|
||
|
Заголовок: Ливен А. Война в Чечне Прислано пользователем Kurt на 04/02/04 в 19:56:55 Анатоль Ливен, главный редактор журнала "Strategical Comments", Лондон. Война в Чечне и упадок российского могущества Введение: две диаметрально противоположные традиции "Там, где некогда был центр испанских позиций, в полях перед Рокруа стоит небольшой современный памятник - невзрачная серая глыба, можно сказать, могильная плита былого испанского величия". В. Веджвуд, "Тридцатилетняя война". В основе Чеченской войны - эпохальное по своему значению столкновение между двумя очень разными нациями, олицетворяющими силы, борьба между которыми продолжается с начала человеческой истории; русскими, издавна идентифицировавшими себя с серией созданных ими бюрократиче ских государств, и чеченцами, у которых едва ли было какое-либо государст во за всю их историю, и чьи поразительные боевые качества произрастают не из государственной организации, а из особой этнической традиции. На улицах Грозного деморализованные войска Вавилона под командованием не военных, а придворных евнухов и коррумпированных чиновников в очередной раз были повержены "варварами" с гор. Борьба чеченцев в 1994-96 годах была последней в серии антиколониаль ных войн (от Индокитая, Алжира и португальских колоний в Африке до Афганистана), свидетелями которых были два последних поколения. Однако успех чеченцев и их командиров - более ошеломляющий, чем успехи других антиколониальных войн и является очень необычным, пожалуй, даже уникальным примером в истории современных войн вообще. Дело в том, что чеченцы победили не только не имея поддержки реального государства, но, строго говоря, не имея даже какой-либо формальной военной или политической организации, победили только за счет силы своего общества и его традиций (хотя они и были оснащены советским оружием и опытом военной подготовки). Это отличает Чеченскую войну от вооруженных восстаний второй половины ХХ века, возглавлявшихся коммунистами и националистами и организованных и руководимых современными кадровыми партиями (даже зулусы, одержавшие временную победу над британскими войсками в 1879 году, имели преимущество в виде чрезвычайно дисциплинированной системы полков, контролировавшейся жестокой и эффективной военной автократией). Большинство афганских моджахедов, конечно, тоже не обладали серьезной партией или военной организацией, но, хотя они и изнурили Советскую армию, нельзя сказать, что их победа была такой же решительной, как победа чеченцев. Эту триумфальную победу, казалось бы, "дезорганизованных", "примитивных" или даже "варварских" сил над современной европейской армией можно сравнить только с победами эфиопов над итальянцами при Адуа, марокканцев над испанцами при Аннуале и с некоторыми победами индейцев над англичанами и американцами. С одной стороны, эта победа говорит многое о русских - если современная российская армия не лучше итальянской или испанской армий тех времен, то мировой военный порядок, действительно, встал с ног на голову. Но с другой стороны, победа чеченцев - это свидетельство их неординарных военных способностей и воинского духа чеченской традиции, преобразованной событиями и влияниями двадцатого века. У чеченцев не было ни одного из преимуществ, какими обладал Вьетконг: режиму Дудаева не удалось создать какое-либо подобие кадровой партии, и в начале войны "формальные" вооруженные силы Чечни состояли менее чем из двух тысяч человек. Подавляющее большинство чеченских бойцов присоединилось к ним уже после того, как началась война. Они вступали не в отряды армии, а в спонтанно организовавшиеся группы родственников, друзей и соседей. Более того, хотя отдельные операции были блестяще спланирова ны генералом Масхадовым и неформальным штабом командиров, у Масхадова никогда не было того всеобъемлющего контроля над чеченскими войсками, какой был у генерала Зиапа над вьетконговскими. История Чечни, как до войны, так и после войны, показывает, что чеченское восстание 1990-х в значительной мере было не только восстанием против советского и российского государства, но и против государства современного типа как такового. Как у афганцев и берберов, традиции чеченцев таковы, что они нелегко сносят иго какого-либо государства - даже своего собственного - и дисциплина у них появляется только перед лицом общего национального врага. Так же как Дудаев с 1991 по 1994 гг. не сумел создать эффективные государственные институты на месте распавшихся советских, Масхадов с 1996 по 1998 гг. совершенно не сумел сохранить и использовать дух сотрудничества и дисциплину, возникшие в ходе борьбы против России. Можно было бы предположить, что невероятное давление войны должно было заставить чеченцев создать современные централизованные институты; однако пока что правительству Масхадова не удалось установить современную государственную власть в Чечне, что наглядно показал поток похищений и рейдов, совершенных чеченцами в России. Главным, несомненно, является то, что это правительство не может установить монополию на основные вооруженные силы, что обычно является определяющей характеристикой современного государства. Следует, однако, отметить в оправдание Масхадова, что ожесточение и колоссальный экономический развал, которые повлекла за собой война, и наличие тысяч безработных и весьма вооруженных бывших бойцов под его же командованием предельно усложнили стоящие перед ним задачи. Контраст между Чечней в военное и мирное время удручает и похоже, что даже если Россия согласилась бы на независимость Чечни de jure (de facto она ее имеет), чеченцы не смогли по настоящему бы воспользоваться этим. К сожалению, отрицательные черты чеченцев - прямое продолжение их положительных черт, и те удивительные качества, которые они проявили в войне, тесно связаны с их старыми традициями "набегов" и их новыми успехами в области организованной преступности. Подчеркивая уникальный и необычный характер чеченской победы, нужно отметить, что население Чечни и вооруженные силы сепаратистов были крайне малы. Вдумайтесь: кроме, пожалуй, эпизодов российского наступления на Грозный в начале войны и чеченской контратаки в августе 1996 года, когда силы чеченцев в Грозном и в остальных районах насчитывали до 6 000 человек, по общим подсчетам у чеченцев одновременно никогда не было в строю более 3 000 бойцов, то есть на каждого чеченского бойца приходилось 15 русских. Конечно, общее число чеченцев, которые сражались в тот или иной момент войны, было гораздо больше. Тем не менее, в большинстве сражений у российских войск было огромное количественное преимущество, какого не было у французов и американцев в Индокитае, у французов в Алжире, и у советских войск в Афганистане. Типичная проблема, с которой сталкивались организованные армии - от римлян до американских "рейнджеров", сражавшиеся с "примитивными" врагами или партизанами, - это заставить врага стоять и сражаться. Согласно максиме полковника Чарльза Каллвелла: "Тактика помогает регулярной армии, в то время как стратегия помогает врагу, следовательно, цель регулярной армии - сражаться, а не маневрировать". Но чеченцы приняли этот вызов и победили регулярную русскую армию в открытом бою. Их победа - свидетельство того, что поскольку для отдельно взятого солдата война сводится к испытанию его духа и морали, победа "цивилизован ной" и "современной" стороны никогда не гарантирована. Сокрушительное поражение российской армии коренится не только в неразберихе и развале в российских вооруженных силах, но и в глубоком упадке российского государства и российского общества. Однако демилитаризация российского общества - это только крайний пример (обостренный бедностью и цинизмом) глобальных процессов, идущих в современном индустриаль ном мире. Поражение в Чечне отражает также специфические аспекты русской национальной традиции. Русское национальное самосознание, по крайней мере со времен Петра Великого, всегда зависело от двух империалистических государств, призывавших не к этнической, а к идеологической, транснациональ ной верности, одно - православию, царю и империи, другое - коммунизму и Советскому Союзу. В результате после развала советского государства способность России к национальной мобилизации резко уменьшилась. Эта слабость особенно заметна при сравнении России с некоторыми соседними с ней государствами, чья способность к такой мобилизации сформировалась в борьбе против иностранного правления. Но российские имперские традиции принесли один положительный результат: несмотря на все уродливые ужимки фашистских групп в России, этнический компонент русского национализма остается сравнительно слабым, особенно учитывая, сколько страданий русский народ перенес за последние годы. До сих пор русские видят себя нацией, возглавляющей другие нации, а не нацией (как балканские народы), изгоняющей других с целью создания этнически чистой России. Пусть так и остается надолго! 1. Истоки российского поражения "Война - это испытание моральных и физических сил посредством последних... Можно сказать, что физические силы - не более чем деревянный эфес, в то время как моральные факторы - это драгоценный металл, настоящее оружие, тонкозаточенное лезвие". (Клаузевиц) Стареющее и уставшее население Глубокое военное ослабление России в конце ХХ века связано с демографическими изменениями, затронувшими все индустриальные страны, но в России приобретшими специфические постсоветские черты. Этот демографический сдвиг сказался в России в четырех основных сферах: в отношениях России с соседними государствами, особенно в Азии; в политическом поведении российского населения; в экономическом положении России и в российских вооруженных силах. По словам Ричарда Пайпса: "В течение четырехсот лет непрерывный процесс двигал население России из центральных лесных районов в основном на восток и на юг, заставляя русских заполнять территории, населенные нациями других рас и культур, что повлекло серьезные демографические сдвиги в районах их передвижения". К 70-м годам, однако, стало ясно, что этот двигатель заработал в противоположном направлении. В последние три десятилетия советской власти основной причиной замедления демографического роста было падение рождаемости у русских. Частично на русских (как и на украинцах, и на прибалтах) отразились общие мировые тенденции, связанные с урбанизацией, индустриализацией, общей "модернизацией" взглядов на семью, огромным ростом числа разводов и так далее. Но к этому добавились специфические аспекты советской жизни: нехватка жилья и потребительских товаров. С конца 80-х годов рождаемость упала еще ниже: на 17% между 1990 и 1994 гг., с 13,4 новорожденных на тысячу населения до 9,3 - один из самых низких показателей рождаемости в мире. Только в первой половине 1996 года в России по ряду широко известных печальных причин умерло на 1,7 миллиона человек больше, чем родилось. Упадок здравоохранения и стандартов жизни отразился и на состоянии юношей, призванных на военную службу. С середины 1970-х годов рост удельного веса мусульман в Советском Союзе по отношению к славянскому населению, благодаря высокому росту рождаемости первых и падению рождаемости вторых серьезно обеспокоил советское руководство и стал предметом обсуждения западных наблюдателей. В Чечне более высокая рождаемость была связана с традиционной культурой, но также и сознательно поощрялась чеченским обществом, стремившаяся восполнить огромные потери депортации и численно превзойти русских. Высокая рождаемость сыграла основную роль в восстановлении влияния чеченцев в Чечне после их возвращения из изгнания. В результате в Чечне оказалось большое число безработных молодых чеченцев, которые сыграли очевидную роль в радикализации политической ситуации в 1991 году и в чеченской национальной революции; они же составили основной контингент сражавшихся во время войны. Возрастная структура населения оказала влияние и на политические взгляды русских. В наибольшей степени она повлияла на отношения России с ее соседями и на характер широко распространенного желания восстановить Советский Союз. Это стремление назад в СССР не было желанием националь ных завоеваний, мощи и славы, как могло бы показаться, а прежде всего - ностальгией по чувству защищенности, по стабильности и порядку, естествен ной у пожилого населения. В ходе опроса 16 - 20 декабря 1994 года - еще до того, как потери российской стороны начали расти, только 30% респондентов высказались за "решительные меры с тем, чтобы установить порядок в Чечне". В то же время 36% были за мирное разрешение конфликта и 23% - за немедленный вывод российских войск. Через месяц, в январе 1995 года, уже 77% респондентов высказались против бомбардировок Грозного, и только 12% - "за"; 53,8% утверждали, что они всегда были против введения войск в Чечню. Очень небольшие свидетельства энтузиазма к войне у большинства россиян появились только после кризиса с заложниками в Буденновске в июне 1995 года (вполне естественно рассматривавшегося русскими как террористическая акция). К февралю 1996 года 46% русских согласились с требованиями чеченских сепаратистов о выводе российских войск, и только 33% были за вывод войск лишь после того, как будет "восстановлен порядок", а в марте 1996 года, согласно опросу, проведенному центром Юрия Левады, за немедленный вывод войск были уже 52%. В сентябре 1996 г. после августовского поражения и мирного договора, заключенного Лебедем и Масхадовым, 39% согласились с тем, что российское правительство должно гарантировать полное прекращение огня; 32% - с тем, что Россия должна согласиться на свободные выборы в Чечне, и 46% - что российские официальные лица, ответственные за начало войны в Чечне, должны понести наказание. Только 14% высказались за то, чтобы российские войска вновь заняли Грозный, и только 11% заявили, что российское правитель ство ни при каких условиях не должно допустить независимости Чечни. Эти цифры показывают, что население России, столкнувшееся с реальной ценой войны, было очень мало озабочено престижем России или даже вопросом ее территориальной целостности, не говоря уже о славе империи. Демилитаризация На Западе, как и во всем остальном мире, написано огромное количество исследований (столь огромное, что сложно даже начать их перечень), описывающих и анализирующих эффект урбанизации и "модернизации" на социальное и демографическое поведение и обратное воздействие этого поведения на социальное и экономическое развитие. Но по причине изоляции советской науки от западной и контроля компартии над советскими научными исследованиями, разработки в этой области в Советском Союзе значительно отстали. Это - одна из причин, по которой "первобытная" точка зрения на национальные черты русских среди западных "экспертов" продержалась так долго. Другая причина - в том, что социальные изменения в Советском Союзе не были полностью признаны как модернизация, хотя на деле они были модернизацией, хотя и своеобразной отличавшейся особой жестокостью и экономически неэффективной. В контексте поражения в Чечне важнейшим элементом модернизации в России была демилитаризация социальных установок, растущее нежелание служить в армии и нести военные потери, что на более ранней или более поздней стадии характерно для почти всех урбанизированных обществ. Как и везде, одна из главных причин кроется в уменьшении размеров семьи. Грубо говоря, в прошлом родители, у которых было несколько сыновей (в какой бы то ни было стране), были готовы к потере сына на войне в большей степени, чем в настоящее время, когда в семье, как правило, только один сын. В Чечне я встречал женщин, искавших своих сыновей, и чаще всего это были не только их единственные сыновья, но и единственные дети. Еще один фактор - это изменение в основе семьи, также проявившееся повсеместно: переход от традиционных крестьянских семейных групп, основанных на экономических связях, к современным семьям, основанным на любви и привязанности. Урбанизация Важную роль в культурной демилитаризации сыграл и переход от преобладания деревенского населения к преобладанию городского, и от коллектив ного социального мира к индивидуалистическому. Многие военные эксперты в разговорах со мной говорили о распространенном представлении, что лучшие солдаты выходят из традиционных крестьян, как о мифе, и утверждали, что хорошая армия может сделать хорошего солдата из кого угодно. Внимательно слушаю их, но не верю ни одному их слову. Разумеется, можно превратить городского юношу в прекрасного солдата, но на его обучение и воспитание в нем военного духа придется затратить очень много времени и денег, чего у России, конечно, нет. Все практические свидетельства прошлых войн показывают, что крестьяне, особенно из стран сурового климата, как Россия, - суровее, неприхотливее, послушнее и, самое важное, лучше выносят трудные погодные условия, чем горожане. Посмотрите на различные фашистские молодежные группы в России или городские банды молодежи, часть которых также любит пользоваться патриотической риторикой. Можно ли представить их сидящими неделями в траншеях под ледяным дождем, под огнем врага, и при этом сохраняющими боевой дух (если таковой у них когда-либо был)? Поэтому российская армия все еще пытается набирать в боевые подразделения деревенское население. Рядовой из колхоза под Самарой Валерий Кукаев 65-й Мотострелковой пехотной дивизии, захваченный в плен чеченцами, сказал мне с горечью: "Они думают, что мы более глупые, что мы поверим тому, что они говорят, и пойдем туда, куда нам сказано". Однако этот резерв истощается по мере того, как деревенское население в России сокращается, стареет, спивается и физически изнашивается. Почему современные народы ведут войны Каковы бы ни были намерения Сталина и его режима, и какова бы ни была идеология коммунистической партии, для подавляющего большинства русских солдат Вторая Мировая война не была ни империалистической завоевательной войной, ни войной, целью которой было распространение коммунизма. Из мемуаров военных и очевидцев, и из официально разрешенных, и из мемуаров диссидентов, очевидно, что это была война оборонительная, война самозащиты против врага, который стремился к беспощадному подчинению и порабощению славянских народов. В наши дни западные комментаторы, отрицающие свидетельства упадка военной мощи России, указывают на то, как быстро Россия может восстанавливать военный потенциал: в 1939 году советская армия потерпела серьезное поражение в финской войне, но уже менее чем через два года начала крушить немецкую армию. Здесь упущено самое главное. В финской войне, как и в первые пять месяцев войны с немцами в 1941 году, советская армия терпела поражения, так как была не подготовлена, ее командный состав был ослаблен, но прежде всего - из-за отсутствия морального фактора (в отличие от финнов, защищавших свои дома и свою родину и потому показавших себя столь прекрасными бойцами). Это документально подтверждено в новом великолепном исследовании Роджера Р. Риса. Он описывает советских солдат, направляющихся на финский фронт, дезертирующих чуть ли не толпами (240 человек только из одной дивизии!), открыто угрожающих застрелить собственных командиров и поющих песни о своем нежелании сражаться. Это совершенно естественно, поскольку большинство призывников были крестьяне, в предыдущие десять лет подвергавшиеся испытаниям коллективизации, экспроприации, террора и массового обнищания. И если, начиная с октября 1941 года, советские и особенно русские солдаты начали отражать атаки с удивительной отвагой и решительностью, то это было заслугой не Сталина и его военачальников, а Гитлера и нацистов, которые продемонстрировали свои зверские намерения в том, как обращались с военнопленными и гражданским населением. Как я писал в статье в журнале "Нэшнл Интерест" в мае 1996 года, "если бы сейчас НАТО вдруг вторглось в Россию и атаковало Москву, то после обычной неразберихи и бойни в конце концов российские боевые самолеты могли бы оказаться над Парижем и Берлином. Но ничего подобного никогда не случится". Значение морального фактора у солдат, сражающихся против агрессора, напавшего на их Родину - наверное, наистарейшее клише в военной литературе, что, однако, не уменьшает его справедливости. Очень важно также расстояние, отделяющее солдат от дома. Даже в таких маленьких странах, как Грузия и Азербайджан, во время войн в начале 1990-х поразительно было видеть, насколько далеки люди в столичных Тбилиси и Баку от боев в Абхазии и Карабахе и как мало столичной молодежи порывалось отправиться на войну - и это несмотря на всю ту ожесточенную националистическую риторику, которую можно было часто услышать из уст той же самой молодежи; большая часть грузинских и азербайджанских солдат, которых я встречал, были из районов, непосредственно подвергавшихся атакам. Однако ни один абхазец или карабахский армянин, прикованный к своему маленькому клочку земли, откуда некуда отступать, не мог сомневаться, что он находится на линии фронта; тоже самое можно сказать и о чеченцах. При этом для русского солдата из Москвы, не говоря уж о солдате, скажем, из Новосибирска, расположенного в нескольких тысячах километров от Чечни, идея прямой военной угрозы, исходящей из Чечни его дому, казалась абсурдной. В действительности, несмотря на миф о "генетическом империализме" русских (как выразился американский обозреватель Джордж Вилл), в течение последних ста или около того лет, солдаты российских регулярных войск не выказывали большого ожесточения в войнах, которые начались за пределами территории России (хотя, конечно, они сражались лучше, чем в Чечне). Отсутствие у обыкновенного русского солдата в конце XIX века развитого "национального самосознания" было результатом неразвитости российского общества и, прежде всего, отсутствия всеобъемлющей государственной системы образования, направленной, перефразирую Юджина Вебера, писавшего о превращении "крестьян во французов", на превращение "крестьян в россиян". Очевидно, это также сыграло ключевую роль в том, что российские солдаты не выдержали суровых условий Первой мировой войны, в распаде армии российской империи и в революции. Очень важен в этом контексте тот факт, что для русских солдат территории, на которых они тогда сражались - прибалтийские провинции, Белоруссия, западная Украина - не были Россией, хотя и входили в состав Российской империи; для них они были "Польшей" и "Германией". В своем безразличии к "колониальным" войнам вдалеке от дома русские совсем не уникальны. Историки, подчеркивающие важность колониального соперничества в ухудшении взаимоотношений между Германией, с одной стороны, и Францией и Британией, с другой, правы; но при этом они не правы, полагая, что эти страны могли вступить в войну только по этой причине. Поразительно, но за 40 лет до 1914 года европейские державы много раз имели возможность вступить в борьбу за колонии, но каждый раз шли на попятную - в соперничестве за Египет в 1882 году, в борьбе за Афганистан в 1880-х и 1890-х, в фашодском кризисе 1898 г., в борьбе за Венесуэлу в конце 1890-х и Марокко в 1906 и 1911 гг. Одной из причин было то, что даже самые убежденные французские империалисты не стали бы рисковать войной в Европе ради южного Судана. Но еще важнее то, что они понимали, что народ не пойдет за ними. Поколению, воспитанному на доктринах Клаузевица и все еще находящемуся под впечатлением побед армий французской революции и Наполеона, к которым добавились воспоминания о франко-прусской войне, не нужно было напоминать, насколько важен для победы моральный дух "вооруженного народа". Партии социалистов и социал-демократов, проголосовавшие в августе 1914 года за военные кредиты, сделали это, полагая, что их национальные территории будут скоро атакованы (что касается Великобритании, то она считала, что немецкое вторжение в Бельгию нарушило и моральный принцип, и устоявшиеся старейшие и наиважнейшие интересы ее безопасности). Немецких социал-демократов часто клеймили позором за то, что они проголосова ли в поддержку войны, но они сделали это из опасений, что Россия вот-вот нападет на Австрию, что послужит прелюдией к нападению на весь немецкий мир. Однако, они никогда бы не проголосовали за войну в поддержку имперских амбиций кайзера в Марокко или Южной Африке, что прекрасно понимало правительство Германии. Вследствие этого, европейские правительства, за редкими исключения ми, не вели колониальные войны регулярными армиями; по законам французских республик после 1870 года такая возможность вообще была полностью исключена, и основная сила в колониальных завоеваниях Франции - иностранный легион, состоял из наемников-иностранцев (во многом это относится и к колониальной армии Португалии в 1960-х и начале 1970-х гг.). Исключения подтверждают правило: правительства европейских государств, которые все же использовали призывников в колониальных или типа колониальных кампаниях, были или автократичные, полагавшие, что могут игнорировать настроения своего народа, или же они декларировали, что они защищают национальную территорию, а не империю, или же объявляли, что сражаются не с колонией как таковой, а с глобальной мировой угрозой. Тем не менее они всегда проигрывали, обычно из-за того, что призывники или их семьи (то есть электорат), или и те и другие не имели никакого желания продолжать сражаться. Поражение русских в Маньчжурии в 1904 - 1905 годах также произошло во многом из-за непонимания простых солдат, что они делают, сражаясь с японцами в центре Китая. Французские призывники в Алжире (как и русские в Чечне) сражались на территории, которая, согласно конституции, была неотъемлемой частью Франции. Французское правительство пыталось использовать слова "мусульманство" и "коммунистическая угроза", чтобы вызвать общественную поддержку - "Jamais la marine sovietique a Mers el Kebir!" ("Советскому флоту не занять Мерс-ел-Кебир!").Но больших успехов оно не достигло. Советский Союз (еще одно автократичное государство) в Афганиста не и США во Вьетнаме вступили в войны, которые были частью идеологической борьбы. В обоих случаях вскоре обнаружилось, что у войск нет настоящей мотивации, а в США к тому же распалась общественная поддержка кампании. Армия Британской империи, конечно, всегда была регулярной. Но только во время и сразу же после двух мировых войн британские солдаты были вовлечены в имперские задачи; и после 1945 г. одной из основных причин ухода из Индии был рост недовольства использованием призывников в качестве колониальной полиции. Бурская война также не велась силами призывников, и убежденные империалисты типа Черчилля или Киплинга оплакивали безразличие к ней британского населения, его нежелание служить и умереть за империю вдали от родины. Патриотизм и рядовой Когда речь идет о состоянии России как военной державы и качестве ее вооруженных сил, еще один вопрос, который следует рассмотреть - это общественная мораль. Новые социальные ценности капитализма и материализ ма и общая атмосфера коррупции в России двояко сказались на вооруженных силах. Во-первых, они заразили сами вооруженные силы коррупцией. Впрочем, в особом воздействии извне они не нуждались, так как в России армия, кажется, даже лидировала в этом отношении. К настоящему моменту Россия достигла уровня коррупции, какой поразил меня когда-то в Пакистане; когда коррупция становится настолько всепроницающей, что оставаться честным в общественном и официальном планах (в противоположность личному, частному) кажется просто чем-то глупым, иррациональным, неуместным, не заслуживающим похвалы и уважения, вроде целомудрия при королевском дворе в Неаполе. Учитывая присутствие на вершине власти таких людей как Ельцин, Черномырдин и Березовский, говорить русскому капитану или сержанту, что при его зарплате продавать военное оборудование или топливо аморально, невозможно именно с моральной точки зрения и было бы прямым оскорблением его умственных способностей. Совершенно очевидно, что это сказалось на желании солдат рисковать своей жизнью и здоровьем ради своей страны. Я говорю "очевидно", но удивительно, в сколь многих анализах российской армии, которые я читал, обыкновенные солдаты рассматриваются как пешки, которые можно легко передвигать, не учитывая при этом их настроений. Вопрос индивидуальной морали всегда был ключевым в войне, но как никогда важен в наши дни, так как индивидуальный солдат или небольшая группа солдат обладают в современной боевой пехоте большой автономией. Времена Фридриха Великого или даже Первой мировой, когда бесстрашные и устремленные офицеры и сержанты вели за собой солдатские массы, давно прошли. Другая причина заключается в том, что важной частью современных армий стали технически обученные солдаты, а не легко управляемые крестьянские массы. В наши дни, если большая часть солдат не хочет выходить из укрытий или БМП и переходить в наступление, офицеры мало что могут сделать; солдат же по собственному желанию не пойдет на то, чтобы быть раненым или убитым за страну, лидеров которой он презирает, а эти лидеры, в свою очередь, презирают и эксплуатируют его. Опрос общественного мнения в октябре 1994 года - за два месяца до начала войны, - показал, что 95% населения были убеждены, что реальной властью в России обладает "мафия". Большинство солдат, с которыми я разговаривал в Чечне, разделяли это мнение. Но какой нормальный человек будет рисковать своей жизнью ради мафии, которая вдобавок ему и не платит? Часто утверждают, что важную роль в поведении солдата играет его преданность своей небольшой группе или отделению, желание "не подвести своих". Это, безусловно, верно и, если армия, или даже полк, достаточно преданы своему делу и желают сражаться, это настроение скажется на небольшой группе, и испуганные или относящиеся с безразличием солдаты не покинут строя. Но если же армия или полк в целом деморализованы и относятся ко всему с безразличием, то тогда, наоборот, их настроения будут действовать вразрез с настроениями немногих, желающих воевать, убеждая это меньшинство, что их смелость - глупа и бесполезна и только подвергает опасности их товарищей. Эта военная проблема напрямую связана с вопросом, часто задаваемым американскими наблюдателями в России: можно ли сравнить новых российских капиталистов с "баронами-разбойниками" конца XIX века в Америке, например, с "медноголовыми", господствовавшими в штате Монтана. Говоря другими словами, не может ли оказаться так, что в конце концов эти капиталисты сыграют важную положительную роль в экономике, а возможно, и социальной сфере, какими бы жадными, коррумпированными и отвратитель ными они не казались в настоящий момент. На этот вопрос есть три ответа - экономический, политический и культурный, причем последний имеет особое значение для судеб русской армии. Что касается экономической роли этих русских "медноголовых", то, как правильно и неоднократно было уже замечено, американские "медноголовые" были пионерами индустрии: они открывали первые шахты и строили железные дороги для того, чтобы вывезти медную руду. Они и им подобные построили промышленность Америки. За редким исключением российские "бароны-грабители" наоборот, не построили ничего нового сами: их богатство произрастает из контроля над уже существующей советской инфраструктурой и над экспортом сырья. С точки зрения политики, следует заметить, что в конце XIX в. в Америке уже сложилась конституционная демократия, которая демократическими средствами привела к власти силы, в конце концов обуздавшие "баронов-грабителей", и во времена Теодора Рузвельта положившие начало современной системе государственного контроля. Возможно, в будущем российская демократия сможет достичь того же без вспышки насилия, но пока это кажется сомнительным. Что касается культурной стороны вопроса, то американские "бароны-грабители" не установили морального и культурного кода для всего общества, в котором были другие, во много раз более влиятельные модели, прежде всего связанные с религией, а также с политической традицией честной службы обществу. В новой России таких основополагающих моделей нет. Если следовать аналогии между Россией в настоящем и США, мы должны были бы предположить, что Джордж Вашингтон был властолюбивый пьяница, который неоднократно позорил свою страну своим поведением, развязал убийственную войну против части своего народа и позволил кругу своих коррумпированных приятелей импортировать огромное количество алкоголя без пошлины, Томас Джефферсон сделал огромное незаконное состояние, возглавляя компанию, монопольно занимающуюся экспортом основного полезного ископаемого и помогая в то же время развалить государственную казну через высвобождение этой монополии от налогов; а Эндрю Джексон, готовясь к сражению под Новым Орлеаном, перво-наперво продал обмундирование своей армии, после чего отправил своих солдат на верную смерть во фронтальную атаку и тем самым прикрыл свои поступки. Ничего подобного в США не было. Действительно, в XIX веке существовали государства, политическая традиция которых может быть описана в подобных красках, но это были не США, а страны Латинской Америки. В США, к счастью, по крайней мере до недавнего времени, в бюрократичес ком аппарате, в армии и даже в политическом истеблишменте было достаточно людей, для которых, по словам Мег Гринфилд, "честность была не одним из нескольких вариантов (поведения), когда можно обдумать, следовать ли ему или какому-либо иному, а обязанностью, которую надо не раздумывая выполнять" . Если даже следовать марксистскому анализу и утверждать, что США в конечном счете управляли "медноголовые", тогда придется применить и другой марксистский подход и признать, что многочисленные "мистификации" успешно скрывали этот факт от американских солдат. Их русские коллеги в наши дни, наоборот, идут в бой со стягами, на которых для всеобщего обозрения изображены лица Бориса Ельцина и Бориса Березовского. Реформы, дисциплина, даже лидерство могут сделать не так уж много. В наибольшей степени дух армии должен рождаться спонтанно и изнутри, на основе соединения - в той или иной пропорции - национальной лояльности, общих социальных, моральных и культурных ценностей, и особых полковой или даже "клановой" лояльностей. Это иллюстрируют две цитаты посторонних наблюдателей немецкой и советской армий во Второй мировой войне, объясняющие, столкновение между ними было таким кровавым и длительным. Первое высказывание, как это ни удивительно, принадлежит Миловану Джиласу, в то время лидеру югославских коммунистов-партизан; он говорит о немецких солдатах, которых он видел во время переговоров 1943 года: "Больше всего меня удивило во время этих переговоров, насколько идеология и менталитет нацистов были мало заметны в немецкой армии, которая совсем не была похожа на бездумную машину. Отношения между солдатами и офицерами казались менее основанными на дисциплине и более сердечными, чем в других армиях. Офицеры низших рангов ели из солдатского котла, по крайней мере здесь, на поле сражения. Более того, в их армии нельзя было заметить особенной организованности или слепого подчинения. Военный дух и единение их армии росли из жизненных националь ных источников, а не из нацистской дисциплины. Как и любые другие люди, окажись они на их месте, они были недовольны, что в силу обстоятельств оказались вовлечены в военные действия, но раз уж они были вовлечены, они были настроены победить, чтобы избежать нового и худшего поражения и позора". Это высказывание перекликается с тем, что писал Примо Леви о советской армии в конце Второй мировой войны (в отношении его слов о немцах нужно учитывать, что он видел СС, а не армию, а в отношении его характери стики русских - что они спасли его от смерти в Аушвице): "В основном они жили вместе с дружеской простотой, как большая временная семья, без военных формальностей... И все же под неряшливой и анархичной внешностью можно было увидеть в каждом из этих грубых и открытых лиц прекрасных солдат Красной армии, доблестных людей старой и новой России, мягких в мире и жестких в войне, сильных внутренней дисциплиной, исходящей от согласия, взаимной любви и любви к их стране; это дисциплина, рожденная высоким духом, была сильнее раболепной и механической дисциплины немцев. Было легко понять, живя с ними, почему их дисциплина, а не дисциплина немцев, в конце концов восторжествовала". Но Россия в наши дни - это государство, в котором "каждый за себя". Это показывают результаты опроса общественного мнения, проведенного в 1996 году Центром по изучению общественного мнения под руководством Юрия Левады в Москве; опрос касался реакции населения на социальные и экономические проблемы: задержку зарплат, угрозу безработицы и так далее, и того, какова бы была его реакция на еще большие несчастья. 70% ответили: "Я полагаюсь на себя и стараюсь делать все возможное для себя и моей семьи". Только 7% ответили, что они стараются действовать коллектив но и объединяться с другими, и только 4,6% ответили: "Я помогаю другим". Несмотря на то, что значительное число опрошенных ответило, что их состояние "невыносимо", Левада говорит, что "все показатели свидетельству ют, что социальное терпение населения остается относительно высоким и устойчивым" . Это имеет большое значение для всех видов общественной политичес кой активности и протестов, для роста демократии и для организации рабочих; но это имеет и глубокие негативные последствия для армии и вероятнос ти ее восстановления. Одно из антропологических определений военных действий - это "организованная и направленная дружба". Если согласиться с этим, то мы должны признать, что общество атомизированное, циничное, индивидуалистическое (в худшем смысле слова) и пронизанное взаимным недоверием, каким является Россия 1990-х, не в состоянии создать армию, наделенную той спонтанной дисциплиной и солидарностью, о которых писали Джилас и Леви. Это могло бы произойти лишь в случае, если бы вся нация, как единое целое, оказалась под непосредствен ной, очевидной, прямой угрозой извне, угрозой, с какой Россия вряд ли столкнется в ближайшем будущем. 2. Слабость русского национализма "Членство (в коммунистической партии) предполага ет железную дисциплину и послушание, а не компромиссы и соглашения. Если разобщенность постигнет и парализует партию, то хаос и слабость русского общества проявятся в формах, не поддающихся описанию... Советская власть - это только оболочка, кора, под которой скрыта аморфная человеческая масса, в которой не допускается никаких организационных структур. В России даже не существует идеи местной власти. Современное поколение россиян никогда не испытывали спонтанности коллективного действия. Поэтому если по какой-либо причине исчезнут единство и эффективность партии как политического орудия, Советская Россия может превратиться в одну ночь из сильнейшего в самое слабое и самое жалкое общество". Джордж Кеннан, 1947. Собака, которая не лаяла Отсутствие массового национализма в России, какого можно было бы ожидать в сложившейся ситуации, явилось важнейшим фактором поражения России в Чечне. В России не поднялось никакой волны спонтанного национального чувства и не возникло национальной мобилизации, которая компенсировала бы слабость российских сил на поле боя. Вряд ли можно оспорить слабость российского национализма, если сравнить Россию с другими бывшими коммунистическими государствами Европы, особенно теми, на чьих территориях проживают разные этносы и чьи основные этносы имеют большие диаспоры. Деморализация общества, сопровождающаяся падением экономики и потерей нравственных устоев, хотя и очень важны, все же не являются достаточным объяснением, так как подобным испытаниям подверглись и другие посткоммунистические нации, в которых все же тем не менее зародились мощные национальные движения. Одна из важнейших причин этого - то, что разрушающее, атомизирую щее воздействие советского тоталитаризма в России продолжалось дольше и было более интенсивным, чем где-либо в коммунистической Европе. Коммунизм разрушил или значительно ослабил и традиционные институты российского общества (прежде всего церковь и дворянство) и незначительные, но разраставшиеся институты современного гражданского общества, которые зародились в России в последние десятилетия существования Российской империи. Отсутствие гражданских институтов и традиций, несомненно, является значительной слабостью современной демократии в России и большей части бывших советских республик, что помогает охранять правление глубоко коррумпированных, обслуживающих самих себя элит, которые и не чувствуют и не демонстрируют ответственности за тех, кто теоретически их выбрал. В этом заключается серьезное различие между сегодняшними Россией и русской диаспорой, с одной стороны, и немецкой диаспорой в 1920-х и начале 1930-х годов и процессом, который привел к победе нацизма, с другой. Ибо политические движения, предшествовавшие нацизму, как, впрочем, и сам нацизм, возникли на месте старых институтов и традиций гражданского и политического общества. Особенная злобность нацизма может быть объяснена именно столкновением между силой и укорененностью этих буржуазных традиций и тем невыносимым давлением, которому они подверглись в период между 1914 и 1933 гг. Национальные чувства русских, однако, были серьезно ослаблены не только ударами по национальным традициям со стороны коммунистов в 1917-1941 годах, но и тем, как коммунистическая идеология эксплуатировала "русскость". Такая эксплуатация продолжала модель, установившуюся в Российской империи. Главной чертой русской национальной идентичности последних веков было то, что она основывалась на неэтнической преданнос ти: имперской, религиозной и идеологической. В противоположность тому, что утверждают западные аналитики, это наследие является скорее положительным фактором для России, ее соседей и Запада, так как оно уменьшает шансы, что русский национализм превратится в этнический шовинизм a la serbe, не взирая на те серьезные провокации, которым была подвергнута русская нация. В Чечне, в отличие от других территорий, на которых проживает русская диаспора, местные русские на деле оказались под непосредственной физической угрозой и большинство было вынуждено уехать еще до войны 1994-96 годов. Это случилось не потому что президент Дудаев или затем президент Масхадов приказывали притеснять русских или смотрели сквозь пальцы на такие притеснения (у самого Дудаева была русская жена), а просто потому, что они были не в состоянии контролировать разгул преступности, захлестнув шей Чечню после национальной революции 1991 года. Обыкновенные чеченцы, и особенно чеченские женщины, всегда обладали мощной защитой от нападений других чеченцев в виде чрезвычайно сильных традиционных кодексов поведения (включая кровную месть), которые лежат в основе отношений между чеченцами. У местных русских такой защиты не было, и потому они страдали и во времена Дудаева, и позднее, после вывода русских войск осенью и зимой 1996 года (хотя от действий российской армии пострадало значительно большее число русских, чем от чеченцев). По словам Георгия Галкина, атамана "грозненских казаков", который оставался в Чечне на протяжении всего правления Дудаева и первого года русской оккупации и делал все возможное, чтобы сотрудничать с Дудаевым, "наше положение при Дудаеве ухудшалось и ухудшалось. Не думаю, чтобы он лично имел что-либо против нас, но он не контролировал криминальные элементы. Никто не давал приказа выселить нас, но бандитизм стал ежедневным делом, к тому же - оскорбления, угрозы, изнасилования, захват квартир... Над моим младшим племянником, например, постоянно издевались в школе чеченские мальчишки. Они знали, что он племянник казацкого атамана, и преследовали его по дороге домой, избивали его, грабили и обзывали его. Тот факт, что я, по крайней мере, официально, был помощником Дудаева по вопросам меньшинств и находился под его защитой, не играл для них никакой роли". Легко представить, как среди других наций нападки подобного рода вызвали бы волну этнической злобы и мобилизацию, в том числе и в этнические военизированные группировки, рвущиеся "защищать свой народ" и отомстить врагам. Тот факт, что такой мобилизации среди русских на Северном Кавказе не произошло, стал основной причиной, почему война между Российским государством и чеченскими сепаратистами не переросла в более широкомас штабную и страшную войну между русскими Северного Кавказа и чеченским народом. Этим чеченская война разительно отличается от войн в Боснии и в Закавказье. Поражение "казаков" Самое удивительное в отсутствии массовой мобилизации русских на Северном Кавказе - это то, что сила, называвшая себя войском, уже существовала, и как будто даже в больших масштабах. Это - "казаки", которые на самом, однако деле в большинстве своем не являются прямыми наследниками исторических казаков. Они были вполне готовы набирать по всей России, в соответствии со старой казачьей традицией, искателей приключений и легкой наживы, именовавших себя "защитниками земли русской". Однако, на самом деле, за весь период с 1991 года и до настоящего времени, было только совсем немного случаев, когда организованные группы казаков действительно отправлялись в Чечню, чтобы защищать там русских. Уже в 1992 году казаки в Грозном и на Северном Кавказе в интервью со мной выражали сомнения, что их товарищи-казаки придут им на помощь; к декабрю 1995 года их сомнения переросли в открытую неприязнь и гнев, направленные на казацкое движение, российскую армию и правительство Ельцина. Удивительно, но российская армия не предприняла никаких попыток использовать казаков в качестве военной силы в Чечне; большинство офицеров не скрывало неприязнь к казакам, называя их не только недисциплинированны ми мародерами, но и трусами. Слабость этнической мобилизации в казачество связана в большей мере с тем, что казаки серьезно пострадали во времена советской власти, так как многие из них играли значительную роль в антибольшевистском белом движении во время гражданской войны. Но в действительности, казачество было сломано как автономная сила гораздо раньше, когда после восстаний Разина и Пугачева царское правительство поставило казаков в подчинение империи и армии. До депортации чеченцев и других наций в 1940-х годах казаки, наверное, пострадали от советской власти больше, чем кто либо, за исключением казахов и украинцев. Как и украинцы, казаки подверглись жестоким испытаниям во время сталинской коллективизации в 1929-30-х годах, когда десятки, а возможно и сотни тысяч казаков умерли от голода, но в отличие от украинцев они подвергались жестоким репрессиям еще при Ленине. Первая массовая депортация в советской истории была депортацией терских казаков; в первые месяцы 1921 года, вслед за окончательной победой коммунистов над белой армией генерала Врангеля в Крыму, около 70 000 терских казаков были депортированы в Казахстан. За ними на протяжении 1920-х годов и в годы коллективизации последовали десятки тысяч других изо всех казацких регионов. Многие были уничтожены Красной Армией (в том числе и красными казаками) и десятки тысяч погибли во время голода 1921-22-х годов и в 1933. Около полмиллиона бежало на Запад после поражения белых, и их потомки разбросаны по всему миру. Советская власть продолжала беспощадное преследование казаков до конца 30-х годов. Во время второй мировой войны частью сталинской стратегии восстановления русских традиций было временное и символическое восстановле ние казаческих военных традиций. Были организованы две казачьи дивизии (или, скорее всего, как и в настоящее время, они были лишь названы казачьими, так как совершенно неясно, формировались ли они на основе исторических казацких сообществ); советские хоры исполняли казацкие военные песни. Однако, как только закончилась война, эти подразделения были распущены и до последних лет правления Михаила Горбачева казаки не получали никакого официального признания. Зависимость от империи Символическое использование казаков советским государством во время Второй мировой войны помогает проиллюстрировать важнейшую причину слабости русского национализма в наши дни. Исторически этот национализм зависел от сильных автократических государств, что, несомненно, является важнейшим препятствием, когда дело доходит до национальной мобилизации снизу, по типу националистической мобилизации прибалтов. Может быть, еще важнее то, что Советский Союз и (хотя и в меньшей степени) Российская империя не были государствами русской нации, в том смысле, в каком Литва - государство литовцев, а Хорватия - государство хорватов. Советское государство было основано не на национальности, а на идеологии (как и США, хотя и совсем иной). Но и Российская империя, хотя и была в большей степени, чем СССР, русским государством, была тоже основана не на этничности, а на преданности царю и православной вере. Подданные царя разделялись в зависимости от религии, а не национальности; основное определение империи - "православная", подразумевало вхождение в нее нескольких нерусских этносов. Это также было самоопределением большинства русских крестьян, которые называли себя "православные" значительно чаще, чем "русские". По словам Вадима Рыжкова, русского историка и журналиста из Днепропетровска, "русские - не националисты, в том смысле, в каком националисты прибалты или украинцы Галичины. Русские на протяжении веков поглощали так много других этнических групп, что стали своего рода "суперэтно сом", после чего советское государство вобрало в себя все их национальные чувства. У русских очень слабое национальное сознание, но у них есть - или, вернее, было - очень сильное сознание государства или империи. Вот поэтому, когда у них отбирают их государство, они не в состоянии действовать или организоваться с тем, чтобы защитить свои интересы...". Илья Гринченко, доктор из Грозного, потомок казаков, сказал так: "... Начиная со времен революции, вся политика коммунистов была нацелена на то, чтобы разрушить национальные традиции и способность к независимой социальной и политической организации. Не только среди русских, конечно, а везде. Но с русскими это удалось гораздо лучше, потому что другие народы, такие, как чеченцы, были защищены несколькими слоями защиты: непонятный язык, тесные клановые связи и преданность, тайные религиозные традиции и группы, в которые не мог проникнуть никто извне - никакой чиновник, не бывший чеченцем, или кагэбэшник. Таким образом, чеченцы были в состоянии сопротивляться попыткам коммунизма взять верх над их национальной идентичностью и сохранили способность действовать самостоятельно. Русские же эту способность потеряли и стали полностью зависимы от государства и партии. Поэтому можно сказать, что русский народ понес самые большие потери от власти коммунистов. Мы потеряли... способность помогать самим себе и действовать спонтанно. В отличие от чеченцев, советское государство стало для нас нашим государст вом. Мы боялись не врагов извне, иностранцев, против которых мы могли объединиться, чтобы защитить себя. Мы боялись самих себя". До Второй мировой войны советская власть, хотя и зависела от русского языка и традиционного для Российской империи централизованного управления, уничтожала русские национальные символы, традиции и целые классы с такой же жестокостью, с какой она действовала в отношении других национальностей. Начиная же со Второй мировой войны, коммунистическая партия ступила, если так можно сказать, в "вампирские" отношения с русскими традициями и чувствами. Как и в случае с казаками во время войны, партия эксплуатировала русские символы и чувства, но использовала их для собственных целей - для поддержки своего режима. Это четко проявилось в знаменитой победной речи Сталина в 1945 году, в которой он благодарил "великий русский народ" за его выносливость, веру и поддержку советского правительства - слова, в которых выявилась близость новых советско-русских отношений, и, вместе с тем, сохраняющаяся дистанция между советским и русским. Тем не менее, тот факт, что русские больше, чем другие народы, отождествляли себя с Союзом (хотя и не в такой степени, чтобы встать на его защиту в 1991 году), означал, что их чувство отдельной русской национальной идентичности было серьезно подорвано. Это особенно относится к населению "русской диаспоры", которое в большинстве своем этнически смешано и имеет специфически советское происхождение. Чрезвычайно важно не забывать, что эти люди получили все свое образование только в советское время. До Октябрьской революции родители и родители родителей большинства из них были неграмотными. Иными словами, процесс модернизации и распространения единой национальной культуры через всеобщую систему школ, который происходил в Западной Европе на протяжении более ста лет, в имперской России не продвинулся достаточно далеко. В Советском же Союзе дети в школах подверглись не русификации, а советской модернизации посредством русского языка - что совсем не одно и то же. То, как распался Советский Союз, остается совершенно непонятным, если не вникнуть в эти чрезвычайно сложные отношения между ним и русскими. Самое главное, что Советский Союз не рассматривался непосредст венно как "русская империя", в том смысле, в каком французская империя была французской. Напротив, основная идея русского национализма, как она была сформирована советской властью, заключалась в том, что русская нация - не отдельный этнос, а лидер других наций. Как пелось в советском гимне, "Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь". Ясно, что эта вера содержала в себе значительный элемент лицемерия и самообмана, особенно в том, что касалось способа, каким эти нации были "сплочены". Тем не менее, с помощью советской пропаганды, это было усвоено многими русскими и в значительной мере окрасило их национальное чувство, которое в результате этого сильно отличалось от национализма, основанного исключительно на этнической и культурной идентичности. Неэтническая природа основного течения русского национализма уходит корнями в прошлое Российской империи. Как уже говорилось, Российская империя была прежде всего основана на православии, и провозглашала себя "Третьим Римом" и лидером всего православного мира. Но не менее важно и то, что отсутствие сильного чувства русской этнической идентичности явилось отражением исторической и демографической реальности, ибо с XV века Россия завоевала и поглотила многие этнические группы, и во многих случаях ассимилировала их элиты, о чем свидетельствует большое число татарских и черкесских имен среди "русского" дворянства. Со времен Петра Великого Российская империя также подчинила себе большое число немцев и другие западные национальности, которые сохранили свою религию и культуру. Со времен Петра и до конца XIX века российские императоры - сами все больше немецкой крови - были прежде всего императорами - даже если они и использовали русскую символику и исповедовали православие. Екатерина Великая, как и ее современники Иосиф Второй и Фридрих Великий, была не националистской, а централизатором, модернизатором и милитаристом. Ее собственная культура была чисто европейской. Государственный принцип, сформулированный графом Уваровым для Николая Первого - "православие, самодержавие, народность" обычно переводился на английский, как "Orthodoxy, Autocracy, Nationalism", но народность здесь не означает национализм, по крайней мере в современном этническом смысле. Имперский режим повернул к более узкому, более этническому варианту русского национализма только в конце XIX века, частично - в ответ на повсеместный рост национализма, частично - в отчаянной попытке привлечь на свою сторону массы перед лицом растущей угрозы революции. Это различие между имперской и этнической преданностью может показаться в наши дни неуместным полякам или другим народам, пострадавшим от русского национализма, но никогда не жившим при этом в непосредствен ной близости с русским населением. Но это различие, несомненно, очень важно и для российских этнических меньшинств и для соседей России, среди которых есть русские меньшинства, потому что это - основной фактор, объясняющий слабую способность к национальной мобилизации в современной русской диаспоре и общераспространенное желание русских жить в мире с местными этническими меньшинствами. Все это, конечно, не исключает сильных чувств и даже жестокого враждебного отношения к другим этническим группам - но это направленная вражда, нацеленная на определенные национальности и связанная с особыми причинами, особенно экономическими. Это относится прежде всего к евреям в последние десятилетия существования империи и некоторые периоды советской истории, и к кавказским национальностям в наши дни. Последних ненавидят прежде всего за их видную роль в структурах рыночной экономики и организованной преступности. Очень интересно, что на Северном Кавказе это относится и к армянам, традиционным союзникам России, в такой же степени как и, например, азербайджанцам (чеченцы - это особый случай). Однако в России нет всеобщей ненависти по отношению к другим этническим группам, как за пределами, так и внутри России. Россия столь обширна, что было бы странно, если у москвича было какое-то определенное отношение к татарам или якутам. Генерал Александр Лебедь и другие русские политики, которых на Западе считают "националистами", неоднократно говорили о России как многонациональном государстве, и генерал Лебедь, как и российское правительст во, говорил об исламе и буддизме вместе с православным христианством, как о российских традиционных религиях, которые государство должно поощрять и поддерживать (что, конечно, не обязательно предполагает демократию и вполне совместимо с более или менее благожелательной диктатурой). Закон, принятый Думой в июне 1997 года, ограничивающий деятельность иностранных религиозных групп, в то же время определил иудаизм, ислам и буддизм как официальные религии, поддерживаемые государством - что-либо подобное совершено немыслимо в Сербии или Армении. Надо сказать, что в своей, скорее идеологической, чем этнической исторической самоидентификации, русские не уникальны - особая природа русского "национального идеализма" была в чем-то преувеличена историками типа Пайпса. Рассматривая примеры из мировой истории в прошлом и настоящем, понимаешь, что как раз "классические", "нормальные" и "самодостаточные" этнические нации на самом деле выглядят ненормально, по крайней мере, в ряду великих держав. Франция, Америка, Отоманская империя, Китай, Индия и Великобри тания - все они, каждая по-своему, выработали на разных стадиях истории самоопределения, которые были далеки от этничности и которые в большей или меньшей степени были открыты для членов других этносов. Такая открытость и способность привлекать и ассимилировать другие этносы была в действительности условием роста этих держав. То же самое относится и к вновь основанным государствам в Африке - бывшим колониям, в которых империи без разбору объединили самые разные нации и этносы (насколько успешно этим государствам удалось ассимилировать эти различные группы и создать новые идентичности - это уже другой вопрос). Британскую империю часто рассматривают как державу с необычной этнической исключительностью: британские офицеры, служившие в Индии, посетив центрально-азиатские районы России до Первой мировой войны, были потрясены легкостью взаимоотношений между русскими и "местными". Но британская идентичность была полностью открытой для шотландцев, а позднее и для евреев; и если Британская империя изначально рассматрива лась как Английская империя, то можно сказать, что затем эта империя поглотила этническую идентичность своих основателей. Если Москва была "Третьим Римом", то Британская империя была "Новым Римом", и английский национализм настолько смешался с британским имперским патриотизмом, что в наши дни этому национализму трудно найти себе даже подходящее название, и он выживает, только маскируясь странным образом как "евроскеп тицизм". И это не так уж отличается от того, как русский национализм был поглощен Советским Союзом. Отсутствие чисто русской этнической идентичности сыграло,таким образом, важнейшую роль в том, что удалось избежать этнических конфликтов не только с соседними государствами с большим удельным весом русского населения, с Казахстаном, например, но и в автономных республиках, входящих в состав России, в которых титульные национальности заявили о своих правах и получили долю государственности, как, например, Татарстан и Якутия. Конечно, здесь не обошлось без этнических трений, но на удивление незначительных, по сравнению с тем, что испытали другие постколони альные регионы, или с тем, что обещали некоторые ужасающие предсказа ния 1992 года. Опасность заключается в том, что по мере того, как Россия теряет и свою роль, и осознание себя как лидера других наций (и отказывается от попыток сохранить влияние в значительных районах бывшего Советского Союза за пределами своей собственной территории), она может выработать не новую форму плюралистского полиэтнического патриотизма, а ущербный, замкнутый, этнический патриотизм сербского типа. И если это произойдет, идеологический отход от империи окажется не благом, а катастрофой для всего региона. Мы рассмотрели в какой-то мере типологические, культурные и социальные факторы русского поражения в российско-чеченской войне. Теперь мы должны рассмотреть факторы чеченской победы. 3. Чечня: воинственное анархическое общество "Один из них спросил меня, чего пытаются достичь эти итальянские добровольцы в Сицилии. "Они приезжают, чтобы учить нас хорошим манерам, - ответил я, - но это им не удастся, потому что мы боги". Кажется, он не понял меня, но улыбнулся и пошел дальше своей дорогой. Так что я отвечу и тебе, мой дорогой Шевальи: сицилийцы никогда не захотят измениться по той простой причине, что они думают, что совершенны..." Джузеппе Томас ди Лампедуза, "Леопард". Для того, чтобы объяснить, почему борьба чеченцев приняла такой упорный характер и привела этот маленький народ к победе, необходимо рассмотреть три взаимосвязанных фактора: специфические и весьма необычные традиции чеченского общества и культуры в период, предшествовавший принятию ислама; влияние суфизма в той форме, в какой он был принят, а затем адаптирован чеченской культурой; и влияние опыта прошлого, воспоминаний и легенд, накопленных за последние двести лет, прежде всего, конечно, связанных с борьбой против гнета Российской империи и Советского Союза. "Воины-варвары" Войска чеченцев в последней войне были "примитивными" в том смысле, что они не были организованы государством, а огромное их большинство возникло на основе неформальных социальных групп и традиций. В их войсках почти полностью отсутствовали армейская иерархия и организация, формальное обучение, официально утвержденные командиры, тактическая доктрина; у чеченцев также полностью отсутствовало большинство боевых средств, считающихся основными для современной армии: авиация, танки, тяжелая артиллерия, электронная разведка. В 1994 году, видя их неспособность к военной организации и мобилизации на государственном уровне, чеченцев можно было бы назвать полуплеменным, "анархичным" народом, и потому, используя фразу профессора Терни-Хайа, - народом, находящимся "ниже военного уровня". До ввода российских войск в Чечню я был не слишком высокого мнения о чеченских бойцах, за исключением нескольких сот добровольцев из отряда Шамиля Басаева, сражавшихся в Абхазии. "Президентская гвардия" генерала Дудаева, как мне казалось, была не более, чем получившей официальную лицензию бандой, которую не трудно представить бегущей, как все такого рода банды, после первых же серьезных потерь. Борьба сил Дудаева и оппозиции между 1993 и 1994 годом казалась мне войной такого типа, какой характерен для многих примитивных племен - при сильном нежелании вступать в рукопашную борьбу и нести потери, обе стороны пытались повлиять друг на друга, создав впечатление рвения к сражению и демонстрируя свою многочисленность в надежде, что враг отступит, или же, подговаривая союзников врага бросить его. Из-за неэффективности бойцов Дудаева во время схваток 1993-94-х годов я серьезно недооценил их способности; это также ввело в заблуждение тех, кто планировал в России военную операцию. Все дело заключается в том, что нежелание чеченцев сражаться было лишь нежеланием убивать других чеченцев, потому что чеченцу по ряду исторических и антропологических причин (таких как, кровная месть, например) очень трудно убить другого чеченца. Как сказал мне профессор А. Вачагаев в сентябре 1994 года, ни одна из сторон не хочет открывать огонь первой, потому что тот, кто проливает кровь первым, теряет поддержку других и престиж". Это объясняет и то, почему серьезные разногласия между Масхадовым, с одной стороны, и Басаевым, Радуевым и вахабитами, с другой, до сих пор (я пишу эти строки в июне 1999 г.) не вылились в массовое кровопролитие. Я однажды спросил заместителя командующего сепаратистами в Шали, Саида Хасана, не боится ли он продолжать жить в своем доме после того, как русские, по крайней мере, формально, "заняли" город - наверняка доносчики в Шали знают его и легко могли бы выдать русским. Он ответил: "Всем известно, кто здесь человек ФСК, и он знает, что нам это известно. Он не посмеет выдать кого-либо из своего города. С другой стороны, и мы не убьем его, пока он не причиняет нам вреда - нам нечего ссориться с его семьей понапрасну. Что же он тогда доносит своим хозяевам? Может быть, предает людей из других деревень, может быть, просто выдумывает что-нибудь. Даже не знаю". Исключением из правила было решительное и успешное нападение сил Дудаева на отряд Руслана Лабазанова в Аргуне в октябре 1994 года. Лабазанов, собственноручно убивший бойцов президентской гвардии, разжег кровную месть, в основе которой лежали причины, связанные не с современной идеологической "гражданской войной", а с чеченскими традициями. Напротив, отсутствие агрессии между Дудаевым и бойцами оппозиционного Временного совета было удивительным, учитывая ненависть, которую лидеры сторон питали друг к другу. Однако, это чувство не распространялось на бойцов обеих сторон; более того, они не испытывали ни большого энтузиазма по отношению к своим лидерам, ни особого желания сражаться или умирать за них. Но вторжение ненавистных русских породило совершенно другую реакцию. "Эней с гранатометом" Многие российские антропологи, в том числе Сергей Арутюнов и Георгий Дерлугьян, сравнивают чеченское общество с классической Элладой, с ее культурой и этносом, который был чрезвычайно разобщен и даже анархичен, но благодаря глубинным социальным структурам и традициям обладал удивительной способностью к объединению во время войны с внешним врагом. Дерлугьян подчеркивает, что, как и древние греки (по крайней мере в Афинах), чеченцы давным-давно избавились от аристократии, которая, кроме того, и не была этнически чеченской. К тому же чеченцы, как и греки, в мирные времена становились предпринимателями, чрезвычайно успешными в своей области коммерции (в основном, конечно, криминального рода), и поэтому этот народ вряд ли можно считать "примитивным" в общепринятом смысле этого слова. События показали справедливость этого сравнения. Однако в 1992-94-х годах, когда я еще не был знаком с многими глубокими антропологическими исследованиями, Чечня казалась мне и другим журналистам обществом "криминального феодализма", в котором институт советского государства исчезал, и люди искали защиты у главарей мафии и бандитов, одетых в "формы" официальных лиц, причем Чечня не могла даже обеспечить этих "форм". В принципе, это совсем не мешает успешному развитию частного предприни мательства, если при этом соблюдаются некоторые правила и ограничения, как это было в Англии в середине XV века, но это не предполагает, что такое общество легко организовать для совместного сопротивления. Такой поверхностный взгляд упускал из виду более глубокие источники солидарности и морали чеченцев, но элементы истины в нем были. И если бы режим Дудаева продолжил свое правление еще несколько лет, и Москва выработала бы более осторожную, более сдержанную и неспешную политику, то вполне возможно, что деморализованное, уставшее и циничное население Чечни в конце концов согласилось бы на автономию в Российской Федерации. То, что случилось, когда русские вошли в Чечню, пожалуй, лучше всего суммировано в отрывке из эссе профессора Энтони Воллеса "Психологичес кая подготовка к войне": "Все человеческие сообщества и сообщества многих высших приматов существуют в двух сменяющих друг друга состояниях. (Воллес отмечает, что это относится не только к современным организованным обществам, но и к "примитивным". Так среди американских индейцев, общество племени чероки формально признавало особые структурные фазы мира и войны, а племя чейенн признавало две основные формы существования общества: мир и охота на буйволов.) Для того чтобы обществу перейти от расслабленного состояния в состояние мобилизации, население должно осознать появление раздражителя, в ответ на которое каждый незамедлительно занимает свою позицию, согласно плану... Такими "раздражителями", особенно в случае мобилизации к войне, чаще всего бывают сообщения о событии определенного рода, на что люди отвечают гневом, решительностью, страхом или другим эмоциональным состоянием, какое нужно коммуницирующей группе..." Процитирую также слова Роберта Монтеня о племенных союзах берберов в Марокко. "Даже если у конфедерации, строго говоря, нет особых институтов, кроме обычного права, которому подчиняются все члены, ее солидарность обусловливается глубокими чувствами единства и долга друг перед другом и перед нею, которые возникают во времена конфликтов. Наши (т.е. французские) офицеры давно заметили это. "Ты пытаешься замирить их, - говорит один из героев Мориса Ле Гле, - и обнаруживаешь, что перед тобой вроде бы никак не связанные друг с другом люди. Ты должен охотиться за каждой кочующей семьей и говорить с каждым отцом семейства по отдельности, и на то, чтобы установить над ними какой-либо контроль, уходят годы. Однако, когда сталкиваешься с ними в бою, они нападают все вместе огромной массой, и не знаешь даже, как от них отбиться." Вторжение российских войск в Чечню в декабре 1994 года оказалось как раз таким "раздражителем", затронувшим чувствительные нервы чеченской истории и, конечно, личные воспоминания всех чеченцев, подвергшихся депортации в 1944 году. Слабость, неэффективность и непоследовательность режима Дудаева, а также отсутствие в Чечне и какого-либо серьезного плана мобилизации населения и действенной "коммуницирующей группы", которая подхлестнула бы народ к войне - то есть именно тех элементов, о которых пишет профессор Воллес, - только подчеркивают невероятную стимулирующую силу этой исторической памяти. Дух сопротивления спонтанно родился в чеченском обществе. Однако это стало возможно только благодаря особому сочетанию древних традиций и событий современной истории. На первый взгляд, многие молодые чеченские бойцы кажутся - и, несомненно, хотят казаться - гомеровскими героями, Энеями с гранатомета ми. Это особенно проявляется в том, как они красуются своими одеянием и амуницией, в их хвастовстве, развязности и нетерпимости к формальной дисциплине. "Гомеровский" аспект в чеченских традициях берет начало в традиции "джигитов", существующей у многих народов Северного Кавказа, а также у перенявших от них эту традицию казаков. Вербальное позерство генерала Дудаева перед правительством России казалось мне порой современным вариантом джигитства - осознанным выставлением напоказ того, что в его понимании было "традиционной" чеченской бравадой (иногда мне вообще казалось, что он или не в своем уме или абсолютно безответственный политик). Этот древний элемент соревновательности и выставления напоказ своей доблести привнес свою специфику в борьбу чеченцев, но это, разумеется, лишь часть объяснения их героизма и их успеха. В конце концов, типичная черта гомеровских героев, как и многих других древних и "примитивных" воинов, - это их готовность развернуться и бежать с поля боя, когда этого требуют обстоятельства; но наиболее отличительной чертой чеченцев является как раз их желание стоять насмерть и сражаться. Кроме того, и это очень важно, герои Гомера - цари и знать, чеченцы же - традиционно эгалитарный народ (хотя в наши дни этот эгалитаризм постепенно разрушается с ростом нового класса мафии). Эгалитаризм воинов: тейп, вирд и адат За неимением места не представляется возможным описать в данном эссе дискуссию по вопросам возникновения и исторического характера системы тейпов, которую ведут российские антропологи. Три ведущих специалиста в этом вопросе - Магомед Мамакаев, Ян Чеснов и Виктор Часиев придерживаются разных точек зрения. Мамакаев утверждал, что тейпы - это очень древние роды или племенные субэтносы; Часиев и Чеснов считают, что тейпы появились около четырехсот лет назад в результате борьбы за совместное владение землей чеченских племен (или "крестьян") против феодалов и особенно против знатных землевладельцев нечеченцев (кабардинцев, кумыков и аваров). Как уже было сказано, традиционному чеченскому обществу были свойственны исключительное, по сравнению с соседними народами, равноправие; еще в доисторический период (что в случае Чечни означает в период до начала XVIII века, до первых значительных исторических описаний чеченцев) чеченцы изгнали своих правителей, как чеченцев, так и нечеченцев, и это сыграло значительную роль в истории их сопротивления захватчикам. В чеченском фольклоре сохранилось много воспоминаний о борьбе против правителей в виде историй о принадлежавших им укрепленных башнях, развалины которых до сих пор можно увидеть в Чечне. Например, башня Тсой-Пкхеды связана с историей о принце Сепе, который пытался навязать droit de seigneur девушкам из своей деревни, и был убил братом одной из них. Борьба против этих правителей, должно быть, еще больше укрепила качества воинов в обычных, незнатного происхождения чеченцах. Оба эти аспекта суммирует древняя чеченская пословица: "Мы свободны и равны как волки". Нет никаких сомнений, что тейпы действительно играли важную роль в чеченском обществе и в формировании условий, в которых происходило становление современной чеченской нации. В традиционной Чечне, как писал Мамакаев в 1973 году (то есть в годы советского правления и задолго до войны), "в центре чеченской жизни были такие идеалы, как домашний очаг, сильные и здоровые наследники мужского пола и процветание родственной группы. Смерть отдельного человека не считалась злом, так как она неизбежна и посылалась верховным Богом, Делой. Но если угроза исчезновения грозила тейпу, это считалось самым ужасным несчастьем. Это открыло путь для принятия в тейп новых членов извне, которые становились такими же равноправ ными членами тейпа, как и старые его члены... Прием в тейп сопровождался большими торжествами, включая ритуальное жертвоприношение быка. Это нашло отражение в чеченской пословице "зарезали быка", что означает, что мужчины из разных семей поклялись в дружбе и союзничестве." То, что в контексте правил чеченского общества и его традиций продолжает использоваться древнее чеченское слово "Дела", а не арабское и исламское "Аллах", свидетельствует о доисламском происхождении большинства из них. Дела, похоже, был верховный бог анимистского пантеона. Сильные элементы древнего политеизма до сих пор прослеживаются в фольклоре соседней с Чечней Ингушетии; в Чечне же эти элементы были ослаблены влиянием суфизма. Интересно также, что для древних чеченцев было свойственно стоическое отношение к смерти как к неизбежному явлению, и не были характерны "утешение" и надежда на рай, который сулил верующим, особенно мученикам, принятый ими позже ислам. Во время войны я встречал многих чеченцев, выражавших "исламское" желание умереть, потому что, говорили они, "мы знаем, что Аллах обещал рай каждому мученику (шахиду), погибшему за религию и нацию" (это не совсем то, что Аллах в действительности сказал, но это не важно). Однако в целом у меня создалось впечатление, что старое, менее концептуальное, но, возможно, более глубоко прочувствованное отношение к смерти было важнее для готовности многих, не таких уж религиозных чеченцев, сражаться и умереть. Один из бойцов сказал мне: "Конечно, я не хочу умирать, но для чеченцев смерть не важна. Важно жить и умереть за свою семью и свой народ". Роль тейпа в прошлом демонстрирует старая чеченская пословица: "Тейп - это крепость адата (обычаев предков)". В чеченском фольклоре также существуют всякого рода многочисленные высказывания, в которых члены того или иного тейпа наделяются определенными качествами. Так одни тейпы - "благородные", некоторые - "ненадежные" (к этим, в первую очередь относятся те, кто в XIX веке первыми пошли на перемирие с русскими, как, например, Терекской тейп, или же те, в которые изначально входили члены из нечеченских этнических групп). По мере того, как чеченцы расширяли свои территории, спускаясь с гор на терекские равнины в XVI и XVII веках, согласно легенде, в чеченские тейпы были приняты даже некоторые казаки (как и ногайцы и другие кочевники), что свидетельствует о привлекательнос ти жизни чеченцев и способности тейпов обеспечить защиту от нападений извне. В более близкое к нам время тейповая организация помогла чеченцам противостоять внешнему врагу и ассимиляции (как подчеркивают и Мамакаев и Чеснов) и поддерживать этническую численность, кооптируя членов соседних этнических групп. Чеченцы значительно меньше, чем соседние с ними народы (в особенности азербайджанцы и дагестанцы) могли быть деморализованы падением или кооптацией в русский господствующий класс их элит по той простой причине, что на протяжении последних четырех столетий у них не было мощных ни светских, ни религиозных элит. Лидерство среди чеченцев, по крайней мере, начиная с XVII века, в основном было связано с личными качествами и престижем, а не с происхождением, при этом руководитель тейпа, халаканча, выбирался советом старейшин. Если глава тейпа был слишком стар, чтобы командовать им в случае войны или во время набегов, совет также избирал военного главу (бячча), типа шотландского "капитана клана", но ни в ком случае не наследственного. Можно провести параллель с выбиравшимися военными главами в некоторых племенах индейцев прерий, компетенция которых строго ограничивалась организацией набегов и военными действиями, а также с избиравшимися царями Спарты. Однако, когда дело касается специфической роли тейпов, надо заметить, что даже в традиционном чеченском строе роль тейпа как фокуса наследственной преданности была ограничена лояльностью другим институтам: "тукхуму", или территориальной группировке нескольких тейпов; большой семье; группе семей, происходящих от одного предка, и "вирду", суфийскому братству, тоже все более становящемуся наследственным институтом. Во времена Шамиля его религиозная война и его военные институты - первые государственные или квазигосударственные структуры Чечни - объединили чеченцев вне зависимости от их тейпов, как в наши дни это делает национализм. Как замечает Чеснов, по крайней мере со времен войн XIX века, и особенно, конечно, во время и после депортации 1944 года, тейпы теряли связь с определенной территорией, ослабевая, как фактор этнического деления. Таким образом, даже во времена расцвета тейпы, очевидно, не пользовались той неограниченной преданностью своих членов, какой обладали (по крайней мере, согласно легендам) шотландские кланы. Роль тейпа в современном чеченском обществе трудно установить точно. Менее образованные чеченцы сельского происхождения, которые остались больше других преданными традициям, не любят говорить об этом - такое ощущение, что в этом кроется осознанное или неосознанное чувство, что тем самым они выдадут "национальные секреты". Что касается более образованных чеченцев, живущих в городах, они обычно пытаются преуменьшить значение тейпов и традиций суфизма, очевидно, боясь, что из-за сохранения этих институтов чеченцев могут считать "неразвитыми" и "примитивными". Многие чеченцы в наши дни просто не знают толком, что такое тейп или чем он был, и какова его структура. Например, дважды я сталкивался с чеченскими интеллигентами, которые уверяли меня, что тукхум - это подразделе ние тейпа, в то время как в реальности это, наоборот, группа тейпов. Это - ошибка, показывающая, как мало значит традиция для моих собеседников (если только это не было сознательной попыткой запутать и обмануть меня, но контекст разговора делает это маловероятным). Ситуация в настоящее время в общем такова: в плане личной идентичности и семейных традиций тейп обладает разной степенью значимости для чеченцев в зависимости от их "модернизации", урбанизации, образования, места проживания (жители гор в этом отношении более традиционны по сравнению с равнинными чеченцами), а также степени их преданности национализму или религии. Так, многие радикальные исламисты открыто заявляют, что с традицией тейпов надо кончать, потому что важен только Бог (и, возможно, нация), и что тейпы в лучшем случае - отвлекают от того, что действительно важно, а в худшем - источник раскола. Как другие подобные традиции в период их медленного распада, тейп продолжает играть роль в ритуалах, связанных с основными вехами жизни человека, и особенно в ритуале похорон. Как элемент национальной традиции тейп, как и ислам, считается большинством чеченцев чем-то, что следует оберегать и сохранять. Однако, как сила политической мобилизации и организации, тейп играет сейчас очень ограниченную роль. Такое сложное отношение к тейпам проявилось и в политике режима Дудаева. С одной стороны, Дудаев широко афишировал признание и восстановление тейпов и часто созывал общественные собрания старейшин различных тейпов, которым он оказывал нарочитое уважение. Это явилось частью возрождения общественного значения тейпов в период 1990-93 годов как элемента ранее подавлявшейся традиционной культуры. Чеченские политики во главе с Дудаевым пытались использовать это в собственных целях. По словам Сосламбекова, "некоторые политики в 1992 году организовывали съезды тейпов, надеясь, что количество членов тейпа может быть использовано как аргумент для получения ими места в правительстве. Организаторы съездов, конечно, держали в секрете свои истинные мотивы, вместо этого провозглашая необходимость объединения чеченского народа для возрождения традиций предков и так далее..." После разгона чеченского парламента в мае 1993 года Дудаев использовал сменявшие друг друга "съезды" и "конгрессы", им же тщательно подобранные из разного рода старейшин, создавая фасад демократии и совещаний, и готовясь при этом, как утверждала оппозиция, объявить о своем назначении на пост пожизненного президента. От случая к случаю они голосовали за наделение его большими полномочиями. Дудаев также использовал их для более или менее неискренних попыток установить мир с оппозицией. Каждый раз, когда я посещал здание чеченского правительства между 1992 и 1994 годами, я знал наверняка, что столкнусь с какой-нибудь из групп таких старейшин; они сидели, обычно разговаривая между собой и потряхивая своими седыми бородами. Тоже самое происходило в стане оппозиции; Хасбулатов, в особенности, куда бы он ни ездил, созывал собрания старейшин. Конечно, эти старейшины и их тейпы, хотя и обладали символической ценностью, но не обладали реальной силой. Как однажды, согласно сообщениям, сказал сам Дудаев одной из групп таких старейшин, которые осмелились критиковать его: "Я собрал вас для того, чтобы вы служили нации, а не разобщали ее. Вы здесь благодаря мне. Если нет, идите по домам. Вы - не правительство, вы - не парламент, вы - ничто. Занимайтесь своим делом. Я вас не спрашивал, что мне делать". Особые традиции вирдов в большей мере оказывают влияние на политическое поведение в наши дни; так, например, мне рассказали, что члены вирда Доку Шейха, проповедовавшего в конце XIX - начале ХХ века, живущие в Толстом Юрте, где он когда-то жил, до сих пор подвержены влиянию его пацифистского учения, и это является одной из причин, по которой большая часть местного населения объединилась в сентябре 1994 года вокруг Хасбулатова. (Между прочим, пацифизм и умеренность Доку Шейха не спасли его от преследования и ареста властями Российской империи). Мне тоже рассказали, что вирд Арсанова также всегда выступал за компромисс с Россией, и что его нынешний глава - Бауддин Арсанов, полковник КГБ, брат которого в советские времена был депутатом. Его отец также был советским чиновником высокого ранга. Другой член этого вирда стал в последние годы Советской власти Верховным муфтием Чечни. Сажи Умалатова, известная чеченская коммунистка, тоже родом из вирда Арсанова. Внук Бауддина, Ильяс Арсанов, которого я встретил в декабре 1994 года с Русланом Лабазановым, похоже, выступал в роли посредника. В то время как тейп, очевидно, в большей степени политически мертв, "клан" в более широком, неформальном смысле слова продолжает оставаться важной характеристикой чеченского общества, как, впрочем, и многих других обществ. Его роль велика не столько в "политике" в обычном смысле, сколько в стратегии индивидуального экономического выживания. Особенно это касается чеченских мужчин. Связи по наследственной линии остаются очень важными в чеченском обществе в большей степени потому, что они поддерживали многих молодых чеченцев, которые не могли найти адекватного и, что не менее важно, респектабельного (согласно чеченским критериям) трудоустройства в советской экономике. На этом основана и роль этих связей (а не формальных тейпов) в формировании базы чеченских криминальных групп. Кланы вроде того, что доминировал в руководстве коммунистической партии при Доку Завгаеве, частично основаны на тейпах, но они также сочетают многие другие элементы: от связей внутри семей и между семьями до бюрократических клик и союзов, экономических и региональных групп интересов, связей с группами бизнеса и мафией и так далее. Для эмоциональной и моральной легитимизации новых политических группировок через обращение к общему происхождению или старым семейным или местным связям дух тейпа, однако, все еще может иметь значение. Так, Хасбулатов, когда он вернулся в Чечню в августе 1994 года в надежде перехватить власть у Дудаева (или, по его словам, сыграть роль "посредника и миротворца"), попытался собрать вокруг себя новый "клан", используя для этого многочисленные собрания старейшин тейпов и ведущих членов вирдов и часто говоря о различных тейповских традициях. Это казалось не просто практической стратегией для создания себе политической базы, но и моральной стратегией, которая должна была легализовать возвращение в политическое общество Чечни человека, который с трудом говорил по-чеченски и провел почти всю жизнь в России, где и создал себе имя как политик. Вместе с тем, совершенно очевидно, что реальная база авторитета и влияния Хасбулатова в Чечне основывалась не на его тейпе, а на его роли главы парламента России и его "борьбе против этой свиньи Ельцина". Большинст во значительных фигур, которых он привлек на свою сторону, не были связаны с ним по семейной линии, а были в основном теми представителями чеченской интеллигенции и элиты советских времен, которые по той или иной причине оказались вне поддерживаемого Россией лагеря оппозиции в с.Знаменском (по причине своих родственных связей, или из-за прошлого бюрократического соперничества, или же потому, что знаменский лагерь им казался слишком пророссийским). Кое кто из них присоединился к Хасбулатову, ибо искренне надеялся, что он может остановить войну. Вооруженная сила нового "клана" Хасбулатова возникла также не на основе родственных связей и не на основе идеологии: это была просто криминальная группа во главе с Русланом Лабазановым, которому Хасбулатов предложил убежище у себя в Толстом Юрте через месяц после того, как Лабазанова прогнали из Аргуна, и с которым у Хасбулатова вообще не было никаких клановых, родственных или вирдовых связей. Таким образом, нельзя сказать, что тейповые связи вообще ничего не значили, но они служили скорее оправданием и легитимизаций процессов, происходивших в независимости от них. Начинавшийся "криминальный феодализм", если можно так сказать, был "приручен" традиционными наследственными связями, и Лабазанов, криминальный "новый феодал", использовал их, пытаясь узаконить свою роль в глазах чеченского общества. Через несколько месяцев после начала войны один из лидеров чеченской мафии в Москве попытался объяснить мне, как функционирует чеченское общество в наше время. Я спросил его, набиралась ли чеченская мафия на основе тейпов или вирдов. Он ответил, что эта система не является до такой степени формальной: "Важно, чтобы человек был рекомендован нам теми, кого мы знаем и уважаем. Это могут быть наши родственники, или кто-либо, связанный с нами другим образом. Мы, чеченцы, - маленький народ, мы все знаем друг друга, и знаем, кто заслуживает уважения, а кто нет. Дело в том, что если кто-либо присоединится к нам, то его семья и те, кто его порекомендовали, отвечают за его поведение. Если он предаст или подведет нас, что случается крайне редко, то они будут опозорены и потеряют уважение других. Они сами разберутся с ним, заставят извиниться и исправить дело каким-то способом. Нам не придется ничего делать самим. Поэтому чеченцы редко убивают друг друга, в отличие от русских и других народов. Нам незачем. У нас есть наши традиции, и они очень сильные." "Трудно быть чеченцем" Как показывает предыдущее высказывание, семейные и родовые (в менее строгом значении слова) связи продолжают играть чрезвычайно важную роль в Чечне. Заметнее всего это проявилось, когда после вторжения России в Чечне начали спонтанно организовываться отряды добровольцев на основе больших семей и соседства. По словам одного из чеченских религиозных старейшин, "тейп - это слишком большая и рассредоточенная единица, и потому прямой контроль с его стороны над всеми, кто в него входит, невозможен. Более важна семейная группа, включая и семью матери. Она решает, идет ли юноша сражаться или нет, если только, конечно, он еще не решил сам за себя. Если его отец или наиболее уважаемый взрослый в их большой семье говорит - "сражайся", то парень будет сражаться. Если ему говорят: "не сражайся", он по крайней мере выслушает со вниманием...". Очень часто большую роль играл также вирд, с которым связана семья. В отсутствии формальной военной дисциплины (по крайней мере до того времени, когда начали вводиться наказания по шариату) мужчин удерживала в их подразделениях спонтанная, никем не навязываемая дисциплина, основанная на чести и чувстве стыда и связанная прежде всего с желанием сохранить уважение своих родственников и соседей. Бойцы этих подразделений, таким образом, были почти буквально "как братья". Конечно, в современных армиях, как и в большей части армий на протяжении всей истории, желание "не подвести товарищей" играет важную роль в удержании солдат на линии фронта; этот мотив, однако, значительно усиливается, если дезертировать - значит опозориться перед своей семьей и опозорить свою семью перед всеми родственниками и всеми родственниками родственников, ибо смелость, уважение и "имя" - наиболее чтимые достоинства мужчины. Только очень смелый человек может решиться быть трусом в таких обстоятельствах. Яркий пример того, как влияли семья и традиции на борьбу чеченцев - это те невероятные усилия, какие прилагали чеченские бойцы, чтобы передать тела погибших товарищей их семье. Это исходило из желания показать уважение семье погибшего, но в еще большей степени - из-за того, что для чеченцев чрезвычайно важно быть похороненным в деревне своей семьи или своего клана, рядом с предками (это, между прочим, серьезно затруднило подсчет убитых во время войны). Во время осады Грозного мне рассказали о буквально гомеровских сражениях, в которые ввязывались группы чеченских бойцов для того, чтобы завладеть и забрать тела убитых. Это особенно касалось случаев, когда бойцы были или родственниками или соседями убитого. По словам одного из сражавшихся: "Вам это может показаться бессмысленным - рисковать своей жизнью, чтобы принести того, кто уже мертв и кому уже все равно. Но для семьи убитого это очень важно. Если мы не сделаем все, что от нас зависит, чтобы принести его, мы опозорим себя и перед его семьей и перед нашими семьями... Такова наша традиция". Готовность чеченцев рисковать жизнью, а возможно и погибнуть, выражает поговорка чеченцев, которую теперь знают и русские: "Трудно быть чеченцем". Чувство того, что с рождения ты получаешь набор обязанностей, тяжелых, но благородных, в той или иной степени присуще большинству чеченцев, по крайней мере, тем, кто остается связанным с чеченским обществом. Значительная часть младшего поколения не следуют этим требованиям, но полностью игнорировать или не иметь никакого понятия о них не может никто. Религия и национализм Объясняя уникальную воинскую мораль чеченцев, нельзя оставить в стороне роль религии, но при этом важно не преувеличить ее политическую роль во время войны 1994-96 годов; следует также помнить, что картина может измениться по мере того, как ваххабиты распространяют свое влияние. Прежде всего, сохраняется сильная и глубокая вера чеченцев в то, что они - особый, избранный Богом народ. С этим связано также убеждение, что чеченские традиции, адат, якобы санкционированы исламом (хотя в действительности они часто полностью противоречат исламским заповедям). Это придает жизни и поведению чеченцев особые благородство, достоинство и красоту. Прежде всего, конечно, ислам отличает чеченцев от русских, а поскольку они убеждены, что являются лучшими мусульманами из всех народов Кавказа, то, по их мнению, они - "выше" соседних народов Кавказа. Существует множество примеров и мусульманских и христианских народов, когда религия действует похожим образом. Самый яркий пример - Ирландия в XVI - XIX веках. Процесс происходит примерно следующим образом: 1) На протяжении нескольких веков возникает какая-то форма этноса или этнокультурной идентичности, обладающая четкой формальной религиозной идентификацией (хотя за этой формальной религиозной идентификацией вполне могут скрываться, как в Ирландии XVI века или в голландских колониях в Ост-Индии, или на Кавказе в XVIII веке на деле языческая вера и ритуалы). 2) Затем на этот этнос нападает империя или другая национальная группа, придерживающаяся другой религии. 3) Ввиду этой угрозы этнос вырабатывает еще более сильную привязанность к своей религии и в особенности к тем ее формам, которые помогают военному и/или культурному сопротивлению. В этой борьбе могут также появиться новые религиозные формы и институты. На протяжении длительных периодов может казаться, и в какой-то мере это может быть правдой, что борьба, которую ведет данный этнос - религиозная, а не этническая или национальная. В современную эпоху специфичная религиозная идентичность вытесняется нерелигиозным национализмом, в котором, однако, присутствуют символы и риторика, пронизанные языком религии. Насколько новые националисты чувствуют себя привязанными к религии, зависит от двух факторов: от консерватизма (или "неразвитости", "отсталости") их общества и класса и от того, насколько серьезной кажется угроза ассимиляции или распада их национальной культуры под влиянием внешних культурных воздействий. В случае Ирландии (или в меньшей степени - на Украине), где национальный язык или исчез, или оказался под угрозой быть вытесненным языком "империи", даже националисты, идеология которых зиждется на антиклерикальных принципах, иногда вынуждены прибегать к "национальной религии", как к последнему средству сохранить своеобразие их национальных культур. Но даже если угроза - не такая большая, некоторые националисты предпочитают "держаться поближе к религии", если гомогенизирующий процесс модернизации в их сообществе - особенно болезненный и трудный и тесно связан с внешней "имперской" властью и культурой. Только в очень редких случаях, когда мы имеем дело с очень ясно рассуждающими националистами и/или политиками, такая стратегия - результат сознательного выбора. Большинство, конечно, выбирает то или другое направление инстинктивно или под влиянием общих культурных изменений, которые они сами никогда не анализировали. Во время последней войны слово "атеист" часто использова лось чеченцами в отношении русских не в буквальном значении этого слова, а чтобы показать, что по контрасту с ними, у русских нет личного и национального достоинства и тех реальных или предполагаемых кодов поведения, какие, согласно представлениям чеченцев о самих себе, управляют их обществом. Таким образом, при Дудаеве чеченское национальное движение приняло религиозную окраску в основном потому, что ислам рассматривается даже совершенно нерелигиозными и религиозно необразованными чеченцами, как неотъемлемая часть национальной традиции и борьбы нации в прошлом против российского господства. Как советские офицеры, ни генерал Дудаев, ни полковник Масхадов не могли быть практикующими мусульмана ми, даже Шамиль Басаев, который всегда был убежденным мусульманином, до войны не казался мне слишком строгим приверженцем ислама. Ислам кажется не реальной мотивировкой чеченской борьбы, а скорее чем-то использовавшимся и режимом Дудаева, и отдельными чеченскими бойцами в качестве религиозного одеяния борьбы национальной. Напротив, для имама Шамиля и лидеров различных чеченских и дагестанских восстаний вплоть до 1920-х годов религия, несомненно, была первоисточником вдохновения в гораздо большей степени, чем для современных лидеров и бойцов. Суфийский орден Накшбандийя был также институцио нальной основой армии и государства Шамиля и расширения его восстания по территории Чечни и Дагестана. С 1829 до 1921 годов чеченские войны и восстания против русских были также религиозными войнами ("газаватами"), проходившими под знаменами ислама и под руководством членов ордена Накшбандийя. Современные исламские радикалы хотели бы создать в регионе нечто похожее, но до сих пор они добились лишь очень небольшого прогресса в этом направлении. Анархия и автократия Во многих обществах типа чеченского, с традицией "организованной анархии" возникают громадные трудности в создании эффективных современных форм правительства - особенно демократического правительства, основанного на формальном и регулируемом консенсусе. Афганистан - трагический пример этого: система местных шура или советов, которых я видел за работой, будучи корреспондентом, и которые примиряли местные споры и обеспечивали локальное военное сотрудничество между различными командирами и их группами, оказалась совершенно неприменимой для Кабула и управления всей страной. Также и в Чечне древние традиции "вайнахской демократии" до сих пор не проявили себя более способными стать основой современного демократического государства, чем другие похожие племенные традиции. Силы чеченцев не были абсолютно едины даже во время войны. Отсутствие централизованного командования и контроля было одной из причин нарушения перемирия осенью 1995 года: даже при наилучших намерениях Дудаев и Масхадов не могли предотвратить атак отдельных групп чеченцев на русских. Для судеб Чечни решающим будет, сможет ли чеченское правитель ство предотвратить рост антирусского терроризма и бандитизма отдельных групп, а с ними и ответных действий России против Чечни. Сейчас, в 1999 году, мало причин для оптимизма. В заключение хотелось бы привести два замечания Роберта Монтеня о традициях берберов, которые имеют прямое отношение к Чечне 1990-х годов. Первое - это то, что общество берберов, будучи не в состоянии создать или вынести стабильное и эффективное управление упорядоченной ли бюрократией или консенсусом, колеблется между длительными периодами племенной "анархии" и более короткими периодами индивидуального деспотизма. В связи с этим он делает заключение, что, чем более продолжительней были эти периоды деспотизма и чем сильней был деспотизм, тем более неуправляемы ми и жестокими были следующие за этим взрывы анархии - "сиба", которые в свою очередь приводили к новому периоду деспотизма.. Если чеченцы не смогут создать стабильных механизмов законного правительства мирного времени, которое обладало бы эффективной монополией на вооруженные силы, то Чечня, скорее всего, останется нестабильной, бедной и по сути дела частью России - по той простой причине, что российское правительство всегда сможет стравливать чеченских лидеров в своих интересах. "Бандитская" традиция и "чеченская мафия" Вопрос "бандитской" традиции в Чечне - чрезвычайно деликатный. В отношении старой Чечни, до завоевания ее Россией, лучше, пожалуй, говорить о "набегах" как социальном институте, так как слово "бандитизм" обладает негативной окраской, предполагая криминальную активность, набеги же не считались чеченцами криминалом. Однако, как бы мы ни называли это явление, несомненно, этот институт играл важную роль в традиционном чеченском обществе и его влияние ощутимо и по сей день. (Британская администрация в Индии создала особое официальное название - "криминальное племя" и установила для таких племен специальный режим надзора и коллективных штрафов). Эрик Хобсбаум и другие исследователи рассматривают историческую роль бандитизма как формы социального протеста. Бандитизм как форма косвенного этнического протеста против иностранного правления - менее исследованный предмет, но это явление - тоже очень распространенное. Примерами могут служить Ирландия XVIII века, южная Италия 1860-х годов, Грузия в годы российского и советского режимов. По всему Кавказу "абрек" или "честный бандит", - герой и устной и письменной традиции. Набеги в Чечне, как и везде, по понятным причинам, были в основном уделом юношей, заданием, выполнив которое, они становились полностью взрослыми. У более взрослых мужчин были другие обязанности, прежде всего - заботиться о своей непосредственной семье и играть подобающую роль в более широкой семье. Каковы бы ни были его древние корни, бандитизм в Чечне на протяжении последних 250 лет не был явлением статичным. В конце XVIII века (насколько возможно говорить об этом с определенностью) произошли два важных изменения, следствия которых проявляются и в наши дни. Первое, как предполагали, было связано с началом выращивания кукурузы в горах, что привело к бурному росту населения и социальному и экономическому давлению в направлении увеличения числа набегов. Второе изменение связано с тем, что вместо своих традиционных соседей, чеченцы стали все больше иметь дело сначала с казаками, а затем - с Российской империей, и в то время, как влияние ислама на чеченцев росло, русские стали восприниматься не просто как объект нападения, а как религиозные враги. Это могло иметь большое значение, потому что если в своих традиционных рейдах чеченцы всегда соблюдали определенные ограничения, то по отношению к "неверным"-русским такие ограничения не были применимы. Как пишет весьма уравновешенный и непредвзятый наблюдатель Бэддли, побывавший на Северном Кавказе в 1890-х годах, когда память о старых временах была все еще жива: "Кража скота, грабеж на дорогах и убийства считались, согласно этому странному кодексу, делами чести; они открыто провоцировались деревенской девушкой, часто, между прочим, необычайно привлекательной, чье презрение вызывал всякий, не совершивший подобных поступков, чтобы снискать ее расположение; все это, а также борьба против любого врага, но особенно ненавистных русских, были единственными занятиями, считавшимися достойными взрослого мужчины". В наши дни традиция набегов среди чеченцев проявляется в их необычном успехе в мире организованной преступности и в простом разбое. Однако это не значит, что можно согласиться с русскими шовинистами, которые пытаются свалить вину чуть ли не за всю организованную преступность в России на чеченцев и прочие нерусские национальности; огромное большинст во криминальных групп в России состоят из этнических русских и организованная преступность в России сегодня - социальное, а не этническое явление, затрагивающее большую часть общества. Просто чеченцы оказываются в этом деле удачливее других по причинам, которые перечислялись ранее. Бандитизм продолжается и угрожает продолжаться, что негативно сказывается на самой Чечне. Нападения на поезда, проходящие через Чечню и из Дагестана и Азербайджана, постоянные кражи нефти из трубопровода, идущего из Баку, привели к тому, что Россия потеряла доверие к правительству Чечни как партнеру по переговорам, и отказалась от идеи использования Чечни в качестве пути сообщения; вместе с этим чеченское государство лишилось доходов, которые могло бы получить за транзит. Что касается захвата автобусов чеченцами в 1993-94-х годах (если они действительно были криминальными атаками, а не какими-либо провокациями), то именно они ускорили вовлечение администрации Ельцина в чеченские дела, что позже привело к российскому вторжению и войне. Организованная преступность оказала и положительное и отрицатель ное влияние на современное чеченское общество. Отрицательная сторона связана с тем, что усилилось негативное отношение к чеченцам со стороны их соседей, не только русских, но и других кавказских народов, недовольных тем, что чеченские мафиозные группы сильнее их собственных; шансы создать эффективное современное чеченское государство еще больше ослабли; усилились тенденции к "криминальному феодализму", организованная чеченская преступность породила квазифеодальную роль настоящих злодеев типа Руслана Лабазанова и Бислана Гантемирова; в период 1991-94-х годов столкновения между криминальными группировками способствовали возвращению кровной мести, подавляемой при советской власти. Еще более важно, что организованная преступность и прибыль, которую она получает, в сочетании с другими изменениями в социальной и экономической сфере, могут разрушить единство чеченского общества, создав впервые в истории Чечни значительные различия между очень богатыми и основной массой населения и таким образом покончив с равноправием, которое лежит в основе особой чеченской идентичности. Это уже начинает происходить, особенно среди молодежи и чеченской диаспоры, подрывая чеченские правила поведения, благодаря влиянию которых, как я уже подчеркнул, Чечня существовала в состоянии "организованной анархии", а не в гоббсовском хаосе, и которые легли в основу чеченского сопротивления в войне. С другой стороны, "мафия" принесла Чечне огромные деньги, без которых позиция Чечни даже до войны была бы плачевной, и которые могут быть единственным шансом послевоенной реконструкции. До войны эти деньги можно было видеть в великолепных мечетях и домах-дворцах, построенных "бизнесменами" из Москвы и других мест. Из разговоров с обычными чеченцами было ясно, что большой части населения помогают богатые родственники. Развал советского государства и контроля над черным рынком, особенно в кавказском регионе во времена Брежнева, принес первые благоприятные возможности для чеченских бизнесменов. Этому способствовали не только традиции и "непроницаемость" чеченского общества, но и то, что в результате депортации чеченцы оказались разбросаны по всему бывшему Советскому Союзу. Чеченцы обладают большой самоуверенностью в этой области. Лидер чеченской мафии, слова которого я уже цитировал, высказался таким образом (можно представить, как нечто подобное мог говорить лидер сицилийской мафии, описывая ирландские банды в начале нашего века): "Мы, чеченцы, храним секреты, и никто из нас не расскажет их постороннему. Мы - едины. Но важнее даже то, что мы дисциплинированы и умеем сдерживать себя. В отличие от русских, мы не убиваем людей или крушим что-то просто из удовольствия или потому, что пьяные. Мы используем силу только, когда необходимо; но если мы предупреждаем, то все знают, что это серьезно и что лучше нас слушать. Поэтому все другие группы - русские, азербайджанцы, грузины и кто угодно - они все должны платить нам и уважать нашу территорию". Это не кажется преувеличением. Например, когда в ноябре 1988 года толпа азербайджанских торговцев на московском рынке убила чеченского гангстера, который вымогал у них деньги, чеченцы объединились, чтобы учинить ответные избиения всех азербайджанцев, которых они могли найти, в результате чего более ста человек были серьезно ранены. Однако, сила чеченской мафии в Москве значительно ослабла во время войны, когда милиция поддерживала другие криминальные группировки, что сказалось на уменьшении числа чеченцев в московском преступном мире. Сложно предугадать, что будет теперь, когда война закончилась. С одной стороны, трения между русскими и чеченцами должны ослабнуть; с другой стороны, влияние союзников криминальных элементов в рядах поддерживаемой Россией чеченской оппозиции явно уменьшилось, хотя оно может вновь возрасти, если Россия возобновит попытки скрытого влияния на Чечню. Возможности, которые возникли для всякого рода криминальных элементов во время развала Советского Союза и приватизации, уже были многократно описаны. В случае Чечни, национальная революция 1991 года, несомненно, усилила роль криминалитета. Многие фигуры, на которые опирался режим Дудаева, и особенно президентская гвардия, были набраны из мира организованной преступности. Во многих случаях по официальному прошению чеченских властей они были переведены в Чечню из тюрем в России во время общей неразберихи, наступившей после неудавшейся попытки контрреволюции в августе 1991 года; после перевода их незамедлительно отпускали. Это не пустые обвинения российской стороны: некоторые из тех освобожденных рассказывали мне об этом сами. Можно выделить три причины такого отношения к преступности: во-первых, как уже было отмечено, это - уважаемая часть их традиции, не видевшей в "набегах" преступления; во-вторых, чеченцев совершенно не интересует, что о них думают другие; в-третьих, что самое главное, после того, что они испытали на протяжении последних двух веков, чеченцы считают, что у них нет никаких моральных обязанностей ни перед каким другим народом, государством или сводом законов; по отношению к русским же, наоборот, они сами могут предъявить длинный список долгов. Я пытался показать два совершено разных культурных и социальных мира, столкнувшиеся в российско-чеченской войне, и причины чеченской военной победы, которые одновременно являются причинами тех колоссаль ных трудностей, с которыми сталкивается Чечня в своем стремлении создать упорядоченное современное государство. Мы не знаем, как сложится дальнейшая чеченская история, но ясно, что реинтеграция в Россию этого столь отличного от русских и столь "неудобного" для них народа уже невозможна. Примечания 1. Статья представляет собой переработанный автором раздел его книги: "Chechnya: Tombstone of Russian Power". Yale University. Paperback edition, July, 1999. Во время войны и после нее в 1994-1996 гг. автор многократно был в Чечне в качестве московского корреспондента лондонской "Таймс". 2. C.V. Wedgwood, "The Thirty Years War". Methuen, 1981, p. 459. 3. З. Яндарбиев недавно назвал даже меньшее число: " У нас были - батальон Басаева и полк спецназа Гелаева, вместе - 500 человек. Еще полк новобранцев, но небольшой. ДБГ - до 100 человек и милиция - 100-200 человек. И все. Все остальное - ополчение". "Независимая газета". 13.01.1999. № 3. С. 8. 4. Colonel C.E. Callwell, Royal Artillery, "Small Wars: Their Principles and Practice". General Staff-War Office, 1899, reprinted in 1976 by EP Publishing Ltd, Wakefield, UK. 5. Carl Maria von Clausewitz, "On War", Penguin 1974, p. 185. 6. Richard Pipes, "Russia Under the Old Regime". Collier, New York, 1974, p. 15-16. 7. Об общих сдвигах в рождаемости, см.: A.J. Coale, B.A. Anderson and E. Harm, "Human Fertility in Russia Since the 19th Century". Princeton, 1979. О росте удельного веса мусульманского населения в последние десятилетия существования СССР см.: Sergei Panarin: "Muslims of the Soviet Union: Dynamics of Survival" in Central Asia Survey, Vol. 12, No. 2, 1993. См. также: Mark Tolts, "The Modernisation of Demographic Behaviour in the Muslim Republics of the Former USSR", in Yaacov Ro'i (ed.), "Muslim Eurasia: Conflicting Legacies" Cass, London 1995. 8. Цифры взяты из опросов, проводившихся Всероссийским центром изучения общественного мнения во главе с Ю. Левадой. 9. Roger R. Reese, "Stalin's Reluctant Soldiers: A Social History of the Red Army, 1925-1941" University Press of Kansas, 1996. 10. См. также: Carl van Dyke, "The Soviet-Finnish War of 1939-49" PhD dissertation, Emmanuel College, Cambridge, 1994. Эта работа, однако, обращает внимание прежде всего на тактическую неподготовленность и ригидность Советской армии и на характерную для нее тенденцию - организовывать фронтальные атаки, приводящие к большим потерям, что отчасти было связано с незаинтересованностью командования беречь жизни своих солдат - тенденцию, сохранившуюся во Второй мировой войне. 11. Частичное исключение - война в Малайе. Но и здесь война велась не столько против малайцев, сколько против коммунистов, поддерживавшихся китайцами. Кроме того, значительную часть британской армии здесь составляли гурки. Да и потери в этой войне были относительно невелики. 12. Meg Greenfield, "Three Ethics Questions". Newsweek, 13/1/97. 13. Milovan Djilas, "Wartime", translated by Michael B. Petrovich. Harcourt Brace Jovanovich, New York, 1977. 14. Primo Levi, "The Truce", translated by Stuart Woolf, with an introduction by Paul Bailey, Penguin, London 1979, p. 231-232. 15. Цифры были приведены Ю. Левадой в докладе на конференции Американской Ассоциации славянских исследований в Бостоне в ноябре 1996 г. 16. Harry Holbert Turney-High, "Primitive War: Its Practice and Concepts". University of South Carolina Press, 1949, p. 52. 17. George F. Kennan: "The Sources of Soviet Conduct" Foreign Affairs, July 1947, подписано `X'. 18. Директива Я. Свердлова от 24.01.1919 г. требовала от коммунистов и Красной армии организации "беспощадного массового террора" против казаков, прямо или косвенно участвовавших в борьбе с Советской властью. 19. Интервью с автором, Днепропетровск, 20.08.1995. 20. Интервью с автором, Грозный, 21.12.1995. 21. Лучшие исследования развития Российской империи как надэтнического государства - Andreas Kappeler, "Russland als Vielvoelkerreich", C.H. Beck, Munich, 1992. 22. Александр Лебедь. Пресс-конференция. Москва. 24.06.1996. 23. Giuseppe Tomasi di Lanpedusa, `II Gattopardo', Feltrinelli, Milan, 1974, p. 239. 24. "Это - племена, у которых общественный контроль для каких-то целей может быть вполне пригоден... Но он совершенно не эффективен для того, чтобы организованно вести военные действия, которые могут быть названы битвой. У них нет привычки к подчинению, совместной работе и взаимодействию... Военный уровень определяется социальной организацией, а не качеством оружия". Harry Holbert Turney-High, `Primitive War: Its Practice and Concepts', University of South Carolina Press, 1949, p. 23. 25. Интервью с автором, 23.09.1994. 26. `Anthony F.C. Wallace, `Psychological Preparations For War', в книге: Morton Fried et al (eds), `War: The Anthropology of Armed Conflict and Aggression', National History Press, 1968, p. 173ff. 27. R. Montagne "The Berbers: Their Social and Political Organisation", L.,1973, p. 35. 28. М. Мамакаев. "Чеченский тейп в период его разложения". Грозный, 1973, с. 33. 29. Ян Чеснов. "Трудно быть чеченцем". "Независимая газета", 22.09.1994. 30. Ю. Сосламбеков. "Чечня - взгляд изнутри". М., 1996, с. 41. 31. Сейчас он снова именуется Деукр-аул. В Толстой-Юрт его переименовали при советской власти, потому что здесь одно время, когда служил на Кавказе, жил Толстой. 32. Изначально такие кладбища были тейповые, но с течением времени они стали кладбищами "предков" в более широком смысле слова. 33. Наиболее подробное изложение адата я читал в книге Мамакаева (Ук. соч., с. 24-33). 34. Блестящая монография об институтах "упорядоченной анархии" в дореволюци онном Афганистане - G. Whitney Azoy, "Buuzkashi: Game and Power in Afghanistan" University of Pennsylvania Press, Philadelphia, 1982. |
||
|
Заголовок: Re: Ливен А. Война в Чечне Прислано пользователем Antrekot на 04/02/04 в 20:38:01 Спасибо. Вы меня опередили. Обратите внимание на пассаж о бандитизме, характере и причинах. С уважением, Антрекот |
||
|
Заголовок: Re: Ливен А. Война в Чечне Прислано пользователем Kurt на 04/02/04 в 21:27:35 Сомневаюсь, что селившиеся на чужих землях колонисты-казаки, отличались в этом смысле от чеченцев в лучшую сторону. Скорее наоборот. Чечня в свое время была житницей Северного Казказа. И ее население активно вело торговлю с соседями. "Отсутствие крепостного права и сведение к минимуму и постепенное исчезновение других форм феодальной эксплуатации (даней князьям) способствовало заинтересованности чеченского крестьянина в результатах своего труда, высвобождению его энергии. По сравнению с другими кавказскими регионами Чеченский край по развитию своего хозяйства вырывается вперёд. Уже в XVIII в. значительно вырастают посевные площади, увеличивает ся сбор урожая зерновых культур. По некоторым сведениям нормальными урожаями были сам 10 - сам 15. Подтверждением этому служат и открытия историков-дагестановедов. Так, исследователи истории Дагестана, установив деградацию террасового земледелия у аварцев, объясняют это "появлением дешёвого чеченского хлеба", вследствие чего с XVIII века в высокогорной Аварии отмечается преобладание роста товарности скотоводства над земледелием." Вообще политическом смысле чеченцы сильно напоминают средневеквых швейцарцев. Одна история изгнания князей чего стоит. |
||
|
Заголовок: Re: Ливен А. Война в Чечне Прислано пользователем Antrekot на 04/03/04 в 06:03:41 По культуре (я имею в виду тип ее) они швейцарцев напоминают мало. С уважением, Антрекот |
||
|
Заголовок: Re: Ливен А. Война в Чечне Прислано пользователем Kurt на 04/03/04 в 11:43:04 Определенные параллели есть. |
||
|
Заголовок: Re: Ливен А. Война в Чечне Прислано пользователем Ципор на 04/07/04 в 13:02:36 Спасибо, очень интересно. Особенно главка об отношении русских к войнам и русском национализме. |
||
|
Заголовок: Re: Ливен А. Война в Чечне Прислано пользователем smrx на 04/07/04 в 21:59:51 Интересное исследование, но написано насколько я понял написанное до второй чеченской войны, в сявзи с чем многие многие выводы, особенно о полной небоеспособности российской армии сейчас выглядят более сомнительно. А то что даже против боеспособной и эффективной армии можно успешно действовать партизанскими методами при поддержке населения показывают последние события в Ираке. Похоже там войска НАТО столкнулись с теми же проблемами что и российская армия в Чечне. |
||
|
Удел Могултая YaBB © 2000-2001, Xnull. All Rights Reserved. |