|
||||||||||
|
Заголовок: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/17/07 в 23:50:15 Проклятие рода Дантесов “МК” нашел праправнука убийцы Пушкина В унылом январе 1837 года Дантес вызвал на дуэль Пушкина и убил его. Солнце русской поэзии закатилось… 169 лет спустя, в апреле 2006-го, в эльзасском городке Сульц, в бывшем родовом замке баронов де Геккернов, спецкор “МК”, первый из русских журналистов, встретился с праправнуком человека, закатившего это солнце. Барон Лотер де Геккерн Дантес, представитель благородной и печально знаменитой фамилии. — Я знаю, русские должны меня ненавидеть, — укоризненно смотрит месье барон. — Хотя за что, собственно? Ведь все было по-честному. Если бы Дантес не попал в Пушкина, то Пушкин попал бы в Дантеса. Что ж, с этим утверждением трудно спорить. Так же как для русского человека с ним невозможно смириться. Для нас существовала лишь одна правда, впитываемая с молоком матери: Дантесу нет и не может быть никаких оправданий. Иначе почему сам барон Жорж Дантес так и не сказал ни слова в свою защиту? Почему он ни разу не открыл публично истинные причины рокового поединка на Черной речке? Единственного, кстати, поединка в его жизни. А прожил господин Дантес без малого 83 года, прожил долго и счастливо. И, по мнению многих современников, он никогда не раскаивался в том, что совершил. Расплачиваться за грехи прошлого пришлось, увы, его потомкам.. Выпьем, добрая подружка В сульцком замке Дантесов принимали по-пушкински. Но с французским размахом. “Страсбургский пирог нетленный”, гусиную печень запивали редчайшим белым вином, которое хранится только в здешних подвалах. “Как ты можешь намазывать фуа-гра на хлеб ножом? — ужасается моему невежеству барон Лотер. — Это едят вилкой. Если бы на моем месте был Пушкин, известный знаток этикета, он бы немедленно вызвал тебя на дуэль!” Ах, если бы здесь был Пушкин. Надеюсь, мы поладили бы… Тем более что третий в такой ситуации никогда не лишний. Седьмую бутылку баронского вина вперемешку с “креманом” — эльзаским шампанским — мы с Дантесом распили уже под утро. Проговорив в общей сложности около 22 часов. Весь вечер. Всю ночь. И весь следующий день кряду. В перерывах между вопросами Дантес читал свои стихи. Под мерцание оплавленной свечи. И почему-то под бетховенскую “Лунную сонату”. Разве это не поразительно: ни один из многочисленных потомков Пушкина, боясь сравнения со знаменитым пращуром, не написал ни строчки. А праправнук его злейшего врага уже издал первый поэтический сборник “Борьба и чувства” — смертельно раненному Пушкину посвящается. Или иной вариант названия — “Погибнуть вместе с Пушкиным”. Весьма символично. Хотя стихи нашего главного русского классика сам месье барон читал только в переводе. В очень плохом переводе на свой родной язык. Почему-то именно Пушкина французы переводят отвратительно. Наверное, для того чтобы было совсем уж непонятно — чего это русские так долго по нему страдают? — Я не Пушкин, конечно, но все 500 экземпляров моей книги уже распродали в Париже, а это по нынешним временам, когда никто не читает книг, — совсем не шутка, — гордится месье Лотер. — Хотелось бы верить, что люди купили мой сборник ради моих собственных мыслей и чувств, а вовсе не из-за того, что я потомок “того самого” Жоржа Дантеса. — Я искала вас так долго, больше года, — перебиваю господина барона. — А чего меня искать? — удивляется он. — Дантес — очень редкая для Франции фамилия. Честно говоря, мы одни такие. Александр Дюма назвал почему-то своего героя Эдмоном Дантесом, но смею утверждать, что тот нам не родственник. Фамилия эта, если переводить с немецкого языка на русский, не слишком благозвучная, Уткины мы. На старинном дворянском гербе у Дантесов, что у входа в сульцкий замок, изображены летящие утки. А я живу в Нанте, хотя фирма моя находится в Германии. У меня завод по переработке мусора, прибыльный нынче бизнес. На поэзии, сама понимаешь, много не заработаешь… Нет, весь я не умру Как долго я его искала... С того самого дня, как год назад в Париже в мастерской художника-эмигранта Ильи Дронникова увидела на стене барельефное изображение солидного седовласого господина. Рядом висела копия с посмертной маски Пушкина. — А это портрет старого Дантеса, — кивнул Дронников на барельеф. — Я делал его с подлинной фотографии, которую мне как-то принесла праправнучка барона. Однако посодействовать в ее поисках художник не захотел. Уже в России я обзвонила несколько пушкинских музеев тоже с просьбой помочь найти нынешних баронов де Геккернов. Но и там получила категорический отказ. “Вы не имеете права писать о детях Дантеса. Это подло! — с чувством произносили ученые дамы. — Тех, кто пытается с ними связаться, мы презрительно величаем “дантистами”. Мы обязаны подвергнуть имя убийцы Пушкина полному забвению, и это будет наша ему месть!” Господи, так два столетия прошло с тех пор. Неужели же не пора расставить все точки над “i”? Даже серийные маньяки в нашей стране получают сегодня право на суд присяжных. А ведь Дантес, кажется, не был серийным маньяком. “Но никто не забыт и ничто не забыто!” — разгневанно кидали ученые дамы разгоряченные телефонные трубки. Как все это странно, продолжала думать я. У Дантеса остались дети и внуки. И род его спокойно дотянул до сегодняшнего дня. Они ходят на работу, ездят в машинах, читают газеты, смотрят телевизор и, может быть, на досуге даже размышляют иногда о своем месте в русской истории? Как это странно и возмутительно, если следовать логике наших ученых-пушкинистов… Хотя что тут, собственно, странного — те же потомки Пушкина расплодились по всему миру, среди них есть даже китайцы. И они тоже наверняка смотрят телевизор… Но если Пушкины на слуху, то о Дантесах практически ничего не известно. Кроме того, что крупный литературовед Павел Щеголев еще в тридцатые годы ХХ века говорил с его внуком, Луи Метманом, сыном Матильды Метман, старшей дочери Дантеса и Катерины Гончаровой, родной сестры красавицы Натали. Сложно все у Пушкина с Дантесом, перепутано. И кружевное переплетение их судеб, и их дети, ставшие родственниками по крови, по своим матерям, но, как оказалось, до сих пор не подающие руки друг другу… В большом интервью нашего обозревателя Марины Райкиной с прапраправнуком Пушкина и его полным тезкой, живущим ныне в Брюсселе, вдруг проскользнула случайная фраза, изменившая ход моих поисков и давшая надежду, что Дантесы все же вполне живые люди, имеющие почтовый адрес. — Вы знаете, что хотят на будущий год сделать потомки Дантеса в Сульце? — говорил Александр Пушкин. — О! Это будет праздник, такие торжества. И в конце потомки Пушкина подадут руку потомкам Дантеса. — И вы подадите? — Можно будет поехать, посмотреть, но сказать, что подам руку? Это невозможно. Я не хочу шокировать Россию. Итак — эльзасский Сульц. Конечная остановка. Родовое гнездо первого Жоржа Дантеса, то место, откуда в начале 30-х годов позапрошлого века он бежал за “чинами и славой” в далекую заснеженную Россию. И куда вернулся после дуэли в 1837 году. Навеки проклятый русскими. Полгода спустя к мужу приехала беременная баронесса Катрин. Проклятая собственной сестрой, вдовой, Натали. Чиновница мэрии Сульца Мария дос Сантос чрезвычайно удивилась телефонному звонку из России. “Да, мы знаем сегодняшнего барона Лотера, праправнука барона Жоржа. Но не уверена, что он захочет встретиться с вами, — твердо заявила она. — Это предвзятое отношение русских к Дантесам… Оно совершенно несправедливо. Оно отталкивает туристов от старого замка и портит всю историю нашего мирного и уютного городка. Тем более что никто из Дантесов тут больше не живет. Они продали все, что имели, городу и уехали отсюда, начав абсолютно новую жизнь. Только один барон Лотер еще помнит о прошлом. Впрочем, я передам ему ваш е-мейл”. Он ответил на следующий же день, с аристократическим изяществом и точностью, словно тоже ждал моего письма всю жизнь: “Приезжайте. Я жду вас в Сульце”. В поле бес нас водит, видно — Боже, я так и думал, что эта русская идиотка все на свете перепутает, — барон Лотер казался явно раздосадованным. Еще бы, мы заранее договорились, что он заберет меня с вокзала в Милузе, что в двадцати километрах от Сульца, в два часа дня, специально сделав крюк аж в тысячу километров из Тулузы в Германию, куда он едет на свой мусорный завод. Барон был готов поговорить с русской журналисткой всего лишь пару часов, именно столько у него нашлось свободного времени. Ни секундой больше. Он ведь серьезный бизнесмен. Конечно, я согласилась со всеми условиями. Но никто не виноват в том, что мы с переводчицей-француженкой, рассуждающие о превратностях русско-французской истории, в семь утра сели на поезд, который отправлялся вовсе не в Милуз. Он ехал в отстойник для других поездов, без пассажиров и машиниста. В никуда. В исторический тупик. И теперь, вместо того чтобы на всех парах мчаться к месье Дантесу, мы с переводчицей Люсиль куковали на рельсах. Дожидаясь службу спасения и французскую полицию, я меланхолично поедала бутерброды с сыром. Люсиль нервно объяснялась с Дантесом. — Извините, месье барон. Эта русская журналистка и правда не в себе. Что она делает? Она читает вслух стихи, месье. Что-то про рассеянного пассажира, который сел не в тот вагон, надев себе на голову сковородку. Она говорит, что у русских крейзи так принято. Нет, вряд ли это стихи Пушкина, в его времена поезда еще не ходили. О да, мы так переживаем о случившемся… — Переживать — это очень по-русски, — усмехнулся Дантес и положил трубку. Предварительно объяснив, что из-за моей расхлябанности ему придется теперь заночевать в Сульце. Не может же он лишить миллионы русских читателей долгожданного интервью с собой? Зато вместо двух часов разговора по моей вине у нас окажется целая ночь в запасе. Потому что я тоже останусь ночевать в замке. В спальне первого Дантеса. И пусть призрак прапрадедушки Жоржа, так сказал месье барон, пощекочет мне пятки в наказание. “Она не блондинка? — спросил Дантес у переводчицы. — Я так и думал, блондинки всего мира одинаково глупы. Поэтому нам, Дантесам, всегда нравились брюнетки!” …Только через 8 часов наш поезд подошел к Милузу. В единственном цветочном магазине на вокзальной площади я купила две белые розы, чтобы положить их на могилу брюнетки Катрин Гончарофф. Я понимала, что первого впечатления уже не исправить. “Знаешь, по-моему, господин барон очень высокого мнения о себе, — сказала переводчица Люсиль. — В последнем письме он сетовал на то, что мы, обращаясь к нему по электронке, пишем дворянскую приставку “де” в фамилии Геккернов с большой буквы. Хотя по правилам ее надо писать с маленькой. Иначе его фамилия будет звучать уже не так аристократично. Похоже, он из тех редких французов, кто сильно кичится своим знатным происхождением. Надеюсь, он не вызовет нас за опоздание на дуэль?” Мой мобильный телефон вдруг заиграл “Марсельезу”. Навстречу нам в желтой кофте с эмблемой зеленого крокодильчика под сердцем двигал 53-летний барон Лотер де Геккерн Дантес собственной персоной. Он был такой огромный и важный, такой монументальный, что хотелось немедленно убежать куда подальше. — Садитесь в машину, — сурово приказал барон. — Пока не стемнело, мы заедем на наше фамильное кладбище, а потом уже отправимся в замок Дантесов. Надеюсь, вы не против? Кстати, за рулем сидит мой единственный друг Филипп Шмербер — это человек, которому теперь принадлежит замок Дантесов. Он купил его лет шесть назад и перестроил в отель. Филипп, услышав свое имя, весело подмигнул в ответ. Он был простодушный и веселый, этот новый хозяин замка. Он сидел за рулем машины де Геккерна как заправский шофер у большого босса. — А кто же тогда вы, месье барон? — Я гость в его доме. Или, вернее сказать, постоялец в гостинице. Один раз, когда я был здесь проездом инкогнито, представляете, мне не хватило номера. И это в замке моих предков, в котором я прожил от рождения до 25 лет! Где я потерял свою невинность, куда приводил на ночь девушек со всех окрестностей. А потом их матери приходили к моей маме, госпоже баронессе, чтобы пожаловаться: ваш сын портит наших дочек! Но баронесса спокойно отвечала им: на то и петушок, чтобы курочек топтать! Да, я слыл негодяем в ранней юности. Но я любил эту землю, этот дом, этот воздух, и, боже мой, вряд ли я уехал бы когда-нибудь отсюда добровольно… Но мы отвлеклись от темы нашей беседы: разумеется, когда мне не хватило комнаты, я не ночевал на улице — как только управляющий узнал мою фамилию, свободный номер в отеле тут же нашелся. Увидев в моих руках две белые розы, месье барон строго заметил: “Это кому?” — Тезке Катрин. Мы ведь едем на ее могилу? — Да, на ее, — барон задумался. — Там есть еще могила Жоржа Дантеса. Почему же вы не захватили цветов ему? А, я знаю, наверняка потому, что вы его ненавидите. Как все русские. — Вовсе нет. Просто в России женщины не дарят цветов мужчинам. Даже мертвым. Любовь к отеческим гробам Католический Христос безнадежно взирал на входе со своего вечного креста. В самом углу городского кладбища, за сравнительно свежими холмиками, располагался семейный уголок Дантесов, унылые ряды могил под тяжкими серыми плитами. Почти вся территория семейного склепа занята. Остались места лишь для трех-четырех новых погребений. Дальше — уже ограда. — Вы знаете, кто будет здесь еще лежать? — спрашиваю я барона. — Я и мои дети, — буднично отвечает он. — Это вовсе не тяжело с детства видеть место, где ты будешь похоронен. Так надежнее. Хотя мои братья и сестры, другие родственники не вернутся сюда после смерти. Не хотят. А я ничего не могу с этим поделать. Могила старшего Дантеса в самом центре. От него до Катерины добираться далеко. До названного отца, голландского посланника в России Луи де Геккерна, гораздо ближе. Конечно, ведь они умерли почти в одно время. С разницей всего в 12 лет, что в глубокой старости уже не так важно. Де Геккерн, усыновивший бедного эльзасского дворянина Дантеса, ушел из этого мира в 1884 году. Его приемный сын, первый барон Жорж, сенатор Франции и мэр Сульца, в 1895-м. Больше чем на полвека Дантес пережил свою венчанную жену, Екатерину Гончарову, скончавшуюся от родовой горячки в возрасте 34 лет, на следующий день после рождения младшего сына Жоржа. Единственного из четырех ее детей с Дантесом, чьи потомки дожили до сегодняшнего дня. Барон Лотер — его родной правнук. Как просила Катерина, чтобы этот ребенок появился на свет! Как ходила босиком — осенью, на девятом месяце беременности — за пять километров от замка в католическую церковь, чтобы вымолить у божьей матери его рождение. Она шла по узенькой тропинке из едкого лютика, что растет здесь вволю. В чужой храм. Вспоминая про себя православные молитвы. И полузабытые лица своих сестер. Три юные девочки Гончаровы, Коко, Азинька и Таша, танцующие на первых балах у Йогеля. Три тонкие барышни-парки, что пряли на Каменном острове осенью 1836-го судьбу русской литературы. Три девицы под окном. Три — роковое для Пушкина число. Старшая, Катя, с детства читавшая и понимавшая стихи своего зятя. Некрасивая Катя, бесприданница, влюбленная в блестящего французского гвардейца и не смевшая надеяться на его взаимность. Как смешно и нелепо пыталась она столкнуть Дантеса и Натали, чтобы хоть издали полюбоваться его влюбленным взглядом. Обращенным к другой. Новобрачная Катрин Дантес, единственная из Гончаровых, кто знал о назначенной дуэли. Но, связанная обетом молчания, она так и не предупредила о ней свою красавицу сестру. Как ждала она потом, в добровольной эмиграции, писем с родины от Натальи Николаевны. А та ей ни разу не написала. Пусто, холодно, зябко у этой могилы. “Он совсем не любил ее?” — спрашиваю я у барона Лотера. Дантес сразу понимает, о чем я. Кто этот он. И кто она. — Почему нет? Есть святая любовь, безумная, которая случается один раз в жизни. По крайней мере у нас, Дантесов. Так мой прапрадед любил Натали. А есть любовь-дружба, любовь — уважение к матери своих детей. В день рождения старшей дочери Матильды Жорж приказал посадить огромный дуб у балкона их общей спальни с Катрин. Он цветет до сих пор. И потом, после смерти жены, у Дантеса было много любовниц. Но ни одну из них он так и не назвал баронессой. А это что-то да значит! Но я все думаю о босой беременной женщине на дорожке из едких лютиков. И о прощении, которое Катя так и не вымолила у французской Нотр-Дам... Могильная плита Катерины кажется светлее остальных. “Конечно, ведь ее меняли из-за ошибок в надписи, — говорит барон. — Баронесса до последнего скрывала свой возраст, потому что была старше мужа почти на четыре года. И даже после смерти ей убавили два года, написали, что умерла в 32. И то, что она по фамилии Дантес, на плите тоже забыли поставить. Пришлось переделывать”. Я кладу цветы у изголовья. Туда, где уже стоит крошечный горшочек с засохшими фиалками. Вдруг замечаю, что глаза Лотера Дантеса за стеклами очков становятся влажными. А он не так уж и неуязвим и колок, этот месье барон. — Могила Катрин не самая моя любимая здесь, знаете, — неожиданно говорит он. — Вон там, у самой ограды, лежит моя первая учительница. Это не принято — хоронить в дворянских склепах нечленов семьи, но ее я приказал положить именно здесь. Она была мне ближе, чем мать. Она научила меня читать, писать, ценить и любить литературу. — Арина Родионовна? — невольно восклицаю я. — Кто такая Арина Родионовна? — пожимает плечами Дантес. Конечно, он не знает биографии Пушкина. А я не смею поверить, что не только у гениев бывают няни, которые их любят. — Пойдемте отсюда, уже поздно, — говорит барон. — Остальным моим родственникам нет никакого дела, что будет с родовым кладбищем и всеми теми, кто на нем был похоронен. Это ужасно больно знать, что твое прошлое и ты сам никому не нужны. Он уходит в машину, а его друг Филипп, нынешний владелец замка, тихо добавляет: “Все вокруг, что мы видим, — поля, холмы, леса — когда-то принадлежало Дантесам. Но налоги на недвижимость сильно возросли, а доходов у них не было. Работать Дантесы не научились из-за фамильной гордости. Им было проще остаться нищими. Они уехали в конце 70-х, оставив в запустении старый замок и поклявшись в страшной обиде никогда не возвращаться сюда. Когда Лотер разбогател на мусоре, что было своего рода домашним позором, он пытался выкупить замок назад. Но его родные восстали…” Я пытаюсь переменить тему и спрашиваю у Дантеса о его собственной семье. — Моя семья — это мои дети, — говорит барон. — У меня нет жены. Я сам воспитываю своих четырех детей. — Ваша супруга тоже умерла молодой, как несчастная Катрин? — поражаюсь я. — Вы прямо совсем как прапрадед. — Нет, моя жена меня бросила ради другого мужчины. Так что я скорее как Пушкин, если бы Наталья Николаевна все же оставила его и ушла к Дантесу, которого, я верю, искренне любила… Московский Комсомолец от 21.04.2006 Екатерина САЖНЕВА, Париж—Сульц—Москва — Пушкин был гениальным творцом, но был ли он хорошим мужем? — спрашивает барон Лотер. — Мало посвящать жене стихи, делать ей детей и уезжать путешествовать, не пропуская ни одной юбки. Как ей было тоскливо в этом Петербурге, вечно беременной — четверо детей за неполные семь лет брака. Она даже сестер, Катрин и Александрин, к себе из деревни поэтому, наверное, выписала, чтобы родные души были рядом. Ведь Натали вышла замуж за Пушкина очень рано. Ее душа еще спала. И разбудил ее именно Дантес. Он первый увидел в ней живую женщину, со своими чувствами и желаниями, не объект поклонения, не мадонну. А ваш Пушкин, в сущности, так и не попытался ее понять. В ранних письмах поэт шутя издевается над попытками молодой жены сочинять стихи и просит писать ему в прозе, даже не думая о том, что ее — юную девочку — его насмешки больно ранят. О своем видении семейной жизни Пушкин пишет теще, Наталье Ивановне Гончаровой: “Обязанность моей жены — подчиняться тому, что я себе позволю”. Да, Пушкин любил свою Натали — за трагический излом левой брови, за тонкую талию и изумительные глаза, за ее покладистый характер, за стыдливую скромность — ведь более стихов она ему в письмах никогда не писала. Он очень ее любил... — Вы даже не представляете себе, как это тяжело — быть носителем такой громкой фамилии, — вздыхает барон Лотер. — Конечно, моим коллегам по мусорному бизнесу совершенно безразлично, что я — Дантес. Но стоит мне появиться в компании, где есть хоть один русский, как друзья наперебой представляют меня: “Просим любить и жаловать, потомок убийцы Пушкина!” И наплевать всем, что стрелялся не я, все сразу тычут в меня пальцем. Хотел полюбить преданную русскую женщину, ваши классики так чудесно пишут о них. Представили меня одной — красивая, дорогая. Пошли с ней в ресторан. Она, выпив, сразу же заявила: “А слабо накормить всех окружающих красной и черной икрой?” “Опомнись, милая, — объясняю ей. — На те деньги, которые ты хочешь, чтобы я сейчас потратил, рабочие моего завода живут несколько месяцев. Это непорядочно!” А она: “Ты, Дантес, еще смеешь учить меня порядочности?” Семейное проклятие имени. Наверное, потомкам Сальери тоже сегодня приходится несладко? А потомкам Иуды? Одна из родственниц господина барона пару лет назад инкогнито приезжала в Питер. Она мечтала посетить квартиру на Мойке, но сопровождающий предупредил: “Даже не пытайтесь назвать себя. Если хотите, конечно, чтобы вас не растерзали там в клочья”. Я говорю месье Лотеру о брюссельском Александре Пушкине, пообещавшем никогда не подать руки ни одному из Дантесов. “Чепуха это, — усмехается барон. — Как-то сидел я в ресторане в Париже, напротив, за соседний столик, принесли заказ кому-то из Пушкиных. Я сразу заявил: “А может, вместо ужина пройдемся-ка, брат, на Черную речку?” — И что потом? — ахаю я. — Да бухали мы с этим Пушкиным... После того как жена бросила его, месье Лотер запил. Тогда же он начал писать стихи. От одиночества и депрессии. Алкоголизм и литературное творчество, как выяснилось, в его случае две вещи вполне совместимые. — Стихи я сочиняю только гусиным пером, — объясняет Дантес. — У меня по всей комнате эти перья валяются. Только вот в ванне писать неудобно, когда купаюсь, чернила расплываются. Написанное месье Лотер читает вслух младшему сыну Ренану. — Вместе хохочем над понравившимися местами: ай да Дантес, ай да сукин сын, как же классно все сочинил! — Сукин сын? — недоверчиво переспрашиваю я слова Дантеса у переводчицы. — Сукин сын, — невозмутимо подтверждает та. Может, месье Лотер потомок Пушкина, а не Дантеса? — Как до чертиков надоели нашей семье эти преданья старины глубокой, — жалуется он. — У других Дантесов свои проблемы. Они нигде не работают, получают социальные пособия. Периодически я беру кого-нибудь из родственников на свой завод, но ставлю условие: приходите только за зарплатой. Иначе хлопот не оберешься. Знаешь, какие ленивые и гордые эти представители бывших знатных фамилий? Со своей родной матерью месье барон не разговаривает c тех пор, как выпустил первый поэтический сборник. Госпожа баронесса творчества сына-мусорщика не поняла и теперь подписывает свои короткие письма ему — инициалами. А он называет ее “мадам”. — Я — третий сын по счету в семье, а, сама понимаешь, третьему сыну ничего не светит, ни богатств, ни родительской любви, — вздыхает месье Лотер. — Но в глубине души я очень раним и сентиментален. В молодости в подземном переходе Лотер увидел молодую нищенку и рядом с нею крошечную танцующую девочку, двухлетнюю Джоанну. Он удочерил малышку. “Душа защемила видеть чужую беду”, — охотно поясняет Дантес. С тех пор прошло почти тридцать лет. У Джоанны растут уже двое детишек. “Когда у меня первая внучка родилась, Каттель, я позвонил своей матери, чтобы поздравить ее. А мадам баронесса мне в ответ: “Не с чем меня поздравлять. У этой девочки чужая кровь!” Но ведь богатый де Геккерн тоже усыновил когда-то нашего бедного Жоржа Дантеса. Осенью этого года месье Лотер собирается поехать в Россию. Первым из всех потомков Дантеса официально. Он хочет посетить все места, связанные с Пушкиным и Гончаровыми. — Может, кому моя помощь в вашей стране нужна, я имею в виду материальная? — заглядывает барон мне в глаза. — Может, денег дать какому-нибудь талантливому ребенку или целому детскому дому их пожертвовать? Ну скажи, скажи, что я могу сделать для русских, чтобы они нас, Дантесов, наконец, поняли? — Просто положите цветы на могилу Пушкина… Любимой быть другим — Так неудобно брать с вас деньги за ночевку в нашей гостинице, — извиняется менеджер на ресепшн. — Все-таки Дантес убил Пушкина. На улице накрапывал мелкий дождь. И наша машина, торопливо фырча перед входом, заставляла быстрее паковать чемоданы. В старом замке Дантесов, перепланированном в современный отель, ничто, кажется, не напоминает о его прежних владельцах. …Сгорбившийся Жорж Дантес сидел на скамейке под старым дубом. Он приказал посадить его перед замком много лет назад, в день рождения их старшей с Катрин дочери. Теперь Матильде уже исполняется пятьдесят. На дворе октябрь 1887 года. На его коленях — тетрадка с записями, личный дневник. Надо успеть записать в него сегодня что-то очень важное. Как быстро она прошла, жизнь. Этот седовласый старик, почетный гражданин своего города, ни в чем не мог упрекнуть свою совесть. Он доказал недоброжелателям, что не зря остался в живых на Черной речке. Он стал сенатором Франции и самым лучшим мэром в истории Сульца. Горожане его обожали. Назвали главную улицу в его честь. Еще бы, ведь именно барон Жорж распорядился провести в их город канализацию. “А если бы Пушкин меня убил, эльзасцы так и продолжали бы пользоваться выгребными ямами, — думал Дантес. — Нет, все, что ни случается в истории, — к лучшему”. И лишь одно воспоминание до сих пор саднило сердце. Его вечная печаль. После той дуэли, что бы там ни говорили сплетники, он ни разу больше не видел прекрасную Натали. Она давно уже умерла, в 1863 году, в своей постели, от воспаления легких, окруженная детьми от первого и второго браков, внуками. И скромная надпись на ее могиле в далеком Петербурге гласит: здесь покоится почтенная генеральша Наталья Николаевна Ланская. “Чертов Пушкин, он даже разлучил нас гениально, — усмехнулся старый Дантес. — Дай бог, чтобы второй муж любил ее так же сильно, как когда-то я...” Лотер де Геккерн Дантес “Пушкин скончался...” Сколько пустых слов, Столько бесполезных книг, Тогда как моя речь в защиту Должна быть произнесена во имя правды. Пусть замолчат те, кто не знал, Как и те, кто не смог правдиво Рассказать, как все это было, Исключая толки и слухи. Кто были эти два человека, Когда прозвенел час драмы, Что подтолкнуло их стреляться И кто в этом виноват? Один проводил время, провоцируя, Другой предпочитал ухаживать. Первый писал гениальные стихи, Второй просто хотел быть любимым. Женщина их столкнула, А смерть их разлучит, Ибо поэт, большой любитель дуэлей, Сам ткал себе саван. Стоя в стылом январском снегу, Дантес выстрелил первым, Пушкин на землю упал, Целясь из последних сил В Дантеса, который ждал Ответного выстрела, не дрогнув. Пушкин тоже ранил своего противника. И так закончилась эта печальная повесть. Дантес сохранил честь мундира, В этой дуэли он пролил свою кровь. Он разрешил для последнего творения Поэту выразить к себе ненависть. Пушкин умер от ран! Провоцировать дуэль — это ли не ошибка? Дантес прожил долго и счастливо, Делает ли это из него убийцу? И вы, историки без завтра, Вы, щелкоперы без этики, Запомните: это настоящая правда. О том, что тогда произошло. Перевод с французского Люсиль Гамблер. Московский Комсомолец от 25.04.2006 |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/21/07 в 21:16:02 Хочется еще по этому поводу рассказать о дочери Дантеса-Леони,которая фанатично любила Пушкина и не раз бросала упреки в лицо папаше,считая его виновным в смерти поэта: Леония - Шарлотта Геккерн Д. Антес. " Я награжу Вас горькою любовью.." 4 апреля 1840 года Сульц. Франция. - ? 1888 года. Париж. 1. ....Ее жизнь так странна, и о ней сохранилось так мало свидетельств, что я долго думала стоит ли писать о ее Судьбе вообще, стоит ли дотрагиваться до пелены, которая столь надежна скрыла ее Бытие от суетного и горделивого мира, что не осталось даже ее изображения. Ни одного портрета, ни одной миниатюры, ни профиля, ни акварели, ни даже и карандашного наброска за все сорок восемь лет ее странного и страннического, горького и пленительного в своей неизбывной Тайне путешествия - жития по этой Земле! Но кому, скажете Вы, кому есть дело до дочери того, чье имя в России почти что проклято – и видимым и невидимым проклятием, анафемою сознания и подсознания, корней и крови, души и памяти, сердца и чувства??! Чье имя, произносится на русской земле уже почти двести лет с тщательно нескрываемым оттенком презрения. Дочерью барона Жоржа Геккерна Д*Антеса… Зачем же нам изучать тщательно ее биографию, читать старые письма, перелистывать альбомы и книги в поисках портрета? Зачем? Ведь не тоько лишь для того, чтобы убедиться, что кара Небес настигла - таки “ котильонного принца”, “смешливого цареубийцу”, шуана Жоржа – Шарля Д*Антеса, сенатора Второй Империи, мэра города Сульц, что близ виноградной долины Амбуаза? Настигла, вдали от петербургских дворцовых зал и казарменной муштры, вдали роскошных покоев венских дипломатических резиденций, вдали от взглядов и насмешливых улыбок того самого светского бомонда, который он ненавидел до глубины души, и которым был пылко презираем взаимно.. Настигла и захватила полностью в свои удушающие объятия ни где – нибудь, а в его собственном доме, а точнее, в - древнем замке Д* Антесов, родовом, фамильном гнезде под розовато – фиолетовой черепицей, с островерхими башенками, витыми перилами лестниц, изразцовыми печами, каминами и гостиными, увешанными фамильными портретами и картинами в позолоченном багете.. Лишь в одной комнате дома не было ни родовых портретов, ни картин, ни хрупких девичьих безделушек. Там стояли рядами на полках книги с непонятною, славянскою вязью букв и повсюду висели портреты мужчины с высоким лбом, темными завитками на висках и резко очерченными африканскими губами. Перед самым большим из них, как перед алтарною иконою, горела лампада. Леония – Шарлотта Д* Антес, третья и младшая дочь барона Жоржа Д*Антеса де Геккерна, истинного католика и христианина, отказывалась молиться Кресту Господню. Но и русской веры матери, “баронессы Катрин” – тоже не приняла. Все свои чаяния, желания и надежды, она слагала к портрету далекого дядюшки с певуче - победным греческим именем “Александр” и совсем уж непроизносимым отчеством: “Сергеевич” . Дядюшки, которого далеким петербургским, "черным" январем 1837 года, убил на дуэли ее отец.. Русский язык она знала в совершенстве. Стихи и проза Александра Пушкина стали для мадемуазель Д* Антес "второй Библией", а сам он – почти что Богом. Почти.. 2. Маленькая баронесса Шарлотта – Леония Д*Антес де Геккерн родилась 4 апреля 1840 года (новый стиль), в Сульце, близ Кольмара, в родовом имении Д*Антесов. По свидетельству историка - любителя, биографа семьи, внука “баронессы Катрин”, Луи Метмана : “дом с высокой крышей, по местному обычаю, увенчанный гнездом аиста, просторные комнаты, меблированные без лишней роскоши, лестница из вогезского розового камня – все носило характер эльзаского дома состоятельного класса.. Скорее господский дом, нежели деревенский замок, он соединялся с просторным двором, превращенным впоследствии в сад, и с фермой.. Боковой флигель, построенный еще в восемнадцатом веке, был сразу же, по приезде, отведен молодой чете. Она могла жить в нем совершенно отдельно, в стороне от политических споров и местных ссор *(*читается между строк другое: “в стороне от семьи, которая не слишком любезно приняла невестку – чужестранку, почти погубившую карьеру сына, да и от общества”! – автор.), которые временами занимали, не задевая, впрочем, глубоко, маленький, провинициальный мирок, ютившийся вокруг почтенного главы семейства..” “Малютка Леони” была более чем прохладно встречена матерью, страстно желавшей угодить обожаемому супругу и ожидавшей только сына – наследника. Менее, чем через месяц после рождения младенца, баронесса уехала вместе с прислугою и детьми поправлять здоровье в “замок - дворец Шиммель” на вершине горы. Чем было вызвано такое заточение? Только ли необходимостью горного воздуха и деревенской тишины расшатанному частыми родами здоровью Екатерины Николаевны? Вряд ли.. Барон Жорж, женившийся от отчаяния на нелюбимой женщине, не красавице, не первой молодости, опутавшей его, как сетями, проявлениями своего пылко – слепого обожания, вероятно страстно желал освободиться от удушающего плена любви супруги хотя бы на время, хотя бы и - призрачно! Еще не оправившаяся от родов, Екатерина Николаевна была сослана его “мстительною заботливостью” в такое место, откуда не могла даже как следует писать родным. Госпожа Анастасия де Сиркур, урожденная Хлюстина, соотечественница Екатерины Николаевны, жена французского писателя и публи ициста, графа де Сиркура, живущая в Париже и изъявившая желание стать крестной матерью Леони, была вынуждена дать согласие крестить ее заочно: баронесса не могла принять единственную подругу в высокогорном родовом шатле: барону Жоржу это бы очень не понравилось.. … 3 Как он сам отнесся к появлению на свет третьей его дочери нам доподлинно неизвестно. На людях – предупредительный, сверхгалантный и любезный, наедине он мог постоянно, изо дня в день, мелочно третировать супругу и ядовито насмехаться над ее привычками, симпатиями, над ее тщетным ожиданием писем из России, и даже над ее, как ему казалось, “неловкою способностью производить на свет лишь барышень, плодя нищету”. Обо всем этом между строк можно прочесть в тех немногочисленных письмах баронессы, отправленных родным , которые она писала при закрытых дверях, всячески скрываясь от мужа и с нервною деликатностью именуя его “ навязчивым посетителем”. Те же письма, которые она не прятала, мужем - педантично прочитывались, и потому, – буквально светились показным счастьем избалованной всеобщим вниманием, довольной и замужеством и детьми, Женщины. Нечаянная “коллекция барышень Д* Антес”, от которой бывший петербургский кавалергард всячески отворачивал свое отеческое, капризное лицо и кривил губы, впрочем, была очень мила всякому глазу, ибо, уже в детстве, все три девочки знатной фамилии Эльзаса отличались “неподдельным очарованием женщин рода Гончаровых” (*Строка из подлинного письма Е Н. Д* Антес де Геккерн – брату - Д. Н. Гончарову в Полотняный завод - автор.) Это все же как то смягчало вечное недовольство желчного и скупого барона и его родного отца, Жозефа – Луи Д*Антеса, ведь и нежеланных дочерей и внучек все - таки можно было выгодно выдать замуж. 4. Как они росли, девочки Д*Антес: Матильда, Берта - Жозефина и Леония - Шарлотта? Об этом тоже - мало известно. Вот лишь несколько строк из письма “баронессы Катрин” родным, в Полотняный завод. Строк, скупо рисующих картину их раннего детства: “ Мои дети так же красивы, как и милы, и особенно, что в них замечательно, это – здоровье: никогда никаких болезней, зубки у них прорезались без малейших страданий, и если бы ты увидел моих маленьких эльзасок, ты бы сказал, что трудно предположить, чтобы из них когда –нибудь вышли худенькие, хрупкие женщины… В любую погоду, зимой и летом, он гуляют; дома всегда ходят в открытых платьях с голыми ручками и ножками, никаких чулок, только очень короткие носочки и туфельки, вот их костюм в любое время года. Все при виде их удивляются и ими восхищаются. У них аппетит, как у маленьких волчат, они едят все, что им нравится, кроме сладостей и варенья.” В строках отчетливо видна материнская гордость детьми, украшенная строгой заботливостью о здоровье и нраве.. Екатерина Николаевна тщательно занималась своими малышками: постоянное ее уединение тому много способствовало. Матильда и Берта рано начали говорить и отличались, наряду со смышленностью, необычайно кротким характером: они слушались взрослых, по выражению Екатерины Николаевны, “с первого взгляда”. Впрочем, послушанию такому немало способствовала и весьма напряженная атмосфера в семье: отец был вечно раздражен и недоволен, целыми неделями пропадал на охоте или на ферме, которую они вместе с приемным отцом* (*или любовником?), бароном Луи де Геккерном, приобрели в 1839 году. Она располагалась в нескольких лье от замка. Что происходило на ферме, каковы были там порядки, какие велись разговоры и споры, баронесса не знала, ибо ни разу не была допущена на ее порог. Барон и его приемный “сын - отрада” Жорж Д* Антес часто охотились вдвоем. 5. ….И однажды, именно на такой “уединенной” охоте произошло некое загадочное событие, о котором Екатерина Николаевна с содроганием сердца рассказывала в письме к брату, Дмитрию Николаевичу: “ 28 января 1841 года. Сульц. В то время, как я писала тебе в письме о всяких пустяках, мой дорогой друг, я и не подозревала, какое ужасное несчастье могло со мною случиться: мой муж чуть не был убит на охоте лесником, ружье которого выстрелило в четырех шагах от него, пуля попала ему в левую руку и раздробила всю кость. Он ужасно страдал, и страдает еще и сейчас; слава Богу, рана его, хотя и очень болезненная, не внушает опасения в отношении последствий; врач говорит, что это - месяцев на шесть.. Это ужасно, когда подумаю, что я могла бы потерять моего бедного мужа, я не знаю, как благодарить небо, что оно только этим ограничило страшное испытание, что оно мне посылает!” Небольшой листок, написанный наспех, с неразборчивым бисером букв, таит в себе много недосказанного, много тайн и недомолвок. Были ли обстоятельства столь загадочного ранения Д. Антеса в действительности такими, какими он описал их жене? Что он мог скрыть ? Кто знает? Уже в следующем письме, Екатерина Николаевна, благодаря брата за обещание выслать ей 5000 рублей, проговаривается: “Длительная болезнь моего мужа, как ты хорошо понимаешь, стоила очень дорого… Оплатить три счета от врачей, которые были при нем днем и ночью, это не безделица, а теперь еще и курс лечения на водах, если бы ты не придешь нам на помощь мы были бы в очень затруднительном положении..*(*Фраза построена так, что предполагает несколько прочтений: либо Екатерина Николаевна начинала забывать родной ей язык, что не мудрено в чисто французском окружении глухой провинции, где она жила; либо перевод письма не совсем точен; либо Екатерина Николаевна хотела “отрезать” брату “все пути” возможного отказа выслать настойчиво просимую ею в предыдущих письмах сумму?- автор).. Видимо, рана Д* Антеса была все же намного серьезнее, чем Екатерина Николаевна ее описала в том своем первом, испуганном письме. Все цитируемое нами послание баронессы Геккерн наполнено, кроме страха, еще и скрытою, завуалированной тоскою по родным, отчаянием глубокого внутреннего одиночества: “Иногда я переношусь мысленно к Вам и мне совсем нетрудно представить, как Вы проводите время, я думаю, в Заводе изменились только его обитатели.. Напиши мне обо всем, об изменениях, что ты делаешь в своих владениях, потому что, уверяю тебя, дорогой друг, все это меня очень интересует, может быть, больше, чем ты думаешь, я по прежнему очень люблю Завод, ведь я к нему привыкла с раннего детства…” 6. Иногда, запершись у себя в комнате и посадив на колени детей, Екатерина Николаевна со слезами на глазах показывала им миниатюру в овальной рамке: лицо молодого человека необычайной красоты, с тонкими, одухотворенными чертами и глубокими печальными глазами – это был портрет ее отца, Николая Афанасьевича, которому она не писала: из – за боязни возможных ( и неизбежных!) нравственных укоров – он был очень религиозным человком.. Портрет батюшки сестре прислал все тот же обязательный глава гончаровского майората Дмитрий Николаевич Гончаров, вынужденный по долгу своего старшинства и семейных дел, расчетов и обстоятельств переписываться с баронессою - изгнанницей, хоть и скрепя сердце.. Рассказывала опечаленная баронесса малюткам – дочерям и об “ аnmama Натали”, некогда -удивительной красавице александровской эпохи, фрейлине императрицы Елизаветы Алексеевны; теперь - поблекшей, погрузневшей, ходившей с ореховою палкой, но сохранившей властность манер и гордую несгибаемость осанки. Показывала ее портрет – копию, в палево синем тоне, нарисованном самою Наталией Ивановной еще в далекой юности. Дети, восхищенные красотою старинных изящных миниатюр, нередко просили разрешения поцеловать их. Екатерина Николаевна охотно позволяла это . И писала со щемящей гордостью брату, что несказанно рада тому, что сумела внушить детям любовь к далеким родным. Вероятно, она очень много рассказывала любознательным Матильде и Берте о России, о далекой Калуге, роскошном некогда имении Гончаровых в Яропольце и о пришедшем теперь в упадок дворце “прадедушки Дорошенки”* (*А Пушкин), в котором было более сорока комнат, огромные коллекции картин, фарфора и старинной мебели со старинною библиотекою. Часто она перелистывала свои рукописные альбомы со стихами Жуковского, Козлова, Грибоедова, Вяземского и Пушкина, и тогда ее голос становился еще тише и еще печальнее, а дети, зачарованные странно непонятными, певучими словами на незнакомом им языке, засыпали у нее на коленях. Она никогда не учила их русскому. Не смела.. Не могла.. Не хотела? Просто – не успела? 7. ..Ни грациозная “гримасница и умница” Матильда, ни красавица Берта - Жозефина, позже так и не могли понять, как же самой маленькой из их “неразлучной троицы” сестрицы, Леонии – Шарлоте, которой, в момент смерти матери, было лишь три неполных года, удалось впитать в себя жажду познания незнакомого языка, на котором их мать почти не говорила?! Причем, впитать так, что Леони смогла овладеть им в полном совершенстве, свободно писала и пыталась говорить! Екатерина Николаевна, при всем желании, не смогла бы внушить крошке нарочно такую пламенную страсть ко всему русскому и к поэзии убитого ее мужем зятя! И не только по причинам нравственным и психологическим. Еще и просто потому, что в последние годы жизни ей было, увы, не до малышки! Родив в 1842 году (*в конце января - начале февраля – автор.) четвертого, мертвого ребенка, мальчика, которого столь жаждал ее строгий и желчный красавец муж, Екатерина Николаевна долго и отчаянно болела, страдая не столько от физических недомоганий, сколько от упреков супруга и безысходной тоски. Она совершенно отчаялась вызвать в его душе какое либо ответное к ней чувство, и горькая безнадежность жизни, не согревающей его сердце, окончательно подорвала ее хрупкие силы.Несколько утешило Екатерину Николаевну только нечаянное свидание с братом, Иваном Николаевичем, в Баден – Бадене. Барон Жорж привез туда больную супругу по ее настоянию, как только она узнала из писем родных, что Иван Николаевич и его жена, Мария Ивановна, держат на знаменитых аристократических водах курс лечения. Прихватил Д* Антес с собою и двух очаровательных дочек, он знал, что все Гончаровы обожают детей, и ему можно было беспроигрышно поставить на эту карту, чтобы создать у не принявшего его душою далекого русского семейства иллюзию полного процветания фамилии Геккерн – Д*Антес. Ему это удалось вполне. Иван Николаевич Гончаров писал из Бадена брату Дмитрию: “Катя беспрестанно говорит о своем счастье.. Я это вполне понимаю после того, как увидел, как я тебе сказал, что она счастлива с мужем и своей маленькой семьей. Ее малютки очаровательны, особенно Берта, это просто – маленькое совершенство”.. Внешне все идеально, баронесса счастлива, и она и дети обожаемы отцом и супругом, разделившим с женою по словам И. Н. Гончарова, “почти пять лет совершенной ссылки, ибо Сульц и Баден стоят друг друга в отношении скуки..” Но разве истинное счастье нуждается в том, чтобы о нем “говорили беспрестанно”? Счастья не было, его заменяла лишь неустанная о нем греза.. 8. Но и от грез тоже устают. Устав ждать любви супруга, баронесса истово бросилась в иную крайность: во что бы то ни стало увидеть себя матерью маленького барона. Отчаянно предавшись мечте о сыне – наследнике, баронесса Катрин, едва поправившись, забеременела вновь, и, по свидетельству семейного историка Луи Метмана, “босая, с непокрытою головою в любую погоду ежедневно ходила молиться в часовню Сульца за нескольке лье от дома”. Новая беременность протекала тяжело, но несмотря на это му поехал по настоянию отчима, барона Геккерна, вместе с Екатериной Николаевной в Вену: делать попытки возобновить карьеру. Попытки сии успеха не принесли: двери салонов и дипломатических миссий оказались прочно закрыты перед Д* Антесом, несмотря на его почетное депутатство в Генеральном совете парламента Верхнего Рейна. Никто не хотел протягивать руку дворянину, имевшему “три отечества и два имени” и запятнавшему свое смутное понятие о чести убийством мужа свояченницы! Барон Жорж, раздосадованный донельзя, неудачами, вернулся в Эльзас, оставив жену на попечении “свекра – дядюшки”. Екатерина Николаевна очень тяжело переживала не только эту венскую разлуку с супругом, но и вообще, свою постоянную, собственную причастность к некоему “року” в его карьере. Внутренние душевные терзания, трагическая уверенность в “злосчастности” Судьбы, необходимость постоянно играть некую роль, вести “двойную”, а то и “тройную” жизнь, в глазах светского общества, родных из России, и в собственной, эльзасской, чужой и чуждой, семье, истощала все запасы ее жизненной, душевной энергии, сводило на нет всякое желание жить. Грызла, точила ее и неосознанная до конца тоска по родным. В письмах брату Дмитрию той “свободной” поры *(*Д* Антес отсутствовал в течении нескольких недель- автор.) Николаевичу она с отчаянием сознается, что “писать ему каждый раз только о деньгах для нее сущая пытка”,… и что где то “в самой глубине своего сердца она хранит к родным местам и к России самую большую и нежную любовь!” Пожалуй, в последние годы страсть к мужу и жажда подарить ему желанного сына приобрела у баронессы какой то маниакальный характер, словно лишь в ней Екатерина Николаевна видела смысл собственного бытия, личного существования..Словно это была некая надежная ниша, в которой она могла укрыться, спрятаться от самой себя, от терзающего ее чувства внутреннего, всепоглощающего одиночества! 9. Небеса, в конце концов, сжалились над нею, и 22 сентября 1843 года мадам Д* Антес - Геккерн родила долгожданного сына, но, почти месяц спустя, скончалась от родового сепсиса. Это произошло 15 октября 1843 года. Все это – неудивительно. Роды были столь тяжелыми, что домашний врач, видимо, предлагал баронессе жесткий выбор: жизнь ее самой или появление на свет наследника фамилии. По оброненной фразе Луи Метмана: “ Баронесса принесла себя в жертву сознательно.” - можно понять, что Екатерина Николаевна именно выбрала свою смерть. А муж ее молчаливо одобрил сей выбор, тотчас после кончины “обожаемой, незабвенной, святой Катрин” принявшись охотно творить легенду о Женщине, пожертвовавшей собою ради продолжения столь славного эльзасского дворянского рода! Смерть несчастной баронессы как бы развязала Д* Антесу руки. Теперь уже ничто не напоминало ему каждодневно и ежечасно о петербургской, страшной зиме 1837 года. Первое время после кончины Екатерины Николаевны он прожил в Сульце, постепенно подготавливая почву к возобновлению карьеры. Он занимал депутатское кресло в течении ряда лет, несколько раз был переизбран, приобрел вес в родном Эльзасе, стал мэром Сульца, а потом и председателем Генерального Совета Верхнего Рейна. Затем он был избран депутатом Национального собрания и переехал в Париж. Он умел ориентироваться в любой обстановке, неплохо владел ораторским искусством и всю мощь своего личного обаяния направил на то, чтобы сделать большую политическую карьеру и занять подобающее место в обществе. Дочерей его с тщанием вооспитывала незамужняя сестра, Адель Д* Антес Все три девушки выросли замечательными красавицами и, по свидетельству все того же Луи Метмана, унаследовав от матери ее физические и нравственные достоинства, в оособенности, “ грацию ума и стана”, заняли при дворе Второй Империи достаточно прочное положение. 10. 17 июня 1851 года, на заседании Национального собрания Франции, где рассматривалась конституция страны, с четырехчасовою речью выступил Виктор Гюго. Среди правых депутатов, парировавших ему, был и барон Жорж Д* Антес – Геккерн, привлекший своей пылкой и хорошо составленной речью внимание не только противников, но и сторонников Гюго. При всем желании, барона Д*Антеса нельзя было никак смешать с той “тупою грязью и толпой, “что превратится в прах”, о которой с таким презрением говорил знаменитый поэт в своем стихотворении “Семнадцатое июня 1851 года”. Он чем - то выделялся из нее. Уверенностью, хваткою, энергией, наружным лоском.. Или это “век – торгаш” уже вовсю наступал на пятки “романтическим бредням” века Гюго и Бейрона? И наступала его время. Время Д*Антеса. Время ловкача, щеголя, истинного буржуа и резонера? .. Все вокруг увлеченно читали уже не “Собор Парижской Богоматери”, а романы господина Бальзака, пространные “мариводажи”, смешанные с неуклюжими описаниями финансовых операций и афер, ростовщических интриг и вексельных махинаций, человеческих пороков и страстей.. Впрочем, трехэтажный особняк барона Жоржа Д* Антеса, дельца и сенатора, банкира и держателя паев железнодорожных концессий, тоже кипел своими страстями: искренними, подлинными и словно бы просящимися на страницы очередного романа или повести “толстого писаки в засаленном жилете” - так зло и ядовито называли О. де Бальзака парижские бульварные газеты… 11. На фоне упрочившийся карьеры, важного дипломатического поприща, которое обрел Д. Антес, благодаря покровительству принца - регента, связям в дипломатическом мире, его осведомленности об иностранных дворах, которою он был обязан барону Геккерну” (*Луи Метман), семейная, родительская, отцовская жизнь Д*Антеса была полна ужасных противоречий, боли, холодности, немого отчаяния. Его прелестная красавица Леони, более всех похожая на покойную “русскую баронессу” внешне, отреклась от веселой и беспечной жизни светской девушки, отказалась бывать при дворе. По воспоминаниям ее родного брата Луи - Жозефа, она затворилась в своей комнате и целыми днями наизусть заучивала строфы из “Онегина” и “Кавказского пленника” или “Дубровского” и “Капитанской дочки”.. 12. Эта красивая девушка, умеющая необыкновенно тонко чувствовать, обладала “еще одною особенностью истинно русской женщины”, писал Луи Дантес – Геккерн с любовью и грустным восхищением вспоминая о покойной сестре, - “она любила науку, любила учиться. В то время дочь сенатора Второй Империи, где бушевало такое шумное веселье, знаете что она делала? Она проходила, конечно, - дома, весь курс Эколь Политекник*(*Высшей Политехнической школы, университета Франции), и , по словам своих профессоров, была первой”! Барон Жорж любил дочь и потакал, на первых порах, всем ее прихотям, быть может, ему льстило, что красавица Леони считалось в парижском свете “девушкою необыкновенною” (*А. Ф. Онегин – Отто)? Или так он заглаживал вину свою перед ужасным прошлым, кто знает? 13 Влюбленная в творения, эпоху и жизнь Пушкина до крайности разума, Леони Д* Антес в один из вечеров осмелилась резко и прямо высказать отцу свое истинное мнение о его безобразном поступке, а в ответ на его “жалкий лепет оправданья” о том, что он “тоже человек и защищал свою честь”, заявила, что отказывается говорить с ним понимать его и назвала отца убийцею Пушкина! В доме барона на два года воцарилось тяжелое молчание.. После этого скандала здоровье Леонии – Шарлотты Д*Антес стало резко сдавать.. По свидетельствам современников, брата и сестер вскоре она была помещена в одну из парижских лечебниц для душевнобольных и провела там все годы жизни, вплоть до кончины в 1888 году. В минуты просветления она была оживленна и доброжелательна и все просила родных принести ей только книги “дядюшки Пушкина”! Они были с нею до смерти. В момент кончины ей было сорок восемь лет. Могила Леонии - Шарлотты на фамильном участке кладбища ухожена и на беломраморной надгробной плите без католического креста (! )в любое время года лежат цветы. Значит, недуг ее все - таки не прятали и не стеснялись его? Луи Метман говорит о том, что посещая могилу младшей дочери, “почтенный и одинокий старец барон Д* Антес Геккерн становился необыкновенно грустным и задумчивым и все протирал рукою надгробие, пытаясь поудобнее уложить цветы: маргаритки или фиалки”… О чем он думал в те моменты, не ведал, конечно, никто.. 14. Барон - сенатор нигде не писал и не говорил о том, что кара Божия настигла его и накрыла смертельной тенью, но можно ли подумать иначе, зная короткую историю жизни и судьбы его младшей дочери, Леонии – Шарлотты Д, Антес, русской лишь на пол - четверти по крови, и совсем - совсем не француженки по Духу?! Кто - то из французских современных писателей сказал: “Мы не можем до конца почувствовать всю боль сердец русских, потерявших Пушкина, но неизвестно, что мы сказали бы и какою грязью забросали пресловутого Д *Антеса, убей он на дуэли, к примеру, нашего гения - Виктора Гюго! Все, увы, познается в сравнении!” (*Цитата дословная – С. М.) Неужели же Леонии – Шарлотте Д* Антес дано было почувствовать сердечную боль всех русских и она искупила страшную вину отца горьким проклятием посмертной своей любви?!! Что ж! Для Небес нет ничего невозможного. Было ли все это совпадением, насмешкою Судьбы, ее карою: жизнь Леонии Д* Антес, покрытая мраком тайны и безумия? Или все это и есть - таки – истинное возмездие? Я не могу никак и ни о чем судить.. По праву автора. Он обязан сохранять беспристрастное молчание. Пусть думает и судит обо всем мой читатель. _________ Р.S. Остальные дети барона Жоржа Д* Антеса де Геккерна и баронесы Екатерины Николаевны, урожденной Гончаровой прожили обычно безмятежную жизнь. Умница Матильда вышла замуж за бригадного генерала Луи Метмана и дала начало новой ветви Д*Антесов Метманов, упрочивших древний род и его богатство, положение и репутацию. Берта – Жозефина, красавица и хохотушка, была блистательною светскою дамой, супругою генерального директора почт Франции, государственного советника, графа Вандаля. Сын Д* Антеса, наследник титула и баронских гербов и земель, и вовсе не сделал никакой карьеры. Вышел в отставку в чине капитана гвардии и поселился в Сульце, родовом поместье, где умерла его мать.. Он холил виноградники и сады, фермы и поля и опекал отца – сенатора, умершего в возрасте деяноста трех лет и похороненного рядом с женою.. В судьбе барона Луи Жозефа Д*Антеса де Геккерна не было ничего запоминающегося, увы! Яркая искра памяти на брегах непостоянной, легкомысленно - шаловливой Леты, часто впадающей в океан Истории, досталась только его сестре, озарила только ее Бытие.. Так иногда бывает,увы! ___________________________________________ 13 – 18 июля 2005 года. © Princess, - Макаренко Светлана. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Цидас на 11/22/07 в 20:28:29 Интересно, будь Пушкин не поэтом, а лавочником, во сколько по вашему счету уменьшилась бы вина Дантеса перед Пушкиным лично или русским народом в целом? :P |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/22/07 в 21:53:41 А какое Вы предлагаете "Мерило" или его критерий и в каких единицах,чтобы я Вам дал удовлетворительный ответ на этот вопрос? |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Цидас на 11/22/07 в 22:04:13 Да просто настрой у статей какой-то дикий. Не-забудем-не-простим. (Интересно, потомок Пушкина в самом деле такую глупость сказал насчет шокирования России?) Именно Дантесу и именно гибель Пушкина. На Пушкиным же иницированной дуэли. Потом еще были десятки миллионов покойников, но невообразмая вина именно у убийцы этого. Поэта великого убил потому что... |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/22/07 в 22:42:58 Потому что Пушкин был единственным для России и утрата эта так и осталась невосполнимой по сей день.Поэтому и такой настрой-любому интеллигентному человеку понятны эти чувства.Не понимаю:что Вас удивляет?Или Вы считаете гения заурядной личностью на фоне российской культуры 19 века? |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Цидас на 11/22/07 в 23:00:48 Мне непонятны претензии к убийце гения бОльшие, чем претензии к убийце человека обычного. Если б Пушкин убил Дантеса, чай, не писали и не говорили бы о проклятье на имени Пушкиных? Несправедливо, однако. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/22/07 в 23:45:19 Если бы был убит Дантес,то невелика была бы потеря для культуры человечества:подумаешь на одного ловеласа,повесы и гомосексуалиста меньше.То ли дело с Пушкиным.Вы разницы не чувствуете? |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем R2R на 11/23/07 в 09:37:09 Тут претензия простая. :) Пушкин создал - сам, один - огромную часть того словесного пространства, в котором мы сейчас живём. И, если бы не погиб, создал бы ещё, так уж он был устроен. А раз погиб - то, соответственно, не создал. Ну и, потом, талант - это всегда чудо, и когда оно разрушено, то ощущается это более горько, чем смерть "обычного" человека. Не потому, что обычный человек чем-то "хуже", но с гибелью гения к обычной потере человека как неповторимого чуда добавляется потеря его таланта и несозданных им вещей - как ещё одного неповторимого чуда. Потом, мы гибель людей в Судане от голода воспринимаем менее эмоционально, чем смерть знакомого человека, родственника, друга. И, соответственно, к неведомому убийце чужих пиплов из Судана мы испытываем меньше недобрых чувств, чем к тому, который стал причиной смерти нашего близкого человека. Правильно? Вот Пушкин - такой случай почти всеобщего родственника. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/23/07 в 10:42:37 Готов подписаться под этой позицией.Пушкин-потеря национального(если не сказать мирового)масштаба.И,конечно,осиротела и русская литература(да и культура вообще),и мы обделены наследием:неизвестно чем бы еще нас удивил этот искрометный гений.Ай да Пушкин!Ай да сукин сын! Хочется привести в тему мнение знаменитого российского историка прошлого века Устрялова: Н. Устрялов. Гений веков "Гений веков" проф. Н.Устрялов I. Столетие без Пушкина. И нельзя не сказать про него: столетие с Пушкиным. Столетие русской культуры под знаком Пушкина. Физической смертью поэта началась его посмертная жизнь, не менее напряженная и творческая. Посмертная вековая жизнь в нашем общественном бытии, в нашем сознании, в нашей литературе - от Лермонтова и Гоголя до сегодняшнего дня. Пушкиным насыщены культурно-исторические темы России прошлого века. Но и новый век не прерывает посмертной жизни поэта. Напротив, по всей нашей стране, от края до края, на десятках языках ее, ставших свободными, звучит и славится великое, веселое, беспримерно объединяющее имя Пушкина. Объединяющее и во времени, и в пространстве. Пушкин - живое воплощение духа культурной традиции. И вместе с тем - живой залог общенародного единства. В этом смысле можно сказать, что Пушкин не проблема: он - аксиома. Однако бесспорное, как ось русской культуры, историческое явление Пушкина было по содержанию своему, конечно, явлением сложным, многосторонним, бесконечно богатым мотивами. Не случайно окрашивало оно собою различные струи русской общественной мысли, вдохновляло противоположные, взаимно чуждые и враждебные слои русского общества. Известна "борьба за Пушкина", длившаяся у нас многие десятилетия и в отзвуках своих не вполне замолкшая еще и поныне. Пушкина тянули к себе все лагери, все станы. Став классикой, прозвенев бронзой, пушкинское слово не утратило ни живой плоти, ни живой власти. Его стремились превратить в свое знамя и западники и славянофилы, великодержавные националисты и демократические народники, консерваторы и либералы, реакционеры и радикалы. Полвека назад на празднике открытия пушкинского памятника в Москве встретились лицом к лицу И.С.Тургенев с Катковым; встретились, чтобы разойтись. Царское правительство со своей стороны стремилось заклясть и приручить неукротимую память поэта. Но тщетно. Такова логика великих реальностей культуры в условиях раздробленного, несовершенного классового общества: они ускользают от односторонних усвоений. "Односторонность есть пагуба мысли" (Пушкин). Этого не понимали те немногие представители российской прогрессивной общественности, которые отталкивались от Пушкина, тем самым как бы предавая его, уступая его имя стану реакции. Таков был Писарев в своем разрушении эстетики. Таков был - на нашей памяти - ранний Маяковский в своем временном и быстро изжитом увлечении бестрадиционным новаторством: "...а почему не атакован Пушкин и прочие генералы-классики?" Но даже и они, воинствующие новаторы, в детской резвости своей атакуя Пушкина, невольно вступали в круг действия его могучего духа. И своими безрезультатными атаками лишь пополняли пушкиниану... Вспомнить только, каким блистательным, каким прекрасным было истекающее столетие для русской литературы. Сколько великих имен, сколько великих творений! Осматриваясь вокруг себя, поэт жаловался, что "у нас еще нет ни словесности, ни книг", и даже - пусть в порыве досады - мог говорить о "ничтожестве русской литературы". Как странно звучат ныне эти слова! Поистине пушкинский век - век величия и всемирной славы нашей литературы. И только вера в ее будущее мешает его назвать золотым ее веком. Пушкинский век русской литературы. Это значит, что в нем жив, в нем дышит пушкинский гений. Но что такое пушкинский гений? II. Почти необъятна наша пушкиниана. Все, чего касался Пушкин, становилось историей, и бережно ценим мы каждый ее атом. И при всем том можем ли мы "определить" пушкинский гений? Всякое определение есть отрицание и ограничение. Существо пушкинского духа есть утверждение. Мы постигаем Пушкина, как постигаем жизнь: мы его "переживаем", мы в него "вживаемся". Весь он упоен и напоен жизнью. Он был из тех, для кого "видимый мир существовал реально". Он - реалист в глубочайшем смысле слова. Реальностью была для него природа, реальностью - радость, горе, любовь. В глубоком и страстном опыте бытия познавал он радостную осмысленность земного мира. Стихийным, органическим оптимизмом веет от его мироощущения. Не случайно и в трудные минуты жизни всегда манит прикоснуться, прильнуть к Пушкину, вечному спутнику, верному другу сердца и ума. И чем дольше живешь на свете, тем ближе и дороже эти родные созвучия, эти простые и мудрые слова, эти мысли, ясные, как алмаз. И кажется, что с каждым новым касанием к ним открываются в них все новые и новые красоты, и словно все полнее и глубже, с неиспытанной и светлой свежестью ощущения погружаешься в их подвижной, неисчерпаемый смысл: пленительное чудо гения! И опять-таки меньше всего этот солнечный оптимизм, это легкое дыхание, эти мажорные настроения радости бытия превращались у поэта в какую-либо односторонность. Меньше всего была монотонной и ущербной его целебная радиоактивность. Он умел и страдать, и сомневаться, и ненавидеть. Все краски знала его палитра, ибо все чувства знала его душа. Когда Герцен объявил "грусть, скептицизм, иронию тремя главными струнами русской лиры", - за подтверждением этой мысли он обратился не к кому другому, как к Пушкину: "нет правды на земле, но правды нет и выше". Больше того. Когда сам поэт, оглядываясь назад, оценивал свой жизненный путь, он сказал, что жизнь его "сбивалась иногда на эпиграмму, но вообще она была элегией". Однако и ирония, и эпиграмма, и элегия, все струны и все ритмы, претворенные мощным синтезом, звучали в творческом облике его всеобъемлющей и победоносной гармонией: "я жить хочу, чтоб мыслить и страдать". Гармония! Еще древние определяли ее, как единство противоположностей. Гераклит Темный, пионер диалектики, "ум великий и могучий" (Гегель), видел в ней сочетание "противоположных напряжений", как в луке и в лире. Гармония в отличие от унисона - богатство мотивов, обилие тем, плодотворная борьба противоречий и их внутреннее, самодовлеющее преодоление. Можно искать и находить сколько угодно "противоречий" в жизни и творчестве Пушкина. Можно с документами в руках доказывать "расколотость", неустойчивость его сознания и его психики. Но все эти изыскания, порой вполне полезные, не способны отменить основной истины о нем: есть высшая гармония в его "противоречивости" - та "невидимая гармония, которая лучше видимой". Он человечен в своих противоречиях и гармоничен в своей человечности. Не будь он столь "противоречив", не был бы он столь убедителен для нас и столь близок нам теперь, через сто лет. Он всегда человечен. Человечность, гуманизм - лейтмотив в гармонии пушкинской лиры, неподвижная ось пушкинского самосознания и мироощущения. Гуманизм - аромат пушкинского гения и немеркнущий свет пушкинского дела. III. Но гуманизм его не бесплотен и не слащав. Великий реалист, он жил в мире плоти и крови. Он умел распознавать исторические реальности и ценить исторические ценности, условные ценности становления. Родина, Россия - одна из руководящих тем его раздумий, его творчества. Сложно, "противоречиво" его отношение к России. Ему ясна безотрадность, порочность современной ему русской действительности. Травимый светской чернью и прикованный к ней роком своего рождения, донимаемый царскими кнутами и пряниками, поэт устремлялся к народной стихии; но и она, в наличном ее бытии, была ему одновременно и близка, и далека, - близка своими чаяниями, своими песнями, далека нищетой и темнотой своей. Так метался он "между пасквилями и дикостью". Родина притягивала и отталкивала его. Он проклинает "свинский Петербург" и поет ему несравненную, бессмертную славу в "Медном всаднике". Он знает, что "наше современное общество столь же презренно, сколь тупо", и слагает дифирамбы дворянству, ведущему государство слою. Он называет "бессмысленным и беспощадным" русский бунт и объявляет Стеньку Разина "единственным поэтическим лицом русской истории". Он восклицает с горечью свое знаменитое: "чорт догадал меня родиться в России с душой и талантом" - и всей мощью своего творчества, всем жаром гения своего прославляет Россию в веках. Вспоминается его письмо Чаадаеву: "...Я далеко не всем восторгаюсь вокруг себя. Как писатель я раздражен, как человек с предрассудками я оскорблен, но клянусь Вам честью, что ни за что на свете я не захотел бы переменить отечество, ни иметь другой истории, как историю наших предков, - такую, как нам Бог ее послал". Что это? "Фактопоклонство"? Нет, это - мудрый, проникновенный человечный реализм. Реализм, умеющий видеть вещи в их развитии, в их общей связи и тем самым быть не только их зеркалом, но и орудием их преобразования. В отличие от Чаадаева Пушкин не приходил в ужас, в уныние от темных сторон русского прошлого и русской современности. Эти темные стороны не ослепляют его, не мешают ему ценить историческое величие нашего народа и верить в его историческое будущее. Его любовь к родине одновременно зорка и крылата. Пушкинская философия русской истории - последовательная и патетическая апология динамизма, преобразования, строительства. Недаром медный всадник на невском берегу в глазах уже нескольких русских поколений выглядит цитатой из Пушкина. Мы воспринимаем его образно и музыкально, как пластическое воплощение революционно-государственного порыва. IV. Бывают служители муз, ценимые больше на Олимпе, чем на Парнасе. Творческая слава таких служителей обычно умирает вместе с ними, а то и раньше их. Слава Пушкина, петербургским чиновным Олимпом затравленного, вступает во второе столетие, разгораясь все ярче и ярче. Его гений, в созвучьи слов живых побеждая завистливую даль веков, утверждает себя все с новой и большей силой. "Я принадлежу всей стране", - говорил поэт друзьям на пороге смерти. Только теперь можно в полной мере осознать пророческий смысл этих слов. Мечты великого поэта сбываются. Слух о нем и впрямь идет по всей необъятной нашей советской земле. Пришла пора, когда действительно вся великая наша страна, - "всяк сущий в ней язык" - называет имя Пушкина. Если прежде культура была пленницей тончайшего верхушечного социального слоя, то теперь она становится подлинно всенародным достоянием. Гигантские массы хлынули не только в историю, но и в культуру. Ушло сто лет. Многие из конкретный тем, волновавших Пушкина, утратили всякую остроту. Многие конфликты, ему отравлявшие жизнь и даже доводившие его до мучительных срывов, могут показаться беспредметными человеку нашего времени. Канула в Лету вся среда, вся обстановка жизни и деятельности поэта. Дворянская Россия - навеки потонувший мир. Но великий поэт, ею взращенный и ею погубленный, поднят на недосягаемую высоту в нашу эру, нашей юной социалистической культурой. Есть глубочайшее созвучие между музыкой наших дней и гармонией пушкинской лиры. Тот же мажорный, жизнеутверждающий оптимизм, та же вера в разум, в объективную реальность бытия и высокое призвание человека. То же горение свободы, та же поэзия борьбы и победы. Та же глубинная связь с истоками народной мудрости и народных сил. Та же "способность к всемирной отзывчивости" и волевая устремленность к мировому будущему, "когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся". И при всем этом - то же трезвое, цепкое чутье исторических реальностей во всей их суровой жесткости и противоречивой драматической пестроте. Проникая в массовое сознание народов нашей страны, Пушкин продолжает посмертно творить великое культурное дело. Оно скажется и уже начинает сказываться во всех областях нашей жизни. Культурная революция советской эпохи, вдохновляемая сталинским лозунгом социалистического реализма, была бы неосуществима без усвоения наследства пушкинского века. Не "назад к Пушкину", а "вперед от Пушкина" и "вперед с Пушкиным", - таков путь современной советской культуры. Вслед за Пушкиным будет воспринят советским сознанием весь культурный пантеон минувшего века. Воспринят критически и в то же время творчески. В то время как нынешний буржуазный мир захлебывается в потоках сумеречно-упадочной литературщины, с одной стороны, и "культурной" реставрации доисторического варварства - с другой, когда на одних клиросах храма Европы извращенно воют джаз-банды центробежных, распыленных, какофонических идей, а на других трубят в писательские трубы Вольтеры из фельдфебелей, - в это время молодая страна социализма, наша родная страна поднимает знамя нравственно здоровой и чистой реалистической культуры, знамя гуманизма, деятельной любви, в которой нет ничего упадочного, ничего патологического, - ясный стяг великого Пушкина! Это показательно и отрадно. Но вместе с тем нельзя забывать: имя Пушкина - знамя гуманизма - не только мобилизует народную гордость, но и обязывает. Оно обязывает быть на уровне великих задач, поставленных историей перед первой страной социализма. Оно обязывает к труду и дисциплине, свободе и культуре, к последовательной и действенной человечности. Оно обязывает к доведению до конца великого дела всечеловеческого освобождения, творческого преобразования земли. "Известия", 18 декабря 1936, с.3 |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Oetavnis на 11/23/07 в 11:55:57 Это всё конечно очень хорошо, но почему пиетет перед гениями такой избирательный? Почему только Пушкин и только Дантес? Вот Грибоедова тоже убили. Давайте мы поедем в Иран, найдём потомков убийц и всенародно заклеймим их род! И вот Эвариста Галуа тоже убили на дуэли. Ужасная и невосполнимая потеря для математики. Кто там его убил, я что–то не припоминаю? И как быть с самоубийствами? Следует ли проклинать Есенина за то, что он убил себя, в результате чего осиротела и русская литература(да и культура вообще),и мы обделены наследием: неизвестно чем бы еще нас удивил этот искрометный гений. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/23/07 в 12:34:49 Грибоедов в отличие от Пушкина не оставил такого богатейшего литературного и исторического наследия(основная бессмертная комедия у него,как известно,"Горе от ума").Когда случилась эта трагедия в помещении русской миссии в Тегеране,то растерзанное тело дипломата и писателя удалось опознать только по перстню на пальце.Персидский шах Аббас решил замять дело и презентовал Николаю І огромный алмаз "Шах",на что был августейший ответ:"Я предаю это дело забвению".Но как видим ни Грибоедов,ни эта трагедия не забыты.С Есениным все гораздо серьезней:есть версии,что его убрали сотрудники НКВД(дело темное и грязное).Однако это совсем другая тема-мы отвлеклись.Думаю со временем мы поговорим и об этом. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Цидас на 11/23/07 в 16:52:36 R2R, про потерю понятно, но вот про чувства к убийце - не очень. Учитывая, к тому же, то, что это была честная дуэль, а не убийство из-за угла. Повторюсь: имя Пушкина не было бы проклято, убей он Дантеса, так Дантеса тогда за что проклинать? Он должен был отказаться от дуэли со ссылкой на то, что Пушкин есть солнце русской поэзии? Меня смутил именно пафос обоих статей. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем R2R на 11/23/07 в 17:58:40 on 11/23/07 в 16:52:36, Цидас wrote:
Ну.. чувства у каждого свои, видимо. Пафос мне тоже не нравится. И Дантес... ну что Дантес... нехорошо он с Пушкиным поступил - не что на дуэли убил, а так, по жизни, за Наталь Николаевной ухлёстывал. Что застрелил - это фишка ему легла удачно, мог и он погибнуть. А вот что дело до дуэли довёл - это было паскудство. Quote:
Ну... если бы Вася Пупкин ухаживал за женой солнца французской поэзии, а потом это солнце застрелил пусть даже и в честном поединке, французы бы сходные чувства, наверное, испытывали. Дантес "сам по себе мальчик, свой собственный". Убей он такого же "сам по себе мальчика" - не проклинали бы. Но Пушкин-то нам не чужой. Я Дантеса не проклинаю - что ему русская поэзия. Но обидно чудовищно, что поэта вот так вот - бестолково же - можно взять и убить. Их, э, земля не каждый год рождает, как у Семёновой в "Волкодаве" было сказано. И это не только к поэтам относится - было бы точно так же обидно за гениального токаря. Только поэта мы лучше знаем. А когда Гагарин разбился - люди ведь тоже переживали, и куда больше, чем за его напарника. Потому что не чужой. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Kell на 11/23/07 в 21:14:31 Ага, тут, как часто, пафос оказывается объяснимым именно что через "свой - чужой". И это мне кажется вполне достаточным объяснением - хотя и не обязательно причисление пушкина (или еще кого-либо) к "своим" должно вынуждать к пафосу. Quote:
Quote:
|
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Olga на 11/23/07 в 22:12:11 А я вот думаю - был бы Дантес так знаменит, если бы его не пропеарил с такой страшной силой Лермонтов? Ведь при жизни А. С. вовсе не был "гаше всё". Лучшим считали, кажется, Батюшкова... |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/23/07 в 23:08:14 Батюшков,бесспорно,неплохой поэт,но тоже мало успел,т.к сошел с ума и кончил клиникой.Помните у А.С.:"Не дай мне бог сойти с ума!"И все же именно "Пушкин-наше все!".Диагноз ему был поставлен сразу,когда он в компании Вяземского,Жуковского и Тургенева на вопрос"Батюшков,который час?-"Вечность!"-был ответ.Хотя поэт прошел всю шведскую кампанию 1808-09 гг.,получил орден Св.Анны 3-й ст.Позже был адъютантом у славного генерала Н.Н.Раевского и вел дневниковые записи о сражениях,которые позже опубликовал в "Чужое-мое богатство".В молодые годы Пушкин уступал пожалуй одному Жуковскому по маститости и славе.но позже обошел и его.Это признавал при жизни и сам Жуковский.Да, были еще Баратынский,Дельвиг,тот же Вяземский.Но им всем до Пушкина было далеко.История и время это сполна подтвердило. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Бенни на 11/24/07 в 09:34:15 А про Галуа вроде бы толком и неизвестно, кто его убил: то ли агенты полиции, то ли сподвижники-революционеры, то ли, наконец, он тоже погиб на дуэли из-за женщины. Пушкин же к 1837 г. был, похоже, в творческом кризисе. Но не исключено, что справился бы с ним, если бы не поединок. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Nick_Sakva на 11/24/07 в 12:01:41 on 11/23/07 в 11:55:57, Oetavnis wrote:
on 11/23/07 в 12:34:49, olegin wrote:
..... Но у жизни есть мрачные силы - У кого не слабели шаги Перед дверью тюрьмы и могилы? Долговечность и слава - враги. Русский гений издавна венчает Тех, которые мало живут, О которых народ замечает: "У счастливого недруги мрут, У несчастного друг умирает...". Некрасов (на гибель Писарева). |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/24/07 в 12:08:16 Для всех интересующихся судьбой 20-и летнего математика Эвариста Галуа даю ссылку на книгу о его судьбе Андре Дальма,хотя,как мне кажется,сия личность к нашей теме отношения не имеет:http://lingua.russianplanet.ru/library/adalmas.htm И еще о нем:http://www.ega-math.narod.ru/Singh/Galois.htm Я же,как еще один аргумент в пользу неповторимости личности поэта, хочу привести статью знаменитого коллекционера,банкира,мецената князя Никиты Лобанова-Ростовского-последнего представителя славного рода: Н.Д. Лобанов-Ростовский С РОБОСТЬЮ ЕГО ПОРТРЕТ РИСУЮ. князь Н. Д. Лобанов- Ростовский ПИСАТЬ О ПУШКИНЕ - БОЛЬШОЙ И БЕСПРОИГРЫШНЫЙ БИЗНЕС - полагает Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский, князь по рождению, Рюрикович, волей Провидения испивший в чужбине чашу нищего принца и вновь неимоверными усилиями возвратившийся на свою стезю. Его последнее свершение ― изданые в России в 2005 г. «Воспоминания» (Записки коллекционера). Это не мемуары ― ведь они обычно пишутся человеком, подводящим итоги жизни. Ему же до этого еще далеко ― бурлит-кипит энергией, ведет «жизнь на колесах и самолетных крыльях", старается везде поспеть: он член десятка солидных международных общественных организаций, в том числе Союза благотворителей Музея «Метрополитен» в Нью-Йорке, Международного фонда искусства и просвещения в Вашингтоне, «Института современной русской культуры» в Лос-Анджелесе, Ассоциации американских ученых русского происхождения в Нью-Йорке, попечитель Русского камерного оркестра в Лондоне, член-председатель Лондонского совета Русскоязычной общины в Объединенном Королевстве, член Болгарского бюро «Фонда Кирилла и Мефодия», комитета «Русского Славянского Искусства» в Москве, Московского попечительного совета «Фонд милосердия имени Анны Павловой», Московского Общества коллекционеров, первый заместитель председателя президиума Международного совета российских соотечественников в Москве. Но и этого ему мало ― то он ратует за создание Портретной галереи болгарских художников в Софии и подобной же галереи в России и Украине, то организует в США передвижную выставку украинской модернистской живописи, то изливает в статьях и интервью свои «думы о родине» ― о путях ее преобразованияя и оздоровления российской экономики, о внутренней и внешней политике Путина. И тут же публикует обзоры о состоянии русского антикварного рынка, рассказ о монастырях Афона и уже совсем неожиданно для «банкира» ― раздумья о Пушкине. Вот за эту неутомимую деятельность по сохранению и пропаганде русского искусства в России и за рубежом Указом президента Путина от 25 декабря 2005 Н.Д. Лобанов награжден Орденом Дружбы. --------------- Я думаю часто об Александре Сергеевиче Пушкине. О его удивительной и универсальной алхимии слова, о знании человеческой души, о его жизни и о том, что мы в совокупности называем его гением. Даже взрывной темперамент поэта, приведший его к безвременной и ужасной гибели, укладывается в это непростое слово — гений. Я думаю о Пушкине — и все же с робостью рисую в своем воображении его портрет (чем заняты мы все, когда думаем о нем), —не в последнюю очередь, вероятно, потому, что мое родовое имя непростым образом связано с жизнью великого поэта. Моя робость продиктована любовью. Гений принадлежит всем, всякий волен рисовать его портрет. Писать о Пушкине — большой и, в сущности, беспроигрышный бизнес. Кто тут только не подвизался! Рядом с глубокими серьёзными научными трудами находим массу работ поверхностных. И вот наступает момент, когда хочется сказать: лучше бы некоторых портретов не было. Сколько скопилось в русской литературе казённых, идеологически выверенных, засушенных и пустых, а то и просто неумных и корявых биографий поэта! И даже не биографий — агиографий. Человека в них не разглядеть. А ведь Пушкин — не только культурный символ России, не только величайший из ее сынов, он еще и человек. И вот, преодолевая понятную робость, я решаюсь говорить о моем отношении к этому символу и к этому человеку. Художник и писатель Джорджио Вазари (1511-1574) писал о Леонардо да Винчи в своей знаменитой книге Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих: «Сердца людей тянулись к нему… Природа решила облагодетельствовать его тем, что, куда бы он ни обращал свои помыслы, свой ум и свое дерзание, он в творениях своих проявлял столько божественности, что никогда никто не мог с ним сравниться…» Эти слова как нельзя лучше выражают мое отношение к Пушкину. И сразу же покаюсь: анализировать поэзию или исторические работы А. Пушкина – эта задача совсем не по мне. О его трудах по русской истории мог бы повторить с благодарностью мысль Леонардо да Винчи о том, что знание прошедших времён есть украшение и пища человеческого разума. По-моему лучше и не скажешь. В конце концов, это задача и привилегия пушкинистов. В наше время, когда почти всех титанов уже разобрали по косточкам, разъяснили, растолковали, обвинили в ошибках или низвергли с пьедестала, будь то Исаак Ньютон, Карл Маркс, Чарльз Дарвин, Зигмунд Фрейд или Владимир Ленин, личность Александра Сергеевича Пушкина по-прежнему остается загадкой. Несмотря на все многотрудные интернациональные ученые попытки анатомировать ее. И мне даже думается, что после каждой такой попытки великий поэт становится еще более таинственным и неуловимым. Слишком много вопросов, на которые скорее всего просто невозможно найти ответ. Настоящего гения никому не разгадать. Я в это верю всей душой. Пять столетий люди ломали голову над загадочной улыбкой Моны Лизы. Каких только гипотез не выдвигали! Сколько пыла растратила ученая братия! К моему счастью, её улыбка и по сей день остаётся загадкой. Когда я вхожу в прохладные залы Лувра, я спешу увидеть именно эту улыбку и это чудо искусства, а не некую мистерию. Открывая книгу Александра Сергеевича, будь то «Евгений Онегин» или лицейские стихи, я встречаю ту же магическую улыбку гения. И я радуюсь, что живу на этой земле. Наследие Пушкина необъятно. На мой взгляд (и к моему большому сожалению) это наследие уже вышло за пределы русской иконографии и в каком-то смысле стало архетипом, если хотите — клише России. Но Пушкин — не клише. Он входит в каждый русский дом истинным посланцем Муз. И он не должен становиться заезженной и многократно используемой в пропагандистских и политических целях эмблемой России. «Кесарево — кесарю», как говорили древние. А творчество Кесаря-Пушкина отнюдь не общеизвестные строчки из «Руслана и Людмилы» или милая, всем понятная музыкальная фраза из Евгения Онегина. Для нас, любящих Россию, Пушкин существует совершенно отдельно от банальных и затёртых цитат. Он уникум, он гений и слава огромной и талантливой страны. К величайшему сожалению, правление Александра I — не ознаменовалось характерным для нашего времени «культурным обменом». Победитель Наполеона занимало более прославление мощи и военных успехов России, а не культурная экспансия. Петербург слишком охотно уступал Парижу роль литературной столицы. Русская литература в лице Пушкина встала вровень с великой европейской литературой, а Европа и не подозревала об этом. На востоке лежала большая варварская страна — без Пушкина. Один из величайших поэтов Европы не был прочитан и понят своими западными современниками. Об этом я вспоминаю часто и с горечью. Наша великая литература незаслуженно оставалась только в пределах страны. На полотне за Моной Лизой расстилается загадочный пейзаж со странными древними скалами и призрачным светом воды. Невозможно не чувствовать, что эта женщина (и её улыбка) — много старше этих камней, старше исходящего от воды света. Но пейзаж производит то же самое действие, что и улыбка, и ощущение прекрасного поневоле захватывает зрителя, вытесняя прочие чувствования и мысли. То же и с поэзией Пушкина. Мы воспринимаем загадочную улыбку величайшего поэта России и им созданные пейзажи в совокупности – как чудесное творение, раздвигающее горизонты наших представлений. Простота его — удивительна, но еще удивительней скрывающаяся за ней глубина. Насыщенный смыслом звук его ямбов — как чистый звук древней флейты, как икона, написанная глубоко верующим и самоотверженным иконописцем, как журчание ручья, как смех ребёнка. Комментаторы советского периода весьма комичным образом представляют нам политическое лицо поэта. У них он чуть ли не революционер, республиканец и тираноборец. На деле все было гораздо сложнее. Верно: в свои молодые годы Пушкин был задирой и вольтерьянцем, но на то и молодость. Верно и другое: вдохновение ставило его над царями и над историей — но такова уж природа вдохновения. Кем, однако, был Пушкин в зрелые годы? Вот его знаменитая мистификация, стихотворение Из Пиндемонти, помеченное 5 июлем 1836 года: Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспаривать налоги, Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура. Все это, видите ль, слова, слова, слова. Иные, лучшие мне дороги права; Иная, лучшая потребна мне свобода: Зависеть от царя, зависеть от народа – Не всё ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья, Вот счастье! вот права… Вслушаемся: «Зависеть от царя, зависеть от народа — не всё ли нам равно?..» Кто здесь наш поэт: республиканец или монархист? Ни тот и ни другой. Он — служитель муз, и в этом своем качестве стоит над царями и над народами. Но кем он был в жизни? – Придворным дворянином. Хотел ли он низвержения существующего строя? Ничто на это не указывает. Россию он принимал такой, какою она была, и желал ей лишь просвещения и смягчения нравов; себя, смею думать, сознавал монархистом (традиционалистом и консерватором, говоря сегодняшним языком). Таков поэт за полгода до гибели. Но «Стансы» («В надежде славы и добра…») были написаны не позднее 1828 года (а вероятнее всего, в 1826, вскоре после казни декабристов). В них он чуть ли не оправдывает казнь декабристов, сравнивая Николая I (в выигрышном для него контексте) с Петром I: «Начало славных дней Петра / Мрачили мятежи и казни.» Кто же был прав – те ли, упрекавшие поэта в лести престолу? Или другие, говорившие (в советское время) о его наивности? Подозрение в лести отметаем сразу: не таков был Пушкин, ничего в своей жизни не написал он иначе как по велению сердца. Да и наивность тут ни при чем: Николай совершенно искренне нравился поэту (чего нельзя было сказать об Александре), и не один Пушкин связывал с новым царствованием новые надежды. Вспомним и то, что Николай по-своему отдал дань Пушкину. Отнюдь не большой поклонник литературы, император после личной встречи с поэтом назвал его «умнейшим человеком России». Был ли он искренним, утверждая это? Неужто и монархом двигали какие-то хитроумные соображения вроде желания прольстить поэту и тем самым приручить его? Комплименты — не дело царей. Зачем он вызвался быть личным цензором поэта, не скрывшего от него своей симпатии к декабристам? Не потому ли, что увидел в поэте союзника и убежденного монархиста? Республиканца царь поощрять бы не стал, скорее бы в Сибирь отправил. А высочайшая цензура была именно поощрением и знаком доверия. Да и свирепой она не была. Пусть История Пугачёва стала, по приказу императора, Историей пугачёвского бунта, а «бедный колодник» — «тёмным колодником», — смысл пушкинского сочинения не полинял от этого ни перышком. Между прочим, думаю, что и Борис Годунов, противоречащий в то время официальной точке зрения на русскую историю, не увидел бы света без высочайшего покровительства. Мой дед, Иван Николаевич Лобанов-Ростовский, человек светский и петербургский, который свято относился к Пушкину, рассказывал мне в Софии «преданья старины глубокой». С его точки зрения, отношения царя и поэта были скорее отношениями строгого отца и блудного, но очень одарённого и непредсказуемого сына. А поэт, под тяжестью долгов, вынужденный согласиться с рангом чиновника — титулярного советника и званием камер-юнкера при Дворе, — был естественно не очень доволен. Положение камергера с ключом на голубой ленте (6-й класс!) было бы для него много приличнее, — ведь человек, даже самый великий, живет не в истории, а в конкретном времени, в окружении конкретных людей — и, как правило, в социальных тисках. И в этом — неизбывный парадокс. Великий человек, понимая свое величие, все же чувствует себя униженным житейскими обстоятельствами, из которых нет выхода. А Николай? Разве он, самодержец, не был связан ответственностью за судьбы империи? Разве не понимал значения Пушкина для России? Разве не он сказал в 1841 году, объявляя придворным о смерти Лермонтова, что несчастный юноша мог «занять место Пушкина»? Николай видел, что Пушкин к нему расположен, и сам чувствовал симпатию к поэту. Без излишней натяжки отношения царя и поэта можно назвать дружескими, с той оговоркой, что дружба эта была обусловлена обстоятельствами и не только не исключала, а даже подразумевала конфликт. По счастью, новое российское литературоведение все глубже проникает в сущность этой очень непростой коллизии. А давно ли всё строилось на идеологических предрассудках и догмах? Пушкиноведение советского периода подчас бывало просто анекдотическим. Поэта (дворянина и христианина!) представляли жертвой режима, революционером с бомбой в руках. Но корни этого подхода следует искать не в советское время, а у младших современников Пушкина: у Белинского и Чернышевского, этих баловней российской либеральной интеллигенции середины XIX века, у этих «властителей дум», несколько склонных к истерике и слезам на благо общества, но лишенных художественного дара и совершенно не сопоставимых с Пушкиным по масштабам. Известно, что поэт никогда не вступал в тайные общества, а наказаниям подвергался легким. Так называемая ссылка в Кишинёв под покровительство добрейшего генерала И.Н. Инзова была по форме порицанием за юношеское фрондёрство, по существу — для самого Пушкина — чем-то вроде творческой командировки, в которой совсем еще молодой человек знакомился с жизнью и развивал свое дарование. То же самое можно сказать и про его вынужденное сидение в Михайловском (в 1824-1826 годах), которое было все же родовым имением Пушкиных-Ганибалов, а не тюремной каторгой… Был ли Пушкин дерзок? Был — и еще как. Слава Богу, музам неведома политическая корректность. Был ли он, однако, врагом обществу, в котором жил? Ни в малейшей степени. Вспомним: он сам отдал военному губернатору Петербурга, графу Михаилу Милорадовичу, дерзкие стихи и эпиграммы, критикующие Александра I, но не монархию как таковую. Какой ему виделась монархия? Во-первых, просвещенной, во-вторых, конституционной. Вот эпиграмма на историка Николая Карамзина, приписываемая молодому Пушкину: В его Истории изящность, простота Доказывают нам без всякого пристрастья Необходимость самовластья И прелести кнута. Пушкин повзрослевший ценил Карамзина и его монументальный труд; Пушкин молодой, фрондирующий (если Б.В. Томашевский был прав, и эпиграмма действительно принадлежит Пушкину), отвергал консервативный тон сочинения Карамзина, его уважение к традиции, — что ж, на то и молодость, она надеется с наскоку решить все проблемы, изжить все социальные язвы. Но как, скажите, вывести отсюда, что Пушкин был республиканцем и чуть ли не якобинцем? А ведь именно это и делали. Нет, в этих словах — только отвержение произвола, но в пользу произвола и монархист доброго слова не скажет. А что до традиции, то позже (в неполных 25 лет!) Пушкин уже осознает ее значение в народной жизни. Во время работы над Борисом Годуновым, он пишет Жуковскому: «Что за чудо эти 2 последние тома Карамзина! Какая жизнь!» Средневековые философы и учёные полагали, что наши глаза испускают лучи, которые освещают предмет и возвращают нам его изображение. Мне кажется, что глаза Пушкина обладали именно этим волшебным свойством: увидеть, преобразить и показать. Наверное, этим и отличаются глаза истинных художников, будь то Андрей Рублёв, Микеланджело, Шекспир или Пушкин. Странным образом, сделанное Пушкиным сводится к написанным им стихам и прозе. Словно забывают, что он поднял русскую поэзию и всю русскую культуру на новую высоту, распахнув перед нами необозримые горизонты. Это чувство было уже у его современников. Прекрасно сказал об этом Н.В. Гоголь: «В нём, как будто в лексиконе, заключилось всё богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы, более показал всё его пространство…» Трагическая гибель Пушкина от пули Дантеса — еще одна неистощимая тема для словесных упражнений. Чего только об этом не писали! Каких мифов не нагородили за два столетия! Кажется, ни одно событие российской истории не вызывало такого взрыва спекулятивных построений, не волновало умы в такой мере, как поединок на Чёрной речке январским утром 1837 года. И было отчего. С одной стороны барьера — национальная гордость, лучший сын России, с другой — пустейший иностранец, прощелыга, француз на русской службе, усыновленный (при сомнительных обстоятельствах) голландским посланником. Ничтожное встречается с великим — и торжествует! Какая пища воображению! Но отдадим должное и современникам дуэли, в том числе царю и иностранцам. За дуэль полагалась смертная казнь, впрочем, никогда не применявшаяся. Царь был волен и совсем помиловать провинившегося. Он этого не сделал – Дантеса разжаловал и выслал. А иностранцы, жившие в России, поняли значение трагедии. В своем донесении посол Неаполитанского королевства Джордж Вильдинг ди Бутера–Ридали писал, что «эта дуэль считается национальной катастрофой всеми сословиями… потому что француз, состоящий в русской службе, отнял у России ее лучшего поэта». Следует заметить, что в Петербурге барона Геккерна, приемного отца убийцы поэта, знали как величайшего сплетника и интригана, с удовольствием ссорившего друзей. И даже в его собственной столице — Гааге — Геккерн считался весьма неискренним человеком с эластичными представлениями о чести и морали. Моя первая любимая книжка была пушкинская поэма «Руслан и Людмила», напоминавшая мне, маленькому мальчику, замечательные рыцарские истории. Читал я её спотыкаясь, но совершенно заворожено. И как-то вдруг одна знакомая нашей семьи сказала мне: «А ведь Владимир Красное Солнышко тебе родня». Она, очевидно, имела ввиду не Лобановых-Ростовских, а Рюриковичей. Я был совершенно потрясён. Дальше больше. Здесь меня можно легко упрекнуть в тщеславии, но я не могу удержаться, чтобы не привести строфу из «Медного всадника»: Тогда, на площади Петровой, Где дом в углу вознёсся новый, Где над возвышенным крыльцом С подъятой лапой, как живые, Стоят два льва сторожевые, На звере мраморном верхом, Без шляпы, руки сжав крестом, Сидел недвижный, страшно бледный Евгений… Мраморные львы стоят перед парадным подъездом дома А.Я. Лобанова-Ростовского, время — 7 ноября 1824 года, Петербургское наводнение, а спасающийся на льве — «безумец бедный» Евгений. Есть и другие нити, связывающие мою семью с Пушкиным. Рассказывают, что поэт был влюблён в одну из московских красавиц Елизавету Петровну Лобанову-Ростовскую, которую (вслед за Вяземским) он называет «запретной розой» в стихотворении, посвященном поэтессе Е.А. Тимашевой («Я видел вас, я их читал…»): Соперницы запретной розы, Блажен бессмертный идеал… Здесь Тимашева — «соперница» Лобановой-Ростовской (очевидно, в сердце поэта). Мой родственник князь А.М. Горчаков, министр иностранных дел России, был лицейским товарищем Пушкина. Дед говорил мне, что князь Горчаков был первым слушателем «Бориса Годунова», которого читал ему Александр Сергеевич Пушкин во время их встречи в 1825 г. в Лямоново – псковском имении А. Н. Пещурова (дядюшки Горчакова). Много писано о роли (самой неблаговидной) графа Александра Христофоровича Бенкендорфа, главы Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. И здесь я сам становлюсь, к моему немалому удивлению, частью этого рассказа. Моя крёстная мать Екатерина – праправнучка графа Александра Христофоровича Бенкендорфа и внучка последнего посла царской России в Великобритании Александра Константиновича Бенкендорфа. А.Х. Бенкендорф, так называемый «Главный жандарм при Жандарме Европы», и предположительно, в традициях нашей давно сложившейся иконографии, полицейское чудовище, спровоцировавшее гибель Поэта, по рассказам родни и некоторым документам, был господином весьма странным. Высокий и красивый, прекрасный танцор и, кстати, покоритель сердец дам петербургского света, был феноменально рассеянным человеком. Рассеянность — фамильная черта Бенкендорфов. Таких забывчивых министров внутренних дел, я думаю, не знала история. Этот светский человек с превосходной родословной, сноб, поклонник литературы и театра, человек незаурядной политической интуиции, охранял покой огромной Империи. Делал он это, надо сказать, не только профессионально, но и особым, не полицейским апломбом. А жестокость и отсутствие уважения к человеку или к свободе мысли всегда была интегральной частью русской жизни. Мы и до сих пор страдаем от этого. И я знаю об этом не понаслышке. Как бы там ни было, поразительная комбинация человеческих и государственных качеств графа Бенкендорфа до сих пор поражает меня. Его личный секретарь, выпускник того же самого Царскосельского Лицея, в котором учился Пушкин, Павел Иванович Миллер понимал значение великого поэта и, полагаю, с большим удовольствием не клал на стол Шефа- главного российского жандарма- цензора, перехваченную сомнительную или крамольную корреспонденцию А.С. Пушкина. Не хочу казаться циничным, но мне кажется, что мы очень многим обязаны, помимо Муз, рассеянности графа Бенкендорфа и находчивости его помощника Павла Миллера. Экспансивный, упрямый, мудрый, но часто безрассудный Александр Пушкин нуждался в хитрых и влиятельных поклонниках и в забывчивых имперских чиновниках. Я много раз бывал в Советском Союзе и позднее в России. Эта страна — мой дом. Так что поездки мои туда были не в служебными командировками, а возвращением в отчий дом. И культура и жизнь великой страны были в самом прямом смысле моей жизнью. Что даёт мне какое-то право говорить о том, что я думаю. С надеждой, что это не будет воспринято, как обычное высокомерное западное критиканство. Советский Союз был удивительной страной. Политической моделью он напоминал мне древний Египет. Задача власти – вечное спокойствие с фараоном-вождём, защищавшим любыми средствами страну от внешнего враждебного хаоса. В данном случае – не от диких кочевников из пределов известного египтянам мира, а от опасного влияния капитализма. Даже бессмертная мумия Ленина в Мавзолее-пирамиде рождала невольные ассоциации с очень далёким прошлым. Талантливейшие учёные, страна, первой вышедшей в космос, прекрасные актёры и художники, добрые и умные люди — мои друзья, жили в обществе, которое при всём желании нельзя было назвать нормальным. Странно подумать, но при гигантских прогрессивных инвестициях в высокие технологии и умении заглянуть в будущее науки, руководство страны, парадоксально, всеми силами оберегало священную корову марксизма –ленинизма – коллективное сельское хозяйство. Люди часто голодали или недоедали. Но любая критика не работавшей и нерациональной системы сельского хозяйства рассматривалась как предательство. Идеология, как жена цезаря, была выше обсуждений. А объективные причины всем очевидной неудачи или практическое мышление здесь не имели места. Великое учение не могло ошибаться. Заблуждались неверующие, за что и были наказуемы. Мысль, подчинённая идеологическим канонам марксизма-ленинизма, рождала метафизические организации, тяжелым и дорогостоящим ярмом висевшие на шее России. Различные удивительные научно-исследовательские институты. Например, таинственное учреждение, изучавшее мозг покойника Ленина. Были институты международного рабочего движения, прибежище или талантливых бездельников или авантюристов и при этом совершенно очевидная политическая фикция во имя идеологии. Или ужасающие, не очень образованные товарищи, «назначенные» прогрессивными философами и запрещавшие кибернетику или генетику, объявляя их происками злокозненного внешнего мира — врага вечного социалистического покоя. И другие, не менее иррациональные учреждения, уверенно обозначавшие рамки того, о чём можно было думать и о чём нельзя. Поиски крамолы были доходным бизнесом. А жрецы идеологии не дремали. Партийные «бизнесмены» разрабатывали совершенно невероятные ленинские планы монументальной пропаганды, уснащая страну безобразными чугунными или выкрашенными алюминиевой краской массовыми монументами. Существовал, кажется, даже какой-то комбинат скульптуры, конвейерным способом выпускавший различных вождей и идеологически апробированных деятелей культуры. Их жертвой стал и бедный Пушкин. Пушкин стал таким же бизнесом большевистского Кремля, как «очередные задачи партии» и прочий идеологический вздор. Выросло очень советское «племя пушкинистов», кормившихся от Пушкина, от его великого имени, всеми правдами и неправдами привязываемого к мертворожденной марксистской идеологии. Были, разумеется, и настоящие знатоки и ценители Пушкина — но большевики инстинктивно видели в них врагов и не давали им дороги. В сущности, и Пушкин был для них враг, с помощью казуистики (которую они называли диалектикой) обращенный в лучшего друга. Столкновение между Пушкиным и идеологической мертвечиной было неизбежным. В то же время наш великий поэт, человек обоюдоострого гения, использовался, почти в течение столетия, либералами и диссидентами, иногда впрямую, а иногда исподволь в качестве аллюзии свободомыслия, обращённой к произволу предержащих властей. Или — третьему Отделению Е.И. В Собственной Канцелярии или же КГБ. Универсальный Пушкин годился всем. Но это уже не Александр Сергеевич поэт, а какой-то печальный швец, жнец и в дуду игрец. Уважение к великому гражданину России было отравлено идеологией или убеждениями и даже – мне неприятно думать об этом – страхом. Так где же сам гений – Пушкин? Куда мы его в этой суете дели? Не существует в Великобритании Института шекспироведения. Нет в высококультурной, влюблённой в себя Франции институтов Вольтероведения или Дюмаведения. В США как-то живут без НИИ Франклиноведения или особой науки Линкольноведения. Есть отдельные исследователи, университетские специализации, гранты молодым учёным, есть патриархи знания или денег, часто финансирующие научные работы из собственного кармана. И нам в России в первую очередь необходима свобода мысли и творчества. А новообретённое знание есть цель исследования. И только. Всё остальное или наносное или от лукавого. Может быть, пришло время и нам освободить Александра Сергеевича Пушкина от сильно обветшавших, а главное совершенно ненужных пут предвзятости или всем привычного идеологического кощунства? Очистить его дорогую всем память от липкой политической паутины, сплетённой или «любителями» народа и его страданий или советскими чиновниками от литературы. Попросту оставить его в покое. И вернуться к обычному, трепетному человеческому уважению к гению, к Пушкину — нашей гордости. И не нужны больше приуроченные к каким-то датам его памятники. Мой Александр Сергеевич, я убежден, обрадовался бы этому. В конце концов, поэт ведь всегда ждет от нас этого: любви и понимания. Никита Лобанов. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем antonina на 11/24/07 в 16:07:07 Нет, Галуа - это всегда к месту. :) Меня иногда преследует завиральная идея - не придумали ли его французские математики, подобно Бурбаки, а подлинный автор его теории - например, Жордан? Но разница, конечно, есть - математическую теорию рано или поздно воссоздадут, ненаписанная поэзия не появится никогда. А нам из-за смерти Антоныча в 27 лет даже и обвинять некого. :'( UPD Quote:
Будто Г.Грабовича про Шевченка читаю... |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/24/07 в 17:34:17 Думаю,что Галуа был бы более к месту в посте вместе с нашим С.Банахом.Как считаете? |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Бенни на 11/24/07 в 18:10:22 А можно и перейти в тред "О математиках". (https://www.wirade.ru/cgi-bin/wirade/YaBB.pl?board=stories;action=display;num=1071437735) Или открыть новый. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Oetavnis на 11/26/07 в 11:20:32 Я думаю, мы должны простить Дантеса. Мог ли он знать, что убивает именно гения, а не такого же, как Грибоедов? Кто гений, а кто – нет, выясняется намного позже смерти человека. Многие же современники были совсем другого мнения о Пушкине: И Пушкин стал нам скучен И Пушкин надоел И стих его незвучен И гений ослабел. Раз ослабел – значит, пора убивать. А лучшим гением поэзии в это время считался вроде бы Бенедиктов. Вот его Дантес и не убивал. Он не виноват, он просто ошибся, перепутал. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем antonina на 11/26/07 в 13:57:36 Можно выдвинуть еще одну глупую гипотезу - я вообще по них специалист? Могло быть так, что современники Пушкина и люди его круга чувствовали собственную вину в его гибели. Кто-то ведь распространял слухи и анонимные письма. А потом эту вину на подсознательном уровне переложили на козла отпущения, т.е. Дантеса. С Лермонтовым подобного не произошло, потому что там все было "по собственной воле участников". |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/26/07 в 16:07:58 Скорее соглашусь с Вами,Антонина.Дантес прекрасно знал того,кого вызывал на дуэль:Пушкин при жизни был не менее знаменит,чем после смерти.Был ли заговор?-конечно,был.Почитайте книгу великолепного слависта Серены Витале"Пуговица Пушкина",это ей удалось убедить потомков Дантесов-Геккеренов передать всю переписку между Дантесом и его "папой" Геккереном.Пасквили были анонимны и графологическая экспертиза точно нам не указала:кто это был.В разное время подозрения падали и на Долгорукова,и на Гагарина,под подозрением был даже старый Геккерен.Друзья не раз предотвращали дуэль:Жуковский и Вяземский хлопотали перед Николаем,потом дуэль расстраивалась когда секундантом Пушкина был граф В.Соллогуб.В конце концов она состоялась с лицейским другом поэта-Данзасом в качестве секунданта.Данзас не успел никого предупредить,т.к был взят Пушкиным на ходу и не был посвящен во все обстоятельства.Кареты с Н.Н.Пушкиной и поэтом разминулись(судьба давала шанс поэту),но Н.Н. была близорука,а Пушкин смотрел в противоположную сторону в карете.Дуэль состоялась:Дантес в кавалергардском полку считался превосходным стрелком,Пушкин хотя и тренировался и выдержал в своей жизни не одну дуэль,стрелял конечно хуже своего соперника.Была гипотеза,что перед дуэлью Дантес надел на себя кирасу(металлическую пластину),которые были у кирасиров:при выстреле ответном Пушкина пуля попала в нее и отрикошетила в руку.Но это все гипотезы.Если их все прочитать-будет многотомник.Пушкинисты продолжают дальше ломать перья-ранняя смнрть поэта не дает им покоя.Виновные анонимных пасквилей так и не названы.Прощать никто никого не собирается(Тем более Дантес при жизни и не думал каяться).Я думаю над тайной смерти поэта еще не одно поколение будет ломать голову:интересно в конце концов мы узнаем имена заинтересованных лиц? |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/27/07 в 18:53:47 on 11/26/07 в 11:20:32, Oetavnis wrote:
Уважаемый,Вы случайно не поэта Веневитинова имели в виду? |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем nava на 11/28/07 в 11:20:39 Бенедиктов-Бенедиктов. Подтверждаю. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/28/07 в 12:07:57 Предлагаю выдержку из статьи знаменитого критика-пушкиниста Н.Лернера: Читатели после "Бориса Годунова" охладели к Пушкину, и это охлаждение коснулось даже такого чуткого ума, как Белинский; Жуковский, Вяземский, Баратынский, Козлов отзывались редко, и в это застойное время Бенедиктов занял в глазах публики вакантный трон лауреата. Всеобщего восторга не могли заглушить на первых порах трезвые и резкие отзывы Белинского (в "Телескопе") и Н. Полевого (в "Сыне Отечества"). Благосклонно отнесся к Бенедиктову сам Пушкин (в его библиотеке сохранились оба первые издания книжки Бенедиктова), нашедший у него "превосходное сравнение неба с опрокинутой чашей" и сказавший ему: "У вас удивительные рифмы, ни у кого нет таких рифм"; можно предполагать по одной отметке в библиографическом отделе "Современника", что Пушкин собирался написать рецензию на сборник стихов Бенедиктова. Вторая книжка стихов, которую выпустил Бенедиктов в 1838 г., быстро разошлась без остатка в числе 3000 экземпляров, - успех по тому времени прямо неслыханный. Но здравое слово Белинского сделало свое дело. Молодой Тургенев, который сначала "воспылал негодованием" против "критикана", скоро почувствовал, что Белинский прав: "Прошло несколько времени, и я уже не читал Бенедиктова". Белинский сразу и бесповоротно определил в стихах Бенедиктова "риторическую шумиху, набор общих мест", "ошибки против языка и здравого смысла", холодную риторику, свел их к "стихотворной игрушке" и признал, что у Бенедиктова "нельзя отнять таланта стихотворческого, но он не поэт" и многими "в наше прозаическое время" лишь принят за поэта. Этого приговора Белинский не изменил и впоследствии и не раз, так или иначе, повторял его. Гром похвал постепенно стал стихать, общественное мнение заметно трезвело, и в 1842 г., когда Бенедиктов снова выпустил книжку стихов, ее встретили довольно сдержанно. Бенедиктов тогда стал мало писать, даже почти замолк на целые десять лет (1845 - 1855) и снова взялся за перо, уже как певец гражданских мотивов, в годину крымской войны и начала нового царствования. Поддавшись общему прогрессивному настроению, Бенедиктов в своем новом стихотворном цикле отразил мысли большинства, но остался тем же ритором, которому недостаток чуткости и образования не дал долго идти за общественным увлечением, и быстро исписался. Самое имя его стало постепенно забываться и скоро погрузилось в пучину окончательного забвения. Переживший себя Бенедиктов умер 14 апреля 1873 г. Главный недостаток стихотворений Бенедиктова Белинский видел в невыдержанности мысли, стиха, самого языка! "Как в романе или драме невыдержанность характеров, неестественность положений, неправдоподобность событий обличают работу, а не творчество, так в лиризме неправильный язык, яркая фигура, цветистая фраза, неточность выражения, изысканность слога обличают ту же самую работу <...> Стих, переложенный в прозу и обращающийся от этой операции в натяжку, так же как и темные, затейливые мысли, разложенные на чистые понятия и теряющие от этого всякий смысл, обличают одну риторическую шумиху, набор общих мест". {Белинский В. Г., Полн. собр. соч., т. 1, М., 1953, с. 360-361. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте.} Эта мысль подкреплялась в статье длинным перечнем примеров. "Посмотрите, - писал Белинский, - как неудачны его (Бенедиктова. - Ф. П.) нововведения, его изобретения, как неточны его слова? Человек у него _витает_ в рощах; волны грудей у него превращаются в _грудные волны; камень лопает_ (вм. _лопается_); <...> _степь беспредметна; стоит безглаголен; сердце пляшет; солнце сентябревое_; валы _лижут_ пяты утеса; _пирная_ роскошь и веселие; _прелестная сердцегубка_ и пр." (I, 362). |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Nick_Sakva на 11/28/07 в 12:16:58 on 11/28/07 в 12:07:57, olegin wrote:
========================== Кто кончил жизнь трагически, — тот истинный поэт! А если в точный срок — так в полной мере! ....... В. Высоцкий. ========================= - По-моему, стихи Адинны хуже стихов Андарза, - сказал Иман. - По-моему, Андарз лучший поэт, чем кто бы то ни было после трех поэтов пятой династии. - Не скажи, - вмешался хозяин, - пока человек не умер, нельзя сказать, хороший он поэт или плохой. Потому что еще не было случая, чтобы хороший поэт не умер плохой смертью. - Вряд ли господин Андарз умрет плохой смертью, - возразил бывший чиновник, - государь его нежно любит, и если бы не он, ты бы сейчас не угощал меня вином из Аракки, потому что ее бы захватили варвары. - Ну, - покачал головой хозяин, - если господин Андарз умрет спокойной смертью, то после смерти окажется, что он был плохой поэт. ....... Через восемь лет Киссур и Андарз оказались по разные концы одного меча, и Киссур повесил мятежника Андарза и любил слушать его стихи. Ю.Латынина. "Дело о лазоревом письме" и "Инсайдер". |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/28/07 в 12:36:03 И я снова,в который раз,настойчиво привожу доводы в пользу неповторимости нашего гения: С. БУЛГАКОВ ЖРЕБИЙ ПУШКИНА Русский народ, вместе со всем культурным миром, ныне поминает великого поэта. Но никакое мировое почитание не может выявить того, чем Пушкин является для нас, русских. В нем самооткровение русского народа и русского гения. Он есть в нас мы сами, себе открывающиеся. В нем говорит нам русская душа, русская природа, русская история, русское творчество, сама наша русская стихия. Он есть наша любовь и наша радость. Он проникает в душу, срастаясь с ней, как молитва ребенка, как ласка матери; как золотое детство, пламенная юность, мудрость зрелости. Мы дышим Пушкиным, мы носим его в себе, он живет в нас больше, чем сами мы это знаем, подобно тому как живет в нас наша родина. Пушкин и есть для нас в каком то смысле родина, с ее неисследимой глубиной и неразгаданной тайной, и не только поэзия Пушкина, но и сам поэт. Пушкин - чудесное явление России, ее как бы апофеоз, и так именно переживается ныне этот юбилей, как праздник России. И этот праздник должен пробуждать в нас искренность в почитании Пушкина, выявлять подлинную к нему любовь. Но такая любовь не может ограничиться лишь одним его славословием или услаждением пленительной сладостью его поэзии. Она должна явиться и серьезным, ответственным делом, подвигом правды в стремлении понять Пушкина в его творчестве, как и в нем самом. О том, кому дано сотворить великое, надлежит знать то, что еще важнее, нежели его творение. Это есть его жизнь, не только как фактическая биография, или литературная история творчества, но как подвиг его души, ее высшая правда и ценность. Пушкин не только есть великий писатель, нет, он имеет и свою религиозную судьбу, как Гоголь, или Толстой, или Достоевский, и, может быть, даже более значительную и, во всяком случае, более таинственную. Поэт явил нам в своем творчестве не только произведения поэзии, но и самого себя, откровение о жизни своего духа в ее нетленной подлинности. Ныне изучается каждая строка его писаний, всякая подробность его биографии. Благодарным потомством воздвигнут достойный памятник поэту этой наукой о Пушкине. Но позволительно во внешних событиях искать и внутренних свершений, во временном прозревать судьбы вечного духа, постигать их не только в земной жизни, но и за пределами ее, в смерти, в вечности. Очевидно, такое задание превышает всякую частную задачу "пушкинизма". Оно и непосильно в полной мере для кого бы то ни было. И однако оно влечет к себе с неотразимой силой, как к некоему, хотя и тяжелому, но священному долгу, ответственности перед поэтом, нашей любви к нему. Итак, да будет венком к его нерукотворному памятнику и эта немощная попытка уразумения его духовного пути, в котором таится его судьба, последний и высший смысл его жизни. Столетие смерти Пушкина... Тогда, сто лет назад, эта смерть ударила по сердцам как народное горе, непоправимая беда, страшная утрата. Она переживалась как ужасная катастрофа, слепой рок, злая бессмыслица, отнявшая у русского народа его высшее достояние. Это чувство живо и теперь. И ныне, через сто лет, смерть Пушкина остается в русской душе незаживающей раной. Как и тогда, мы стоим перед ней в растерянной безответственности и мучительном недоумении. И мы снова должны до дна испить эту чашу горькой полыни, сызнова пережить эту смерть во всей ее страшной, вопиющей бессмыслице: как будто свалившийся с крыши камень поразил насмерть нашего величайшего поэта, и отнял его от нас в цвете творческих сил, на вершине мудрости. Даже хотя бы он погиб от вражеского удара, мы еще имели бы, на ком сосредоточить свой гнев. Но нет, Жизнь его не враг отъял, Он своею жертвой пал, Жертвой гибельного гнева. Пушкину суждено было пасть на дуэли под пулей Дантеса, пустого светского льва, юного кавалергарда, который к тому же выступил на дуэли вместо своего названного отца, по вызову самого Пушкина. Противник после выстрела в Пушкина ждал и принял его ответный выстрел и, если не был им убит, то во всяком случае не по отсутствию желания к тому самого Пушкина. Презренье и гнев всех любящих поэта - во все времена и доныне - обычно сосредоточиваются на этом чужестранце, на долю которого выпала такая печальная судьба. Но если заслуживает всякого порицания его волокитство за женой Пушкина, впрочем столь же обычное в большом свете, как и в жизни его самого, то самая смерть Пушкина не может быть вменена Дантесу как дело злой его воли. Пушкин сам поставил к барьеру не только другого человека, но и самого себя вместе со своей Музой и, в известном смысле, вместе со своею женою и детьми,1 со своими друзьями, с своей Россией, со всеми нами. Естественно, что в течение целого века - и в наши дни даже больше, чем когда-либо, - внимание русской мысли сосредоточивается около этой раны русского сердца, нанесенной ему у проклятого барьера. Как это могло случиться? Кто виноват? В чем причина страшного события? Ответ обычно дается таким образом, что вина и причина дуэли ищется вовне и в других, всюду, только минуя самого Пушкина. Так повелось начиная с Лермонтова, который, впрочем, все-таки не мог не воскликнуть: Зачем от мирных нег и дружбы простодушной Вступил он в этот свет завистливый и душный? Винили и винят "свет", жену поэта, двор. Теперь охотнее всего винят еще императора Николая I, будто бы находившегося в интимной близости с женой Пушкина (лишенная всякой убедительности новейшая выдумка). Иные из этих обвинений, конечно, по-своему бесспорны. Разумеется, светская среда, в которой вращался Пушкин (однако, если не считать немалого числа преданных ему и достойных его друзей) не соответствовала его духовной личности. Ему суждено было одиночество гения, неизбежный удел подлинного величия. Справедливо и то, что он страдал одинаково как от преследований, так и от покровительства власти, и от своего камер-юнкерского мундира, и от двойной цензуры, над ним тяготевшей. Справедливо, конечно, и то, что жена Пушкина со своими светскими вкусами не была на высоте положения, впрочем, может быть, и вообще недосягаемой в данном случае. В совокупности всех обстоятельств, жизнь Пушкина, особенно последние годы, была тяжела и мучительна. Однако из этого все-таки не вытекает того заключения, которое обычно подразумевается или прямо высказывается, как очевидное, именно, что эти внешние силы как будто подавили личность самого Пушкина и что именно они - и только они, - привели его к роковой дуэли. Вообще осмыслить бессмыслицу ищут, лишь находя в злой воле других причину смерти Пушкина. Стремясь сделать его самого безответной жертвой, не замечают, что тем самым хулят Пушкина, упраздняют его личность, умаляют его огромную духовную силу. Такое истолкование является лицеприятным в отношении к Пушкину, который, конечно, принижается этим пристрастием и вовсе не нуждается в такой защите. Он достоин того, чтобы самому ответствовать перед Богом и людьми за свои дела. Конечно, и Пушкин есть только человек, и, как таковой, подлежит влияниям, как и ограниченности своей среды, сословия или класса, и для определения этих влияний, понятно, уместны всякие социологические реактивы, к которым теперь так охотно прибегают. Но ими хотят до конца разъяснить жизнь Пушкина, - а в частности и его дуэль, - и тем устранить самую личность Пушкина в неповторимой тайне ее самотворчества. В этом социологизме упраздняется и самая проблема всего "пушкинизма". И в ответ на такие посягательства надо сказать: руки прочь! Пушкин достоин того, чтобы за ним признана была и личная ответственность за свою судьбу, которая здесь возлагается всецело на немощные плечи этих "лукавых, малодушных, шальных, балованных детей, злодеев и тупых и скучных". Вершина не уничтожается предгориями. Наша задача понять личность Пушкина в его собственном пути и в его личной судьбе. Его жизнь, хотя и протекала в определенной среде и ею исторически окрашивалась и извне направлялась, однако ею не определялась в своем собственном существе. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Nick_Sakva на 11/28/07 в 13:25:19 on 11/28/07 в 12:36:03, olegin wrote:
Ой... В ответ на такое заявление я никак не могу упустить возможность дать "ассимметричный ответ". ;) ========================== Д.И. Писарев. Пушкин и Белинский. ========================== Отношения Пушкина к изображаемым явлениям жизни до такой степени пристрастны, его понятия о потребностях и о нравственных обязанностях человека и гражданина до такой степени смутны и неправильны, что "л_ю_б_и_м_о_е д_и_т_я" пушкинской музы должно было действовать на читателей, как усыпительное питье, по милости которого человек забывает о том, что ему необходимо помнить постоянно, и примиряется с тем, против чего он должен бороться неутомимо. ... В самом деле, какие человеческие страдания Пушкин сумел подметить и счел необходимым воспеть? Во-первых, - скуку или хандру; а во-вторых, - несчастную любовь, а в-третьих... в-третьих... больше ничего, больше никаких страданий не оказалось в русском обществе двадцатых годов. ... Если вы пожелаете узнать, чем занималась образованнейшая часть русского общества в двадцатых годах, то энциклопедия русской жизни ответит вам, что эта образованнейшая часть ела, пила, плясала, посещала театры, влюблялась и страдала то от скуки, то от любви. - И только? - спросите вы. - И только! - ответит энциклопедия. ... Исторической картины вы не увидите; вы увидите только коллекцию старинных костюмов и причесок, старинных прейскурантов и афиш, старинной мебели и старинных ужимок. Все это описано чрезвычайно живо и весело, но ведь этого мало; чтобы нарисовать историческую картину, надо быть не только внимательным наблюдателем, но еще, кроме того, замечательным мыслителем; надо из окружающей вас пестроты лиц, мыслей, слов, радостей, огорчений, глупостей и подлостей выбрать именно то, что сосредоточивает в себе весь смысл данной эпохи, что накладывает свою печать на всю массу второстепенных явлений, что втискивает в свои рамки и видоизменяет своим влиянием все остальные отрасли частной и общественной жизни. Такую громадную задачу действительно выполнил для России двадцатых годов Грибоедов; что же касается Пушкина, то он даже не подошел близко к этой задаче; далее не составил себе о ней приблизительно верного понятия. .... .... в произведении мыслящего писателя, задумавшего нарисовать картину данного общества, фигуры, подобные Онегину, могут быть допущены только как вводные лица, стоящие на втором плане, как стоят, например, Загорецкий и Репетилов в комедии Грибоедова. Первые места по всей справедливости принадлежат Фамусову и Скалозубу, которые дают читателю ключ к пониманию целого исторического периода и которые, своими типическими и резко обозначенными физиономиями, объясняют нам и низкопоклонство Молчалина, и глупую сентиментальность Софьи, и бесплодное красноречие Чацкого. Грибоедов в своем анализе русской жизни дошел до той крайней границы, дальше которой поэт не может итти, не переставая быть поэтом и не превращаясь в ученого исследователя. Пушкин же, напротив того, даже и не приступал ни к какому анализу.... .... Белинский ... противополагает Пушкина Шекспиру, Байрону, Гёте и Шиллеру.-- Шекспир, по словам Белинского, "глубокий сердцеведец, мирообъемлющий созерцатель". В Байроне Белинского поражает "ужасом удивления колоссальная личность поэта, титаническая смелость и гордость его чувств и мыслей". Гёте -- "поэически-созерцательный мыслитель, могучий царь и властелин внутреннего мира души человека". Перед Шиллером Белинский преклоняется "с любовью и благоговением", как "перед трибуном человечества, провозвестником гуманности, страстным поклонником всего высокого и нравственно-прекрасного". Набросав таким образом эти четыре характеристики, Белинский вводит в это избранное общество гениальных поэтов нашего маленького Пушкина. Вводя его, он произносит ту рекомендательную фразу, которую я выписал выше. Благосклонность этой рекомендательной фразы выставляет особенно рельефно то печально-комическое обстоятельство, что нашему маленькому Пушкину решительно нечего делать в той знатной компании, в которую он попал совершенно некстати, по милости своего лукавого доброжелателя, Белинского. Наш маленький и миленький Пушкин, неспособен не только вставить свое слово в разговор важных господ, но даже и понять то, о чем эти господа между собою толкуют. В самом деде, что такое Пушкин и что такое те люди, с которыми сводит его Белинский? Один из этих людей -- глубокий сердцеведец, другой -- смелый и гордый титан, третий -- царь и властелин внутреннего мира, четвертый -- трибун человечества. Как видите, народ все чиновный! Всё тузы литературной колоды и у каждого туза своя собственная физиономия, Ну, а Пушкин-то что же такое?-- Пушкин -- художник?! Вот тебе раз!-- Это что же за рекомендация? А Шекспир, небось, не художник? Байрон -- не художник? Гёте -- не художник? Шиллер -- не художник?-- Кажется, все они художники, но, кроме того, каждый из них оказывается еще крупным человеком с ясно-обозначенным характером и с совершенно своеобразным складом ума. ..... Соскоблите с этой фразы шелуху гегелизма и переведите ее с высокого эстетического языка на общепонятный русский язык, и знаете ли, что вы получите?-- Получите вы то, что я сказал о Пушкине в третьей части "Реалистов", а именно то, что Пушкин просто великий стилист и что усовершенствование русского стиха составляет его единственную заслугу перед лицом русского общества и русской литературы, если только это усовершенствование, действительно, можно назвать заслугою. ..... Та фраза, что Пушкин завоевал русской земле поэзию, или не имеет никакого осязательного смысла или заключает в себе тот очень скромный смысл, что Пушкин усовершенствовал русский стих и осмелился заговорить в стихах о пивной кружке и о бобровом воротнике, между тем как его предшественники говорили только о фиалах и о хламидах. Из этого следует, очевидно, то заключение, что Пушкин может иметь теперь только историческое значение, а для тех людей, которым некогда и не за чем заниматься историей литературы, не имеет даже совсем никакого значения. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/28/07 в 14:53:38 Ю. Сорокин. Д. И. Писарев ---------------------------------------------------------------------------- Сочинения в четырех томах. Том 1. Статьи и рецензии 1859-1862 М., Государственное издательство художественной литературы, 1955 OCR Бычков М.Н. ---------------------------------------------------------------------------- ...Но в статьях Писарева отразились и серьезные противоречия его взглядов на литературу и искусство, характерные для этого периода его деятельности. В некоторых общих вопросах эстетики он не мог удержаться на уровне воззрений Чернышевского и пришел к выводам парадоксальным и несправедливым. Одним из таких выводов явилось утверждение, что при дальнейшем развитии знаний эстетика как наука о прекрасном должна исчезнуть, растворившись в физиологии. Основой эстетических взглядов Писарев еще в "Схоластике XIX века" считал субъективные вкусы, не видя здесь возможности открыть общие закономерности и оставляя на долю физиологии объяснение различных эстетических склонностей людей особенностями в развитии и функционировании организма. В этом смысле очень показателен ход рассуждений Писарева в статье "Разрушение эстетики", явившейся непосредственным откликом на переиздание в 1865 году знаменитой работы Чернышевского "Эстетические отношения искусства к действительности". На этот односторонний и неверный подход Писарева к эстетическому учению Чернышевского указал Г. В. Плеханов в работе "Эстетическая теория Н. Г. Чернышевского". Чернышевский, конечно, не думал о разрушении эстетики. Он лишь опровергал идеалистическую эстетику с присущим ей понятием прекрасного как самодовлеющей ценности, оторванной от реальной действительности. Чернышевский показал объективность прекрасного, то, что "прекрасное, несомненно, имеет самостоятельное значение, совершенно независимое от бесконечного разнообразия личных вкусов". {Г. В. Плеханов, Искусство и литература, М. 1948, стр. 414.} Это самостоятельное значение прекрасного определяется наличием прекрасного в самой жизни. Прекрасное в искусстве является воспроизведением прекрасного в жизни, его отражением. Для Чернышевского эстетика была не наукой о прекрасном, а "теорией искусства, системой общих принципов искусства вообще и поэзии в особенности"; центральный вопрос этой теории - вопрос об отношениях искусства к действительности. Отсюда - постоянные в эти годы у Писарева иронические сопоставления искусства Бетховена, Рафаэля, Моцарта и Рембрандта с "искусством" шахматного игрока, повара или бильярдного маркера. Музыке и изобразительным искусствам Писарев отводил чисто прикладную роль, не признавая за ними познавательной ценности. В этом смысле, "поправляя" Чернышевского, Писарев также существенно разошелся с ним. Чернышевский, разбирая в своей диссертации вопрос о специфике различных видов искусства, также отмечал первенствующее значение поэзии, литературы. Но из этого он не делал относительно других искусств того вывода, что они не имеют значения в общественной жизни человека. Выступая против идеалистической эстетики, против взгляда на искусство как на чистое наслаждение, отрешенное от насущных интересов действительности, Писарев в оценке изобразительных искусств и музыки по существу сам становился на эту точку зрения, считая, что вопрос о значении живописи, музыки и т. п. сводится только к вопросу о наслаждении, которое может получать от них воспринимающий субъект. Таким образом, эстетические взгляды Писарева отличаются явной противоречивостью. В них сочетаются глубокие демократические тенденции, имевшие большое значение для развития литературы в искусства, с серьезными ошибками в разрешении общих вопросов эстетики. Эти ошибки проявились и в литературно-критической деятельности Писарева. В 1865 году Писарев опубликовал две статьи, объединенные под общим названием: "Пушкин и Белинский". Эти две статьи, которые нельзя отбросить при общей характеристике литературно-критических взглядов Писарева, дают резко полемическую, глубоко несправедливую и предвзятую оценку творчества поэта. Появление их в "Русском слове" не было неожиданностью. Для литературной критики "Русского слова" характерно в эти годы стремление подвергнуть радикальной переоценке творчество Пушкина и Лермонтова. В 1864 году молодой критик журнала В. А. Зайцев выступил с рецензией, в которой нигилистически оценивал поэзию Лермонтова как порождение" легкомысленного дворянского скептицизма, как одно из явлений "чистого искусства". В статье "Реалисты" Писарев мимоходом солидаризировался с такой оценкой Лермонтова и уведомлял своих читателей, что он вскоре даст развернутую переоценку творчества Пушкина с точки зрения "реальной критики". Статьи Писарева о Пушкине вызвали при своем появлении шумный отклик. Одних они увлекали своими парадоксальными и прямолинейными выводами, других отталкивали как глумление над творчеством великого поэта. Было бы, конечно, совершенно неправильно отнестись к ним как к обычным литературно-критическим статьям. Резко полемический их характер, подчеркнуто неисторический подход к творчеству Пушкина, попытка подойти к Онегину и к другим героям Пушкина с меркой Базарова - говорят о другом. Статьи были задуманы как наиболее сильный выпад против "эстетики", то есть "чистого искусства", как один из актов пропаганды "реального направления". Писарев взглянул на Пушкина как на "кумир предшествующих поколений". Свергнуть этот "кумир" означало для Писарева - ослабить влияние "чистой поэзии" на молодежь и привлечь ее на путь "реализма". Статьи Писарева о Пушкине нельзя рассматривать вне связи с тем спором о пушкинском и гоголевском направлениях в русской литературе, который развернулся еще в критике 1850-х годов. Реакционная и либеральная критика 1850-1860-х годов (Дружинин, Анненков, Катков и др.) пыталась противопоставить Гоголю, как представителю критического реализма, Пушкина. Творчество Пушкина при этом ложно истолковывалось как проявление "чистой поэзии", далекой от "злобы дня", от живых интересов современности; критики этого направления твердили о примирении Пушкина с действительностью, об идеализации, "очищении" и "облагорожении" жизни в его творчестве. Эти критики вели полемику с основными выводами известной работы Чернышевского "Очерки гоголевского периода русской литературы", с выводами критических статей Белинского. Но ни Белинский, ни Чернышевский и Добролюбов не противопоставляли Гоголя Пушкину. Они подчеркивали актуальное значение критического реализма и в связи с этим отмечали, что в творчестве Пушкина это критическое направление еще не нашло своего полного развития. Чернышевский и Добролюбов говорили о том, какое решающее значение для развития критического реализма в нашей литературе имели творчество Гоголя и деятельность Белинского. Но творчество Пушкина революционно-демократическая критика оценивала как очень важный и при этом исторически необходимый этап в развитии русской литературы, в развитии в ней реализма, народности и гуманных идей. Белинский, а затем Чернышевский и Добролюбов указывали на то, что Пушкин открыл "поэзию действительности", создал образцы подлинно художественного воспроизведения жизни. Отсюда и шаржированное воспроизведение у Писарева пушкинских героев - Онегина, Татьяны, Ленского. Критическая интерпретация этих образов уступает место в статьях Писарева созданию злых карикатур на типичных представителей дворянской и мещанской среды 1860-х годов. Онегин превращается при этом в пустого щеголя, пошлого фразера и избалованного барина, Татьяна - в своеобразную "кисейную барышню" с глупыми мечтами, предрассудками и мещанской манерой выражения. Отсюда, наконец, отождествление самого Пушкина с Онегиным (следует отметить, что тот же прием применяется в "Реалистах" и в отношении Лермонтова, который отождествляется с Печориным), искажение образа лирического героя в стихотворении Пушкина "19 октября". Писарев не жалеет бьющих в глаза красок, резких просторечных слов и выражений, предпринимая ироническую "перелицовку" многих поэтических страниц Пушкина. В статьях Писарева о Пушкине выступает не только глубоко ошибочная, неисторическая оценка Пушкина, но и известная недооценка Белинского... |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Nick_Sakva на 11/28/07 в 16:31:44 on 11/28/07 в 14:53:38, olegin wrote:
Карикатура или нет, но вот следующий фрагмент заставил меня в свое (школьное) время кардинально пересмотреть свое отношение к Онегину и Пушкину. Кстати, и к теме Дантеса это имеет самое непосредственное отношение. Писарев. Пушкин и Белинский. Евгений Онегин. "Но, кроме общей гладиаторской глупости, поведение Онегина в сцене дуэли заключает в себе еще свою собственную, совершенно специальную глупость или дрянность, которая до сих пор, сколько мне известно, была упущена из виду самыми внимательными критиками. То обстоятельство, что он принял вызов Ленского и явился на поединок, еще может быть до некоторой степени объяснено, - хотя, конечно, не оправдано, - влиянием светских предрассудков, сделавшихся для Онегина второю природой. Но то обстоятельство, что он, "всем; сердцем юношу любя" и сознавая себя кругом виноватым, ц_е_л_и_л в Ленского и убил его, может быть объяснено только или крайним малодушием, или непостижимым тупоумием. Светский предрассудок обязывал Онегина итти навстречу опасности, но светский предрассудок нисколько не запрещал ему выдержать выстрел Ленского и потом разрядить пистолет на воздух . При таком образе действий и волки были бы сыты, и овцы были бы целы. Репутация храбрых гладиаторов была бы спасена: Ленский, вполне удовлетворенный и обезоруженный, пригласил бы Онегина быть шафером на его свадьбе, а Онегин, сказавший Ольге пошлый мадригал и оказавший себя мячиком предрассуждений, за все эти продерзости был бы наказан тем неприятным ощущением, которое доставляет каждому порядочному человеку созерцание пистолетного дула, направленного прямо на его собственную особу. Конечно, Ленский мог убить или тяжело ранить Онегина, которому в таком случае не пришлось бы быть шафером на предстоящей свадьбе, но эта перспектива нисколько не должна была конфузить Онегина, если только он действительно был утомлен жизнью и совершенно искренно тяготился ее пустотой. ... Однако он поступил как раз наоборот. Он первый стал поднимать свой пистолет и выстрелил именно в то самое время, когда Ленский начал прицеливаться. ... когда Ленский стал целиться, тогда Онегин смекнул в одну секунду, что милую скуку позволительно ругать и проклинать, но что с нею вовсе не следует расставаться преждевременно. Пушкин так красиво описывает мелкие чувства, дрянные мысли и пошлые поступки, что ему удалось подкупить в пользу ничтожного Онегина не только простодушную массу читателей, но даже такого замечательного человека и такого тонкого критика, как Белинский." |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Mogultaj на 11/28/07 в 18:06:39 Большая ошибка. Ленский вызвал Онегина и искал его головы; чего ради Онегин должен был его щадить, а не приложить все усилия, чтобы его нейтрализовать? Онегин мог сожалеть о том, что Ленский пожелал его убить; Онегин мог бы сожалеть и о том, что из-за "пружины чести" он сам не приложил достаточных усилий для того, чтобы убедить Ленского отказаться от этого намерения; но коль скоро дуэль состоялась и Ленский желал его убить (что и подтвердил именно тем, что стал целиться), у него не было ни малейших причин Ленского щадить. Что это проглядел Писарев, не так уж удивительно. Но в рамках какой системы координат мыслимо упрекать человека в том, что он убил на дуэли Икса, чтобы Икс не убил его самого, при условии, что именно Икс вызвал его и начал в него целиться с намерением его убить, причем затеял все это без единой уважительной причины, по чистой вздорности? Ленский вызвал Онегина, повторю, доискиваясь его головы (без адекватных оснований); при начале дуэли он принялся целиться в Онегина, то есть четко обнаружил свое намерение его так-таки убить; какого же черта Онегин должен был подставляться пассивно под его пулю, то есть идти на самоубийство ради человека, пытающегося его прикончить (да еще и без должных оснований)? Напротив: когда определилось, что Ленский так-таки покушается Онегина убить, Онегин, предотвращая это, его и уложил - чего Ленский в данной ситуации целиком и полностью и заслуживал. Упрекать Онегина можно было бы при желании в том, что он не сделал всего, что мог, для того, чтобы Ленский не упорствовал в своем пребывании в этой ситуации (в которую, впрочем, Ленский попал целиком по своей воле и инициативе, да и в пребывании в этой ситуации он упорствовал также целиком по своей воле), но уж никак не в том, что он защитил свою жизнь от человека, желающего отобрать у него означенную жизнь оружием, уложив этого человека уже после того, как тот начал осуществлять попытку убить его, Онегина, но еще до того, как тот успел эту попытку завершить. Интересно, что еще надо делать с имяреком, целящимся в тебя на дуэли с намерением тебя ухлопать, кроме как постараться ухлопать его самого (если только ты не испытываешь перед ним такой вины, какая должна была бы побудить тебя во искупление этой вины без сопротивления принять от него казнь - но ничего и отдаленно похожего в случае с ЕО и ВЛ и быть не могло)?! |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Nick_Sakva на 11/28/07 в 19:25:20 on 11/28/07 в 18:06:39, Mogultaj wrote:
"... Онегин не должен был колебаться ни одной минуты, когда ему надо было решать на практике вопрос, кому жить, ему или Ленскому? Он ни на одну минуту не должен был ставить собственную опротивевшую ему жизнь на одну доску с свежей жизнью влюбленного юноши. Однако он поступил как раз наоборот. Он первый стал поднимать свой пистолет и выстрелил именно в то самое время, когда Ленский начал прицеливаться. Почему же он это сделал? Или потому, что не сообразил заранее, как ему следовало распорядиться, или же потому, что чувство самосохранения одержало верх над всеми предварительными соображениями. Первое предположение очень неправдоподобно; сообразить было немудрено; если Онегин не умеет подумать даже тогда, когда от его размышлений зависит жизнь юноши, которого он любит всем сердцем, то, значит, он совсем не способен шевелить мозгами. С этим трудно согласиться, хотя, разумеется, умственные способности Онегина очень неблистательны и совершенно испорчены бездействием. Остается второе предположение, которое, по моему мнению, совершенно основательно. Онегин, несмотря на свое хроническое зевание и несмотря на свою замашку ругать жизнь всякими скверными словами, очень любит эту самую жизнь и никак не согласится променять ее не только на "покои небытия", но даже и на какую-нибудь другую жизнь, более разумную и более деятельную. Умирать ему совсем не хочется, потому что, как ни ругай нашу юдоль бедствий, а все-таки в этой юдоли есть для богатого собственника и устрицы, и омары, и бордо, и клико, и прекрасный пол. Устроить себе какую-нибудь новую жизнь ему также совсем не хочется, потому что ни для какой другой жизни он не годится .... Разве в самом деле надо быть героем, чтобы уметь любить своего друга и чтобы не убивать собственноручно, из низкой трусости, тех людей, которых мы любим всем сердцем? Высказывая ту дикую мысль, что эти отрицательные подвиги доступны только героям, Белинский унижает человеческую природу и без всякой надобности является защитником нравственной гнилости и тряпичности. А вводит его в этот тяжелый грех его крайняя впечатлительность, подкупленная тем обстоятельством, что "подробности дуэли Онегина с Ленским - верх совершенства в художественном отношении". Quote:
В рамках координат, четко обозначенных Писаревым. То есть в случае конфликта, даже смертельного, между друзьями, один из которых старше, опытнее и к тому же действительно устал от жизни, а не носит соответствующую маску по текущей моде.... Quote:
... и к тому же старший преднамеренно, хладнокровно и рассчетливо спровоцировал друга "с досады", чтобы "порядком отомстить". Quote:
Quote:
|
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/28/07 в 23:01:32 Образ Ленского-как воплощение всего романтического-не даром выведен поэтом в "Евгении Онегине".И то,что пресыщенный и скучающий Онегин его убивает на дуэли-тоже не случайность.Молодой и пылкий юноша Ленский должен был пасть от пули холодного и расчетливого,умудренного жизненным опытом Онегина-и это с его стороны подлый поступок(Боже,не думал,что у нас будут "разборки полетов" как на уроках по школьной программе-прямо дежавю какое-то 30 лет спустя).Онегин встал с мальчишкой к барьеру и наверняка знал,что убьет его(такова селяви).Другое дело,например,дуэлянт и бретер Ф.И.Толстой-Американец,который развлекаясь застрелил на дуэлях аж 11 человек (Но за это Господь и взыскал с него строго:все 10 его детей умерли в младенчестве) и только последняя девочка-цыганка выжила."Американец" ее вымолил у бога и конец своей жизни провел коленопреклоненно,молясь на образа. |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем eva_himmler на 11/28/07 в 23:23:13 on 11/28/07 в 19:25:20, Nick_Sakva wrote:
(проходя мимо) " Ты не хочешь пред другом своим носить одежды? Для твоего друга должно быть честью, что ты даешь ему себя, каков ты есть! Остерегайтесь обидеть отшельника! Но если вы это сделали, так уж и убейте его!" Ф. Ницше, "Так говорил Заратустра" |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем Kell на 11/29/07 в 12:19:58 Quote:
Так чо насчет селяви я бы не сказал - а вот по обычаям литературным заглавному герою правда не свойственно погибать в середине романа, что правда, то правда :) |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/30/07 в 12:26:02 on 11/28/07 в 23:23:13, eva_himmler wrote:
Мне все же более близка философия А.Шопенгауэра и Э.Канта,чем Ф.Ницше или З.Фрейда: "Юноша полагает,что мир существует для наслаждения,что он обиталище позитивного счастья,которого лишены только те,кому не удалось овладеть им.И вот жизнь его превращается в более или менее обдуманную погоню и охоту за позитивным счастьем...Но эта охота за несуществующею дичью приводит к весьма реальному,позитивному несчастью - к горю,к страданиям,к болезни,к утратам и к тысячам бедствий.Разочарование приходит слишком поздно."(А.Шопенгауэр.Глава V.Правила и максимы.) |
||||||||||
|
Заголовок: Re: Барон-мусоропереработчик-потомок Дантеса Прислано пользователем olegin на 11/30/07 в 12:38:42 Я снова размещаю воспоминания друзей поэта о его гении.Жду как всегда контраргументов. Воспоминания дипломата,искреннего поклонника поэта Н.М.Смирнова,мужа А.О.Смирновой-Россет("Черноокой Россети"),которая держала в Петербурге литературный салон,центром и душой которого был Пушкин-"Сверчок". Н. М. СМИРНОВ ИЗ «ПАМЯТНЫХ ЗАПИСОК» Пушкин (первого выпуска Царскосельского лицея) хотя в юности учился небрежно и посему в выпуске не попал в число первых учеников, но умел приобрести впоследствии обширные познания в литературе и истории. Он читал очень много и, одаренный необыкновенною памятью, сохранял все сокровища, собранные им в книгах; особенно хорошо изучил он российскую историю и из оной всю эпоху с начала царствования Петра Великого до наших времен. Его голова была наполнена характеристическими анекдотами всех знаменитых лиц последнего столетия, и он любил их рассказывать. Государь ему поручил написать Историю Петра Великого, который был идолом Пушкина 1. Он этим делом занялся с любовью, но не хотел начать писать прежде, чем соберет все нужные материалы, и для достижения сего читал все, что было напечатано о сем государе, и рылся во всех архивах. Многие сомневались, чтоб он был в состоянии написать столь серьезное сочинение, чтоб у пего достало на то терпения. Зная коротко Пушкина (и мое мнение разделено Жуковским, Вяземским, Плетневым), я уверен, что он вполне удовлетворил бы строгим ожиданиям публики; ибо под личиною иногда ветрености и всегда светского человека он имел высокий, проницательный ум, чистый взгляд, необыкновенную сметливость, память, не теряющую из виду малейших обстоятельств в самых дальних предметах, высоко-благородную душу, большие познания в истории, словом, все качества, нужные для историографа, к которым он присоединял еще свой блистательный талант как писатель. Нельзя также сомневаться, чтоб у него недостало терпения для окончания столь важного сочинения, ибо он имел в важных случаях твердую волю; и благоговение, которое он имел к Петру I, вооружало его нужным терпением. Он сие доказал трудами своими в собирании справок, долгим изучением своего предмета, и в глазах знающих коротко Пушкина медленность его в начатии писать историю великого государя служила доказательством его твердого намерения посвятить ей все силы своего ума, всю жизнь свою. Другие судили иначе, ибо его не знали. Хотя он был известнейшим лицом в России, хотя знаменитость его дошла до самых глухих и дальних мест России, по весьма немногие его знали коротко и могли вполне оценить высокие качества его ума, его сердца и души. Любя свет, любя игру, любя приятельские беседы, Пушкин часто являлся человеком легкомысленным, ветреным и давал повод судить о нем ложно. Быв самого снисходительного права, он легко вступал со всеми на приятельскую ногу, и эта светская дружба, соединенная с откровенным обращением, позволяла многим думать, что они с Пушкиным друзья и что они коротко знают его мысли, чувства, мнения и способности. Эти-то мнимые друзья и распространили многие ложные мысли о нем и представили его легкомысленным и неспособным для трудов, требующих большого постоянства. Как мало знали они Пушкина, какое бедное понятие имели о нем, невзирая на то, что оценяли весь гений его как поэта! Кто был ближе к нему, кто пользовался его совершенным довернем, кому доступны были тайные струны его души, те уважали в Пушкине человека столько же, как и поэта, те открывали в нем ежедневно сокровища неистощимые и недоступные пониманию толпы так называемых его приятелей. Трудно описать блестящие качества, которые соединялись в Пушкине и сделали из него столь замечательное лицо. Его гений известен; но что, может быть, неизвестно будет потомству, это то, что Пушкин с самой юности до гроба находился вечно в неприятном или стесненном положении, которое убило бы все мысли в человеке с менее твердым характером. Сосланный в псковскую деревню за сатирические стихи, он имел там развлечением старую няню, коня и бильярд, на котором играл один тупым кием. Его дни тянулись однообразно и бесцветно. Встав поутру, погружался он в холодную ванну и брал книгу или перо; потом садился на коня и скакал несколько верст, слезая, уставший ложился в постель и брал снова книги и перо; в минуты грусти перекатывал шары на бильярде или призывал старую няню рассказывать ему про старину, про Ганнибалов, потомков Арапа Петра Великого, из фамилии которых происходила его мать. Так прошло несколько лет юности Пушкина, и в эти дни скуки и душевной тоски он написал столько светлых восторженных песен, в которых ни одно слово не высказало изменчиво его уныния. Вдруг однажды ночью его будит испуганная няня и объявляет ему, что вновь воцарившийся государь, находившийся в то время для коронации в Москве, прислал за ним фельдъегеря. Пушкин изумился, он не принадлежал к заговору, уничтоженному на Сенатской площади 14 декабря, его совесть была чиста, и он чувствовал, что может предстать перед лицом государя без страха; но, с другой стороны, он боялся, что, по его дружбе и переписке со многими участниками заговора, например с Луниным, Кюхельбекером, Муравьевым, могло случиться, что слова какого-нибудь письма, найденного по окончании уже суда над виновными, были истолкованы не в пользу его или что новое донесение на него вело его к новому суду 2. Скоро, однако же, успокоил его фельдъегерь вниманием, которого обыкновенно не дарят тем, которых отвозят под плаху правосудия. По приезде в Москву Пушкин введен прямо в кабинет государя; дверь замкнулась, и, когда снова отворилась, Пушкин вышел со слезами на глазах, бодрым, веселым, счастливым 3. Государь его принял как отец сына, все ему простил, все забыл, обещал покровительство свое и быть единственным цензором всех его сочинений*. С 1825 до 1831 года была самая счастливая эпоха в жизни Пушкина. Он жил в Петербурге, ласкаемый царем; три четверти общества носили его на руках. Говорю три четверти, ибо одна часть высшего круга никогда не прощала Пушкину его вольных стихов, его сатир и, невзирая на милости царя, на уверения его друзей, не переставала его считать человеком злым, опасным и вольнодумцем. Но Пушкин был утешен в несправедливой ненависти немногих фанатическою дружбою многочисленных друзей своих и любовью всей России. Никто не имел столько друзей, сколько Пушкин, и, быв с ним очень близок, я знаю, что он вполне оценял сие счастье. Осенью он обыкновенно удалялся на два и три месяца в деревню, чтобы писать и не быть развлекаемым. В деревне он вел всегда одинаковую жизнь, весь день проводил в постели с карандашом в руках, занимался иногда по 12 часов в день, поутру освежался холодною ванною; перед обедом, несмотря даже на непогоду, скакал несколько верст верхом, и, когда уставшая под вечер голова требовала отдыха, он играл один на бильярде или призывал с рассказами свою старую няню. Однажды он взял с собою любовницу. «Никогда более не возьму никого с собою, — говорил он мне после, — бедная Лизанька едва не умерла со скуки: я с нею почти там не виделся» 5. Ибо, как скоро приезжал он в деревню и брался за перо, лихорадка переливалась в его жилы, и он писал, не зная ни дня, ни ночи. Так писал он, по покидая почти пера, каждую главу «Онегина»; так написал он почти без остановки «Графа Нулина» и «Медного всадника». Он писал всегда быстро, одним вдохновением, но иногда, недовольный некоторыми стихами, потом с гневом их марал, переправлял: ибо в его глазах редко какой-нибудь стих выражал вполне его мысль. В 1831 году он женился на Гончаровой. Все думали, что он влюблен в Ушакову; но он ездил, как после сам говорил, всякий день к сей последней, чтоб два раза в день проезжать мимо окон первой. Женитьба была его несчастье, и все близкие друзья его сожалели, что он женился 6. Семейные обязанности должны были неминуемо отвлечь его много от занятий, тем более что, не имея еще собственного имения, живя произведениями своего пера и женясь на девушке, не принесшей ему никакого состояния, он приготовлял себе в будущем грустные заботы о необходимом для существования. Так и случилось. С первого года Пушкин узнал нужду, и, хотя никто из самых близких не слыхал от него ни единой жалобы, беспокойство о существовании омрачало часто его лицо. Я помню только однажды, что, недовольный нянькою детей своих, он грустно изъявил сожаление, что не в состоянии взять англичанку. Домашние нужды имели большое влияние на нрав его; с большею грустью вспоминаю, как он, придя к нам, ходил печально по комнате, надув губы и опустив руки в карманы широких панталон, и уныло повторял: «Грустно! тоска!» Шутка, острое слово оживляли его электрическою искрою: он громко захохочет и обнаружит ряд белых, прекрасных зубов, которые с толстыми губами были в нем остатками полуарабского происхождения. И вдруг снова, став к камину, шевеля что-нибудь в своих широких карманах, запоет протяжно: «Грустно! тоска!» Я уверен, что беспокойствия о будущей судьбе семейства, долги и вечные заботы о существовании были главною причиною той раздражительности, которую он показал в происшествиях, бывших причиною его смерти. Приступаю теперь к рассказу кровавой драмы, лишившей Россию ее любимого поэта; но прежде должен сказать несколько слов об его жене, которая казалась виновницею смерти своего мужа. Красавице, которая с первого шага на светском поприще была окружена толпою обожателей, при очаровательной красоте, принятой в Петербурге с восторгом, не остереженной мужем, который боялся казаться ревнивым, и подстрекаемой в самолюбии старою теткою, фрейлиною Загряжскою, — ей было извинительнее, чем всякой другой женщине, быть неосторожною. К несчастью ее, Пушкина и России, нашелся человек, который неосторожностью или непреодолимым чувством своим компрометировал ее в глазах мужа. Барон Дантес (да будет трижды проклято его имя), молодой человек лет 25, приехал эмигрантом в Петербург после Французской революции 1830 года и по неизвестным мне протекциям был прямо принят корнетом в Кавалергардский полк 7. Красивой наружности, ловкий, веселый и забавный, болтливый, как все французы, он был везде принят дружески, понравился даже Пушкину, дал ему прозвание Pacha à trois queues*, когда однажды тот приехал на бал с женою и ее двумя сестрами. Скоро он страстно влюбился в г-жу Пушкину. Бедная Наталья Николаевна, быть может, немного тронутая сим новым обожанием, невзирая на то что искренно любила своего мужа, до такой степени, что даже была очень ревнива (что иногда случается в никем еще не разгаданных сердцах светских женщин), или из неосторожного кокетства, принимала волокитство Дантеса с удовольствием. Муж это заметил, были домашние объяснения; но дамы легко забывают на балах данные обещания супругам, и Наталья Николаевна снова принимала приглашения Дантеса на долгие танцы, что заставляло мужа ее хмурить брови. Вдруг Пушкин получает письмо на французском языке следующего содержания. «NN, канцлер ордена Рогоносцев, убедясь, что Пушкин приобрел несомнительные права на этот орден, жалует его командором онаго» 8. Легко представить действие сего гнусного письма на Пушкина, терзаемого уже сомнениями, весьма щекотливого во всем, что касается до чести, и имеющего столь пламенные чувства, душу и воображение** 9. Его ревность усилилась, и уверенность, что публика знает про стыд его, усиливала его негодование; по он не знал, на кого излить оное, кто бесчестил его сими письмами. Подозрения его и многих его приятелей падали на барона Гекерена; но прежде чем сказать почему, я должен рассказать важное обстоятельство в жизни Дантеса, мною пропущенное. Барон Гекерен, нидерландский посланник, за несколько месяцев перед тем усыновил Дантеса, передал ему фамилию свою и назначил его своим наследником. Какие причины побудили его к оному, осталось неизвестным; иные утверждали, что он его считал сыном своим, быв в связи с его матерью; другие, что он из ненависти к своему семейству давно желал кого-нибудь усыновить и что выбрал Дантеса потому, что полюбил его10. Любовь Дантеса к Пушкиной ему не нравилась. Гекерен имел честолюбивые виды и хотел женить своего приемыша на богатой невесте. Он был человек злой, эгоист, которому все средства казались позволительными для достижения своей цели, известный всему Петербургу злым языком, перессоривший уже многих, презираемый теми, которые его проникли. Весьма правдоподобно, что он был виновником сих писем с целью поссорить Дантеса с Пушкиным и, отвлекши его от продолжения знакомства с Натальей Николаевной, исцелить его от любви и женить на другой. Сколь ни гнусен был сей расчет, Гекерен был способен составить его. Подозрение падало также на двух молодых людей — кн. Петра Долгорукова и кн. Гагарина; особенно на последнего. Оба князя были дружны с Гекереном и следовали его примеру, распуская сплетни. Подозрение подтверждалось адресом на письме, полученном К. О. Россетом; на нем подробно описан был не только дом его жительства, куда повернуть, взойдя на двор, по какой идти лестнице и какая дверь его квартиры. Сии подробности, неизвестные Гекерену, могли только знать эти два молодые человека, часто посещавшие Россета, и подозрение, что кн. Гагарин был помощником в сем деле, подкрепилось еще тем, что он был очень мало знаком с Пушкиным и казался очень убитым тайною грустью после смерти Пушкина. Впрочем, участие, им принятое в пасквиле, не было доказано, и только одно не подлежит сомнению, это то, что Гекерен был их сочинитель. Последствия доказали, что государь в этом не сомневался11, и говорят, что полиция имела на то неоспоримые доказательства. По получении писем все друзья Пушкина не сомневались более, что гроза, кипевшая в груди Пушкина, должна скоро разразиться; но он сдержал ее и как будто ждал случая и предлога требовать крови Дантеса. Быть может, также он хотел дождаться, чтобы слухи о сих письмах сперва упали. Дантес же не переменял поведения и явно волочился за его женою, так что скоро вынудил Пушкина послать ему вызов через графа Соллогуба (Владим. Александр.). Что происходило по получении вызова в вертепе у Гекерена и Дантеса, неизвестно; но в тот же день Пушкин, сидя за обедом, получает письмо, в котором Дантес просит руки старшей Гончаровой, сестры Натальи Николаевны12. Удивление Пушкина было невыразимое; казалось, что все сомнение должны были упасть перед таким доказательством, что Дантес не думает об его жене. Но Пушкин не поверил сей новой неожиданной любви; а так как не было причины отказать в руке свояченицы, то и было изъявлено согласие. Помолвка Дантеса удивила всех и всех обманула. Друзья Пушкина, видя, что ревность его продолжается, напали на него, упрекая в безрассудстве; он же оставался неуспокоенным и не верил, что свадьба состоится. Она состоялась и не успокоила Пушкина. Он не поехал на свадьбу и не принял молодых к себе. Что понудило Дантеса вступить в брак с девушкою, которой он не мог любить, трудно определить; хотел ли он, жертвуя собою, успокоить сомнения Пушкина и спасти женщину, которую любил, от нареканий света; или надеялся он, обманув этим ревность мужа, иметь, как брат, свободный доступ к Наталье Николаевне; испугался ли он дуэли — это неизвестно. Но какие бы ни были тайные причины сей решимости, Дантес поступил подло; ибо обманывал или Пушкина, или будущую жену свою. Поведение же его после свадьбы дало всем право думать, что он точно искал в браке не только возможности приблизиться к Пушкиной, но также предохранить себя от гнева ее мужа узами родства. Он не переставал волочиться за своею невесткою; он откинул даже всякую осторожность, и казалось иногда, что насмехается над ревностью не примирившегося с ним мужа. На балах он танцевал и любезничал с Натальею Николаевною, за ужином пил за ее здоровье, — словом, довел до того, что все снова стали говорить про его любовь. Барон же Гекерен стал явно помогать ему, как говорят, желая отомстить Пушкину за неприятный ему брак Дантеса. Пушкин все видел, все замечал и решился положить этому конец. На бале у Салтыкова он хотел сделать публичное оскорбление Дантесу, который был предуведомлен и не приехал на бал, что понудило Пушкина на другой день послать ему письменный вызов и вместе с тем письмо к Гекерену, в котором Пушкин ему объявляет, что знает его гнусное поведение13. Письма эти были столь сильны, что одна кровь могла смыть находившиеся в них оскорбления. 27 января, в 4 часа пополудни, они дрались на Черной речке, за дачею Ланской. Барон Даршьяк, находившийся при французском посольстве, был секундантом Дантеса; подполковник Данзас, с которым Пушкин был дружен и в то утро встретил его на улице, был его секундантом. Дантес выстрелил первый. Пушкин упал; но, встав на одно колено и опираясь на землю, другою дрожащею от гнева рукою он прицелился, выстрелил, и Дантес также упал14. Пушкин вскрикнул с радостью: «Браво!» Но раны двух соперников были различные. Надежда, слава, радость, сокровище России был смертельно ранен в живот, а презренный француз легко ранен в руку и только сшиблен с ног силою удара. Вынос тела в Александро-Невскую лавру назначен был 30 января, но полиция неожиданно приказала вынести 29-го числа вечером в Конюшенную церковь15: боялись волнения в народе, какого-нибудь народного изъявления ненависти к Гекерену и Дантесу16, жившим на Невском, в доме к-ни Вяземской (ныне Завадовского), мимо которого церемония должна бы проходить, если бы отпевание было в Невском монастыре. На отпевание приехал весь дипломатический корпус17 и вся знать, даже те, которые не стыдилась кричать против Пушкина. Общее мнение их вынудило отдать сей долг любимцу России. 3 февраля, в 10 часов вечера, отпели панихиду, отправили тело в Святогорский Успенский монастырь (Псковской губ. Опочковского уезда), где погребены предки Пушкина. Несчастная вдова вскоре уехала к своему брату Гончарову в его имение Полотняные заводы в Калужской губернии; там прожила все время траура, два года, ей назначенные мужем, вероятно, в том предположении, что петербургское общество не забудет прежде сего времени клевету, носившуюся насчет ее. Но если клевета могла бы еще существовать, то была бы совершенно разрушена глубокою, неизгладимою горестью жены о потере мужа и ее примерным поведением. Юная, прелестная собою, она отказалась от света и, переехав в Петербург, по желанию ее тетки, посещает одних родственников и близких друзей, невзирая на приглашения всего общества и самого двора. Дантес был предан военному суду и разжалован в солдаты. На его плечи накинули солдатскую шинель, и фельдъегерь отвез его за границу как подданного нерусского. Барон Гекерен, голландский посланник, должен был оставить свое место. Государь отказал ему в обыкновенной последней аудиенции, и семь осьмых общества прервали с ним тотчас знакомство. Сия неожиданная развязка убила в нем его обыкновенное нахальство, но не могла истребить все его подлые страсти, его барышничество: перед отъездом он публиковал о продаже всей своей движимости, и его дом превратился в магазин, среди которого он сидел, продавая сам вещи и записывая продажу. Многие воспользовались сим случаем, чтобы сделать ему оскорбления. Например, он сидел на стуле, на котором выставлена была цена; один офицер, подойдя к нему, заплатил ему за стул и взял его из-под него18. Небо наказало Гекерена и Дантеса. Первый, выгнанный из России, где свыкся, лишенный места, важного для него по жалованью, презираемый даже в своем отечестве, нашелся принужденным скитаться по свету. Дантес, лишенный карьеры, обманутый в честолюбии, с женою старее его, принужден был поселиться во Франции, в своей провинции, где не может быть ни любим, ни уважаем по случаю своего эмигрантства19. Сего не довольно: небо наказало даже его преступную руку. Однажды на охоте он протянул ее, показывая что-то своему товарищу, как вдруг выстрел, и пуля попала прямо в руку. Познакомясь с Пушкиным в 1828 году и живя в одном кругу, я с ним очень сблизился и коротко его узнал; посему я из числа тех людей, которые могут дать верные о нем сведения. Я не встречал людей, которые были бы вообще так любимы, как Пушкин; все приятели его делались скоро его друзьями. Он знакомился скоро, и, когда ему кто нравился, он дружился искренно. В большом кругу он был довольно молчалив, серьезен, и толстые губы давали ему вид человека надувшегося, сердитого; он стоял в углу, у окна, как будто не принимая участия в общем веселии. Но в кругу приятелей он был совершенно другой человек; лицо его прояснялось, он был удивительной живости, разговорчив, рассказывал много, всегда ясно, сильно, с резкими выражениями, но как будто запинаясь и часто с нервическими движениями, как будто ому неловко было сидеть на стуле. Он любил также слушать, принимал участие в рассказах и громко, увлекательно смеялся, показывая свои прекрасные белые зубы. Когда он был грустен, что часто случалось в последние годы его жизни, ему не сиделось на месте: он отрывисто ходил по комнате, опустив руки в карманы широких панталон и протяжно напевал: «грустно! тоска!» Но веселый анекдот, остроумное слово развеселяли его мгновенно: он вскрикивал с удовольствием «славно!» и громко хохотал. Он был самого снисходительного, доброго нрава; обыкновенно он выказывал мало колкости, в своих суждениях не был очень резок; своих друзей он защищал с необыкновенным жаром; зато несколькими словами уничтожал тех, которых презирал, и людей, его оскорбивших. Но самый гнев его был непродолжителен, и, когда сердце проходило, он делался только хладнокровным к своим врагам. Некоторая беспечность нрава позволяла часто им овладеть; так, например, женщина умная, но странная (ибо на пятидесятом году не переставала оголять свои плечи и любоваться их белизною и полнотою) возымела страсть к гению Пушкина и преследовала его несколько лет своею страстью*20. Она надоела ему несказанно, но он никогда не мог решиться огорчить ее, оттолкнув от себя, хотя, смеясь, бросал в огонь, не читая, ее ежедневные записки; но, чтобы не обидеть ее самолюбия, он не переставал часто навещать ее в приемные часы ее перед обедом. Пушкина сделали камер-юнкером; это его взбесило, ибо сие звание точно было неприлично для человека тридцати четырех лет, и оно тем более его оскорбило, что иные говорили, будто оно было дано, чтобы иметь повод приглашать ко двору его жену. Притом на сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о перемене чувств Пушкина; будто он сделался искателен, малодушен, и он, дороживший своею славою, боялся, чтобы сие мнение не было принято публикою и не лишило его народности. Словом, он был огорчен и взбешен и решился не воспользоваться своим мундиром, чтобы ездить ко двору, не шить даже мундира. В этих чувствах он пришел к нам однажды. Жена моя, которую он очень любил и очень уважал, и я стали опровергать его решение, представляя ему, что пожалование в сие звание не может лишить его народности; ибо все знают, что он не искал его, что его нельзя было сделать камергером по причине чина его;21 что натурально двор желал иметь возможность приглашать его и жену его к себе и что государь пожалованием его в сие звание имел в виду только иметь право приглашать его на свои вечера, не изменяя старому церемониалу, установленному при дворе. Долго спорили, убеждали мы Пушкина; наконец полуубедили. Он отнекивался только неимением мундира и что он слишком дорого стоит, чтоб заказать его. На другой день, узнав от портного о продаже нового мундира князя Витгенштейна, перешедшего в военную службу, и что он совершенно будет впору Пушкину, я ему послал его, написав, что мундир мною куплен для него, но что предоставляется его воле взять его или ввергнуть меня в убыток, оставив его на моих руках. Пушкин взял мундир и поехал ко двору. Вот объяснения его производства в камер-юнкеры, по поводу которого недоброжелатели Булгарин, Сенковский, литературные его враги, искали помрачить характер Пушкина. Сии подробности показывают также, сколько он был внимателен к голосу истинной дружбы и сколько добрый нрав его позволял иногда друзьям им владеть. Сноски * С тех пор Пушкин посылал государю через Бенкендорфа все свои сочинения в рукописях и по возврате оных отдавал их прямо в печать. Государь означал карандашом места, которые не пропускал. Государь был самый снисходительный цензор и пропустил многие места, которые обыкновенная цензура, к которой Пушкин обращался за отсутствием государя, не пропускала 4. * Трехбунчужный паша. ** В то же время Карамзины, Вяземский, Хитрова, Россет и Соллогуб получили через городскую почту те же пакеты, в которых находились письма на имя Пушкина; некоторые, как будто из предчувствия, раскрыли пакеты и, найдя пасквиль, удержали их, другие же переслали Пушкину. * Пушкин звал ее Пентефрихой. |
||||||||||
|
Удел Могултая YaBB © 2000-2001, Xnull. All Rights Reserved. |