Автор |
Тема: Т.Г.Шевченко и княгиня В.Н.Репнина (Прочитано 2568 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
olegin
Живет здесь
Я люблю этот форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 3520
|
В. Н. Репнина, Письмо к Шарлю Эйнару от 27 января 1844 г., «Русские пропилеи» т 2. М, 1916, стор. 205 — 217.
[...] Однажды вечером, в октябре, входит мой брат вместе с господином, которого он тут же представляет моим родителям: это был он. Потом брат говорит: «Вот моя сестра». Я напомнила ему нашу первую встречу под дождем несколько месяцев назад, и мы разговорились. Он показался мне простым и непритязательным. Он сразу стал у нас своим человеком. Одним из тех, которые так удобны в деревне, кого приятно видеть в гостиной и кого можно оставлять одного, не боясь, что он щепетильно обидится. Глафира 139, по-видимому, очаровала Шевченку; он еще не был влюблен, но мог влюбиться при первом удобном случае. Тут приехала моя сестра. Спустя несколько дней после ее приезда я узнала о смерти моего дорогого Хрущова; на следующий день я заболела той невралгией, о которой писала вам; дней восемь я не выходила из моей комнаты. В течение этого времени Шевченко прочитал одну из своих поэм, и все дамы были в восхищении. Я снова появляюсь на горизонте — он с участием справляется о моем нездоровьи, я опять вижу его ежедневно — он мне нравится — но спокойно, именно как это могло и должно было быть. Глафира по-прежнему — его солнце, а она держится просто и с тактом. Однажды вечером он предлагает прочитать нам другую свою поэму под заглавием «Слепая». Сестра осталась с мамою: мы не хотели, чтобы в ее присутствии читалась вещь, которая напомнила бы ей о состоянии ее глаз. И вот он начинает читать. О, если бы я могла передать вам все, что я пережила во время этого чтения! Какие чувства, какие мысли, какая красота, какое очарование и какая боль! Мое лицо было все мокрое от слез, и это было счастьем, потому что я должна была бы кричать, если бы мое волнение не нашло себе этого выхода; я чувствовала мучительную боль в груди. После чтения я ничего не сказала; вы знаете, что при всей моей болтливости я от волнения теряю способность речи. И какая мягкая, чарующая манера читать! Это была пленительная музыка, певшая мелодические стихи на нашем красивом и выразительном языке. Позднее, когда я могла говорить, я сказала ему: «Когда Глафира продаст свою первую картину и отдаст мне эти деньги, как она обещала, я закажу на них золотое перо и подарю его вам». Перед сном я так горячо молилась, я так страстно любила весь мир, я была так добра, — боюсь, даже добрее, чем я на самом деле.
Шевченко занял место в моем сердце, я часто думала о нем, я желала ему добра и желала сама сделать ему добро, притом, по моей горячности, — сейчас и как можно больше. Я втайне и не сознавая того, чувствовала ревность из-за предпочтения, которое он оказывал Глафире. Моя радость была, может быть, слишком добра, грусть начинала становиться недоброй. Один вечер он дурачился, болтал вздор и глупости. Видевши его раз великим, я хотела всегда видеть его великим; я хотела, чтобы он был неизменно свят и лучезарен, чтобы он распространял истину силою своего несравненного таланта, — и хотела, чтобы это сделалось через меня. О, хитрость и коварство «я», этого ненасытного «я», которое не хочет умереть и которого я не в силах смело убить! Я говорю ему: «Возможно ли, чтобы вам, которому дано было быть столь благим, доставляло удовольствие стать тем, что вы теперь. В тот день, когда вы нам читали «Слепую», я так горячо молилась за вас!» Тут он вскочил, схватил мою руку и поцеловал ее; нечего вам говорить, доставило ли это мне удовольствие. Это был лишний парус, чтобы ускорить быстрый бег моего челна.
? Перед тем я взялась переписать ему стихи; и вот я воспользовалась этим и прибавила там несколько аллегорических строк, которые хочу переписать вам здесь. На одной стороне листа было написано: «Немногим даны в удел лира и свирель, но имеющие сердце любят вслушиваться в бряцание певцов восторженных или жалобно вопиющих, и в ответ за их золото есть у них для обладателей высокого таинственная молитва и искренние желания, и они (имеющие сердца), чающие в будущем прекрасного, воскликнут: бедная Оксана (это — имя героини поэмы)! Люди тебя погубили, и твой поэт забывает тебя!» На другой стороне листа было написано: «Ангел — хранитель поэта уныло летает над головой его, отягченной грешным сном. Он остановил полет свой, взор его полон болезненной любви. Он осеняет его крылами — и молитва, какую только могут сложить небожители, постигающие вполне, что есть созерцание божества, вырывается из уст его за вверенный ему сосуд, в который создатель влил столько прекрасного! Грех и соблазн старается пошатнуть сосуд, и чистая, золотая струя на самом крае готова выкатиться из него и быть поглощенной грязью разврата... Горячая слеза упадает из очей ангела на сердце поэта — она его прожгла и обновила: он не погибнет! И раскаяние облекается в белую одежду, как невинность».
. Я поздоровалась с ним, отдала ему шарф и сказала, что боялась, не сердится ли он на меня. Когда убрали чай, m-lle Рекордон ушла, и мы остались вчетвером; он стал болтать вздор, и я сказала ему, как жаль, что он оставил свое уединение, потому что он говорит столько глупостей; после этого водворилось полное молчание, никто не проронил слова. «Тихий ангел пролетел», — сказал Шевченко. Это — русская поговорка, означающая общее молчание. «Вы умеете разговаривать с ангелами, — сказала я, — расскажите же нам, что они вам говорят». Он вскочил с места, побежал за чернильницей, схватил лист бумаги, лежавший на столе, и стал писать, потом подал мне эту бумагу, говоря, что это — посвящение к одному произведению, которое он вручит мне позже. На листе было написано следующее, в красивых и мелодичных стихах по-русски, а это значит — пленительно и сладко: — В память 9 ноября (в этот день я написала ему тот выговор).
Душе с прекрасным назначеньем
Должно любить, терпеть, страдать,
И дар господний — вдохновенье
Должно слезами поливать.
Для вас понятно это слово...
Для вас я радостно сложил
Свои житейские оковы,
Священнодействовал я снова
И слезы в звуки перелил.
Ваш добрый ангел осенил
Меня бессмертными крылами
И тихоструйными речами
Мечты о рае пробудил *.
* Посвящение к поэме Т. Г. Шевченка «Тризна». — Ред.
Он передал мне лист, я прочла; чистая и сладкая радость наполнила мне сердце, и если бы я поддалась обуревавшему меня чувству, я бросилась бы ему на шею. Но я сказала себе: надо подумать; чтобы выиграть время, я вторично перечитала стихи, потом вскочила с места, — он в это время ходил по комнате, — я сказала ему: «Дайте мне ваш лоб», — и поцеловала его чистым поцелуем, потому что это было сделано в присутствии Тани и Глафиры. Вечер, начавшийся так неприятно, кончился восхитительно. На следующий день я рассказала маме все, исключая поцелуя.
Наконец они вернулись. Мы сидели за чаем, когда он вошел в комнату; Капнист был у нас; увидав его, я вскочила во весь рост, но заметив, что он обращает ко мне общий поклон, я села на свое место с очень неприятным чувством. Он и мой брат говорили все глупости, наконец, после одной нестерпимой глупости брата я вскочила на диван, прошла за спиною Капниста, потому что я была заперта с обоих сторон, спрыгнула на пол и пошла к маме, которой я сказала, что Базиль 142 и Шевченко болтают такой вздор, что я больше не могу выдержать. Много позднее, когда папа уже лег, Базиль пришел к маме, и моя невестка позвала меня назад в гостиную, так как Шевченко будет читать свою новую поэму 143, ту, которую он посвятил мне. Я была так недовольна им, что не хотела идти; она мне сказала: «Иди же, ведь это для тебя». Я пошла. В гостиной были только поэт, Капнист, Лиза, Таня и Глафира, — больше никого. Капнист спросил меня: «что с вами?» я сказала, что я дурно настроена. «Надо стараться превозмогать себя». Шевченко начал; я была в таком расположении духа, что мне хотелось все находить дурным; но я снова была побеждена. О, какой чудесный дар ему дан! Я не могла сдержать рыдания, Капнист молчал, Лиза * тоже, Таня была почти растрогана, Глафира окаменела, у меня блестели глаза, лицо горело. Капнист подозвал к себе Шевченку, который остановился было предо мной, — и тут этот милый Капнист, который весь — сердце, начал расчленять и обсуждать поэму, хотел выказать себя холодным, рассудочным, положительным, но это ему не удалось. Шевченко отдал мне тетрадь, всю писанную его рукой, и сказал, что к этой рукописи принадлежит еще портрет автора, который он и вручит мне завтра. Я поблагодарила его очень сдержанно; все происходило как бы вне меня; я сказала, что дам ему кое-что.
Я кончила переписывать мое писание, которого не могу вам перевести здесь, так как это было бы слишком длинно; меня что-то толкало писать эту вещь, я не могла дать себе отчета — что. Она озаглавлена «Девочка». Это почти точная история моего сердца, разделенная на четыре эпохи: 12 лет, 18, 25 и 35, и в заключение — одинокая могила. Когда настал вечер, я послала свое писание Шевченке в гостиную. На следующий день я его не видела из-за княгини Кекуатовой, но невестка и Глафира сказали мне, что он был мрачен и очень странен, и что он ушел тотчас после чая.
Мама была всецело занята этим, но хотела, чтобы разговор начала я. Она мне сказала много верного и хорошего о том, что я слишком легко пускаюсь в сердечные излияния; я храбро отвечала ей, что Шевченко для меня не чужой, что я очень люблю его и вполне ему доверяю. На это она мне сказала, что говорить то, что я говорила, — бесстыдство. О, боже! у нее есть слова, которые жгут и выворачивают сердце! Я, так любящая истину, будто бы изменила истине, распространяясь о страданиях, которые большую часть я вовсе не испытала!
Положение было странно до смешного: мы имели вид двух влюбленных, которые поссорились. Я решила положить конец этому недоразумению, и раз вечером, когда мы с ним были вдвоем в гостиной и он с мрачным видом шагал по комнате, я минуту помедлила, а потом сказала ему: «Почему вы перестали разговаривать со мною?» — «Не могу, не могу», — отвечал он; затем он овладел собою, остановился у рояля, о который я опиралась, и сказал, что никогда не переживал того, что испытывает с тех пор, как прочитал мое писание. Не помню, что мы говорили дальше, но помню, что я уверяла его в моей дружбе к нему и просила его смотреть на меня как на сестру. Я прибавила еще, что если он интересуется мною, я могу его уверить, что с тех пор, как я приобрела веру, я спокойна и счастлива. Потом я сказала ему, что мне надо идти к маме; он подал мне руку и сказал: «Прощайте, сестра».
. Я много раз говорила с ним, откровенно говорила ему о чувствах, которые питаю к нему, — самых бескорыстных, какие во мне есть, — что я чувствую, что могла бы искренно- любить его жену, если бы он женился, что я хотела бы, чтобы он был добр, чист и велик. Часто я бывала очень довольна им, в другие же раза он по-прежнему холоден был, молчалив, безучастен.
С тех пор я имела от него одно письмо, это — не любовное письмо; в этом письме он называет меня сестрою и, правда, говорит мне «ты», но это письмо нельзя оценивать так, как если бы его написал мне какой-нибудь кавалер. Шевченко — дитя природы и не имеет никакого представления о приличиях; но у него много такта, доброты и почтения ко всему святому, оттого он со всеми учтив, почтителен к старшим, и все его любят. Даже мама, так мало знающая его, очень расположена к нему, а папа его даже любит.
Он уехал от нас 10 января [1844 г.]. После того он еще целый месяц пробыл в наших местах, но к нам больше не заезжал; легкомыслие ли это, или деликатность, я не знаю.
Ссылка на источник:http://community.livejournal.com/ua_kobzar/130078.html
Короткая справка:
Репнина-Волконская (княжна Варвара Николаевна, 1809 - 1891) - писательница, фрейлина; поместила в "Русском Архиве": "Из воспоминаний о прошлом" (1870), "О совращении иезуитами княгини Воронцовой" (1870), "К биографии Шевченко" (1887, II), "Встреча с Императором Александром I в 1819 году" (1888, II), "Из воспоминаний о Гоголе" (1890, III) и "Воспоминание о бомбардировке города Одессы в 1854 году" (1891, III). Ранее, в 1840-х и 1850-х годах, Р. писала под псевдонимом Лизверской; из ее произведений этого периода наиболее были распространены "Советы молодым девицам". Р. была в переписке с Гоголем и Шевченко , выразившим свое сочувствие к ней в стихотворении "Тризна" (1843). Переписка Р. с Шевченко, главным образом, ее письма за 1844 - 1845 годы, являются почти единственным материалом для биографии поэта за это время. См. "Шевченко в переписке с разными лицами" ("Киевская Старина", 1897, № 2) и граф С. Шереметьев "Княжна В.Н. Репнина" (Санкт-Петербург, 1897).
|
| « Изменён в : 02/17/08 в 18:23:20 пользователем: olegin » |
 Зарегистрирован |
|
|
|
|
