималась ими за новаторство, могла лишь сосуществовать с архаическими элементами стиха. Они не учли, что издевка и перекривление традиций возможны лишь в том случае, когда эта традиция сильна. ...Таким именно образом у Заболоцкого, например, издевательство над этой традицией обернулось в издевательство над действительностью; идиотизм синтаксического штампа превратился в идиотизм содержания. (Асеев 1993: 156) Я полагаю, что Асеев сделал лишь одну ошибку — предположив, что Хармс, Олейников, Введенский и Заболоцкий не осознавали своей связи с традицией. Но вот нежелание расставаться с самой малой частью багажа, делить мир на новый и старый и отказываться от человеческой мерки — действительно одна из характерных черт поэзии и прозы обэриутов. Багрицкий, чьими героями, как известно, были “Механики, чекисты, рыбоводы”12, а главной болью — невозможность оторвать себя от “ветхого Адама”, был естественным антагонистом создателя “Карася”, для которого этот Адам в самом ветхом своем виде был единственным настоящим, верифицируемым объектом во вселенной. И у нас есть даже — косвенные — основания предполагать, что этот антагонизм проявился не только на уровне метра и лексики “Смерти пионерки”, но и на уровне сюжета. Умирающая от скарлатины девочка — достаточно нетрадиционный персонаж для советского жития. Как правило, советские святые и мученики гибли от пули или ножа или умирали от истощения или усталости, “сгорали на работе”. Подобно персонажам Олейникова, Валентина “Смерти пионерки” — это тоже маленькое существо, без повода и смысла раздавленное жестокой силой. Но вводя в сюжет чудотворный крест, отказ от него, последнюю присягу Валентины трубам и грому, Багрицкий идеологически оформляет мироздание, наделяет его смыслом, превращая смерть от скарлатины в гибель за дело коммунизма. В этот раз отряд заметил потерю бойца и оплакал ее, но “Яблочко-песню” из зубов не выпустил — да и сам боец, слившийся с песней, того бы не пожелал. Как жанр и образный ряд поэмы Багрицкого являются выдвижением на территорию христианства, конфискацией “новой земли” и “нового неба” в пользу революции, так ее метр и лексика — и, возможно, сюжет — вторгаются в частный мир обэриутов, заменяя беззащитное и вполне буржуазное (при часах!) создание, “маленькую рыбку”, буквально поглощенную жестоким миром, “молодостью”, осмысленно и радостно жертвующей собой ради великой цели — и собственного продолжения в веках. В определенном смысле Багрицкий тоже пытается проглотить и переварить “Карася”, не оставив частной жизни, частным устремлениям и частной трагедии собственного поэтического пространства — как уже не оставил его “старой” вере. Таким образом, в поэме “Смерть пионерки” Эдуард Багрицкий выступает и против (чужого) Бога, и против (“прельщений”) частной человеческой жизни, и против Рима, и против Вавилона — точь-в-точь как его (и мои) предки. Хотя ему самому, всю жизнь пытавшемуся рассчитаться со своими корнями, такое определение вряд ли понравилось бы. БИБЛИОГРАФИЯ Асеев Н. Отрывок из статьи “Сегодняшний день советской поэзии” // Введенский А. Полное собрание произведений. Произведения 1938—1941. Приложения. М.: Гилея, 1993. Т. 2. С. 156. Багрицкий Э. Стихотворения и поэмы. Пермь: Пермское книжное издательство, 1986. Введенский А. Полное собрание произведений: В 2 т. М.: Гилея, 1993. Гинзбург Л. Николай Олейников // Олейников Н. Пучина страстей. Л.: Советский писатель, 1990. С. 5—26. Кацис Л. Смерть карасика (о датировке стихотворения Н. Олейникова) // Солнечное сплетение. 2000. № 12—13. Олейников А. Поэт и его время // Олейников Н. Пучина страстей. С. 27—50. Олейников Н. Пучина страстей. Л.: Советский писатель, 1990 “Сборище друзей, оставленных судьбою”. А. Введенский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: “чинари” в текстах, документах и исследованиях: В 2 т. / Сост. В. Сажин. М.: Ладомир, 2000. ______________________________________ 1) Примером такой ассоциации может служить перекличка между “Разговором с Николаем Дементьевым” Эдуарда Багрицкого (1927) и “Сказкой” Бориса Пастернака (1953). 2) Второй составляющей, по свидетельствам очевидцев, была смерть Веры Селивановой, двенадцатилетней крестьянской девочки из Пикозера. Летом 1929 года во время охотничьей экспедиции Багрицкий с друзьями остановились переночевать у Селивановых и слышали, как мать Веры уговаривала умирающую дочь поцеловать иконку. Вера отказалась и через несколько часов умерла (Твердов Е. У голубых озер // Э. Багрицкий. Воспоминания современников. М., 1973. С. 237). 3) Сегодняшний день советской поэзии // Красная новь. 1932. Февраль. С. 163—164 (цит. по: Введенский Александр. Полное собрание произведений: В 2 т. М.: Гилея, 1993. Т. 2). 4) Т.В. Артемьева точно замечает, что “Смерть пионерки” частично воспроизводит сюжет стихотворения А. Шишкова “Умирающее дитя” — только у Шишкова сакральным жестом служит крестное знамение. 5) В 1930—1940-е эту задачу иногда очень успешно решали многие советские писатели и поэты при поддержке и участии советского народа. И жанр советского “жития”, одним из первых героев которого стал Павлик Морозов, на следующей стадии возгонки трансформирующийся в Альку “Военной тайны”, и жанр советской молитвы (“Если я палец порежу, выставлю перед собой, шепчу “Сталин, Сталин”, и не больно”) были необычайно плодотворны. В “Живых и мертвых” Симонова политрук гордится тем, что его и его коллег солдаты называют “попами”. 6) Тема воскрешения силой веры присутствует и в “ТВС”, и во “Вмешательстве поэта”. 7) Меня учили: крыша — это крыша. Груб табурет. Убит подошвой пол, Ты должен видеть, понимать и слышать, На мир облокотиться, как на стол. “Происхождение” (Багрицкий 1986: 252) 8) Как писал о смерти Маяковского И. Сельвинский, создатель Левого центра конструктивистов, к которому примыкал и Багрицкий: “Долг поэта — не наступать на горло собственной песне”. 9) Название особенно интересно, ибо “детьми предместий” назвал свое поколение Иосиф Уткин (“Маруся”). 10) Образцовый случай такого проникновения в суть вещей — позднейший разбор Ждановым творчества А.Ахматовой и М. Зощенко в 1946 году. 11) Одно из самоназваний — объединение “Левый фланг”. 12) Это перечисление впервые появляется в стихотворении “Вмешательство поэта” (1929) и будет с легкой перестановкой повторено в 1932 году в “Человеке предместья”: Чекисты, механики, рыбоводы. Взойдите на струганое крыльцо. Настала пора — и мы снова вместе! Опять горизонт в боевом дыму! Смотри же сюда, человек предместий: — Мы здесь! Мы пируем в твоем дому! (Багрицкий 1986: 311) |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Benedikt на 10/15/03 в 19:38:51 Что еще, на мой непрофессиональный взгляд, интересно в поэме Багрицкого. Формально антихристианская по содержанию, она в первоначальном варианте заканчивалась христианским термином "благодать". Концовка с "бешенством ветров" была приписана уже потом. По крайней мере, так нам рассказывали в школе. Антрекот, не уточните, правда ли это? |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Antrekot на 10/16/03 в 14:26:11 Cпать больше надо. Да, конечно. Там же поэма с пеночки начинается - и ею должна была заканчиваться. С уважением, Антрекот |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Mithrilian на 10/16/03 в 14:33:46 Карась - пародией на Пионерку? Тогда там суровая ошибка с датами: Карась отмечен 27м годом, а Пионерка - 32м :) (Пардон, это я не дочитала до конца). А вообще - ну да, Сов. власть подменяла собой христианство. Я давно где-то читала старые тексты - там был текстик что делать, если обуревают сомнения. А подумать о тов. Сталине, каково ему, посоветоваться с ним мысленно и так далее. Совершенно было легко заменить "товарищ Сталин" на "Бог" - стиль был узнаваем на раз даже мне. И еще "Октябрины" неприжившиеся... |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Benedikt на 10/16/03 в 14:40:36 Quote:
ОБ чем и речь. Наверное, авторы этой гипотезы либо не сверили даты, либо предположили, что поэма Багрицкого была написана и стала известной Олейникову задолго до публикации. Но версия Антрекота, имхо, гораздо логичнее. 8) А мое любимое советское имя - Даздраперма (Да здравствует Первое Мая!) :D |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Mogultaj на 10/17/03 в 06:36:08 Антрекот, замечательно! А где собираетесь публиковать? По поводу "освоения территории" - и ведь работало. В фольклористических записях имеются перлы 30-х гг. типа (цитирую дословно): "Если я палец порежу, выставляю его перед собой, шепчу "Сталин, Сталин, Сталин" - и не больно". |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Kagero на 10/17/03 в 10:52:34 Нуу, господа, если говорить о "черной мистике" Багрицкого, то меня колбасит от явления Дзержинского умирающему комсомольцу в ТВС. http://www.litera.ru/stixiya/authors/bagrickij/pyl-po-nozdryam.html Там та-акая мощная аллюзия на католических мистиков... |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Antrekot на 10/17/03 в 12:34:46 Кагеро, это уже :). В треде по черта в синих галифе в этом же разделе. Собственно, про карася это продолжение. С уважением, Антрекот |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Kagero на 10/17/03 в 22:53:59 Самое обидное - какие мощные стихи... |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Antrekot на 10/18/03 в 17:59:12 on 10/17/03 в 22:53:59, Kagero wrote:
Да. Мне так и показалось, что Вам должно понравиться. Булгаков, кажется, тоже впечатлился. С уважением, Антрекот |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Kagero на 10/18/03 в 23:14:39 on 10/18/03 в 17:59:12, Antrekot wrote:
Система тропов очень сильная. Даже в самых поганых стихах. |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Mithrilian на 12/20/04 в 19:20:18 Вот еще разбор похожий, только слабее, хотя с основной идеей автора я соглашусь. Ну и оригинал слабее, конечно же. Связь по ссылке медленная, копирую сюда. ================= http://abursh.sytes.net/abursh_page/AB_works/button.asp ================= Aркадий Бурштейн Эссе о коричневой пуговке "Человек, не завершающий начатого дела, подобен усталому путнику, а усталый путник, идя по дороге, поднимает ногами пыль." Дхаммапада Коричневая пуговка Коричневая пуговка лежала на дороге И грелась на дороге в коричневой пыли, Но вот по той дороге прошли босые ноги. Босые, загорелые протопали-прошли. Ребята шли гурьбою из дальнего поселка, Последним шел Алешка и больше всех пылил. Случайно иль нарочно, того не знаю точно, На пуговку, на пуговку Алешка наступил. А пуговка - не наша! Вскричали все ребята И буквы не по-русски написаны на ней! К начальнику заставы бегут-спешат ребята, К начальнику, к начальнику скорей, скорей, скорей. Рассказывайте точно, сказал начальник строго И карту пред собою широкую раскрыл. Глядит в какой деревне и на какой дороге На маленькую пуговку Алешка наступил. 4 дня искали бойцы по всем дорогам 4 дня искали, забыв покой и сон На 5-тый отыскали чужого незнакомца И быстро оглядели его со всех сторон. А пуговки-то нету! У заднего кармана! И сшиты не по-нашему широкие штаны. А в глубине кармана - патроны от нагана И карта укреплений советской стороны. Ребят тут похвалили за храбрость и сноровку И долго жал им руки отважный капитан. Ребятам подарили отличную винтовку, Алешке подарили гремучий барабан. Вот так она хранится, Советская граница. И никакая сволочь границу не пройдет! А пуговка хранится в Алешкиной коллекции, За маленькую пуговку ему большой почет! Ах, как популярна была песенка о коричневой пуговке в околодиссидентских компаниях 70-х - 80-х годов. Она была чем-то вроде лакмусовой бумажки. Если в компании появлялся новый человек, по его реакции на "Пуговку" сразу прояснялось: "свой" или нет. Текст пионерской сей песенки доныне поражает поистине первобытной наивностью и бесстыдством, одновременно содержа столь точные и страшные приметы времени, что мы (в 70-е - 80-е) не могли читать его без сложной смеси смеха, отвращения и жалости к годам, когда песенку о коричневой пуговке пели у пионерских костров. Тогда пели ее всерьез, без тени стеба, а храбрый мальчик Алеша был примером для наших родителей и старших братьев, достойным соратником Павлика Морозова в борьбе за торжество Ленинских идей. Это сегодня нам стыдно читать, что группа детей, не имеющих обуви, идет босиком по неасфальтированной проселочной дороге из дальнего поселка; что сознание этих детей искалечено до такой степени, что, увидев заграничную пуговицу, они бегут с доносом к начальнику пограничной заставы, и это интерпретируется, как храбрый (sic!) поступок; что уровень жизни в те годы в иных местах был таков, что импортную одежду могли носить только шпионы, и что взрослые персонажи песенки оказываются такими же параноиками, как и дети. Тогда же, у пионерских костров, все это было всерьез и взаправду: ведь мир и впрямь казался разъят на СССР, замкнутый внутри своих границ, и враждебное окружение, осаждающее и ненавидящее молодое пролетарское государство и стремящееся уничтожить его. Железный занавес был спасением, защитой от враждебного мира. "Вот так она хранится, Советская граница, И никакая сволочь границу не пройдет…" Но почему это так знакомо, так что-то напоминает? Древние поселения были обнесены стеной, и ворота выходили на 4 стороны света. Но над воротами, как и над дверями домов, висели могущественные амулеты, защищающие обжитое, созданное, упорядоченное пространство от мира Хаоса и враждебных духов. Этот мир начинался сразу за стеной, а жизнь поселения была постоянной борьбой за выживание с враждебным этим окружением. Все, что приходило извне, было враждебно обитателям поселения. Даже невесты, взятые из соседнего селения, воспринимались как опасность, как соприродные мертвецам, и над ними надо было совершать сложные очищающие обряды, чтобы изменить их сущность и победить связанное с ней зло. Замкнутые стены с оберегами защищали поселение как магический круг, который, помните, защищал от нечисти Хому Брута. Полагаю, что сходство двух описанных моделей - не плод моего воображения. Но если это так, то мир, представленный в песенке о коричневой пуговке, должен описываться на языке мифологических пространств. Давайте, попытаемся вместе проделать этот цирковой номер. Разбор Коричневая пуговка лежала на дороге И грелась на дороге в коричневой пыли Коричневая пуговка таилась в пыли и терялась на ее фоне, так как была с пылью одного цвета. Она лежала удобно и, если верить тексту, грелась на солнце. Но вот по той дороге Прошли босые ноги Босые, загорелые Протопали-прошли Ребята шли гурьбою из дальнего поселка Но ее покой нарушили босые, загорелые ноги. Они шли вместе, эти ноги, у их обладателей текст не различает ни имен, ни лиц, но знает, что они идут издалека. Это идет стая. Последним шел Алешка и больше всех пылил Выделен из стаи и наделен именем только идущий последним. Он особенный хотя бы уже потому, что наделен именем и идет последним один (все остальные впереди). Последним в стае обычно идет самый слабый и усталый. На усталость, кстати, указывает и то, что Алешка больше всех пылил (…усталый путник - сказано в древнем индийском трактате Дхаммапада - поднимает ногами пыль). Но как же так - вправе спросить вы меня, - ведь автором песни Алешка подается как самый большой шалун, именно на это указывает то, что он сильнее всех прочих пылил ногами. И я отвечу, что автор и босыми ногами ребят любуется, как непременным атрибутом счастливого детства (ох уж, эти босоногие шалуны). Мир, увиденный его глазами, конечно же искажен, и одна из задач демонстрируемого разбора - вернуть его в фокус! Случайно иль нарочно, того не знаю точно, На пуговку, на пуговку Алешка наступил. Еще одно намеренное искажение реальности: не мог в поднятой ногами пыли Алешка увидеть и нарочно наступить на пуговку. Более того, он не осмелился бы сделать это и по другой, более сильной причине, о которой я скажу ниже. А пуговка - не наша! Вскричали все ребята И буквы не по-русски написаны на ней! К начальнику заставы бегут-спешат ребята, К начальнику, К начальнику скорей, скорей, скорей Я хотел бы обратить ваше внимание на то, что текст не выделяет крик Алешки и не утверждает, что Алешка закричал первым. Кричат все ребята. Включая Алешку. И может быть, инициатива крика не его. Кричат потому, что обнаружен предмет из иного мира, из-за пределов магического круга. И значит надо срочно сообщить об этом Хранителю Круга, одному из тех, кто поддерживает его силу и магию. Такой человек по определению - мощный колдун, шаман, способный бороться с опасными духами, просочившимися извне. Рассказывайте точно, сказал начальник строго И карту пред собою широкую раскрыл Именно так и изображен начальник заставы: суровый колдун, который обладает волшебным зеркалом - картой, открывающей своему Хозяину все, даже самые мелкие детали. Глядит в какой деревне и на какой дороге На маленькую пуговку Алешка наступил Двусмысленная строфа эта допускает две интерпретации: Начальник заставы ищет на карте ту точку, где Алешка наступил на пуговицу; Хранитель смотрит на карту, как в телевизор, и видит в ней не просто географическую точку, где Алешка наступил на пуговицу, но само действие. 4 дня искали бойцы по всем дорогам 4 дня искали, забыв покой и сон Итак, начинается поиск просочившегося пришельца, запараллеленный в нашей модели обряду поиска и истребления злого духа (изгнания порчи, поиска скрытого колдуна и т.д.) Как мы знаем, шаман, который борется с духом болезни, сначала долго гонится за ним по разным мирам, догоняет, опознает по неким атрибутам и вступает в схватку. Ему помогают духи-помощники, а также разные волшебные предметы (как правило, бубен, либо барабанчик, с помощью которого он путешествует по мирам). на 5-тый отыскали чужого незнакомца И быстро оглядели его со всех сторон. А пуговки-то нету! У заднего кармана! И сшиты не по-нашему широкие штаны. А в глубине кармана - патроны от нагана И карта укреплений советской стороны О чем же повествует наша песенка? Мы видим, как посланные начальником заставы бойцы-помощники, путешествуя по всем дорогам, ищут Чужого, находят его и опознают по ряду атрибутов, каждый из которых указывает на его враждебную природу и принадлежность к миру-за-кругом: неопровержимая связь с пуговицей; не наш покрой штанов; патроны в кармане - для физического уничтожения обитателей мира-внутри-круга, и еще более опасный амулет - карта укрепления советской стороны, угрожающая существованию самого магического круга, а значит, и мира, который он охватывает и защищает. На сей раз, знаем мы из песенки, шпиона удалось обнаружить и устранить страшную опасность с помощью ребят. И здесь все понятно и объяснимо. Но вот дальше начинают возникать вопросы, на которые невозможно ответить, не привлекая мифологическую подоплеку текста. Ребят тут похвалили за храбрость и сноровку И долго жал им руки отважный капитан Логично было бы похвалить ребят за проявленную бдительность. А хвалят их не за нее, а за храбрость и сноровку. Но почему? Почему находка пуговицы и доставка ее на заставу подается, как храбрый и требующий сноровки поступок? Храбрость предполагает наличие некоей опасности. Ребята вступали в контакт с пуговицей, и с начальником заставы - отважным капитаном текста. Больше ни с кем они ни в какие отношения не вступали, и значит, опасность таилась где-то здесь. Я отбрасываю мысль, что опасен для ребят начальник заставы. Хотя бы потому, что он разделяет с ними атрибут храбрости (ребят хвалят за храбрость, и жмет им руки отважный капитан), и потому, что оба они принадлежат к миру-внутри-круга, а функция Хранителя - охранять обитателей внутреннего мира, а не причинять им зло. И, значит, опасность оказывается связана с пуговицей. Давайте, вглядимся в нее еще раз. Коричневая пуговка лежала на дороге И грелась на дороге в коричневой пыли… Кто обычно греется на дороге? Ящерицы и… змеи! Пуговица коричневого цвета - и это цвет змеи, ядовитой гремучей змеи. Сама природа пуговицы в тексте враждебна, в силу того, что она - порождение пропитанного ненавистью внешнего мира, мира сволочей. И, значит, любой контакт с ней опасен. Одно дело, донести до заставы пуговицу, совсем другое - опасный, как змея, предмет, и при этом не пострадать. Тут и храбрость, и сноровка необходимы. Минуточку. Но ведь Алешка наступил на нее босой ногой, то есть был единственным, кто случайно и напрямую коснулся этого опасного предмета. Я позволю себе напомнить, что он шел последним, отличался этим от остальных и, видимо, был самый слабый из всех. И значит, самый доступный воздействию Зла. Напоминаю также, что в тексте не сказано, что именно он обратил внимание на чужую природу пуговицы. Он лишь наступил на нее - единственный из всех. Возможно, он был выбран (избран) самой пуговицей. Следовательно, по логике мифа, Алешка оказался заражен ею. И я считаю, что намек на это сохранился в тексте. Ребятам подарили отличную винтовку, Алешке подарили гремучий барабан Вновь Алешка оказывается выделен из анонимной стаи: всем ребятам дарят винтовку, Алешке же - двусмысленный подарок - барабан. Но мы уже встречали в тексте статьи и барабан (волшебный предмет, который помогает шаману летать по мирам и изгонять злых духов), и его эпитет - гремучий (название змеи). Именно потому получает Алешка барабан, что он подобно шаману, колдуну соприкоснулся с миром духов и отныне отмечен им, как бы получив прививку от его воздействия. Отныне природа Алеши будет амбивалентна. А барабан будет его оружием, не менее страшным, чем винтовка. Потому что бубен (барабан) для шамана - грозное оружие, помогающее ему бороться со злыми духами и излечивать болезни, вызванные ими. А гремучий барабан - не только многошумный барабан, но и убивающий барабан, но и врачующий барабан. Кстати, известно, что шаманы дают имена своим бубнам и барабанам, - имена, типа Громобой. Понятно, что для того, чтобы противостоять злу - и пользоваться оружием - без храбрости и сноровки не обойтись. Как известно, Зло всегда готово отомстить и ждет своего часа. А злу противостоят все обитатели Мира-внутри-круга. Именно в этом моменте таится в модели моего разбора объяснение того нелепого на первый взгляд факта, что ребят, доставивших пуговицу начальнику заставы, благодарят за храбрость и сноровку. Вот так она хранится, Советская граница. И никакая сволочь границу не пройдет! А пуговка хранится в Алешкиной коллекции, За маленькую пуговку ему большой почет! Что же касается Алешкиной коллекции, то читатель может и сам легко догадаться, какого рода редкости должен собирать наш повзрослевший и освоивший игру на своем барабане храбрый и сноровистый герой. Напомню лишь, что экспонаты в любой коллекции как правило однородны. Вот, собственно, и все. Да, чуть не забыл! Разбор, который вы только что прочитали, друзья - результат не столько моей работы, сколько внутренних метаморфоз самого текста. Исподволь и незаметно завладев моим вниманием, он практически вынудил меня довести дело до логического конца, завершить анализ песенки о Коричневой Пуговке и записать его. А что мне оставалось? Ведь человек, не завершающий начатое дело, подобен усталому путнику, а усталый путник, идя по дороге, поднимает ногами пыль. Цоран 20-21 января 1999 г. Примечание: Текст песенки о пуговке был найден мной в Интернете, в известной библиотеке Максима Мошкова, в сборнике “Кричалок и Вопилок” (за что я М. Мошкову – глубоко благодарен), и печатается по этому изданию. |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Vladimir на 12/20/04 в 19:22:59 Повстречались как-то за одной бутылочкой Пропп и Фрейд... ;D |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Antrekot на 02/09/08 в 04:11:21 Вышло и восстановлено. С уважением, Антрекот |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Nick_Sakva на 02/09/08 в 11:14:02 Спасибо, очень интересно. Я совершенно не в теме (кроме поэмы Багрицкого естественно ;) ), поэтому заранее прошу прощения за дилетантский комментарий. Навеян "Письмом к любимой Молчанова..." Маяковского. :) По-моему есть еще одна возможная причина пересечений и перекличек: существование в то время не дошедшего до нас, но "широко известного в узких кругах" стихотворного текста, с которым полемизирует Багрицкий и который пародирует Олейников. Например действительно на сюжет житий. Но мне кажется более вероятным кандидатом какой-нибудь популярный жестокий романс. |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Antrekot на 02/09/08 в 11:17:28 :) Проблема в том, что а) пока что не отловлено б) см всю часть про дискуссию, аресты и "Красную новь". С уважением, Антрекот |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Nick_Sakva на 02/09/08 в 12:17:52 on 02/09/08 в 11:17:28, Antrekot wrote:
Quote:
Но раз уж речь таки зашла, предложу один вариант, согласующийся с моим предположением. Разумеется это лишь "один из" и пожалуй не самый правдоподобный. Но на мой взгляд и не противоречащий изложенному в статье. (На всякий случай еще раз: я абсолютно не в теме "поэзия 20-30х", поэтому вполне могу быть не в курсе чего-то очевидного любому мало-мальски знакомому с предметом. Все мои аргументы либо "от общеизвестного", либо от "здравого смысла", либо основаны на самой статье. Поэтому можно не стесняться тыкать меня носом). Нелепая для пролетарского поэта поза стояния у ограды старинного склепа - это как раз вполне соответствует обвинению в склонности к "жестокому романсизму". Другое дело, что дальше о "Карасике" говорится: "И пишут их не в шутку, не из баловства, которое легче всего предположить за этими строчками, а всерьез..." (!). Во как! Я вот ну ни с какого бока не могу допустить, что "Карасик" написан всерьез. Точно так же не могу предположить, что всерьез и без стеба написана "Пуговка". То, что кто-то мог воспринять то или иное всерьез, меня не удивляет. Помнится совершенно откровенные пародии "Лимонданый Джо", "Призрак замка Моррисвиль", "Лев готовится к прыжку" и т.п. воспринимались многими АБСОЛЮТНО всерьез, по крайней мере в подростковой среде. Просто по незнакомству с пародируемыми объектами. Поэтому обвинение в написании "Карасика" всерьез может быть как намеренной подлянкой, так и результатом невежества по части пародируемых объектов (например тех же "жестоких романсов"). То есть в словах Асеева есть намек если не на первоисточник, то на вполне узнаваемую традицию "стояния у склепа". Поскольку "Карасика" я не могу воспринять всерьез, я вынужден предположить, что это пародия. Пародия может быть как на "традицию в целом", так и на вполне конкретное произведение. Пересечения с Багрицким могут как раз служить косвенным свидетельством в пользу предположения о конкретном произведении. И еще (Остапа несло ;) )! Девчонки-пионерки - одна из самых восприимчивых аудиторий для "жестокого романса". С этой точки зрения "Смерть пионерки" может оказаться как раз чем-то вроде "адресно направленной" идейной полемики. |
||||
|
Заголовок: Re: «Смерть пионерки – кампания на два фронта» Прислано пользователем Antrekot на 02/09/08 в 12:51:18 Видите ли, Асеев и с Олейниковым хорошо был знаком, и с жестоким городским романсом - и "Карась", он не то чтобы пародия. А вот к истории метрического ореола http://magazines.russ.ru/zvezda/2005/3/ro21.html С уважением, Антрекот |
||||
|
Удел Могултая YaBB © 2000-2001, Xnull. All Rights Reserved. |