Автор |
Тема: Ученый со Львова Я. Грицак.Страсти по г.Льва (Прочитано 2612 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
olegin
Живет здесь
Я люблю этот форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 3520
|
 |
Ученый со Львова Я. Грицак.Страсти по г.Льва
« В: 12/14/07 в 12:28:26 » |
Цитировать » Править
|
Ярослав Грицак
Короткая справка:
Яросла́в Ио́сифович Грица́к (родился 1 января 1960 года в селе Долгое Стрыйского района Львовской области) — украинский историк, доктор исторических наук, профессор Львовского национального университета им. И. Франко.
Директор Института исторических исследований Львовского университета (1991), гость-профессор Центрально-Европейского Института в Будапеште, сенатор и заведующий кафедрой истории Украины Украинского католического университета (Львов), Первый вице-президент Международной ассоциации украинистов. Соредактор научного ежегодника «Україна модерна», член редколегии журналов «Український гуманітарний огляд», «Критика», «Ab Imperio». Несколько лет преподавал в Колумбийском университете и Гарварде.
Страсти по Львову
Их заметки о наших порядках
Кадры о львовских беспорядках я увидел на канале "Евроновостей" в начале мая 2000 года в своей гостиничной комнате в Стокгольме. Сначала массовая процессия с гробом. Потом - группа озлобленных женщин разбивает какой-то стеклянный павильон. И, наконец, перепуганое лицо милиционера, который больше боялся за себя, чем за порядок на улице. Хорошо, что новости повторяются, и за полчаса я смог разглядеть и узнать детальнее: во львовской кофейне двое юнцов избили до смерти украинского композитора Игоря Билозора за то, что тот требовал от них не петь русских песен. Женщины, которые возвращались с похорон, в порыве бессильной мести разбили окна злосчастной кофейни.
На вопрос, что это у вас там делается во Львове, я отвечал через два месяца в Гарварде, где преподавал в летней школе. 19 июля "Financial Times" напечатала статью о преследовании во Львове россиян - такую себе, ничем не лучше и не хуже того, что пишет об Украине американская пресса, но с тревожной сопроводительной фотографией: украинские националисты с символикой, очень похожей на свастику, маршировали средь бела дня в центре города.
Еще через год в том же таки Гарварде мы со студентами следили за визитом в Украину папы Ивана Павла II. Американские газеты назвали его "противоречивым". Почему противоречивым? Потому что папа приехал в частности во Львов, где местные украинские националисты и греко-католики преследуют российских православных.
Украина еще раз проиграла информационную войну. И образ националистического Львова, созданный российскими средствами информации, стал в этой войне козырной картой. В сообщении московских "Известий" (1.06.2000) о смерти Билозора между строками можно прочитать, что 45-летний композитор погиб... защищая "право украинца петь русским языком"!
А родной Львов встречает тебя после дежурного возвращения из-за границы совсем не тем, чего можно ожидать, начитавшись российских и американских газет. Таксист, везя из аэропорта, включает российскую попсу. После просьбы сделать потише извиняется по-украински: "Я ж хотів як краще...". Книжные лотки на проспекте Свободы заполонила русскоязычная литература. В кофейне напротив Львовского университета звучит "на живо" российская блатная музыка. "Русификация Львова завершилась", сообщают местные газеты.
Насмотревшись, наслушавшись и начитавшись всего этого, удивляешься: и где же те легендарные украинские националисты, УНА-УНСО, ветераны УПА и другие "нацики-социки", которые так пугают защитников либерализма, рынка и демократии на Западе и поборников православия и вековечной украинско-российской дружбы на Востоке?
Львов никогда не перестает удивлять. По словам корреспондента "New York Times" (26.02.99), против Львова "ни один другой украинский город не является более европейским или демократическим. И только некоторые беднее". Почему Львов, наиболее европейский, религиозно и национально сознательный, демократический и тому подобное, никогда не показал примера экономического чуда для всей Украины? Большинство амбициозных и молодых львовян за последние десять лет покинули Львов ради профессиональной карьеры в Нью-Йорке, Торонто, Варшаве, Москве, в худшем случае - в Киеве. Во Львов они приезжают разве что на Рождество, чтобы за чашкой кофе рассказать знакомым о своей тоске по родному городу и... о своем нежелании когда-либо сюда вернуться.
Следовательно, что творится во Львове? И что творится со Львовом? Неужели этот город годится лишь для того, чтобы пугать Украину и мир своим национализмом? И неужели этот украинский национализм такой слабый, что не может сделать украинское общество цветущим хотя бы в пределах одного, отдельно взятого города?
Миф австрийского Львова
Историкам нетрудно отыскать в истории Львова ситуацию, похожую на сегодняшнюю. Они расскажут, какое важное место занимал Львов в национальном сознании образованных поляков во время разделов Польши (1772-1918) и какую исключительную роль сыграла в восстановлении Польского государства битва за Львов во время украинско-польськой войны 1918-1919 годов. Однако отношения межвоенного Львова и межвоенной Польши были, мягко говоря, не наилучшими. Под новыми правительствами, которые руководили из "российской" Варшавы, прежний австрийский Львов быстро провинциализировался. Чтобы противодействовать таким угрожающим тенденциям, в городе появилась Комиссия защиты будущего Львова. Она произвела ряд мероприятий, среди которых, рядом с вполне реалистичными, был почти безумный план превратить Львов в большой речной порт. То, что из тех планов почти ничего не вышло, нечего и рассказывать. Подводя итоги развития межвоенного Львова, молодой польский историк Анджей Бонусяк пишет, что "в действительности город ничего не выиграл от появления независимого польского государства, а, кажется, даже наоборот, потерь было больше, чем преимуществ".
Исторические параллели могут быть обманчивыми. Современная львовская власть, мечтая возродить прошлое величие города, обращается не к его советскому (1944-1991) образу, потому что кто хочет видеть современный Львов обставленным хрущевками и многоэтажными домами в стиле советского "репрессанта"?! Ее идеалом являются те времена, когда Львов был большим городом с домами и кофейнями в стиле модерн, где можно было читать свежую венскую прессу, и театрами, где гастролировали европейские знаменитости. То есть она апеллирует к мифу "австрийского Львова", который был отправным пунктом и для межвоенного польского городского правительства.
Но, когда говорят о мифе австрийского Львова, то забывают, что он возник и функционировал при определенных условиях, которых - к счастью или нет - уже никогда не удастся повторить. Очарование Львова заключалось в отсталости и провинциальности Галичины. Для первых австрийских чиновников, которые прибывали в этот край, он был полуазией, австрийской Сибирью. Выехав за сотни миль от Вены или Праги, австрийская бюрократия хотела компенсировать свою "ссылку" мелкими радостями жизни, например закладыванием широких бульваров, где они могли гулять в воскресенье со своими семьями. Театр, кофейни и венская мода принадлежали к тому же самого роду экспорта, который делал Львов "Веной Востока".
Из всех городов прежней Речи Посполитой Львов был наиболее модерным, а возможно, и единственным истинно модерным городом - если критерием модерности считать ту сумму цивилизационных благ, которыми мог воспользоваться рядовой горожанин. Это называется "модернизацией через бюрократизацию", когда движителем цивилизационных изменений становился не капиталист и банкир, а бюрократ. Львов был столицей Галичины, наибольшего края Габсбургской монархии - а значит, наибольшей вотчиной чиновничества.
Понятно, что австрийский строй не был совершенным. Но он был намного лучшим того, что познали местные жители до и после него. И независимая Польша в 1919-ом, и независимая Украина в 1991-ом воспользовались частью того австрийского наследства. Понятное дело, в 1991 году она во Львове было уже намного меньше (скажем, унаследованная от советских времен хроническая нехватка воды в городе, хотя до 1939 воды было в достатке). Однако театры и кофейни, как и привычка прогуливаться в воскресенье по центральному бульвару, остались. Однако не хватало и не хватает самого существенного: столичного статуса Львова.
В австрийском наследии украинцев, поляков и евреев этот статус приобрел черты столицы "Пъемонта" (в еврейском случае - "матери Израиля"): их малой родины, с которой должно было начаться возрождение Большой и независимой национальной родины. В создании мифа Львова как колыбели польского, украинского и еврейского национализмов австрийские бюрократы тоже, как ни странно, сыграли свою роль. Те из них, что первыми пришли во Львов, не только в русинских или еврейских горожанах, но и в польской шляхте видели малокультурных варваров. Они возлагали на себя большую цивилизационную миссию "перевоспитывать этих сарматских бестий (шляхтичей. -Я.Г.) в людей". Средством приобщения к "цивилизации" должны были быть немецкий язык и культура. Для немецкого путешественника, который в 1830-х годах забрел во Львов, город полностью выглядел как немецкий, наподобие Магдебурга или Нюрнберга. В пользу его немецкости свидетельствовали не только средневековая планировка города, но и ощущение безопасности, безукоризненный порядок и, не в последнюю очередь, кофейни.
Постепенная германизация города вызывала сопротивление польского мещанства. К середине XIX века львовские образованные круги поделились на "партию Шиллера" и "партию Мицкевича". В последнюю его треть, после внедрения галицкой автономии, "партия Мицкевича" таки взяла верх, и уже последний мэр Львова, еще назначенный из Вены, завещал похоронить себя в польском кунтуше - именно в той сарматской одежде, над которой так смеялись первые австрийские бюрократы. Причины успеха польского национализма были в его романтически-привлекательном духе и демократической программе. Даже местные украинцы и евреи подпадали под его чары. Польский национализм играл для Восточной Европы такую же роль, как и французский для Западной: он национализировал другие народы, давая им готовые идеологические формулы и политические формы. Не случайно и украинский, и еврейский национальные гимны начинаются похожей строкой: "Ще не вмерла Україна", "Еще не умерла наша надежда" - а это ничто другое, как перелицованное польское "Jeszcze Polska nie zginela".
В первой половине XX века Львов имел все шансы стать восточноевропейским Сараево. Путеводитель по Львову начала XX века не только старательно перечисляет все львовские кофейни, но и добавляет, в какой из них пьет кофе отдельно польская, украинская и еврейская публика. Ежи Грицюк в своей недавней книжке "Поляки во Львове, 1939-1944. Повседневная жизнь" дает много примеров взаимной этнической враждебности, корни которой произрастают еще с довоенных времен. Во время первой советской оккупации (1939-1941) украинцы и поляки подозревали и обвиняли друг друга в сотрудничестве с большевиками ради истребления своего "национального врага". Они, однако, соглашались, что больше всего в советской коллаборации повинны евреи. А настроение евреев передает "еврейская молитва" первых месяцев 1941 года: "1) чтоб те (советы)ушли; 2) чтоб он (Гитлер) не пришел; 3) чтоб мы здесь остались; 4) чтоб те (поляки) не вернулись!!!". Доходило до того, что в первые дни немецкой оккупации (июль 1941 года) под магазинами формировалась не одна, а сразу несколько очередей, в соответствии с вероисповеданием и национальностью, - городская власть была вынуждена специальным распоряжением запретить такую практику.
Миф утраченного центральноевропейского Львова
Откровенную и неприкрашенную картину межэтнических отношений в галицком Пъемонте дают опубликованные недавно дневник Ришарда Гансинца, профессора классической филологии во Львовском университете, и воспоминания Наты Ленко (Наталии Леонтович-Башук), молодой участницы Организации украинских националистов. И дневник, и воспоминания, найденные и опубликованные уже после смерти их авторов, составляют будто симметричную пару. Гансинец пишет о повседневной жизни в послевоенном Львове, Ната Ленко - на Закерзонье, украинско-польском пограничье. Оба текста написаны в 1944-1946 годах - в то время, когда польский Львов должен был стать частью коммунистической Украины, а украинское Закерзонье - частью коммунистической Польши. Они очень похожи между собой - предчувствием неминуемой потери своей "малой родины".
Ришард Гансинец был, безусловно, человеком интеллигентным, и - как пишет в предисловии его дочь Радосць - доброжелательным к украинским и еврейским студентам. Тем интереснее обнаруживать многочисленные места, которые явно выражают "националистические очки", сквозь которые он смотрел на мир. Вот Ришарда Гансинца арестовывают и помещают в советское заключение. Среди товарищей по несчастью - поляк еврейского происхождения. Он ходит по камере и приговаривает про себя: "О мой Исусе любимый". Гансинец предлагает, чтобы вместо этого он говорил коротко и просто: "Ай-вай". Камера хохочет. А в арестованных украинцах он видит только "украинское село, со всей его грязью, хамством, вшами и воровством". Вора, который в камере попробовал украсть табак, профессор "узнал по запаху: был то украинец". Потом выяснилось, что в действительности виноват поляк, но о его запахах в дневнике нет ни слова: видно, свои не пахнут.
Но больше всего перепадает "москалям". Они еще менее цивилизованы, чем местные украинцы. Не тратятся ни на квартиру, ни на мебель, ни на белье и одежду, а только на еду и, прежде всего, на питье. Воскресенье без попойки для них не воскресенье. Они держат в квартирах свиней, коз, коров и уток и не обращают внимания на вонь и навоз, сгнивший пол и уничтоженный потолок. Особенно Гансинец не любит русских женцин. Для профессора они - вершина безвкусицы. Все "москальки" носят красные беретки. Почему красные? - "А чтобы вши тоже имели свой Красный уголок". А вот полек легко узнать на улице по спокойствию, походке, даже когда они одеты бедно. В то же время "москальки", пишет профессор, не ходят, а маршируют, и двигают задом то вправо, то влево.
Дневник Гансинца подает лишь одиночные примеры, когда чувства симпатии и солидарности прорываются через этнические границы. В 1946 году на католическое рождество (по советскому обычаю, объявлено рабочим днем) украинские студенты в аудитории приветствовали профессора на латинском языке, а затем запели три колядки: латынью, по-польски и по-украински. Дневник цитирует "правило ленинградских профессоров": "Не думай, а если думаешь, то не говори и не пиши, а если написал, то отказывайся". Это позволяет допускать, что между польскими и ленинградскими профессорами, которых во время волны советской антисемитской кампании выслали во Львов, тоже установилось какое-то доверие - иначе откуда бы взялась такая запись?
На основании самого только дневника невозможно сделать какие-то обобщения. Из более новой научной литературы знаем, что были попытки завязать контакты между украинским и польским антикоммунистическим подпольем. Тогда во Львове об этом только ходили слухи. Ришард Гансинец старательно их записывает, но они звучат для него так же фантастически, как рассказ о черте, который, объявившись в феврале 1946 года па улицы Зеленой, повествовал, что через две недели будет новая война.
Воспоминания Наты Ленко тоже создают образ очень "обнационализированного края", где выжить можно лишь тогда, когда знаешь "национальные" правила, например: если хочешь выжить, то "у поляков нужно проситься, с москалем ссориться, а с немцем ничего не поможет". Дети во время домашних проверок должны молчать: они не умеют по-польски, а следовательно, могут выдать украинскость семьи.
Но в воспоминаниях Наты Ленко есть и другие фрагменты, когда человеческие чувства все-таки преодолевают этнические и политические границы. Польский солдат хочет забрать у украинской семьи последнюю курицу. Но отпускает добычу, когда узнает, что глава семьи был узником Освенцима. Поляки из соседних сел снабжают местных украинцев документами и метриками, выдают их за членов своих семей, чтобы спасти от выселения на восток. На Рождество в одном доме случайно столкнулись лоб в лоб украинские солдаты из двух враждебных армий - УПА и Красной армии. Советского офицера приглашают к праздничному столу. Тронутый неожиданным гостеприимством - рождественские блюда вместо петли в лесу - он стремится хоть как-то отблагодарить и решает подарить повстанцам свое оружие. Те не принимают подарка: не гоже воину отдавать оружие...
Львов возникает в этом жутком мире только раз: когда мать успокаивает свою маленькую дочь сказкой о красивом мире. Мир, где ездят трамваи, есть шоколадки и нет страшных поляков. Где можно купаться в ванной, встречать знакомых и не прятаться, не бояться облав и выстрелов. А вечером идти в кино. В этой сказке выразительно просматривается австрийский Львов, цивилизованный город на нецивилизованных землях.
Волей Божьей ни Нате Ленко, ни ее дочери не удалось вернуться в этот город. Потому что он перестал существовать уже в 1944 году, окунувшись в мрак советской цивилизации. Так же Ришард Гансинец с болью в сердце смотрит на красоту этого благородного города, "на тот символ Польши и польскости, который медленно тонет в варварстве степи". Дневник обрывается на том моменте, когда профессор садится в вагон, чтоб выехать в Польшу и навсегда оставить Львов. Через одиннадцать лет Львов посетила его жена, проездом в Крым на археологические раскопки. Ее разочарование было большим: она помнила Львов прекрасным городом, а увидела провинциальность, разруху и запущенность.
Львов восточноевропейский, немифологизированный
Историю Львова можно коротко очертить так: это крах мультикультуральности. Уже во времена основателя Даниила (Романовича) Галицкого и его сына Льва город гостил русинов (украинцев), немцев, поляков, венгров, армян, татар, евреев, таинственных "сарацинов" и тому подобное. После того, как угасла династия Романовича и Львов подпал под польскую корону, ни один город в Речи Посполитой, а, возможно, и во всей Европе, не выделялся таким этническим и религиозным разнообразием: здесь обитало одновременно аж пять этнических групп, каждая из которых составляла свыше пяти процентов местного населения: немцы, поляки, украинцы, евреи и армяне, и несколько конфессий: католики, православные, греко-католики, монофизиты, иудеи. В начале австрийского периода из культурного ландшафта города почти исчезли армяне, ассимилировавшись в польскую культуру. Польская ассимиляция была прочной тенденцией вплоть до Второй мировой войны. Однако доминирование польской культуры, подкрепленное доминированием политическим, не могло уничтожить стойкого деления львовского населения на поляков (50-55%), евреев (30-35%) и украинцев (15-20%). После того, как Гитлер истребил евреев, а Сталин выселил поляков, Львов стал городом восточнославянским, украинско-российским. В первое послевоенное десятилетие разница в численности тех и тех составляла лишь 10%, но в 1960-70-х годах массовый наплыв жителей окружающих украинских сел, которые упрямо не хотели перенимать русско-советскую культуру, решительно переломил баланс в пользу украинцев (79,1% в 1989 году). Российское меньшинство и дальше было многочисленным - 16,1% в 1989 году, а вот поляки и евреи присутствовали достаточно символично: всего 1,2-1,6%. Из прежнего центральноевропейского города Львов превратился в типично восточноевропейский - с той лишь разницей, что в ни одном другом большом городе украинское присутствие не вырисовывалось так выразительно, как тут.
Бывший львовский, а теперь московский писатель Игорь Клех сделал образ этого восточноевропейского Львова центральным в своей книжке "Инцидент с классиком": "... в обомшелой яме под горой ... окаменелостью лежал серо-зеленый, как речная мидия, центральноевропейский город... - хотя он уже давно, лет где-то с сорок, перестал быть центральноевропейским, потому что география в этой стране аннулируется в первую очередь".
Здесь не место пересказывать сюжеты его рассказов. Как на мой очень субъективный вкус, они есть вариациями одной темы - "страданий молодого Вертера", который родился не там и не тогда. Поэтому, похоже, он никогда не поедет в Стокгольм забирать свою Нобелевскую премию. А поскольку Вертер родился в двадцатом веке, то он похож на Кафку. Поэтому ему снится сом с женскими наманикюренными пальчиками, раздавленный таракан кричит "Будьте вы все прокляты!", а работник морґа читает Бодлера, ест пауков и бросает ножи в торчком поставленные трупы.
Для моего рассказа важно то, что этот "львовский Кафка", невзирая на свою универсальную боль и либеральный message, звучит националистически как и Гансинец, польский профессор классической филологии. Он не безразличен к украинцам, особенно к украинским интеллигентам. Они - это его антиподы, которые добиваются славы в провинциальном Ивано-Франковске, их произведения включают в школьную программу, потому что так захотели "их жены" (прозрачный намек на известных львовских супругов). Это у них Григорий Чубай, непризнанный и рано умерший львовский поэт, опустил из рук "Лесю Украинку и Ивана Франко и вложил Эллиота и Эзру Паунда". Что, конечно, - с точки зрения Клеха -мало помогло.
Показательное описание одной сцены, которую он увидел во Львове в 1994 году: Во Львов приехали израильтяне награждать какими-то наградами ("героев мира" или что-то вроде того) и оказать материальную помощь украинцам, которые спасали евреев в годы войны. Церемония происходила в доме прежнего обкома. Секъюрити ощупывала и прозванивала всех приглашенных, боясь возможного теракта. Так вот, из почти сотни награжденных, что прошли мимо его глаз, он не запомнил ни одной хотя бы относительно интеллигентной физиономии. Все эти люди, которые подставляли под расстрел собственные семьи, были либо от земли, либо жителями бедных фабричных окраин, с руками и фигурами, деформированными физическим трудом.
Клеху не то что не везет с интеллигентными украинцами - он их просто не видит. Кого он и увидел в современном Львове - это так называемый "образованный класс" (по его мнению, очень поверхностно образованный), профашистски настроенные круги, малоквалифицированную новоукраинскую бюрократию, а также массу вообще необразованных украинцев, выходцев из села, которые делают постсоветский Львов "наибольшим западноукраинским селом".
Книжка Клеха является еще одним артефактом малой (межэтнической) холодной войны, которая проявилась после завершения большой. Обе войны - между коммунистами и некоммунистами, между украинцами и неукраинцами - никогда не угасали в послевоенном Львове. На культурной карте советского города всегда можно было найти островки с надписями "посторонним вход воспрещен". Выглядит, что Игорь Клех так никогда и не побывал ни на одном из них - в мире старой украинской интеллигенции. Ее мелкошляхетские-чиновно-священнические родословные тянутся еще с австрийских времен, а интеллектуальные - от Геґеля, которого Клех учил наизусть целыми страницами, к Франко и Бруно Шульцу, которых он так не любит. Это они, прежние выпускники польских гимназий, творили "Европу непровинциальную", по которой он так скорбит и которой в упор не видит, странствуя улицами уже запущенного советского Львова.
Более богатую оттенками картину советского Львова подает Александра Матюхина в книжке о быте города в 1944-1990 годах. Как и Клех, Матюхина не принадлежит к коренным львовянам. Она родилась в Ленинграде в 1955 году, но во Львове живет с раннего детства. Книжка построена преимущественно на интервью с представителями разных сред: коренными львовянами, пришельцами из России и Восточной Украины, а также с выходцами из окружающих украинских сел и местечек. Однако немало и личных реминисценций и наблюдений за ближайшим автору русскоязычным миром (потому, скажу сразу, книжка страдает "недовидением" старых украинской, еврейской и польской сред).
Матюхина дает много примеров "культурных войн", особенно ожесточенных между пришлыми русскоязычной и украиноязычной средами. В русскоязычных семьях детей воспитывали в убежденности, что советская - а беря шире, российская - культура превышает достижения других народов; поэтому родители старались освободить детей от изучения языка местного населения. Российская школа была элементом изоляции ученика от коренных украинских жителей и ценностей их культуры. Выходцев из села ("рогов" или "рогулей") высмеивали за их манеры, язык и неумение одеваться. "В среде [российской] интеллигенции, - пишет Матюхина - словам "рог", или "рогуль", отвечал жест, когда обе ладони возвышались над головой и многократно сгибались указательные пальцы. Этим жестом пользовались, когда кто-то громко отхлебывал за столом или бесцеремонно выставлял ноги на середину комнаты, сидя небрежно в кресле. Жест этот будто означал вопрос: "А кто же потолок-то рогами исцарапал?". Тем временем украинцы культивировали народные и религиозные традиции, которых почти не имели пришельцы. Эти традиции давали им ощущение преимущества, что иногда доходило вплоть до агрессии. И более всего лелеялся культ украинского языка, который стал своеобразным sacrum в украинской среде.
Вообще, городское население делилось на кланы и семейные группы, которые функционировали по принципу "ты мне - я тебе". Впрочем, пишет Матюхина, между разными группами наблюдались взаимные влияния.
Россияне переняли некоторые местные блюда и традиции праздновать запрещенные религиозные праздники (например подарки детям на святого Мыколая), украинцы - отмечать день рождения вместо именин, проводить "сабантуи" с шашлыками и водкой и т.п.
Где-то в то время, утверждает Матюхина, создается общая для всех групп специфически львовская "мещанская культура", с прогулками центральными улицами и посещением кофеен. (Автор, кажется, не знает, что здесь речь идет не так о рождении новых, как о возрождении старых традиций.) Главными факторами выработки новой мещанской культуры стали образцы, предлагаемые кино и телевидением, взаимные культурные влияния среди соседей, связи местных украинцев с родственниками в США и Канаде, наконец, "миф Польши" - ближайшей соседки по коммунистическому бараку, которая в результате своей открытости на запад и досягаемости во Львове варшавских радио- и телеволн стала для львовян окном в Европу.
Матюхина приходит к выводу, что Львов, после всех политических катаклизмов, опять возвращается к статусу центра специфической и оригинальной культуры. Если перед 1939 годом культура Львова была оригинальным синтезом прежде всего польской традиции, с примесями украинской, еврейской или армянской, то современная культура стала более однородной, украинской, которая представляет в Украине наиболее европеизированный вариант.
Львов постсоветский, между Палермо и Парижем, Вроцлавом и Донецком
Такой вывод якобы должен был бы давать основания для оптимизма. Известный британский публицист Тимоти Ґартон Эш писал в одной из своих недавних статтей, что в 1990-х годах установилось что-то похоже на правило: чем больше этнически мешаной является посткоммунистическая страна, тем вероятнее она выбирает националистически-авторитарный, а не либерально-демократический путь. Страны, которые достигали наилучших результатов, являются странами наиболее этнически однородными: Польша, Чехия и Словения. <...> Возрождение центральноевропейской идеи в 1980-х годах включало прославление довоенной этнически-культурной мешанины в этом регионе: смешанных городов, как Прага, Черновцы или Братислава, где люди привычно разговаривали на трех-четырех языках; многочисленных меньшинств, особенно немецких и еврейских; мультикультурности avant la lettre. Но, кажется, одним из критериев политической принадлежности центральноевропейским в предыдущем [мультикультурном] смысле.
Это правило, на первый взгляд, срабатывает в случае со Львовом: в политическом смысле город так похож на центральноевропейский именно потому, что перестал быть центральноевропейским в этнически-культурном смысле. Второй, третий и каждый следующий взгляды повышают такой оптимизм. Львов может выглядеть центральноевропейским глядя из Киева или Донецка. Глядя из Вены, Будапешта или Кракова - Львов выглядит восточноевропейским.
Относительно уровня общественной активности (согласно со статистикой количества общественных организаций на 10 тысяч населения) Львову нет равных во всей Украине - он, как самолет, запущенный высоко в небо, тогда когда остальные украинские города и регионы едва учатся ходить по земле. Но легко быть звездой, когда месяц не светит. Сравнительно с соседней Польшей Львов едва выбивается на средний уровень. Более целесообразно сопоставить город с Вроцлавом: тот также после войны изменил своего "владельца" и большинство местного населения являются переселенцами, а не коренными жителями. Дальнейшие сравнения - не в пользу Львова. Недавно исследователи спросили лидеров общественных организаций во Львове и Вроцлаве: что вы делаете, когда у вас возникают проблемы? Во Вроцлаве опрашиваемые ответили, что они всеми доступными методами мобилизуют само общество; львовские лидеры ищут развязки в "коридорах власти".
Этот опрос проводился в рамках шведско-украинско-польского проекта, который ставил себе целью проверить теорию о зависимости успеха или неудачи посткоммунистических реформ от исторического прошлого. Недавно американский политолог Роберт Патнем описал ее в книжке "Создание демократии. Общественные традиции в современной Италии". Двадцать лет подряд Патнем изучал ход и влияние итальянских реформ регионального самоуправления. Его больше всего интересовало, почему в одной и той же стране, при формально одинаковых условиях, успешные в одних местностях реформы в других испытывали крах? Почему на севере Италии местные региональные правительства и внешним видом, и поведением служащих напоминают модерные высокотехнологичные фирмы, тогда как на юге проблематично даже разыскать нужный офис, а если и найдешь, то скорее всего увидишь там пустой стол: местные чиновники не имеют обыкновения сидеть на работе более чем один-два часа.
Патнем объясняет это разницей между социальными капиталами - специфичными формами общения и отношений, которые для политической стабильности, эффективности правления, экономических реформ, возможно, даже важнее физического или человеческого капитала. В основе "доброкачественного" социального капитала лежит анонимное доверие и желание добровольно сотрудничать ради общих интересов.
"Недоброкачественный" социальний капитал базируется на отношениях в узких и закрытых группах - семьях и кланах - где доверие базируется на личном знакомстве и выгоде.
Патнем завершает изложение простым выводом: тип социального капитала, который властвует в каждом обществе, зависит от норм поведения, сложившихся в прошлом. Прошлое и будущее четко взаимоувязаны: по словам Патнема, "куда ты попадешь, зависит от того, откуда ты вышел". Жителям вчерашних коммунистических стран Евразии, особенно их прозападно настроенным демократическим элитам, такой вывод может навеять пессимизм. Российская империя и Советский Союз отмечались особенной живучестью клановой системы, взяток и "блата". Потому каждое из постсоветских государств - за исключением разве что балтийских - смахивает на уменьшенную копию Советского Союза. Так каким будет их будущее? Так же, как Азербайджан не может по взмаху волшебной палочки перенестись в Балтию и стать "европейским государством", так и Палермо - а не Париж или Вена - является прообразом будущего для Москвы.
Львов тоже имеет свои ограничения. Если мерять социальний капитал не по количественным, а по качественным параметрам, то он оказывается значительно более близким к Донецку, чем ко Вроцлаву. И во Львове, и в Донецке более чем половина населения не интересуется политикой и почти все мало доверяют средствам массовой информации, политикам, государственным чиновникам и тому подобное. Демократизация и формирование во Львове прозападной гражданской культуры набрали быстрых темпов во времена Горбачева и в преддверии украинской независимости - в 1988-1991 году. Но в независимой Украине эти процессы затормозились. Политические митинги больше не собирают много людей, львовяне не имеют большой охоты участвовать в общественных организациях. Иначе говоря, недоброкачественный социальний капитал - нежелание сотрудничать и нехватка доверия - ширится по всему общественному телу, как недоброкачественная опухоль, пожирая здоровые клетки.
В постсоветском Львове наблюдается формирование новых кланов, похожих на старые советские. Они сращиваются с кланами, которые своего советского происхождения и не скрывают. Хорошим примером может послужить история львовской мэрии. Ее теперешнего председателя Васыля Куйбиду избрали за его полудиссидентское прошлое. В первые годы правления он утешался славой и симпатией - бывший львовянин и теперешний московский режиссер Роман Виктюк назвал его наилучшим мэром на всех пространствах СНГ. Это благодаря стараниям Куйбиди ЮНЕСКО в 1998 году предоставило историческому центру Львова статус мирового культурного наследия. Однако с определенного времени он зачастил в Киев, и львовяне уже могли увидеть его во время футбольной трансляции на трибуне вместе с президентом. А в прошлом году летом его фамилия попала в список ста наиболее влиятельных и самых богатых людей Украины - чего сам он, владелец скромной двухкомнатной квартиры, не мог обстоятельно объяснить.
Львовяне могли бы ему это простить, как и привычку кичиться на рекламных щитах с неизменной надписью: "Наш город - наилучший" Если бы... - если бы Львов был действительно наилучшим городом, а богатство мэра, мнимое или настоящее, отвечало богатству его жителей. Энергообеспечением в городе и области ведают те же люди, которые владеют киевским "Динамо" - потому по вечерам город освещается так же плохо, как плохо играют столичные футболисты. Нехватка воды в квартирах и множество попрошаек в центре города напоминают южноафриканский город, а всем известная коррупция достигает южноамериканских высот. Местная власть хвастается, что во Львове расположена половина историко-культурных достопримечательностей Украины. И это страшит, потому что значит, что половина украинского культурного наследия постоянно находится под угрозой разрушения и исчезновения. Наш президент любит говорить, что Львов - европейское лицо Украины. Если это так, то можно себе лишь представить, в каком состоянии находятся другие, менее европейские части украинского тела.
Постсоветский Львов в действительности является Львовом очень советским. Пусть не вводят вас в заблуждение его европейская архитектура и венские кофейни, европейские привычки и одежда его жителей и их проевропейская ориентация - это только в нашем славянском мире слово приравнивается к делу, а внешность - к сущности. Важно, что творится в головах львовян. Всех возмутило, что Билозора убили россияне. Но немногие возмутились, что его убийц покрывали по сугубо советской схеме: милицейский патруль отпустил одного из юнцов, обнаружив, что это сын одного из местных милицейских начальников. Большинству львовян не нравится, что в кофейнях и магазинах звучит российская музыка. Никому не приходит в голову выдвинуть лозунг: "Бойкотируем эти кофейни! Если мы платим им деньги, то должны иметь право заказывать у них свою музыку". "Свой к своему по свое"(Свій до свого по своє-укр.) - этот старый чешский лозунг, что вошел в кровь и плоть межвоенных галичан как часть австрийского наследства, невозможно реализовать в современном Львове. Потому что в его воздухе недостает чего-то такого, что сделало возможной бы долговременную и спланированную акцию коллективной солидарности. Выйти на похороны, побить оконные стекла, пройтись с флагом, проголосовать за демократа кандидата, встретить папу - это запросто! И запросто. А вот добиться водоснабжения или прекратить разрушение города - слишком сложно. Потому что это уже нуждается в постоянном организованном действии - тех капель воды, которые точат камень не силой, а частотой падения.
В ожидании нового мифа
Больше всего не могут смириться с современным состоянием Львова местные младшие интеллектуалы. их не довольные голоса чаще всего звучат прочитать на страницах местной газеты "Поступ" -газети очень хорошей, с полудиссидентской родословной и всеукраинской репутацией. Это недовольство приобретает конструктивные формы благодаря недавно созданному Институту развития города. В прошлом году он представил альтернативную концепцию городского развития, положив в ее основу идею возродить метропольний статус Львова. Концепции добавляет убедительности то, что ее творцы хорошо понимают сущность модерности города (он должно быть местом самой полной реализации личности и удовлетворения ее потребностей) и четко очерчивают роль так называемых постиндустриальних ценностей (культ образования как основы современной экономики). Хуже, однако, с обоснованием этих тезисов. Здесь рациональные аргументы уступают старым и новым мифам. Говорится о метрополийности Львова на протяжении всей истории - хотя метрополией город был лишь время от времени, в результате переплетения благоприятных обстоятельств. Пишется о "толерантном сосуществовании" разных этнических групп, хотя в действительности Львов является красноречивым примером краха идеи мультикультуральности в этой части Европы. А далее концепция представляет несколько страниц мероприятий, выполнение которых должно было бы осчастливить город и его жителей. Эти планы не являются такими фантастическими, как предложения межвоенной власти построить во Львове речной порт. Но от них отдает старыми советскими пятилетними планами, относительно которых существовало молчаливое согласие власти и общества не то что не выполнять, но даже и не трактовать их серьезно.
Впрочем, есть способ избежать киевской зависимости: провозгласить галицкую автономию. Об этой идее в частных разговорах говорили уже давно, но - шепотом, как о запрещенном плоде, одновременно и сладком, и опасном. Правда, еще до провозглашения независимости ее пытался озвучить Вячеслав Чорновил, став председателем львовского областного совета. Однако идею быстро "зацитькали", ибо что произойдет с Украиной, когда, по примеру Галичины, захочет автономии Донбасс? Теперь же галичане имеют достаточно и Донбасса, и Днепропетровска, и Киева с их советско-русско-евроазиатской культурой. Да и из самого Киева им говорят украиноязычные патриоты: "Отсоединяйтесь, пока еще все не пропало".
Идея автономной Галичины или даже всей Западной Украины как последнего пристанища настоящей украиноязычной и европейски сориентированной Украины становится тем более неотложной, чем более сильной, с закрытием западных границ, является угроза оказаться один на один с евразийским пространством, куда украинцам можно будет ездить без визы вплоть до Воркуты и Владивостока. А в отдельно взятой галицкой Украине Львов станет настоящей метрополией, потому что ни один другой западноукраинский город не годится на эту роль. Что, как говорят математики, и нужно было доказать.
Потому и продолжаются в современном Львове споры, не стоит ли вернуть латиницу в украинский язык? Или как чествовать основателя города Даниила Галицкого - как украинского или как галицкого короля? В том же таки "Поступе" можно увидеть карикатуры, которые смеются над желанием старших галицких патриотов видеть Украину соборной - мол: что, дождались? Или остроумные рисунки львовского художника Владимира Костырко о примитивных украинцах - "рогулях" с востока и рафинированных господ украинцев и паненок с запада. На одной из его картин Галичина в образе одетой в рыцарские кулисы девушки бросает своим невидимым врагам вызов: "На колени, хамы!"; на другой - закованные в латы воины "СС Галичины" сидят, как рыцари круглого стола, а на столе перед ними лежат гранаты - не те, которые едят, а те, которые взрываются.
Немного раньше Орест Друль, сотрудник Института развития города и автор наиболее интересных публикаций, которые походят из этой среды, поместил во львовском журнале "Ї" экономически, политически и культурно аргументированную статью о возможности и необходимости галицкой автономии
Эти взгляды можно принимать или не принимать. Но спорить с ними напрасно. Потому что назначение мифов и идеологий не в том, чтобы давать настоящую или искаженную картину мира. Их нужно оценивать не по правдивости, а по эффективности, то есть насколько удачно они легитимизируют интересы и действия отдельных общественных групп. Стоит напомнить, как в 1895 году во Львове из среды таких же молодых и сердитых украинских интеллектуалов вышла книжка "Uкrаіnа іrrеdenta" Юлияна Бачинского - книжка, которая впервые в истории украинской политической мысли аргументировала возможность и необходимость украинской политической самостоятельности. Ничего, что аргументация была порочной и натянутой, потому что опиралась на марксистскую теорию. Очень скоро она превратилась в "руководство к действию", пока не стала реальностью на политической карте мира.
Неизвестно, удастся ли галицким автономистам увидеть реализацию своей идеи и когда это будет. Одно лишь можно сказать вероятно: если бы она реализовалась в ближайшем будущем, то вряд ли они были бы очень рады, потому что тогда, вероятно, очутились бы не в "европейской" Галичине, а в уменьшенной модели постсоветской Украины или, прошу прощения, Советского Союза. С той разницей, что на улицах Львова больше говорили по-украински. Но бегали бы по улицам отправленные из Коломыи или Самбора чиновники, чтобы через знакомых и родственников попасть в "коридоры власти" и обустроить там свои дела. Так же, как теперь бегают львовяне по Киеву, а когда-то - по Москве. И, наверно, в какой-то провинциальной молодежной "поступовой" газете в том же Самборе или Коломые появилась бы карикатура на галицких автономистов - мол: что, дождались?
Эпилог
Страсти по Львову являются страстями по мифам, которые никогда не сбываются. Один из самых прочных среди них - миф национализма. Обсуждение национального вопроса здесь происходило и происходит с интенсивностью, которую редко можно встретить в Украине, а может, даже во всей Восточной Европе. Каждый, кто живет во Львове или приезжает сюда, рано или поздно начинает смотреть на город и мир через "национальные" очки. Потому и играет этот город такое большое значение в национальных - а, лучше сказать, национализированных - историях украинцев, поляков, евреев, а от недавнего времени еще и россиян. Эти истории всегда формировались под воздействием страха, что "нам" постоянно кто-то угрожает. Потому главная функция такого мифа - обеспечить защиту "нашей" подвергающейся опасности идентичности и оскорбленной национальной гордости. И рецепт предлагается очень простой: нужно устранить "чужих" и сделать город "нашим".
Историю Львова можно пересказать как ряд побед разных национализмов, каждый из которых постановил сделать город "своим". Последним в этой очереди оказался украинский национализм. Но и его победа не до конца убедительна. Во Львове, как и ранее, говорят о том, что украинская культура здесь под угрозой, что ее нужно немедленно спасать и тому подобное, и тому подобное. Чтобы не превратить эту победу в еще одно дежурное поражение, нужно таки снять "национальные очки". И увидеть, что в мире, где мы живем, деление на "чужих" и "своих" является слишком упрощенным, и даже гибельным. Особенно, когда критериями такого деления служат язык, цвет береток, интеллигентная физиономия и тому подобное. Потому что, в действительности, в каждом из "наших" сидит хотя бы капля "чужого", и "чужие" перенимают привычки "своих".
Скажи мне, кто твой враг, и я скажу тебе, кто ты. Эти слова хорошо объясняют, что делается во Львове и со Львовом. Межвоенный и военный украинский национализм был добрым учеником своего главного врага - национализма польского, отсюда у них столько общих черт. Послевоенное украинское общество - воспитанник советской системы. Оно не дало себя ассимилировать в русскоязычную советскую культуру, но его социальный капитал неминуемо складывался под влиянием советских традиций. Потому Привидение Палермо угрожает не только Москве. Оно зависло и над нашим городом. Львов был и остается наибольшим украинизированным и европеизированным городом - но на карте большого "советского" континента, который тянется от Брайтон-Бич до Владивостока.
Увидеть это можно лишь тогда, когда время от времени покидаешь этот континент, а затем возвращаешься к нему. Количество людей из Украины, которые постоянно курсируют между тем и этим миром, насчитывает уже миллионы. Есть надежда, что им таки не удастся "советизировать" Америку и Европу, напротив, они привезут вместе с тяжело заработанными деньгами еще и другой, социальний капитал, такой нужный для позитивных изменений дома. И, может, тогда, наконец, осуществится миф о красивом мире, где своевременно ездят трамваи и где постоянно есть вода в ванной, а вечером можно идти спокойно в кино. Миф о цивилизованном городе на цивилизованных землях.
|
| « Изменён в : 12/14/07 в 12:33:53 пользователем: olegin » |
 Зарегистрирован |
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
|
Re: Ученый со Львова Я. Грицак.Страсти по г.Льва
« Ответить #1 В: 12/14/07 в 12:56:56 » |
Цитировать » Править
|
Это он, кажется, в "Критике" печатал? Я помню тот специально львовский номер.
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
olegin
Живет здесь
Я люблю этот форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 3520
|
|
Re: Ученый со Львова Я. Грицак.Страсти по г.Льва
« Ответить #2 В: 12/14/07 в 13:45:02 » |
Цитировать » Править
|
Да,статья очень старая.Я ее скачал у приятеля,который имеет свой Блог Манкурты(известный во Львове).Когда он позвонил Грицаку и спросил разрешения на перевод этой статьи на русский и размещения ее в Блоге-"Считайте,что Вы его получили"-был ответ профессора.
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
|
Re: Ученый со Львова Я. Грицак.Страсти по г.Льва
« Ответить #3 В: 12/14/07 в 13:55:38 » |
Цитировать » Править
|
А я давно ношусь с идеей одолжить отрывок у Манкуртов! Мне там страшно понравился раздел из биографии, где содержится выдержка из музейного журнала (там в конце еще отправили сторожа искать сбежавшего пса  )
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
|
Re: Ученый со Львова Я. Грицак.Страсти по г.Льва
« Ответить #4 В: 11/18/09 в 11:20:22 » |
Цитировать » Править
|
Хотела бы обратить внимание на интервью Я.Грицака
Как высказался жж-пользователь joanerges, не бесспорно, но интересно. Меня вот в связи с одним из последних обсуждаемых постов заинтересовало: неужели польское слово "рокош" происходит от фамилии Ракочи?
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
olegin
Живет здесь
Я люблю этот форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 3520
|
|
Re: Ученый со Львова Я. Грицак.Страсти по г.Льва
« Ответить #5 В: 11/18/09 в 18:15:21 » |
Цитировать » Править
|
Спасибо за ссылку,Антонина.Приятно было послушать умного человека.То,что Грицак приводит версию происхождения слова рокошь от Ракоци,по-видимому,имеет под собой почву.Однако мне встречалась несколько иная версия:rakos в переводе с венгерского тот же бунт или мятеж.Есть и такая версия:Рокошем называлось поле возле Пешта (тогда вместо нынешней столицы Венгрии были 2 города Пешт и Буда по берегам Дуная),где местная венгерская знать проводила выборы своего короля.
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
|
Re: Ученый со Львова Я. Грицак.Страсти по г.Льва
« Ответить #6 В: 11/19/09 в 10:41:37 » |
Цитировать » Править
|
Спасибо, но, в любом случае, получается венгерское происхождение? Это слово у меня как-то подознательно связывалось со словом "рокот", наверное, по принципу народной этимологии
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
|
