Сайт Архив WWW-Dosk

Добро пожаловать, Гость. Пожалуйста, выберите: Вход || Регистрация. 01/02/25 в 21:13:49

Главная » Новое » Помощь » Поиск » Участники » Вход

Удел Могултая « Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове »

Удел Могултая    Сконапель истуар - что называется, история    Околоистория Центральной и Восточной Европы    Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Предыдущая тема | Следующая тема » Страниц: 1 2  Ответить » Уведомлять » Послать тему » Печатать    Автор  Тема: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове  (Прочитано 6211 раз) Guest is IGNORING messages from: . olegin Живет здесь Я люблю этот форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 3520 Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « В: 11/07/07 в 13:58:26 » Цитировать » Править Игорь Клех   Галиция как дырка от бублика   Дырка не одной из тех баранок, вязанкой которых был СССР, но дырка более глубокая и непроглядная, уже много веков существующая на теле Европы. И, пожалуй, точнее было бы сравнить ее с оком водоворота. Его блуждающая воронка образуется из завихрений - от трения в этом месте гигантских поворотных кругов цивилизаций, империй и культур. И судьба этого региона - это судьба Унии в самом широком и отчасти символическом смысле: как компромисса и союза разнокачественных величин. Поэтому она не может не быть химеричной - и это основная характеристика любой творческой жизнедеятельности в этом регионе.   Заглянем сначала в "око водоворота", которым являлась Галиция в прошлом, а затем рассмотрим "дырку от бублика", которой представляется она сейчас в связи со стремительной деурбанизацией и прогрессирующей рустикализацией, превращением полиэтничного и поликультурного региона в моноэтничный и монокультурный (процессы эти не сегодня начались - не касаясь средневековой и более поздней пестроты, уже в ХХ веке отсюда последовательно вымывались в результате исторических катаклизмов австро-венгерская, еврейская, польская, теперь русская и русскоязычная составляющие и постепенно укреплялась, начиная с середины XIX века, украинская составляющая, - фактически со времени пакта Риббентроп-Молотов ставшая доминатной и уже в постсоветское время окончательно овладевшая галицийскими городами, - но об этом позже).   Сосредоточимся на культурном, неполитическом аспекте. Хотя даже такое сужение темы способно вызвать у любопытствующего исследователя рябь в глазах и головную боль. В любой момент времени Галиция оказывается в зоне интерференции расходящихся из разных мест так называемой Mittel-Europe концентрических кругов - т.е. в равной степени принадлежа восточнославянскому миру и находясь внутри большого круга проблем специфических для народов Средней (по-нашему - Центральной) Европы. Поскольку я не теоретик, вместо аргументов мне хотелось бы прибегнуть к иллюстрациям - и они достаточно красноречивы.   Меттерних утверждал (и не без оснований), что Азия начинается сразу же за оградой его сада в Вене.   Музиль в "Человеке без свойств" писал, что идеи - это такие маленькие, зловредные и очень заразные существа: примерно, "как ехать третьим классом в Галиции и набраться вшей". Галиция привлечена писателем в этом тропе по той же причине третьесортности, по которой эрцгерцогом Фердинандом в качестве козла отпущения выбирался полковник Редль русинского происхождения - как представитель самого бессловесного и маловлиятельного в империи "королевства Галиции и Лодомерии" (то есть Волыни - искаженное "Владимирщины" - от Владимира-Волынского).   Столь запущенный, нищий и пассивный регион, напротив, вдохновлял отца мазохизма, уроженца Львова (и сына львовского - затем венского - обер-полицмейстера, одного из душителей "весны народов" 1848 года), писателя Захер-Мазоха всячески выпячивать свое галицийское - русинское по матери - происхождение. Не только оттого, что был мазохистом, но и потому что со времен романтизма греки, итальянцы, цыгане, евреи, славяне служили для Западной Европы близлежащей и недорогой экзотикой, с легкостью позволяющей себя мифологизировать. Впрочем, даже такой беспощадный и не приемлющий экзотику* [прим.* красоты и "туманы" всех "прагописцев" - от Мейринка, Верфеля и молодого Рильке по какого-то пишущего женского доктора романтической внешности, в широкополой шляпе] писатель как Кафка до самой своей кончины был безоговорочно влюблен в "восточных евреев" - неряшливых галицких и подольских хасидов - и безнадежно искал разгадку их фонтанирующей витальности, противопоставляя ее чопорной выхолощенности "западных евреев", к которым причислял и себя.   Но дело не только во вхождении в контекст и перекличках. Галицийские города - как фабрики цивилизации - сооружены из тех же камней и по тому же плану, что и центрально- и западноевропейские города (не случайно даже украинский классик Иван Франко получает здесь прозвище - по одному из своих стихотворений - Каменяр, то есть "каменотес"). И поэтому в так организованной городской среде (с улочками, парадными, внутренними дворами, скверами, кофейнями, кафельными печами в квартирах и пр.) самозарождаются и самовоспроизводятся те же реакции, эмоции, конфликты, что и в Кракове, Праге, Дрездене и каком-нибудь Оломоуце (по Швейцарию и Северную Италию включительно). Пластически эта среда - со всеми обязательствами, которые она накладывает на человека (вплоть до полного поражения воли), - гениально уловлена и передана рано умершим венгерским кинорежиссером Золтаном Хусариком в фильме "Синдбад" (1971). Я намеренно прибегаю сперва не к словесному, а к пластическому ряду - более наглядному, ощутимому и параллельному идейному (в котором коренятся глубинные представления и образы, определяющие характер наружной жизни, но которые труднее всего выделить в "чистом" виде).   Когда я смотрю театральную постановку покойного Тадеуша Кантора "Велополе, Велополе...", то, несмотря на то, что пьеса представляет собой смесь сновидения, сеанса гипноза и рассказа о малопольских событиях почти вековой давности, я ощущаю всем естеством, что этот спектакль театра "Крико-2" что-то самое важное говорит и о Галиции и ее судьбе - о формах жизни, чувстве смешного и характере смерти в ней на протяжении последних нескольких столетий, как минимум. То же происходит и с мультфильмами пражанина Яна Шванкмайера. И даже когда смотришь вполглаза этнографический и декоративный фильм Параджанова "Тени забытых предков", невозможно не почувствовать, как со всеми "прибамбасами" реквизита фильм, словно губка, втянул в себя экстракт неподвижной тоски и ущербной красоты этого края, от которых хочется бежать на край света. И бежали - за океан целыми селами. Бегут и сейчас кто может.   Вероятно, речь следовало бы повести о метафизике континентальной провинции и характерной вязкости среды, о физической ощутимости исторического времени, поступающего сюда откуда-то извне и откладывающегося слоями на фасадах зданий, в топонимике, на рельефе местности. Вполне возможно, что-то здесь с гравитацией, что и позволяет говорить о Галиции как об особом мире. Перейдем, однако, к конкретике.   Для Вены и Петербурга-Москвы этот край был далекими окраинами - фактически, пограницей. Но и поляки склонны называть его, вкупе с другими утраченными на востоке территориями, "крЭсами" - теми же окраинными, крайними землями. С польского взноса в культуру этого региона - в частности, в словесность - и начнем, поскольку он максимален.   Хочу оговориться: я не пишу статью для энциклопедии или обзор - скорее, набрасываю эскиз своего понимания культуры Галиции и, в первую очередь, тех ее сторон, которые кажутся мне наиболее ценными или специфическими. И делаю это, основываясь только на собственном опыте и весьма отрывочных познаниях (для меня, тем не менее, необходимых и достаточных). Я не ученый исследователь - я лишь писатель.   Так вот, в польской галицийской словесности, несомненно, самый радикальный художественный проект осуществил писатель и художник Бруно Шульц, которого за последнее десятилетие достаточно хорошо смог узнать русский читатель. Свое происхождение этот доморощенный маг из Дрогобыча вел от запоздалых (в силу провинциальности) постсимволистских декадентов и младопольских маньеристов начала истекшего века (соратниками его являлись такие же "монстры", как он, и мощные обновители польской литературы - Виткацы и Гомбрович). Ныне слава его интернациональна. (Что, кстати, в самой Польше привело к реакции отката, самозащиты культуры перед угрозой очередной диктатуры: все громче звучат голоса, подвергающие сомнению его достижения а мифотворчество вокруг его имени оценивающие как "кич".)   Многие западные и польские ценители всячески превозносят современника Шульца Станислава Винценса, писавшего пантеистическую ритмизованную экзотику в декорациях гуцульских Карпат. На любителя и под настроение - но, по большому счету, место его главного труда - "квартета" "На высокой полонине" - там, где место всякой экзотики, пантеизма и ритмизованной прозы (где место не менее манерных "ужастиков" преподавателя львовской гимназии Стефана Грабиньского - не взирая на разницу посыла и дарований).   Гораздо интереснее другой экзотический "продукт" - проза умершего десятилетие назад Юлиана Стрыйковского (псевдоним по топониму - от г. Стрый) - это его изумительно читающиеся, прошитые хасидскими притчами и байками романы "Остерия" (Кавалерович снял по нему фильм - ничего общего), "Голоса во тьме" и "Черная роза".   И, конечно же, рожденный во Львове Станислав Лем. У него есть книга воспоминаний детства "Высокий замок" - в этом парке на горе Стась систематически прогуливал уроки в математической гимназии. В которой, кстати, преподавал Роман Ингарден - заметный персонаж представленной во всех энциклопедиях неопозитивистской Львовско-Варшавской логической школы - и это еще один поворот львовской - галицийской - темы в польской и мировой культуре (излюбленным местом собраний ее членов была кофейня "Шкоцка" - т.е. "Шотландская" - на ул. Академической, впоследствии многократно переименованная, как и улица, впрочем).   Вообще, тема Львова обкатана представителями утратившего его поколения польской творческой интеллигенции до состояния голыша речной гальки. Дело доходило до казуса - один сравнительно молодой польский эмигрант, в глаза никогда не видевший этого города, вооружившись картами и путеводителями, написал топографически максимально достоверный роман, действие которого разворачивается во Львове, - постмодернистский жест, свидетельствующий о силе и живучести традиции и снижающий ее накал.   Потому, что эта тема и традиция не только имеют травматический генезис (посвященные "любимому городу" стихи в предсмертной книге "Эпилог бури" умершего в 98 году культового поэта Збигнева Херберта; знаменитое "мотто", которым заканчивается одно из стихотворений Адама Загаевского - "Ехать во Львов": "Львов - везде"; и т.д.), но сделались коллективным "ковчегом", перевозящим утраченную молодость всех поляков, их мечту о рае и опыт апокалипсиса, и все, что только получится на него нагрузить. Но, как ни странно для кого-то это прозвучит, это и есть польский мэйн-стрим (от "Пана Тадеуша" Мицкевича - по "Долину Иссы" Милоша): тема отринутого камня, кладущегося строителем во главу угла.   И, наконец, совершенно особое место в польской (а теперь и украинской) культуре занимает львовский городской фольклор, жизнелюбивые песни улиц и кабаре ("Только во Львове..." и т.д.). Ему было из чего расти. Не зря здесь прожил всю свою жизнь лучший польский комедиограф Фредро, чьи комедии вот уже полтораста лет не сходят со сцены. В конце Академической на месте "депортированного" памятника ему в советское время высился многометровый щит - образец флористического искусства - выложенная цветочной рассадой физиономия Кобзаря. Ныне это место занято сидящей в кресле фигурой Грушевского, то ли отлитой, то ли вылепленной из какого-то бурого материала, похожего на пластилин. Между тем "старый Фредро" имел, что называется, класс. Существует литературный анекдот - какой эпиграммой ответил он молодым шалунам на сочиненную ими дразнилку (жена Фредро была много моложе него):   "Стары Фредро в ксёнжках гжебе, студент его жоне ебе".   Ответ, думаю, также не нуждается в переводе:   "Ебце, ебце, мое дзятки, я ебалем ваше матки".   Из писателей немецкого языка, вероятно, первым следует упомянуть Захер-Мазоха, как уже говорилось, всячески педалировавшего свое галицийское происхождение (показательно название одной из его книг: "Дон-Жуан из Коломыи"). Литератор, вообще-то, средней руки, он открыл тему и дал свое имя фундаментальнейшей из человеческих перверсий (с легкой руки Крафт-Эбинга) - и потому, несомненно, заслуживает почтительного отношения. (Сад, кстати, немногим более интересный писатель - да и перверсия его попримитивнее).   Затем идут два солдата, воевавших здесь, - один в первую мировую, другой во вторую. Это австрийский экспрессионист и визионер Тракль, раненный в бою под Городком (одно из его стихотворений адресовано этому гибельному месту) и покончивший с собой в краковском военном госпитале. Многие считают его великим поэтом. А тридцать лет спустя здесь воевал немец Бёлль - и остался цел. Действие его первой повести "Поезд придет вовремя" разворачивается между пунктами А и С - львовским борделем и линией фронта под Черновцами. Герой дезертирует и погибает вместе с прихваченной проституткой в точке В - в автомобиле по дороге на Станислав, забросанном гранатами то ли бандеровцами, то ли советскими партизанами.   В Черновцах, куда так и не попал герой Бёлля, жил в это время молодой Анчел - известный впоследствии как Целан, которого также многие станут считать великим немецкоязычным поэтом (он покончит с собой в Париже в 1970 году, бросившись с моста в Сену). И хотя это уже Буковина, но это все тот же австро-венгерский космос, чей яд, раз попав в организм, уже не выводится из крови (не случайно венгры, бывшие титульной нацией в этой империи, вот уже столетие как чемпионы в области самоубийств, и никакие психиатры или социологи не в состоянии никак объяснить загадку их лидерства).   Воевал также Йозеф Рот, родом из старинного еврейского местечка Броды Львовской области, покуда не был взят в плен Красной Армией. В австрийской литературе он более всех потрудился над тем, чтобы не дать бесследно исчезнуть обширной польско-украинской местечковой еврейской Атлантиде, окончательно поглощенной второй мировой войной (в год начала которой он поспешил умереть). Трогательный факт - в Бродской средней школе существует музей этого писателя, в который осуществляют паломничество самые горячие из его почитателей (как "шульцоиды" со всего света - в Дрогобыч, к Бруно).   Здесь уместно будет перейти на другую воюющую сторону и вспомнить несомненный шедевр, генетически и враждебно связанный с той же Атлантидой и тем же космосом - "Конармию" русского еврея Исаака Бабеля. Сама "описанность" полей и городков Волыни и Галиции пером такого класса дорогого стоит. Потому что только любопытствующий зануда станет разыскивать в собраниях сочинений А.Н. Толстого написанную здесь в 1915 году серию его фронтовых очерков и рассказов. Или всплескивать руками, вычитав из мемуаров основоположника "формального метода" в литературоведении и офицера автороты Виктора Шкловского, как холодной зимой того же года в городе Станиславе он порубил и сжег в печке фортепьяно. Как и выискивать следы пребывания на околицах Львова будущих Джозефа Конрада и Мартина Бубера, родителей Аполлинера-Костровицкого в Сокале и Фрейда в Бучаче, фиксировать приезды знаменитостей - от Честертона по Сарояна (очень ядовито, кстати, описавшего щегольски козыряющих на улицах Львова польских подхорунжих и вонь, доносящуюся из зарешеченных стоков канализации).   Русское присутствие в этом регионе не следует ни преувеличивать (влиятельная москвофильская "партия" была выкорчевана здесь под корень австрийцами в самом начале первой мировой и частью казнена, частью уморена в концлагере Талергоф, - это десятки тысяч человек), ни преуменьшать (первопечатник Федоров тому порукой; Курбский умер и похоронен поблизости, в одном из волынских местечек; Петр любил здесь дебоширить проездом, но финансировал при этом Ставропигийское братство, - много чего было, разного).   Самым загадочным и мистическим произведением на русском языке, как-то связанным с этим регионом, несомненно, является "Страшная месть" Гоголя. Своей неантропоцентричностью она напоминает самые жестокие скандинавские саги и германские мифы: такое впечатление, что Гоголь вслепую и голыми руками шарил в "проводке" коллективного бессознательного своего народа. Ее фабула - это вольтова дуга между помещенным писателем в Карпатских горах царством мертвых (где мертвецы грызут мертвеца и ворочается их общий предок - великий грешник, вызывая землетрясения) и рекой жизни - Днепром ("Чуден Днепр..." и т.д.). А сюжет - это спор надчеловеческих сил, играющих на клавишах преступных наклонностей человека, - состязание между олицетворениями природных начал и стихией рода, в котором иноприродная им обоим человеческая душа служит ставкой. Гоголь в глаза не видел Карпат, оттого снабдил их романтическими кручами и пропастями (учась в Нежинском лицее, "Никоша" разве что книжку как-то раз выписал дорогущую из "многолюдного города Лемберга", Львова то есть), но не подлежит сомнению, что все же был отчасти "духовидцем", - не случайно другой одержимый гением художник и его соотечественник, Довженко, начинал путь в искусстве с аналогичных мифологем и видений в кинофильме "Звенигора". Вообще, воображение украинского человека всегда интриговал образ захоронений - будь то клады, кости предков или прорастание зерна в земле.   Было бы также несправедливым не упомянуть Хлебникова, написавшего драматическую сцену "Ночь в Галиции" и завороженного "праязыком" песен и заговоров Червонной Руси.   Больше ни о каких других достижениях в лоне русского языка говорить здесь, увы, не приходится. Может, когда-нибудь еще Виктор Соснора "разродится" воспоминаниями о своем львовском детстве (его отец был в конце войны комендантом Варшавы, а в послевоенные годы Львова), но пока ничто на это не указывает.   По результатам второй мировой войны приезжее русское (советское) население унаследовало от поляков городскую среду и поколение спустя научилось худо-бедно поддерживать функционирование этой среды, не доводя ее до окончательного распада. В общекультурном отношении (не считая словесности и гуманитарной области, пребывавших в плачевном состоянии* [прим. * хотя даже в этой области случались исключения, например - возглавлявший кафедру во Львовском университете литературовед-потебнианец и франкофил проф. Чичерин А.В., некоторые украинские архивисты, историки, переводчики и др.]) это были все еще города надежного второго и третьего сорта: немного поискав, можно было найти весьма приличного врача или даже светило в своей области, пиво на львовском пивзаводе варил тот же технолог (воду из водопровода стали брать только после его смерти в конце 70-х), в ресторанах работали "те еще" официанты, шили "те еще" портные (см. Арсения Тарковского "Портной из Львова"),- в кинотеатре мог играть оркестр Эдди Рознера, шли представления во львовской оперетте (переехавшей к середине 50-х в Одессу) и опере, улицы уже не мылись швабрами, но еще при Брежневе исправно поливались машинами и дворниками, и пр.   По злой иронии материал сам так скомпоновался, что в этом месте изложения приходится переходить к украинской составляющей галицийской культуры и современному состоянию ее словесности.   Именно с украинской Галицией, преданной некогда своим патрициатом, связан второй украинский ренессанс (если первым считать события, пиком которых явилась Хмельниччина - от зарождения полемики с иезуитами до последовавшего отделения большей части Украины от Речи Посполитой). В первую очередь это деятельность чрезвычайно - "по-немецки" - образованного Ивана Франко и ряда связанных с ним литераторов, а также ученых - историков, филологов, этнографов, - объединившихся в конце XIX века в Научное Товарищество им. Шевченко во главе с Грушевским. Они и стали культурными поводырями своего весьма затурканного веками дискриминации и нищего народа.   Нас, впрочем, интересуют в первую очередь литературные достижения, и здесь - культурной пахоты невпроворот, эпигонов тьма, таких же текстов, что захотелось бы и сотню лет спустя читать, - особенно, неукраинцу, - пригоршня. Покойный Андрей Сергеев рассказывал, как сразил его наповал придорожный щит в Черновицкой области, гласивший: "Марко Черемшина - найкращий стилист Буковины!"   Другим стилистом и мастером короткой формы считается Стефаник, - это так и есть, - но читать его социальную селянскую "чернуху" без крайней на то нужды почему-то не хочется. Реализм-с.   Есть удачные тексты о гуцулах Кобылянской (напоминающие брутальный романтизм раннего Горького) и уже упоминавшиеся "Тени забытых предков" Коцюбинского, совсем не галичанина, - мастерски написанная повесть. У Леси Украинки заслуживает внимания фиксация языческого пласта фольклора в "Песне Леса", но, к сожалению, больше в интеллектуальном плане.   И совершенно особняком стоит - по классу дарования, современности звучания и формальному совершенству стихотворений - Богдан-Игорь Антонич, выходец из подкарпатского села, живший и умерший в межвоенном Львове в возрасте 27 лет. Несколько условно-романтический, но при этом урбанист и поэт высшей пробы.   Он являлся безусловным авторитетом для литераторов задавленного и рассеянного поэтического "поколения 68-го года". Во Львове они группировались вокруг Григория Чубая, умершего в возрасте 33 лет. Из этой компании вышли самый образованный критик современной украинской литературы Микола Рябчук и лучший украинский поэт последних двух десятилетий Олег Лышега (в этом году он получил премию американского ПЕН-клуба за лучшую переводную книгу года).   С той поры Львов в литературе "отдыхает". Единственное, пожалуй, что здесь заслуживает внимания без скидок, это проект Тараса Возняка - культурологический, интернациональный и прочее, журнал "I" (с двумя точками - по-русски было бы "Ё" - то есть буква, отсутствующая в других алфавитах). Типографским способом он выходит с середины 90-х (см. www: ji-magazine.lviv.ua).   Конкуренцию ему в отношении долгожительства и уровня может составить только Ивано-Франковский журнал "Четверг" - этот ориентирован на актуальную литературу. Около "Четверга" оформился так называемый станиславский феномен (Станислав подвергся переименованию в Ивано-Франковск в 1962 году), все 90-е будировавший литературную и культурную ситуацию в Украине. Это инициатор и главный редактор "Четверга" Юрий Издрик, Юрий Андрухович; Владимир Ешкилев (выпустивший "Малую Украинскую Энциклопедию Актуальной Литературы") и др. Однако, цыплят по осени считают... Киевляне возмущены деятельностью этой сплоченной группы и из всего "феномена" признают, скрепя сердце, одного Андруховича, еще в конце 80-х составившего себе всеукраинское имя скандальными публичными выступлениями в составе поэтического объединения "Бу-ба-бу" (сокр. от "бурлеск-балаган-буффонада"), а в последнее десятилетие написавшего романы, почитающиеся образцами украинского литературного постмодернизма. Интересующиеся могут обратиться за дополнительной информацией к web-странице "Станиславский феномен" университета штата Индиана: http: //php.indiana.edu/~erakhimk/poetry/poetry.html .   Еще об одном факте и имени хочется упомянуть - это очень мало кому известный закарпатский филолог и пародист Павло Чучка, писавший в 70-е годы стихи и басни на умопомрачительном закарпатском диалекте (на который он переложил, в частности, лермонтовское "Бородино") и в начале 90-х издавший книжечку, что называется, "иждивением автора", тут же растерзанную патриотами-земляками в клочья. Войти в литературный контекст шансов у него не было в силу стечения неблагоприятных обстоятельств. (Нечто подобное делалось в те же приблизительно годы только в Киеве - Максимом Добровольским, Лесем Подервянским и др. - на киевском "суржике", в духе живучей травестийно-бурлескной традиции, выводящейся из средневековых студенческих вербальных кощунств и фольклора бурсы, - традиции, преломленной и легализованной в творчестве основоположника современной украинской литературы Ивана Котляревского.)   И все же даже лучшее из того, что пишется сегодняшними галицийскими авторами, это на 99% культурная, а не творческая работа, поэтому ситуация представляется мне небезнадежной, но обреченной - дыркой от бублика, покуда, на пиру мировой культуры.   Еще и потому, что за рамками этой статьи (как и современной украиноязычной словесности) осталось тектоническое шевеление обнищавшей и одичавшей (или одичавшей и обнищавшей?) страны Украина. Все 90-е она простояла на четвереньках, но ныне ноги ее разъезжаются и вот-вот она окажется лежащей на брюхе. Здравый смысл и терпение иссякают, отказывают цивилизационные табу, происходит неудержимая атомизация общества. Галицийские села залегли, по ночам в них даже собаки не брешут. Единственный город, строго говоря, остался в Украине - это Киев. Но он не сможет всю ее прокормить культурой. Более того, сам он выглядит в ее глазах паразитом.   Где окажутся эти журналы и эти литераторы в ближайшие несколько лет? Даст Бог, поживем-увидим. Зарегистрирован antonina Beholder Живет здесь Я люблю этот Форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 2204 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #1 В: 11/07/07 в 16:58:58 » Цитировать » Править Естественно, напечатано в журнале "Ї". Полагаю, вся статья писалась, чтобы изъяснится в любви к этому журналу, его авторам и поэзии Антоныча. Которая вполне достойна всяческого преклонения. Андрухович примерно с этой целью написал целый роман "Дванадцять обручів".   Зарегистрирован Нехай і на цей раз Вони в нас не вполюють нікого olegin Живет здесь Я люблю этот форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 3520 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #2 В: 12/16/07 в 19:41:53 » Цитировать » Править Клех, Игорь Юрьевич   Игорь Клех — современный русский прозаик и эссеист. Биография   Игорь Клех родился в 13 декабря 1952 года в городе Херсон (Украина) в семье инженера-строителя. Закончил школу в Ивано-Франковске, в 1975 году закончил обучение на отделении русской филологии во Львовском университете. В течение 17 лет работал реставратором витражей во Львове. Первая публикация вышла в 1989 году (журнал «Родник», 1989, № 8) . С 1994 года живёт и работает в Москве. Член Союза российских писателей (1991), Русского ПЕН-центра (1996).   Творчество   Кроме многочисленных журнальных публикаций Игорь Клех опубликовал книги прозы: Клех И. Ю. Инцидент с классиком. М.: Новое литературное обозрение, 1998. — Библиотека журнала «Соло». — 256 с. ISBN 5-86793-042-4 Клех И. Ю. Книга с множеством окон и дверей. — М.: Аграф, 2002. — 464 с. ISBN 5-7784-0181-7 Клех И. Ю. Охота на фазана. М.: МК-Периодика, 2002. — 344 с. ISBN 5-94669-018-3 Клех И. Ю. Светопреставление. Серия: Мастер-класс. Авторский сборник. М.: ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир, 2004. — 544 с. ISBN 5-94850-423-9   За писателем утвердилась репутация мыслящего стилиста, сознательно отвергающего стандартные формы и банальные темы, в своих произведениях И.Клех опускает ненужное и малоинтересное для себя. Из внешне простых и обычных вещей он выстраивает сложные метафоры. Нелинейная проза Игоря Клеха — важное явление русской литературы последних лет.   Произведения И.Клеха переведены на английский, немецкий, польский, венгерский, финский, литовский, французский и украинский языки.   Премии 1993, Пушкинская премия фонда А. Тёпфера (Гамбург); 1995, Премия Берлинской академии искусств; 2000, Премия имени Юрия Казакова за лучший русский рассказ года (рассказ «Псы Полесья», сборник «Охота на фазана»).           t0 карта Галиции (Письма из Ясенева) Игорь Клех   Кажется, у позднего Набокова встречаются "нетки" - внешне бесформенные пещеристые вещички, которые приобретают вид правильных фигур только в специальных зеркалах. Напротив, как всем известно, упыри в зеркалах не отражаются. Желающий писать о Галиции столкнется с обеими указанными трудностями. И не то чтоб так уж сложно все было устроено в этой Галиции; скорее двусмысленно, обманчиво, антиномично. Последнее определение взято не звучности ради, а по той простой причине, что через Галицию проходит цивилизационный разлом, напоминающий t0 график, как минимум, пятивекового заболевания, развившегося от сцепления и трения в этом месте этнических шестеренок и цивилизационных жерновов - нечто вроде воспаления суставов или ревмокардита.   Все кого-то с кем-то "связывают", через всех что-то "проходит", но здесь разлом выходит наружу. Чтоб сразу стало ясно, о чем речь, процитируем Милана Кундеру, пассаж из его эссе "Трагедия Центральной Европы", до сих пор отсутствующего в русском переводе, об экспансии восточного соседа: "Это тот мир, что, при условии нашей от него отдельности, завораживает и привлекает нас; но в тот момент, когда он на нас замыкается, нам открывается его ужасающая чужеродность. Не знаю, хуже ли, лучше нашего, но это другой мир: России известно иное, большее, измерение опасности, у нее другие представления о пространстве (настолько огромном, что оно способно поглотить целые народы); другие представления о времени (замедленном, требующем терпения); иной, отличающийся от нашего способ смеха, жизни и смерти. Вот почему страны Центральной Европы ощущают, что перемены, которые произошли в их судьбе после 1945 года, были менее всего катастрофой политического характера. Речь, скорее, можно было бы вести о нападении на их цивилизацию".   Разница в том, что в Галиции это не в 45-м началось, а на шесть веков раньше; и прессингу она подверглась первоначально с запада и лишь много позднее с востока. Поверх политики и этнической истории здесь прошлись еще и цивилизационные жернова. Это то место, где заканчиваются восточные славяне, или, точнее, где с ними начинает что-то происходить.   Не верьте этническим идиллиям, они обманчивы и недолговечны. Это всегда области борьбы тележных колес между собой за право быть ведущим колесом - чтоб "рулить". Но с закатом Галицко-Волынского княжества "рулили" всегда другие - паны из Кракова, Вильно и Варшавы, Вены, Берлина и Москвы, Киева и Ватикана, - боюсь кого-нибудь пропустить. Семь веков назад в зените своего могущества князь Данило Галицкий перешел в католичество, чтоб получить от папы титул короля и тем повысить статус свой и своих земель. Тем не менее княжество не устояло, а выбор князя подал подданным пример прагматизма в конфессиональных вопросах, что три столетия спустя привело их к принятию Брестской Унии и в сумме на шесть веков оторвало от восточнославянского мира, но одновременно способствовало созданию неповторимого, весьма устойчивого и крайне любопытного культурного мира - с химерически причудливой судьбой и в очень специфическом жанре. Сегодня это 4-5 областей с населением в 8-10 млн. человек и размытыми границами - по центральноевропейским меркам целая небольшая страна. * * *   Хохла не лях придумал, чтоб досадить москалю, как кое-кто думает, а, если на то пошло, иезуиты - и не придумали, а, в своей манере, ускорили процесс. В контрреформаторском запале они "наехали" на православных схизматиков веротерпимой до того Речи Посполитой. Результат известен: Хмельницчина и ликвидация Речи Посполитой, ослабленной потерей украинских земель. То есть импульс, подтолкнувший украинский этнос к консолидации, шел от перипетий западноевропейской истории, а не с северо-востока.   Поляки, кстати, еще в 1345 году занявшие Львов, любопытным образом прорепетировали решение Петра I: оставив деревянный княжеский город в стороне, свой "Львув" они соорудили в речной низине на болотах. Последствия те же, что позднее в Питере, разве что без наводнений. Тем более что речку с притоками в начале ХХ века упрятали под землю. А притоков, источников, подземных озер и плывунов хватает - город без видимой речки, с пустыми большую часть суток водопроводными трубами, сочится влагой и пропитан сыростью, как губка, - по его водоносным холмам пролегает водораздел балтийского и черноморского бассейнов.   Знакомый швейцарец оказался в полном восторге от водопроводного крана в гостиничном номере, из которого за целый день ему не удалось извлечь ничего, кроме сипения и сдержанного порыгивания. "Сюрреализм какой-то!" - рассказывал он всем взахлеб.   Слыша от иностранцев восклицания вроде: "Боже, какой красивый город!" - я подозревал их не то чтобы в неискренности, но в чрезмерной экзальтации, что ли. Что-то они пытались объяснить, но только позднее я понял: то был стон настигавшей их любви. Львов похож на многие центральноевропейские города. Из тех, что видел я, очень похож - иногда до полной иллюзии - на Прагу, Дрезден и Краков. Но дело совсем не в сходстве. Зачастившие во Львов швейцарцы и другие "тащатся" от того, что все это, так напоминающее их городскую среду, - живое, не зализанное, как у них. Для них это как путешествие во времени. Конечно, Львов строили итальянцы, не сумевшие пробиться на родине (где уровень задавали Микелоцци и Браманте), и местные знаменитости. И что-то похожее - чуть лучше или чуть хуже - есть во многих городах. Но за четыре века, начиная с ренессансной площади Рынок (средневековый Львов выгорел практически весь в 1527 году) трудами многих народов на рельеф посажен был гениальный городской организм. Этот организм, этот сгусток культуры и истории - это ноумен, а не феномен. И когда в ходе пертурбаций двадцатого века его историческая часть все более стала походить на опустившегося аристократа, это только добавляло ему шарма - в духе беспризорной фразы из какого-то бульварного чтива: "Глядя на него, было видно, что он знал лучшие времена". (Может оттого, что это был город, в котором был создан весь польский городской фольклор, песенки, анекдоты, персонажи?)   Несмотря на то, что Львов утратил торговое, а соответственно, и экономическое значение еще в Польше Пилсудского, потеряв Львов в ходе II мировой войны, поляки сильно горевали.   Переселившиеся из Львова поляки осели преимущественно во Вроцлаве (Бреслау) и Лодзи. В польской традиции давно существует название территорий, по результатам II мировой войны отошедших восточному соседу, - это "кресы" (т.е. "украины", крайние, приграничные земли). Стараниями вынужденных переселенцев сложилась богатая и очень продуктивная в культурном - а еще более, художественном - отношении мифология оставленного ими края: "золотого века" местного значения, межвоенной Атлантиды, утраченной молодости etc. Какое досадное разочарование ждало тех из них, кто отваживался десятилетия, а то и полвека спустя, проведать места детства или юности. Тяжело было видеть их лица - так опростоволоситься!   Примирение происходит только сейчас, когда переселенные люди поумирали или состарились. И тогда появился, наконец, третий полноправный участник спора славян между собой на этой территории, разомкнувший и переключивший на себя многовековое и безысходное противостояние Польши и России, а шире - российского и западноевропейского типов цивилизации. Кажется, еще никогда, за исключением незапамятной древности, отношения поляка и украинца не были столь приязненными и уважительными, как сейчас. Причем, это не "дружба против москаля", а некое новое состояние, может, временное, как у спасшихся после бури.   Зато, несомненно, расстроились украинско-русские отношения, и, увы, надежды на скорое их улучшение немного. История обратного хода не имеет. Нужно время.   Преуспели здесь галичане, причем не все, а так называемый "образованный класс" (в массе своей, очень поверхностно). Наибольшей идеологической активностью отличаются профашистски настроенные круги (даже в Галиции потерпевшие на недавних выборах сокрушительное поражение, что приятно). Хуже то, что их карикатурной, дремучей и маргинальной идеологии противостоит только врожденный прагматизм и здравый смысл украинцев, которые в ситуации затяжного кризиса не могут являться достаточно действенной вакциной от социального бешенства.   Одна сцена произвела на меня сильное впечатление году в 94-ом. Во Львов приехали израильтяне награждать какими-то знаками отличий ("героев вселенной" или что-то в этом роде) и оказать материальную помощь украинцам, укрывавшим евреев в годы войны. Церемония происходила в здании бывшего обкома. Секьюрити ощупывала и прозванивала всех приглашенных, опасаясь возможного теракта. Так вот, из почти сотни прошедших перед глазами лиц награжденных мне не запомнилось ни одной хотя бы относительно интеллигентной физиономии. Все эти люди, подводившие под расстрел собственные семьи, были либо от земли, либо жителями бедных фабричных окраин, с руками и фигурами, деформированными физическим трудом. Непохоже, чтоб они являлись юдофилами, скорее просто соседями. Вообще, по моему устоявшемуся убеждению, старики, помнящие, как было "за Польщи" (а то и при Франце-Иосифе), относятся к числу самых замечательных собеседников в Галиции. И напротив, их дети и внуки поражают одномерностью и грубостью мышления. Но даже развитый интеллект мало способен привести мысли в равновесие при относительной скудости жизненного опыта.   Один любопытный момент, отмеченный многими интеллектуалами Средней Европы, вместо переднего края оказавшихся в одночасье в глубоком тылу. С самоликвидацией СССР в их странах спало напряжение и культурная жизнь стремительно маргинализовалась. С исчезновением могущественного антипода исчезла и некая санкция духовного свойства, проявлявшаяся в служении или противостоянии, следом пропали зрители, а актеры вместе с ощущением морального комфорта утратили также ренту. Многие разъехались по свету и пытаются абсорбироваться в другие, более масштабные, культуры - кое-кто успешно. Задним числом некоторые вещи все же поражают: в подвергшейся оккупации социалистической Чехословакии все 70-е и 80-е годы плодотворно работает гений сюрреалистической мультипликации Шванкмайер. В 1982 году на средства венгерского государства Марта Месарош снимает антисталинистский безысходно мрачный фильм. Примеров подобного рода не счесть в Польше, случались они и в СССР.   Оказавшись малоспособными к самодеятельной жизни, сегодня в Галиции тщатся переложить ответственность за это на Россию, что низко, но психологически объяснимо и отчасти исторически мотивировано. Громогласно отрицаются какие бы то ни было достижения прежней власти в социальной сфере - и это в бедном регионе, откуда целые села отправлялись за океан, спасаясь от нищеты и обездоленности. Клеймится пакт Риббентропа-Молотова, но при этом на голубом глазу приемлются блага, проистекающие из него для Украины. Русские неизменно представляются патологическими шовинистами и империалистами, но в дни ГКЧП все, включая самых непримиримых, сидели по домам, пока на головы, втянутые в плечи, не свалилась нежданная свобода. Только тогда вымершее было место сходок и митингов в центре Львова заполнилось толпой ничуть не смущенных борцов за независимость.   Психологически это легко объяснимо, поскольку на протяжении семи веков коренное население находилось здесь в положении людей второго сорта, - чего люди не выносят более всего на свете, за что, просыпаясь к исторической жизни, мстят без разбору. Ведь кто-то запрещал же здесь проведение шевченковских вечеров (даже новогоднюю елку в центре города, чтоб не пели колядок!), кто-то загонял униатов в подполье. Поэтому, в частности, Галиция - столь "пассионарный" ныне регион (не считая т.н. "партизанки" военных времен). То, что поляки делали без малого тысячу лет назад, возводя свою родословную к мифологическим предкам, галичане и, шире, украинцы, делают сейчас. Т. е. это диктуется непобедимым желанием становления, и на этом пути их еще поджидает дележ общего исторического наследия с давно оформившейся и могучей российской культурой, исчерпавшей ресурс привлекательности для значительной части украинского населения. Россия и социализм как бы высосали соки друг из друга и, наконец, расстались, что явилось залогом общего освобождения от невыполнимых обязательств, которые накладывал на всех пресловутый социализм. Как это ни странно, у современного бывшего гедээровца, чеха, словака, украинца и русского гораздо больше черт сходства друг с другом, чем у каждого из них, скажем, с западным немцем. Режим уравнял несколько поколений, пройдясь поверх этнических различий.   Во Львове пятую часть населения составляют русские, большей частью здесь и родившиеся. Вслед за польским консульством во Львове открылось также российское консульство, становящееся все более оживленным местом по мере ухудшения экономической ситуации. Промышленность Галиции, как и везде, который год стоит, научно-производственный потенциал, работавший преимущественно на "оборонку" и космос, растерян. Деятельная политика перекочевала в Киев. На месте остались и безобразно разрослись малоквалифицированная бюрократия и оголтелая идеология. Какой-то уровень жизни поддерживается только благодаря усилиям населения по самоспасению, т.е. промыслу челноков, гастарбайтеров и притесняемых отовсюду мелочных торговцев. Транспортный паралич в миллионном городе временно преодолен при помощи закупки по лизингу турецких "пежо" - юрких желтых микроавтобусов, в которых население клянет дороговизну, однако ездит. На узких улицах города можно встретить также несколько мусоросжигательных машин совершенно фантастического вида.   О характере новоукраинской бюрократии даст представление следующая сценка, повергшая меня в изумление. По частоте вывесок на втором месте после канторов - пунктов обмена валюты - офисы частных нотариусов. Однако заверенные ими бумаги государственными учреждениями не принимаются, и даже простую выписку из трудовой книжки необходимо заверять в государственных нотариальных конторах, которых по одной на район с двухсоттысячным населением. Ломовые очереди в ободранных коридорах, отсутствие информации, стульев и пр., но вот, если повезет, несколько часов спустя ты - у заветного стола. "А как же я это сошью?" - озадаченно спрашивает нотариус, вертя в руках листы ксерокопий. И после уговоров, повозмущавшись и посетовав, снисходя, достает из ящика стола цыганскую иглу и нитки и принимается шить, вырезать, клеить, прятать концы ниток, ставить печати. Полный коридор людей, близится конец приема, заразительная людская нервозность наталкивается на профессиональную стервозность, образуя гремучую смесь, а нотариус доблестно сидит, шьет!   Дивное сочетание пассионарности и пластичности, превращающее сегодняшний Львов в самое большое из западно-украинских сел. Гипертрофия чиновничества - свидетельство беспомощности властей и несамодеятельности населения, неспособности людей договариваться друг с другом. Недавно налоговой инспекции было передано циклопическое здание обкома КПУ, недостроенное и законсервированное, фактически разграбленное. В нем можно будет расставить столько столов и посадить за них инспекторов, что они могли бы собирать налоги еще и с нескольких соседних областей. Но хотя бы заселяют, хотя бы разрушаться не будет, как принято среди зданий, оставленных людьми.   Наконец снесены два выгоревших классицистских дома на центральной площади города, все 90-е годы отпугивавшие своим видом самых рискованных иностранных инвесторов. Место продано банкам под застройку. Львовские реставраторы бились за их восстановление с городскими властями, как львы, и даже сумели выиграть дело в Киевском суде, но сами вряд ли верят, что кто-то бросится исполнять судебное решение. И пусть это прозвучит цинично: снесенные дома все же лучше выгоревших - сделано хоть что-то!   Из того, что строится, на первом месте - церкви. В недавнее время в одной только Львовской области находилась десятая часть всех действующих церквей христианского исповедания в Советском Союзе. Что Московская патриархия присовокупила в 1946, то она же, вынужденно и со скрипом, возвратила в начале 90-х. Здешняя религиозная жизнь имеет сильный крен в обрядовость, и потому легче, чем следовало бы, способна сочетаться с политической и хозяйственной деятельностью. В советское время большинство местных священников - православных, да и католических - производило впечатление завхозов при храмах. Чаще других вспоминаю одного из них, самборского священника по фамилии Голод, весом центнера в полтора, - славный был человек! Я нелегально изготавливал витражи для его церкви: витражи - жанр католический, церковь православная до 46-го и теперь снова греко-католическая, прихожане - практически, те же - такая вот уния.   Сегодня никого не удивишь тем, что строится много церквей, но вызывает уважение, когда это делается в разоренных, полунищих регионах. Вспоминаются американки, рыдавшие уже в костелах Польши, когда они видели, как переполнены храмы, и как люди здесь молятся. Первое время в окраинных микрорайонах сооружались немыслимые жестяные гаражи и ангары с крестами на них, но, слава богу, время их закончилось. Одумались или усовестились и принялись строить из камня, часто подолгу, не предвидя скорого завершения, проводя богослужения в недостроенных стенах под открытым небом.   Неожиданным следствием экономической разрухи явилось появление толп пишущего люда. Кажется, сегодня стихи с таким серьезным видом пишут только на Урале и в Прикарпатье - на двух оконечностях Восточно-Европейской равнины. В Ивано-Франковске часто можно видеть, как за столиками уличных и дворовых кафе люди читают друг другу свои и чужие стихи. В этом Ивано-Франковске, бывшем Станиславе, издается самый радикальный из украинских литературно-художественных журналов "Четвер(г)", отдаленно напоминающий рижский "Родник" конца 80-х, (редакторы: Издрик и Андрухович, последний - едва ли не самый перспективный в Украине поэт и прозаик). Был также осуществлен его русский выпуск (от него это "г" в скобках). И это не единственный, выходящий здесь журнал. Похоже, сбылась мечта идиотов. Пооткрывались новые издательства. Во Львове выходит больше изданий, чем при Польше в межвоенные годы. Почивший в этой земле Иван Федоров был бы доволен. Этой осенью пятый раз во Львове проводится крупнейшая украинская международная книжная ярмарка "Форум издателей".   Душа украинского националиста (самими галичанами иронично зовущегося "нацыком") невыносимо скорбит от того, что львиная доля печатной продукции на Украине издается на русском языке. Даже во Львове выпускаются русские книги и литературные альманахи (например, роскошно изданный альманах "Тор" или роман Виктора Сосноры "День зверя", так и не дождавшийся своего издателя в России). Для "новых украинцев" приглашаются выступать бывшие советские знаменитости - Плисецкая, Константин Райкин с "Превращением" и т.п. Никакой попсы. Стоимость билетов может доходить до ста долларов.   Но на всякого героя, как писал Платонов, есть своя курва, и здесь же, несмотря на прокламируемую открытость, лупят с иностранцев те же сто долларов за украинскую визу, несколько больше - за номер без горячей воды и существенно больше - за попытку вывезти картинку, купленную у местных живописцев, в результате чего картинка чаще всего возвращается огорченному живописцу. Однако оттого общее число художников уменьшаться не думает. Есть десятка "раскрученных", дорогих, художников и много десятков других живописцев, графиков, керамистов, абсолютно конкурентоспособных на европейском художественном рынке, но большинство из них так никогда и не дождется "раскрутки" и обречено быть обираемо недальновидными местными и европейскими "жучками".   Помнится, в начале 90-х галицийские прожектеры рассчитывали зажить на доходы от туризма: построить в соседних областях 18 четырех- и пятизвездочных отелей - и жить, не тужить. Сегодня об этом стараются не вспоминать. Недавно ICOMOS (Международный совет по охране исторических памятников при ЮНЕСКО) собрался включить Львов в список из 550 городов, являющихся культурно-историческими памятниками. Напрямую денег это не сулит, но повышает статус города, тешит самолюбие и дает иллюзию обрести когда-нибудь новую судьбу.   Гостей, между тем, во Львове не так уж мало, как это ни парадоксально. Кто-то закрепляется на рынке, кто-то ищет способ спрятать здесь от глаз вредное производство, кто-то (и эти всего успешнее) налаживает контрабанду, хотя большинство визитеров находится здесь по другим причинам. Значительную их часть составляют люди, так или иначе связанные с Украиной как "страной происхождения". Другая часть - это беспокойные представители европейской интеллигенции, испытывающие у себя на родине трудности с идентификацией, - люди андеграунда, космополитическая молодежь. Для кого-то Львов - неотработанный материал, для других - анклав близкой экзотики, всем остальным сулит приключение: никто ж не работает, все "тусуются", двери кафе распахнуты через каждые десять метров, южное изобилие плодов и плоти, иллюзорная весомость жизненной ткани, воспринимаемая через призму распада "зловеще красивого" (как выразился один из них), крупного австро-венгерского города, где, чтобы жить, нужно совсем немного денег.   На таком, приблизительно, фоне забрезжила новая возможная для Львова роль региональной культурной столицы, вроде Лейпцига.             Зарегистрирован olegin Живет здесь Я люблю этот форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 3520 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #3 В: 12/16/07 в 19:50:36 » Цитировать » Править       Игорь Клех О себе (ответы на анкету "Дружбы народов")   Дружба Народов, №7–99 http://www.delfin.ru/press/drnar/kritika/kurbatov/006.htm Клех Игорь Юрьевич Ответы на анкету журнала "Дружба народов"   2) Родился 13 декабря 1952 года в г. Херсон.   3) Нынешний социальный статус: "лицо свободной профессии" (или по международной терминологии - "фри-ланс", вольный стрелок). Профессионально: литератор в широком смысле (помимо авторских текстов - редактура, переводы и проч.). Перед тем закончил русский филфак Львовского госуниверситета, год учительствовал, после чего дезертировал с т.н. идеологического фронта (в этом отношении в провинции и сегодня ничего не изменилось) и 17 лет работал витражистом в реставрационных мастерских и строительных организациях.   4) Мне давно хотелось разглядеть пасьянс, имевший одним из результатов мое появление на свет. И, как мне кажется, если род просматривается в глубину более чем на три поколения, это уже занятно и может иметь более общий интерес.   Мать с отцом познакомились и поженились в Одессе, где она заканчивала ветеринарный институт, а он, институт инженеров морфлота. Мать, Розалия, младшая из восьмерых детей в семье Юзефа (Иосифа) Кушарского, поляка из Проскурова (Хмельницкого), каменщика, познакомившегося с моей бабкой, Луциной, украинкой, при строительстве костела в местечке Бар Винницкой области. Полвека спустя, в середине 50-х, бабка крестила меня втайне от родителей в этом костеле. Бабка нянчила меня, а деда я уже не застал - он умер за десять лет до моего рождения.   Фамилия Клех - польского происхождения - означает бранное прозвище ксендза (затрудняюсь подобрать русское соответствие, Попцов - мягковато, нужно что-то порезче - по аналогии с кличкой "мент" для милиционера). По-польски - "Клеха", этимологически - от латинского "клирик". Прозвище распространяется также с оттенком пренебрежения на церковных служек - от учителя приходской школы (как правило, из недоучившихся риторов или богословов) до органиста и того, кто зажигает и гасит свечи. При переходе из языка в язык фамилия обронила польское окончание "а".     Принес ее прапрадед Андрей Клех, литвин, отслуживший солдатом 25 лет в николаевской армии и получивший за то десятину земли в Змиёве (г. Готвальд) Харьковской губернии. Здесь он женился на внучке чумака, ездившего в Крым на волах за солью, смолившего перед дорогой холщовую одежду, чтоб не заболеть, и умершего от укуса бешеной собаки (уже негде взять имен и света, чтоб пробить толщу рода в этом направлении). Его сын, также Андрей, работал писарем в змиёвском казначействе, затем служащим в банке и к исходу прошлого века произвел на свет четырех детей, младший из которых, Борис, станет моим дедом. Старший, Петр, погибнет в Гражданскую, мой дед будет ранен в стычках с махновцами - пуля пройдет навылет через правый глаз и ухо, - но оклемается.   И в 1926 году женится на тридцатилетней Неониле Карузской, имевшей дочь от первого брака. В 29-м у них родится сын Юрий, мой отец. Дед с бабкой всю жизнь проработали учителями, он - математики, она - ботаники. Оба закончили Ленинградский пединститут им. Герцена, а перед тем - учительские курсы, дед не знаю где, а бабка в Первую мировую в Петрограде. Оставаясь беспартийным, дед часто директорствовал в школах и техникумах. На первом всесоюзном съезде "шкрабов" он видел Сталина, чей посеребренный бюстик стоял на его письменном столе до самой его смерти в 1969 году. В большевиках они с бабкой видели дисциплинирующую силу, сумевшую прекратить зверства Гражданской войны (бабка, оказавшаяся в те годы сельской учительницей под Питером, и в конце жизни с содроганием вспоминала о еженедельных публичных казнях в селе и беспределе, учиненном не выходившими из загула "братишками" - она их называла "горлопанами"). Советская власть для них являлась синонимом справедливости. Победительный авторитет Сталина, умевшего "просто представить и объяснить сложные вещи", не подлежал сомнению. Они жили в мире конфронтации и навидались человеческой природы в таких проявлениях и испытаниях, что у меня и мысли не возникает подступаться к ним с суждениями своего ограниченного опыта. Я знаю, что они охотно помогали другим и были совершенно неспособны на низость. Они не были слепы, и дед рассказывал мне, как партийная верхушка и путейское начальство сдали немцам на блюдечке крупный железнодорожный узел на Северном Кавказе, где их накрыла тогда оккупация. Как-то в конце 30-х дед собрался по грибы, не подумав, надел дождевик и был арестован на станции, как шпион. От лагеря его спас случайно повстречавшийся в коридорах НКВД знакомец по Гражданской войне. Я думаю, в большевистскую партию он не вступал по той же причине, что и мой отец, похоронивший в хрущевско-брежневские времена свою профессиональную карьеру и вступивший в нее только в 1998 году, живя на Западной Украине. Видать, не совсем впустую прошло чтение прадедами детям вслух ненужных им священных книг. Впрочем, последняя деталь привлечена мной уже из истории бабкиной семьи. Неонила в ней также являлась младшей. Старший брат Семен был профессиональным революционером-нелегалом с 1905 года, а после Октябрьской революции стал ответственным чиновником Наробраза. Их сестра Лидия вышла замуж за питерского нэпмана, в 30-е годы расстрелянного с конфискацией имущества (бабка моя даже завидовала, что сестра успела походить в мехах и бриллиантах, пока она с мужем работала то в Карелии, то на Донбассе, получая скудное жалованье пайками и отрезами, - удовлетворило ли ее, когда справедливость была восстановлена?).     Вообще, эта ветвь прослеживается далее всего. Родившийся в 1810 году в селе Карузы на реке Сороть дед моей бабки Кирилл Петрович Карузский был управляющим у князя Львова одним из его имений - имением Алтун в Жадрицкой волости Новоржевского уезда Псковской губернии. В 1839 году он приобрел у Львова 80 десятин земли и основал вместе с дальними родственниками Беловыми и Козловыми село Михеево. В том же году у него родился сын Николай, мой прадед, служивший впоследствии гласным в уездном земстве и заседавший в суде присяжных. Образование он получил у дьячка, который сек его розгами за провинности и лупцевал линейкой по пальцам. Отчего вышел он сильно набожным.     Женившись вторично на Прасковье Куницыной, - дочери Вукола (Виктора), служившего конюхом у родного брата в Петербурге, - он читал в семье по воскресеньям вслух церковные книги. Детям от второго брака, во всяком случае, его набожность не передалась. Зато перешел к бабке от прабабки властный характер, сильно исказивший в семьях потомства по этой линии распределение женско-мужских ролей. Псковские земли последними из русских земель были покорены Москвой, бабка с гордостью любила об этом напоминать. Но это уже тема, имеющая отношение к следующему вопросу анкеты.   5) Я вырос в авторитарной семье в авторитарной стране. Покинув родительскую семью в 17 лет, я очень давно уже не настроен оценивать полученный в ней опыт однозначно. Контролируемая трудность взаимоотношений - неиссякающий источник энергии. И, по-моему, гораздо фундаментальнее по-разному оцениваемых отношений с родными и близкими сам факт их наличия. "Есть" всегда глубже переменчивого "любит - не любит", в нем есть верность.     6) В "философии" - проторенная многими дорожка от дальневосточного извода буддизма-даосизма к христиански окрашенному философскому чтению. Люблю также думающих вне школ одиночек. Очевидно, искусство мысли, мышление как искусство, не по мне, я больше ценю онтологию и практику. Гносеологию уважаю, но, как математику, не люблю.   К музыке достаточно холоден, каким уродился - так и закрепилось в век воспроизводящих устройств, так похожих, по существу, на презерватив. Люблю живопись, только по-настоящему классную: великую - или живую, "сегодняшнюю" (и, конечно, никаких репродукций!).   А в литературе, опуская подробности: с детства из великих - только Гоголь. В старших классах - ранний Маяковский, огромное событие, обнаружившее для меня (да и многих в моем поколении) искусство как искусство, а не как рассказ о бывшем или воображаемом. Это же открытие и преображение искал студентом у авторов южнорусской школы, корифеев Опояза, обериутов, авангардистов и модернистов всех толков, у Борхеса и Набокова, чуть позднее, но тогда же и навсегда: Шекспир, Кафка, "Улисс", некоторые старые китайцы и японцы в некоторых переводах, и, пожалуй, все-таки Мандельштам. И уже позднее, в 27-28, вспять по русской поэзии двух веков - главное открытие: весь Пушкин.   Страшно важные авторы и персонажи: Достоевский, Толстой, Цветаева, - но всех перечисленных по-разному и очень личным образом не люблю. Платонова, наоборот, люблю - но он тоже "не мой". Как и сотни других, у которых и в которых что-то люблю, что-то нет, к чему-то равнодушен. Иначе и быть не может, если ты дерзко вознамерился вставить свои "пять копеек" в эти великие сомкнутые ряды. В словесности то же, что и везде, - но для меня она, что называется, не по-хорошему мила, а ровно наоборот. Поскольку я являюсь злостным "литературоцентристом" и жизни без этой грандиозной переписки между умершими, живыми и еще не родившимися себе не представляю.   7) Не раз, выкарабкиваясь в былые годы из абстинентных состояний, я говорил себе: "Если еще и Бога нет, тогда полный гоплык!" Один мой друг, став свидетелем этих сомнений, изумился: "Как тебе могло такое прийти в голову? Совсем обалдел?!" Другой же сказал мне однажды так: "Я все понял про тебя: тебе нужен Бог без символа веры. Но, Игорь, дорогой, так не бывает!" Моя вера минимальна, она меньше горчичного зерна и идентична безверию в глазах людей конфессионально определенных. Я и не спорю. Но я ни за что не поверю, что Бога нет. И я не теряю надежды на рассмотрение в Судный день своего дела.   9) В 1989-м в рижском "Роднике" - подготовленный мной "галицийский блок": рассказы, а также вступительное эссе и перевод новеллы Бруно Шульца, явившийся первой публикацией польского классика типографским способом на русском языке. Мне было приятно оказать такую услугу земляку, всю жизнь прожившему в Дрогобыче. И, кажется, я не очень подвел его своим переводом.   10) Ранняя догадка о смертности, разбудившая от морока детства и закоротившая некоторые нервные цепи, развившая ощущение времени и запустившая механизм памяти. Литература - как чтение, так и письмо - только следствие этого первотолчка. Отразившийся от небытия взгляд, обращенный на земные дела, обладает странной притягательной силой - это лучший из всех существующих "консервантов" для творческого продукта, делающий его чрезвычайно стойким к воздействию времени. Откуда направлен взгляд Бродского на собственные "стишки"? Где располагается камера Тарковского? (Почему-то вспомнилось некстати, как в каком-то из младших классов прилежно переписал, кажется, из тома Ильина историю завоевания Кортесом ацтеков. Внизу последней страницы перевел под копирку картинку, изображавшую ацтекского воина с копьем, а на обложке вывел, будто на книжке, "Игорь Клех". Длительное мускульное усилие, потребовавшееся для переписывания, сняло всякие сомнения для меня в отношении авторства. Совершенно удовлетворенный проделанным трудом, я немедленно уселся с удовольствием его перечитывать.)   Далее из самого важного: непростые отношения с отцом; собственные дети, научившие меня любить, понимать и прощать; женщины, ценой собственного исчезновения прояснившие для меня, в конце концов, смысл семьи и верности; разнообразные дружбы; неодолимая склонность к перемене мест (обитания в т.ч.) и к бесследности - наряду с тягой к строительству и укорененности.     Наконец - запоздалое счастье профессиональной реализации, "выполнения задания", обостренное существованием внутри пробудившейся Истории и одновременно осложненное сменой контекстов, городов, теперь уже и стран, и пониженной приживляемостью подуставшего за жизнь организма. Тем более что по мере старения человек обращается все более не к будущему, где ждет его нечто, может, самое важное, но не очень для него хорошее, а к прошедшему, где, как выясняется, он бывал беспричинно счастлив и куда все более перекочевывает все то, что он в разное время любил.   12) Для взрослого человека мир уменьшается, все в нем оказывается намного ближе, чем казалось. Это одна причина. Вторая - это оскудение или однообразие событий личной жизни. И как мои родители когда-то, вызывавшие у меня недоумение и усмешку, я пялюсь каждый вечер в телеящик на политический театр новостей, именно - театр, причем по большей части кукольный. Смешное существо человек: тебе морочат голову, ты же злишься, когда видны кисти рук "ньюсмейкеров" в перчатках, - не чистая, мол, работа. Об этом любопытстве и перцептуальном голоде есть в "Деяниях апостолов", как афиняне толпились на площади с утра до ночи, донимая друг друга маниакальным вопросом "что новенького?".   14) Вообще-то меня занимает совсем не рябь политической истории, не геополитические судороги, и историософия лишь постольку-поскольку, а больше - нечто вроде истории существования той планеты, частью которой являются и наши тела, во всяком случае, - такой контекст.     Россия, повторю за другими, не страна, а цивилизация, и конца ей в обозримом будущем не предвидится. Энергетика ее огромна - толку в ней только мало. Но о том же говорили наши предки тысячу лет назад. И если все это тянется уже тыщу лет, значит, наши ощущения нас подводят и толк есть, как и назначение. Таким образом: цели ясны, задачи определены.   17) С некоторой натяжкой я отношу себя к той социальной категории, что на марксистском жаргоне звалась "деклассированным элементом". Моя деклассированность является результатом выбора: просто я однажды не пошел туда, где меня вообще-то ждали. Поскольку есть некоторые родовые черты, которые не устраивают меня и в самых замечательных представителях этого служивого сословия.   Вся страна, за исключением, может, Москвы и чрезвычайно тонкого слоя, переделившего собственность в свою пользу, переживает сегодня трудные времена. За все надо платить, и расширение общественных свобод означает также распространение этого принципа на проходимцев и дураков (в масс-медиа, например, - а куда деть дурака, когда на него спрос есть? И кто будет "девать"? Причем падение общего уровня культуры в начале 90-х не идет ни в какое сравнение с тем, что обычно бывает в подобных случаях). И люди делятся на тех, кто думает, КАК что-то сделать, и тех, которые расходуют богатырские силы на то, чтобы доказать и объяснить, ПОЧЕМУ сделать что-либо нет никакой возможности. Последних почему-то оказывается всегда больше, а их голоса слышнее. Лучших из них и тех, кто действительно приперт к стенке, в силу возраста в т. ч., искренне жалко. (А за пенсионеров мы все, кто моложе, еще ответим в свое время.) Но это вопрос, касающийся не одной интеллигенции, а всего населения. Для интеллигенции же, определенная часть которой привыкла к не пыльной работе, к различного рода привилегиям в обмен на лояльность, к "жизни на культурную ренту" (так, кажется, окрестил этот род симпатичного паразитизма Осип Мандельштам) - для интеллигенции как общественного слоя, обслуживающего не власть (эти-то всегда при деле), а нужды культуры, образования, здравоохранения, нет иного способа продолжить существование, кроме как перегруппироваться и видоизмениться. "Тошнотворная неспособность изменяться", по Барту, напомню, это и есть смерть, - и это лучшее из всех известных мне определений этого прискорбного состояния.   июль 1999 г. Зарегистрирован olegin Живет здесь Я люблю этот форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 3520 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #4 В: 12/16/07 в 20:13:36 » Цитировать » Править Игорь КЛЕХ ИНЦИДЕНТ С КЛАССИКОМ     ЖИТИЕ И СМЕРТЬ ЛЕНИ ШВЕЦА, ПОЭТА    Начали, наконец, умирать мы сами.    В один из последних дней этой осени вышел из окна львовский поэт Леня Швец. Многие знали его.    Да если бы он просто был городским чудаком, уличным клоуном, колоритным маргиналом, он уже был бы культурным явлением, – пусть локального масштаба. Сколько людей во Львове благодарно помнят уличного трубача начала 70-х, – у людей светлели лица. Того извела брежневская милиция. Этого извел сам город. Слишком долго простоял он, упираясь лбом в стенку, обступавшую уже со всех сторон, растущую ввысь и вширь, – пока не пробил ее однажды собственной головой, с криком "Боже, бери меня!" выйдя в окно от санитаров.    Подобная степень откровенности в разговоре о непростых вещах не в ходу в нашем культурном обиходе. И все же иногда, чтобы все не исчезало бесследно, следует идти на такой риск. Тем более, сам Леня был публичным человеком, жизнь его протекала на виду у всех, и не думаю, что он осудил бы меня за это. Это не разборки с людьми, – виноватыми, не виноватыми, – это разборки с жизнью.    Во Львов он приехал почти четверть века назад. Города терпят людей, в т. ч. приезжих, но их не любят, – это их право. Он этого не знал. Ему казалось, что в его родном Крюково под Кременчугом все было иначе. Уже совсем недавно ему объяснили, что "людина без нации – то раб". У него была нация. Он был из нации поэтов. Он так долго вел образ жизни поэта, что оказалось, что это серьезно, что э т о не "для девушек", что за э т о надо платить. Редчайший случай, когда человек выписывается, дописывается до стихов, – поэтому он и жил так долго, целых 44 года, – чтобы дописаться до них. За это, действительно, надо платить.    Вначале он вышел из клетки заурядности и вторичности в более просторный вольер душевной болезни. Не сразу, конечно. В те годы он еще работал: когда-то был неплохим футболистом, забивающим голы, затем самым начитанным грузчиком "Облкниготорга", был многообещающим униформистом – партнером клоунов – в цирке и статистом – прима на всех киносъемках, – в те времена еще, когда весь Запад снимался во Львове и Прибалтике, – освоил самоуком по хрестоматии все 4 тома истории философии, жалел и собирал книги, отправляемые на переплавку, на львовской картонажной фабрике. Дальше была нищенская пенсия, выделяемая государством инвалидам умственного труда. Все это время он писал стихи. Он был законченным "семидесятником" и жил при этом слишком наивно, открыто. Разговаривал громко, не умел себя вести. Немец думает, русский – славянин, т. е., – делает.    Или гений, или говно, – в такие вот игры играли здесь в 70-е. И "крыши" ехали. Говорят, в общежитии литинститута в Москве ректор распорядился натянуть в лестничных пролетах между этажами металлические сетки, – проучившись год-два, не один непризнанный гений пытался свести счеты с жизнью, выбросившись в пролет: "Кругом такие кабаны!.."    Леня смерть не одобрял, любил жизнь, любил вкусное (презирая по большому счету материю, как и всякий восточный славянин, особенно, в последние полвека: "И так сойдет!.."), любил мягкое-женское, – и не расчетливо-заядло, как Дон Жуан, а как всеядный простак Казанова, комично-патетичный и беззащитный вообще-то скиталец своего века. Бывал на самом дне в поисках корма, но, как утка, покрыт был неким водоотталкивающим составом, позволяющим грязи налипать на перья, но не проникать внутрь естества, до души. Начало его было светлое, неумело радующееся всегда, – а это значит, почти всегда, некстати.    Был еще один сюжет 70-х – синдром Кандинского-Клерамбо: а) мания величия; б) бред преследования; в) псевдогаллюцинации. Собственно болезнь началась с бреда преследования. До того психика его была внешне устойчива. Толчком послужил вызов в КГБ. ГБ умело выбирать слабых или находящихся в слабой позиции и давить на них. От ГБ он увернулся. Заклевали "свои", те, кого он считал своими, те, кому (всему городу!) простодушно рассказал о вызове и беседе. То была главная мания 70-х – "шпиономания", единицы не поддавались ей, – и то, если везло. И десять лет спустя, въезжая в очередной "криз", он оправдывался в том вызове: почему его? не выдал ли кого (кого? в чем? кто эти легионы смелых бойцов Сопротивления??), что все это значит, наконец?!    Грустного во всем этом едва ли не больше, чем неприятного, смешного, страшного. Был у этой мании провиденциальный смысл. Армии неудачников – нереализовавшихся, невостребованных – мнимая часто опека комитета заменяла опеку высших сил, – архивы его служили залогом вечной жизни или даже материалом для воскрешения.    ...Он пытался уехать в Среднюю Азию, жениться – еще раз – на ленинградке, написать книгу стихов. На первом месте, конечно, написать книгу – семидесятнический позыв.    Вернулся с психической травмой и мудростью битых – не делать резких движений. И здесь уже "въехал" окончательно, в полный рост. Получил на Кульпарковской инвалидность и десять лет еще жил и писал стихи, – во все сужающемся, десять раз обойденном по кругу мире, – откуда кто-то каждый год выпадал, уезжал, умирал.    В промежутке был Крым, Ялта. Один раз он был в Раю. Выдавая и собирая дощатые лежаки, – сам черт был ему не брат, – когда с карманами, полными серебра, – до сорока рублей в день! – с обрывком каната на шее, в обнимку с лучшими, нигде еще не напечатанными, нищими московскими и крымскими поэтами, шел на летнюю площадку ресторана угощать друзей, – все женщины пляжа были его! – или когда, вернувшись в парус, читал в мегафон на всю прибрежную полосу стихи Алексея Парщикова и свои, Лени Швеца. Основное свойство рая на земле – его неповторимость. Спустя несколько лет, после нескольких предпринятых им неудачных попыток, у него хватило ума расстаться с мечтой вернуть свой утраченный рай.    Выхода не предвиделось. В филармонии, где в "перестройку" читали стихи уже все, кому не лень, ему прочитать свои почему-то не дали. Их можно понять. Он, действительно, не умел себя вести. Одет был как черт знает кто. Был у него, впрочем, один костюм, при его росте чуть коротковатый. Знакомство с ним могло компрометировать.    Спасибо газете "Ратуша", которая, впервые в его жизни, в 92-м году напечатала несколько Лениных стихов, – еще и на русском.    Ему немного было нужно, 100 экземпляров своей книжки "Взгляд Горгоны", которую он составил в том же году, ее набрали на компьютере, оформили, подготовили к печати, но деньги на бумагу и что-то еще все не находились, не находились и так и не нашлись.    Под конец он раздаривал то немногое, что у него было, – книги, картины друзей. Он сам еще не знал, к чему готовится. Хотя в болезненном состоянии эта тема всплывала не раз, – он сам себя пугал, "пугал" друзей и со специфической хитростью "сумасшедшего" присматривался к произведенному эффекту, – надо сказать, он был невелик. Как у всякого поэта, слова у него забегали "поперед батьки в пекло". Поначалу спасти его от приступа болезни могла и чекушка водки, выпитая с другом. Но вскоре уже весь алкоголь мира был не в силах вывести его из этого сооруженного – кем? им самим? жизнью? общим замыслом? – плена.    Поэты, вообще люди никогда не умирают случайно, с бухты-барахты. Что-то неладно, значит, в датском королевстве. Или заканчивается (закончилась?) эпоха, и кровь по капле выцеживается, выдавливается, переливается в носителей новой эпохи, предавая прежних. И с этими в свое время произойдет то же (они будут думать, что случится).    Той давней осенью 93-го умерли Лотман, Феллини и затерявшийся в дальнем глухом углу Европы Леня Швец, поэт.    Ирония здесь неуместна.    Опять биография в этой проклятой стране торчит из текстов, бесцеремонно раздвигает их локтями, сквозит в зазорах между буквами, пальцами цепляется в строчки стихов.    А стихи были и есть, он-таки дописался до них.    ...Но я вот думаю – а если бы он не писал стихов? Зарегистрирован antonina Beholder Живет здесь Я люблю этот Форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 2204 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #5 В: 02/05/08 в 12:42:33 » Цитировать » Править Пожалуй, в тему   http://krytyka.kiev.ua/articles/s8_3_2003.html Quote: Є тут також туга за Львовом совєтських часів, у якому спільно і більш-менш спокійно жили різні нації. Безконфліктність тої епохи – це, здається, черговий доволі вже поширений міт: приблизно таку саму характеристику тогочасного Львова подає Володимир Павлів у есеї «Туга за европейським Львовом». Однак у Клєха з’являються елементи іншого образу, ближчого до реальности. Важливе місце займає проблема незакорінености і її різноманітних причин, а також сутички дійсности з мріями і бажаннями. Адже, за Клєхом: «Львів – без сумніву, данина ілюзіям».     Quote: Як на мене, пишучи про Швєца, Клєх говорить про себе – він покинув місто, в якому вже не знаходив собі місця. Андрій Павлишин, розповідаючи про книжку «Поминки по Калімаху», вимальовує доволі романтичну картину:         ...У ній блискуче описано львівську амальгаму, яку він (як росіянин) відчув, мабуть, найкраще, бо не належить до типу загарбників, типу агресорів, він – людина чутлива до іншости. Саме тому він тепер живе у Москві, а не у Львові, бо не хоче відбирати в українців, у львів’ян їхнього міста. («PP»)   Дуже гарно сказано, але чи правдиво? Пригадаю: «Міста терплять людей, але їх не люблять». Гіркі слова, особливо щодо «міста-корабля», яке – як нам хочеться вірити – відкрите на всю різноманітність світу. Зарегистрирован Нехай і на цей раз Вони в нас не вполюють нікого olegin Живет здесь Я люблю этот форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 3520 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #6 В: 02/05/08 в 15:44:19 » Цитировать » Править Да,Львов такой особенный город,что сам выбирает,кому открыть свою историю,а перед кем и захлопнуть свою "браму". Зарегистрирован antonina Beholder Живет здесь Я люблю этот Форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 2204 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #7 В: 02/05/08 в 16:03:30 » Цитировать » Править Или, как говорили поляки, "Львув - не каждему здрув". Зарегистрирован Нехай і на цей раз Вони в нас не вполюють нікого olegin Живет здесь Я люблю этот форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 3520 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #8 В: 02/05/08 в 16:13:03 » Цитировать » Править on 02/05/08 в 16:03:30, antonina wrote: Или, как говорили поляки, "Львув - не каждему здрув". Точно .А еще у них мне нравится:"Цо забардзо-то нездрово". Зарегистрирован antonina Beholder Живет здесь Я люблю этот Форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 2204 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #9 В: 11/09/09 в 12:31:43 » Цитировать » Править Для начала: сознаюсь, что часто встречающееся стенания об утрате Львовом городского облика, вернее, некоторые аспекты этих стенаний, в состоянии вызвать раздражение даже у очень терпеливых людей. Одним из примеров такого творчества могут стать тексты Игоря Клеха, но это далеко не самые яркие примеры – эти последние, впрочем, нетрудно отыскать, преимущественно они исходят от бывших львовян, сетующих, что украиноязычная деревенская орда вытеснила их, подлинных горожан, под чужые небеса. В арсенал часто применяющихся средств такого рода обычно входят рассуждения о подлинно городском (средоточие всяких добродетелей) и низменно деревенском (о котором и объяснять нечего) характере «прежних» и «новоявленных» обитателей, сильнейшая – и не раз меня удивлявшая – классовая солидарность с теми, кого едва ли не родители тех самых «коренных львовян» честили панами и эксплуататорами, да еще переходящий всякое вероятие снобизм: эти идеальные городские жители (идеальные в собственных глазах) весьма напоминают мне ту идеальную барышню, по образцу которой пытались воспитать героиню романа Достоевского – сей барышне надлежало мило удивляться тому, что крестьянки не одевают французского кружевного белья. Не совсем понятно также, что в глазах этих ревнителей урбанизма называется подлинно городской культурой, разве нехитрое искусство проводить время в кавах и ресторанах? Если же говорить всерьез, то я хотела бы напомнить: славу Львова, как, впрочем, и других городов, преимущественно составили «понаехавшие» невесть откуда горожане в первом поколении. Иван Федоров понаехал из Москвы, архитектор Павел Римлянин, понятно, из Рима, купец Корнякт из провинциальнейшего Крита, король Ян Собесский из Золочева, скульптор Пинзель вообще неизвестно откуда. Если же рассматривать «классический» австро-венгерский период, то обнаружим, в общем, то же самое: поскольку город стремительно рос, то большинство его жителей родилось не в львовских стенах, а в селах, городках или еврейских местечках. Напомню, что Франко родился в Нагуевичах, Фредро – в Рудках, братья Лозинские, летописцы Львова – в уездном Стрые, математик Банах – в глухой мазурской деревне, митрополит Шептицкий – в невзрачных Прилбичах, поэт Антоныч провел детство в отнюдь не городской Лемковщине. Почему-то «неблагородное» происхождение им нисколько не помешало. Похожая картина повторялась раз за разом, но вот однажды она стала предметом пылкой дискуссии, не раз прорывающейся наружу. Я хотела бы представить вниманию посетителей форума одну из родившихся в пылу спора статей. Ее автор как раз говорит то, что и мне хотелось бы сказать, только лучше. Это, естественно, перевод, а оригинал находится здесь http://www.zaxid.net/article/11987/     Наталка Римська  для ZAXID.NET Львов рустикальный – 1 08:23, 04.02.2008 Я с самого начала внимательно слежу за развитием дискуссии о тождестве Львова на ZAXID.NET.  И должна признать, что бесконечно повторяющиеся в разных текстах тезисы о деревне как угрозе для Львова поначалу удивляли, а позже успели изрядно достать. Разве что у одного Юрка Прохаська (http://www.zaxid.net/article/10571/) прозвучала человеческая нотка: не стоит цеплять ярлыки на людей, дадим возможность этим новым гражданам стать полноправными жителями Города, давайте им поможем, в конце концов. Да еще Майкл в своем тексте  (http://www.zaxid.net/article/10750/)  защищает крестьян, спрашивая: неужели население Львова вплоть до середины 20-го века состояло из одних лишь адвокатов, профессоров, врачей, людей искусства и прочее. В противоположность этому, другие авторы превратили «село» в некий концепт (естественно, отрицательный), противопоставляемый «городу». Последней точкой стала оппозиция «город-пустыня» в тексте Игоря Клеха (http://www.zaxid.net/article/10018/). Получается, что все, располагающееся вне «периметра» города приказано считать пустыней в смысле культуры и величайшей угрозой для нее. Бей своих, чтоб чужие боялись Многие ревностные защитники «урбанистической культуры» рекрутируются как раз из тех, которые сами происходят из деревни, но во Львове прожили уже несколько десятилетий. И здесь применяется чрезвычайно простая схема: эталоном овладения городской культурой вообще и львовской в частности эти адепты урбанизма считают, конечно же, самих себя. Этот эталон, понятно, ни в коем случае не может содержать то, что неприемлемо для них самих, что не помещается в их систему координат. В какой-то момент мне просто стало интересно: почему эти защитники городской культуры так боятся тех, для кого врастание в тело города только началось? Не потому ли, что их пугает возможность встретится с собой вчерашним? Естественно, процесс перехода из одного социального слоя в другой всегда непрост. Это требует значительных духовных и интеллектуальных сил, зачастую – кардинальной перемены способа мышления и существования. Поэтому люди иногда предпочитают не вспоминать себя такими, какими они были прежде. Поэтому «стреляют на опережение» - по рустикалам, идущим после них. Наверное, к этому прибавляется и возрастной критерий: новые львовяне, приходящие в город сегодня, очевидно, не могут воспользоваться рецептами, выработанными теми, что, в их собственных глазах, являются «чистейшим» эталоном городской культуры. Наверное, социальные психологи (если таковые у нас есть…) больше знают об этих вещах. Я хотела бы только определить проблему, поскольку могу подтвердить: в среде, объединяющей этих защитников городской культуры, существует значительная разница между дискурсами публичными и внутренними. Само собой, похожие «треносы о гибели львовской урбанистики» не обладают никакими инструментами либо определениями: кого стоит считать рустикалами (то есть врагами, но почему непременно врагами? – урбанистической культуры) и что с ними делать, возможно, обустроить какие-то «рустикальные» гетто? Не знаю, кто как, а я не вижу здесь ничего, кроме «отчуждения», порожденного собственной неуверенностью. Ведь город обладает колоссальным интеграционным потенциалом. Он коренным образом изменяет образ жизни людей, которые в него попали. В конце концов, овладение соответствующими формами городской жизни, как и вписывание в определенную среду, всегда были, являются и будут личным делом. У кого-то получится больше, у кого-то меньше. Но нельзя же с самого начала кому-то отказывать в возможности попытки лишь на основании деревенского происхождения. Ведь город обладает собственными критериями успешной интеграции в него – то ли формально-институционными, то ли неформально-этическими. Если проще, то не существует отдельных критериев для «городских» и «деревенских» в конкурсах на замещение вакантной должности в академической институции или коммерческой структуре. Во внимание принимается только профессиональный уровень кандидата, которого нужно достичь невзирая на происхождение. Совершенно так же все, претендующие на моральный авторитет в определенной среде, должны прежде всего заботится о гармонии своих внутренних и внешних дискурсов, а не исключать из города всех, хоть в малейшей степени на создателей этих дискурсов непохожих. Показательно, что из всех определений города здесь избирается топографически-ограничительный, «периметрический» критерий. Все, находящееся вне «периметра» (городских стен, укреплений, рвов или городского кольца) – является негородом. Естественно, каждый город начинался из какого-то центра – замка, крепости, церкви, костела, но дальше он все-таки «расстилался», выходил из своих границ, завоевывал новые территории. Потому что все, ограждающее себя стеной от остального мира и замыкающееся в себе, теряет шансы на существование и развитие. Зато пространство, закрытое «по периметру», легче «посортировать», «разложить по полочкам» И это, кажется, особо важно для адептов «периметрической» философии, таким способом становящимися его единственными классификаторами-контролерами. Тем более странно читать такие вещи сейчас, когда существует Интернет, не признающий никаких «периметрических» ограничений….   «Цивилизаторы» и «варвары» Еще любопытнее получается, когда к моментам социальным прибавляется национальный фактор. Скажем, в тексте Григория Комского «Тени теней» (http://www.ji.lviv.ua/n29texts/komsky2.htm), напечатанном в «львовском» номере журнала «Ї», читаем: «В средине 70-х пришли совершенно новые люди. Пришли из окрестных сёл, чтобы получить городскую прописку. Жильцов они ненавидели классовой ненавистью люмпенов: жильцы занимали вышележащие этажи, а наши герои ютились в полуподвалах. У жильцов была собственность и непрозреваемый, что и раздражало, уклад жизни. Они все время, неизвестно куда, то уходили, то возвращались и, переодевшись, вновь исчезали. Жильцы были горожанами и неохотно разделяли плохо артикулированные и, нередко, агрессивные философские дискурсы неофитов. Между ними пролегала труднопреодолимая черта представлений о способах жизни. Горожанин защищал неприкосновенность частной жизни, в то время как бывший селянин привык всё о соседях знать, незнание или, пуще того, тайна были для него невыносимы»... и т.д. Не стану комментировать, кто и на каких основаниях стал занимать в послевоенные годы «вышележащие этажи». Оставим также на совести автора определение «люмпен» по отношению к выходцам из прильвовских деревень: даже после принудительной коллективизации эти люди обладали хотя бы огородами, где выращивали все то, что во времена сплошного дефицита и пустых магазинных полок покупали на львовских рынках в том числе и жители «вышележащих этажей». Но уважение к человеческому труду и собственности никогда не были достоинством той системы, которая играючи экспроприировала «вышележащие этажи» и «раскулачивала» тех же крестьян, очевидно, мечтая совершенно превратить их в легко руководимый люмпен. Не подлежит малейшему сомнению, что Григорий Комский именно себя и среду, к которой он принадлежал, «с полным правом» считает «оплотом» львовской культуры … перед нашествием «села». Даже то, что новым жильцам приходится «ютиться в полуподвалах», он, конечно же, считает совершенно нормальным – а на что еще могут претендовать «чужаки», «понаехавшие» «из окрестных сёл»?.. Опять же, урбанистический идеал Игоря Клеха, увиденный после бегства из «деурбанизированного» Львова, выглядит так: «На всех платформах и перронах Подмосковья и Москвы прогуливались наряды с автоматами за плечом или на груди. Но метро работало, как часы, в кранах была вода, и все кругом разговаривали по-русски» (курсив мой - Н.Р.). Как говорится, без комментариев… В обоих текстах образ нового горожанина – это пугало для всех культурных людей. «Нелюбовь, активная неприязнь, даже ненависть к городу - печальный факт самочувствия многих запоздалых выходцев из села», - пишет Игорь Клех в «Деурбанизации». Ему вторит Комский. Описывая все «прелести» городской жизни, доступные «по праву» лишь ему и его единомышленникам – театры, кофейни, библиотеки, учеба в университете, прогулки по городу и т.д., он дальше утверждает -: «Такая чрезмерная расточительность и разнообразие форм времяпрепровождения были незнакомы, неприятны, чужды и, в силу целого ряда причин, в т. ч. и материальных (курсив мой - Н. Р.), недоступны новому львовянину. Это злило его и он вослед шипел что-то матом». Начнем с «запоздалых выходцев из села», учебы в университете и «целого ряда причин», из-за которых доступ к учебе и иным формам самореализации в городе был открыт далеко не для всех (впрочем, г.Комский считает это совершенно нормальным). Приведу пример, как это происходило в моей ближайшей родне. Младший брат моей бабушки был расстрелян в 1944-м «при попытке к бегству» практически сразу же после доставки по этапу в концлагерь в Коми АССР, когда ему едва исполнилось восемнадцать. Мой родной дядя за участие в диссидентских акциях был исключен из Львовского университета в мае 1966 год (до окончания остался какой-то месяц….) с «ритуальной» формулировкой – «...за поведение, порочащее звание советского студента»... Поэтому мой университетский диплом стал (формально) первым вовсе не потому, что в семье не было желающих учиться. (Не переоцениваю здесь роли своей родни и не закрываюсь от понимания того, что многие мои соотечественники все-таки получали образование в те времена. Речь о том, что многие аспекты действительности просто исключены (выдавлены) из текстов цитируемых мной авторов. Вроде бы ничего этого не существовало. Эдакий эффект параллельного мира…) Второе. Не стану напоминать, откуда у нас и в других языках (например, в польском) появился мат – из какой «урбанизированной» культуры. Не стану также «развенчивать» карикатурный образ крестьянина, столь сходно очерченный в обоих текстах. По моему убеждению, речь попросту о том, что я и вся моя родня, с официальными дипломами или без них, все-таки остаемся для этих защитников львовской урбанистики «варварами» - ведь мы принадлежим к иной  культуре, которую эти авторы предпочитают не замечать. В этой урбанистической концепции мы НЕ СУЩЕСТВУЕМ. Как пишет Игорь Клех вначале, вне периметра города начинается пустыня. Согласно такому видению, утверждение «правильной» урбанистичности возможно разве что при условии совершенного исключения из нее культуры украинской. В поддержку этого тезиса оба автора, как заклинание, раз за разом повторяют о чудесной – европейской – архитектуре города, о его славном европейском прошлом – и о том, что современные хозяева совершенно к этой культуре «не подходят» - ведь варвары: «В «перестройку» я отчего-то прекраснодушно был уверен, что архитектура переварит нашествие очередных варваров - не сразу, но переварит. Теперь у меня уже нет в этом уверенности - осталась только надежда», - пишет Клех в «Деурбанизации». «Львов был европейским, потому что его построили европейцы. Для того чтобы снова сделать его таковым, мы должны сами сделаться европейцами. С грустью отмечу, что сейчас не вижу к этому никаких объективных предпосылок - ни внешних, ни внутренних. Нужно, вероятно, поставить новый диагноз и попробовать другое лекарство», - советует Комский в «Тенях теней», написанных в 2003 году в Гейдельберге. Интересно, что имеется в виду под «другим лекарством»?  И от чего надобно лечить?  От того, что здесь _не все_  «разговаривают по-русски»?..И не то ли, что для этого нет «никаких объективных предпосылок»,  вызывает у обоих авторов столь катастрофические визии города? Конечно, в этих «голливудовских» (или «мосфильмовских»?) описаниях наступления на город «деревенской орды» вы ни за что не найдете упоминаний о тех, которых в те же 50-е – 70-е изгоняли из вузов, арестовывали и отправляли в концлагеря, или о том, как в товарняках вывозили семьи греко-католических священников - «неподписантов» или «пособников бандформирований». Такие варианты «деурбанизации» остаются совершенно «вне периметра» внимания упоминаемых авторов. Неуютно в этом городе они себя почувствовали только в конце 80-х- в начале 90-х. Поэтому напрасно искать в их текстах также и понимания того, что именно в 50-х-80-х во Львов из сел пришли те носители украинской культуры, которые сейчас являются ее визитной карточкой. Правда, я сомневаюсь в том, чтобы цитированные авторы вообще захотели и смогли кого-то идентифицировать из этой «темной массы»: приведенные дальше фамилии могут и впрямь ничего для них не значить. Потому что кого же стоит «припечатать» за деревенское происхождение: переводчика Андрея Содомору? Профессора Ярослава Грицака? Проректора Марию Зубрицкую? Многолетнего ректора и теперешнего министра Ивана Вакарчука? Директора издательства «Свичадо» Богдана Трояновского? Директора Института Истории Церкви Олега Турия? А, может, это я, появляясь в центре Львова, должна ощущать себя «захватчицей из пустыни»? Мало того, согласно с такими «урбанистическими концепциями», исключению из городской жизни подлежат не только определенные группы граждан (по происхождению или принадлежности к иной, чем у автора, культуре), но и целые районы, возникшие тогда, когда представители культуры, к которой эти авторы принадлежат, были хозяевами города. Причем исключаются «генерально» - вместе со всеми обитателями. Независимо от того, чем эти обитатели занимаются, как себя ведут, о чем думают.. «Чего стоит один только Сыхив, этот Анти-Львов, застивший и задавивший собою все, что оставалось еще в городе европейского», - пишет Комский. То есть, житель Сыхова в принципе не может быть «европейским». Хорошо, а кто же проектировал и строил дома, похожие на сыховские, во всех городах покойного Союза? Думаю, не ошибусь, если скажу, что единственный их взнос в культуру этого периода состоит в том, что эта безликость стала темой комедии «Ирония судьбы...».  Опять-таки, недобрая слава Сыхова как района, совершенно не приспособленного к жизни, рождалась в конце 80-х – начале 90-х, когда существовали проблемы и с инфраструктурой, и с коммуникацией. С тех пор там кое-что переменилось. И еще одно: хотя и не возражаю, что с личной культурой определенных горожан бывают проблемы (правда, я не уверена, можно ли этих горожан локализировать в каком-то конкретном районе – на Сыхове или Левандовке, например), но, поскольку в обоих текстах много говорится об обычае «крестьян» повсюду мусорить и все уничтожать – могу разве что уверить, что и теперешний Сыхов, и окраина близ автовокзала, где я часто бываю, все-таки чище, чем некоторые кварталы Берлина (не особо отдаленные). А на площади Рынок мне никогда не случалось наступать на использованные шприцы – как на прославленном берлинском Алекзандер-пляце.     Зарегистрирован Нехай і на цей раз Вони в нас не вполюють нікого olegin Живет здесь Я люблю этот форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 3520 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #10 В: 11/12/09 в 02:40:35 » Цитировать » Править {Поскипано обсуждение поведения пользователя. R2R} Давайте разбираться без эмоций.Хотя бы по возможности.Мой родной город (а я его таковым могу назвать,прожив в нем 33 года) является (да и являлся ,имхо,всегда) поликультурным городом.Он никогда не был в своей истории моноязычным.Великолепный архитектурный антураж его по крупицам целые столетия вояли мастера различных национальностей.Из покон веку в городе мирно сосуществовали более 10 различных диаспор.То,что быт горожанина несколько отличается от сельского (только боже Вас упаси,что я намекаю на известные только нам с Вами термины "рагулизм" или "бодылизм") с этим Вы,надеюсь,спорить не будете.Остальное все,имхо,идет или от недостатка внутренней культуры в человеке или от ее наличия. « Изменён в : 11/12/09 в 08:34:37 пользователем: R2R » Зарегистрирован antonina Beholder Живет здесь Я люблю этот Форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 2204 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #11 В: 11/12/09 в 14:00:35 » Цитировать » Править Начну опять-таки с того, что я не встречала ни одного ярого борца с рагулизмом (независимо от национальности, собственно, она здесь вещь последняя), не бывшего полным, стопроцентным рагулем. И снова напомню имена людей, родившихся в деревне и превратившихся в гордость городской культуры. Заодно, отчего Фредро можно было родиться в деревне, а Франку нельзя? Полиэтничен, спору нет (кстати, вовсе не настолько польский даже в архитектурном смысле, как об этом любят говорить). Но что я могу сделать - от встречающихся зачастую в ЖЖ рекомендаций типа "нужно этот город вместе со всей Галицией отдать полякам, они знают, как обходится с деревенским быдлом, при них оно даже не смело ходить по тротуарам" меня буквально выворачивает наружу. "Он никогда не был в своей истории моноязычным" Если доверять хотя бы Е.Наконечному, а я не вижу оснований ему не верить, вплоть до конца 2 мировой он был почти исключительно польскоязычным. "в городе мирно сосуществовали более 10 различных диаспор" - к сожалению, и это утверждение спорно: нужно ли напоминать факты, когда это сосуществование было далеко немирным. « Изменён в : 11/12/09 в 14:11:56 пользователем: antonina » Зарегистрирован Нехай і на цей раз Вони в нас не вполюють нікого olegin Живет здесь Я люблю этот форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 3520 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #12 В: 11/12/09 в 20:11:41 » Цитировать » Править on 11/12/09 в 14:00:35, antonina wrote: И снова напомню имена людей, родившихся в деревне и превратившихся в гордость городской культуры. Заодно, отчего Фредро можно было родиться в деревне, а Франку нельзя?   Антонина,но ведь Львов это не только Франко и даже Фредро (хотя даже его старший брат Максимилиан писал поэмы и дружил с Вяземским и Пушкиным).Это ведь и австриец Л.Захер-Мазох,и поляки С.Лем,С.Голуховский,А.Дунин-Барковский,К.Уэйский (автор знаменитого хорала "С дымом пожаров",который стал польской "марсельезой" для восставших).Это и знаменитые архитекторы,в разное время созидающие в городе:армянин Баронч (Барончян) и Захариевич (Захарян),итальянец Маркони,француз Парис Филиппи,немец Шимзер и многие другие.Музыканты и композиторы такие,как армянин К.Микули (Микулян)-любимый ученик Ф.Шопена и автор всех изданных его партитур,австриец Моцарт-младший,проработавший в нашем городе без малого 25 лет.Список можно продолжать бесконечно.   Quote: Полиэтничен, спору нет (кстати, вовсе не настолько польский даже в архитектурном смысле, как об этом любят говорить).   Если разбираться по существу,то из всей своей 750-летней истории город 80 лет был в составе Галицко-Волынского княжества (Червоная Русь) 1256-1340 гг.После чего Казимир Великий взял город приступом,разграбив при этом как Высокий,так и Нижний Замки.Были вывезены в Польшу все княжеские сокровища династии Галицких.С 1340-1770 и 1920-1939 гг Львов соответственно в составе Речи Посполитой и позже Польши.А это без малого целых 450 (!) лет.1770-1920 гг Галиция с ее столицей в составе Габсбургской Короны.Это опять же 150 лет истории.Соответственно советский период города 1939-1990 гг .А это всего 50 лет.Плюс независимость Украины около 20.И что мы имеем?В составе какой державы Львов находился самое продолжительное время?Это не могло не иметь своих последствий.Негативные они или позитивные-об этом можно спорить.Но факт остается фактом в истории города.     Quote: Но что я могу сделать - от встречающихся зачастую в ЖЖ рекомендаций типа "нужно этот город вместе со всей Галицией отдать полякам, они знают, как обходится с деревенским быдлом, при них оно даже не смело ходить по тротуарам" меня буквально выворачивает наружу.   Это позиция,мягко говоря,людей недальновидных.   Quote: "Он никогда не был в своей истории моноязычным" Если доверять хотя бы Е.Наконечному, а я не вижу оснований ему не верить, вплоть до конца 2 мировой он был почти исключительно польскоязычным.   Это был язык большинства в польский период города.   Quote: "в городе мирно сосуществовали более 10 различных диаспор" - к сожалению, и это утверждение спорно: нужно ли напоминать факты, когда это сосуществование было далеко немирным.   Если бы диаспорам,таким,как греки,евреи,сербы,армяне,валахи,итальянцы и т.д. не были созданы магистратом комфортные условия для совместного проживания,ни одна бы из них на столь долгое время в городе бы не задержалась.Значит,не все было так плохо.А насчет трений и антагонизмов,так где их не бывает.Человек по своей натуре существо конфликтное и задиристое. Зарегистрирован antonina Beholder Живет здесь Я люблю этот Форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 2204 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #13 В: 11/13/09 в 14:16:19 » Цитировать » Править Безусловно. Но я вдруг испугалась, поэтому решусь спросить - пане Олег, неужели Вы подумали, что тот пост каким-то образом направлен против Вас? Успокойте меня и скажите, что нет, я и близко не имела подобного намерения. А с чего собственно описанное положение взялось (в смысле культур), попытаюсь сообразить. В уже упоминавшейся книге Е.Наконечного "Шоа во Львове" я встречала такое сравнение: польская, еврейская и украинская общины в довоенном Львове вроде бы жили в одном городе, но в то же время - напоминали движущиеся по разным орбитам планеты, точек соприкосновения у них было критически мало, что и аукнулось. Похожее положение, хоть и в смягченном виде, сохранилось и во времена "украиноязычного" и "русскоязычного" Львова - стороны вроде бы общались, но учились в разных школах, читали разные книги, зачастую слушали разную музыку... тут я примеры могу множить десятками. Ну вот, мы и наблюдаем последствия...   Вдогонку Quote: 450 (!) лет.1770-1920 гг   Увы, значительно меньше   250 неполных   « Изменён в : 11/13/09 в 14:19:03 пользователем: antonina » Зарегистрирован Нехай і на цей раз Вони в нас не вполюють нікого olegin Живет здесь Я люблю этот форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 3520 Re: Игорь Клех:Львовянин о Галиции и Львове « Ответить #14 В: 11/13/09 в 19:15:44 » Цитировать » Править on 11/13/09 в 14:16:19, antonina wrote: Безусловно. Но я вдруг испугалась, поэтому решусь спросить - пане Олег, неужели Вы подумали, что тот пост каким-то образом направлен против Вас? Успокойте меня и скажите, что нет, я и близко не имела подобного намерения.   Конечно же нет,Антонина.С чего бы это?   Quote: А с чего собственно описанное положение взялось (в смысле культур), попытаюсь сообразить. В уже упоминавшейся книге Е.Наконечного "Шоа во Львове" я встречала такое сравнение: польская, еврейская и украинская общины в довоенном Львове вроде бы жили в одном городе, но в то же время - напоминали движущиеся по разным орбитам планеты, точек соприкосновения у них было критически мало, что и аукнулось. Похожее положение, хоть и в смягченном виде, сохранилось и во времена "украиноязычного" и "русскоязычного" Львова - стороны вроде бы общались, но учились в разных школах, читали разные книги, зачастую слушали разную музыку... тут я примеры могу множить десятками. Ну вот, мы и наблюдаем последствия...   Диаспоры не только во Львове могли (и имели право) минимально контактировать друг с другом или же наоборот.Ведь у каждой были свои церкви,школы,общественные учреждения,кладбища и даже колодцы.Они могли и вообще не соприкасаться,но в то же время мирно уживаться и сосуществовать друг с другом.   И еще.Мне близка позиция Комского.С Клехом бы я поспорил.Он считает (как,впрочем,все москвичи) свой город чуть ли не Третьим Римом.А это утверждение очень спорно:особенно,если учитывать доминанту сегодняшней среднеазиатской и кавказской диаспор в столице РФ.       Quote: Увы, значительно меньше   250 неполных     Это почему же? Зарегистрирован Страниц: 1 2  Ответить » Уведомлять » Послать тему » Печатать Перейти к разделу: ----------------------------- Новости -----------------------------  - Вечная новость: Правила. ----------------------------- Арда, Эа, далее везде.... -----------------------------  - Отрывки, взгляды, нечты   - Квенты и амбарканты   - Все прочее - литература. И ее ведение. ----------------------------- Вавилонская Башня -----------------------------  - СТРАНА ХАТТИ   - Вавилонская библиотека   - Вавилонская Блудница и ее обычай   - Поучительные рассказы и назидательные истории ----------------------------- Прикладная этика и теология -----------------------------  - названная так, ибо здесь ----------------------------- Гехаймполитик -----------------------------  - Унд унгехайм аух ----------------------------- Сконапель истуар - что называется, история -----------------------------  - Крывия, Литва, Беларусь   - Общие вопросы и древняя история   - Большой Вавилон   - Гражданская война на Юге России   - Монгол Шуудан   - Прочее и разное   - Новая и новейшая история   - Альтернативная история => Околоистория Центральной и Восточной Европы   - Материалы по катарам ----------------------------- Бель-летр -----------------------------  - Спойлеры и Дисклэймеры   - Уголок Лапочки   - CRITIQUE ВОЗРОЖДЕННАЯ   - Прочие авторские тексты ----------------------------- Разное -----------------------------  - Занимательная этнография   - Коаппс, коаппс, брекекекс   - Вольная слушательня   - Юмор   - Дела сетевые и удельские   - Кроме людей « Предыдущая тема | Следующая тема »

Удел Могултая
YaBB © 2000-2001, Xnull. All Rights Reserved.