Сайт Архив WWW-Dosk
Удел МогултаяДобро пожаловать, Гость. Пожалуйста, выберите:
Вход || Регистрация.
01/05/25 в 02:44:28

Главная » Новое » Помощь » Поиск » Участники » Вход
Удел Могултая « Легенды Львова:Император и Панасик Бондарь »


   Удел Могултая
   Сконапель истуар - что называется, история
   Околоистория Центральной и Восточной Европы
   Легенды Львова:Император и Панасик Бондарь
« Предыдущая тема | Следующая тема »
Страниц: 1  Ответить » Уведомлять » Послать тему » Печатать
   Автор  Тема: Легенды Львова:Император и Панасик Бондарь  (Прочитано 1345 раз)
Guest is IGNORING messages from: .
olegin
Живет здесь
*****


Я люблю этот форум!

   
Просмотреть Профиль »

Сообщений: 3520
Легенды Львова:Император и Панасик Бондарь
« В: 10/26/07 в 15:40:02 »
Цитировать » Править

Андрей Шарапов  
Император и Панасик Бондарь
 
 
  В конце сентиментального девятнадцатого века император Австро-Венгрии Франц-Иосиф, объезжая восточные провинции своего государства, останавливался в городе Лемберге. Каждый день в один и тот же час в сопровождении двухметровых кирасир и восковых придворных он выезжал на прогулку в пригородную рощу, откуда открывался чудесный вид на окрестности города. Каждый день в один и тот же час, когда на Ратуше било без четверти одиннадцать, возле бывшего монастыря бонифратов кортеж императора останавливался. Франц-Иосиф покидал ландо и подходил к киоску мадам Циммерман. Взяв мелочь у седого, дородного адъютанта, император аккуратно перекладывал ее в дрожающую, потную лапку мадам и получал взмен смоченную духами и перевязанную атласной ленточкой газету. Толпа, собравшаяся у ограды, восторженно ахала и аплодировала; дамы бросали под ноги императора розы, кричали: «Мы любим нашего императора!» - и плакали; господа размахивали шляпами так энергично, что на касках кирасир пригибались страусиные перья. Каждый чувствовал себя причастным к Истории; император же, едва заметно улыбнувшись и поклонившись толпе, возвразщался в ландо и с газетой в руках продолжал свой путь.
 
  Газета, которую покупал Франц-Иосиф, издавалась только в одном экземпляре. В ней рассказывалось о том, как горожане любят своего замечательного императора, а также помещались смешные сценки из городского быта, которые могли бы позабавить Его Величество, если бы он когда-нибудь решил развязать атласную ленточку.
 
  Впрочем, читал ли император уникальную газету и знал ли он о подвохе – неизвестно; известно лишь, что городские власти спали спокойно, сделав все возможное для того, чтобы пребывание императора в Лемберге протекало приятно, а ежедневная демократическая сценка  возле киоска пробуждала у горожан искреннюю любовь к Габсбургскому дому, столь необходимую для верноподданных граждан империи.
 
  Издатель императорской газеты пан Барановский чувствовал, что наступил его звездный час – и уже собрался было  выставить свою кандидатуру на выборах в муниципалитет, как вдруг случилось несчастье: австрийский офицер отбил у пана Пшибышевского, главного автора любовных славословий и смешных сценок в императорской газете, мадемуазель Кристину из варьете «Жоржа», и пан Пшибышевский в порыве шляхетской гордости запил. Даже протрезвев, он отказывался сочинять бред для вислогубого тирана – и, когда газета все же была придумана и отпечатана, до торжественной церемонии у киоска оставалось всего четверть часа.
 
  - Ох, курва! – в отчаянии вопил пан Барановский у ворот типографии, срывая манишку, впившуюся в его багровую шею. – Что теперь со мной будет? Ратуйте, швенты аньолы!..
 
  Безумные глаза его вывалились из орбит и слепо блуждали по пустынной, без единой пролетки, улице, кучке испуганных мальчишек-газетувцув, дожидавшихся утреннего выпуска «Вядомошчей мяста»... Самым быстрым и исполнительным из газетувцув считался Панасик Бондарь, сын пропойцы-лудильщика с Погулянки.
 
  - Беж до Циммерманши! – заорал пан Барановский, хватая Панасика за чуб и засовывая ему за пазуху влажную газету. – Маш на то дзесеньч хвиль! То ж для самого пана Франца-Иосифа! – Пан Барановский нащупал в кармане золотой, но тут же, сморщившись, добавил: - Бо ж выженю, як суку! – и с ненавистью отшвырнул Панасика в сторону Глинского шляха – туда, где должен был проехать император. – Геть!
 
  Голова Панасика глухо ударилась о ворота; в глазах завертелись огненные колеса. Больше всего на свете Панасик боялся разгневать панов с типографии и потерять работу – в семье нужны были гроши... Он часто дрался с мальчишками из Квенки и Вокзала, отбиравшими у него выручку, дежурил до поздней ночи у «Жоржа», чтобы всучить пьяным клиентам нераспроданные газеты, – и не упускал случая показать панам с типографии свою преданность, чтобы в случае несчастья они не выгнали его... И вот несчастье, которое он давно предчувствовал, подкатило – за десять минуть добежать до Циммерманши не смог бы и взрослый... Панасик застонал, кинулся назад, в браму, и через проходной двор выбежал на Академическую улицу. Ему повезло – впереди громыхала конка; Панасик догнал ее и, моля пана Бога поторопить сонных кляч, проехал часть пути до Бернандинского костела.
 
  Дальше дорога была в гору. Панасик бежал, задыхаясь и чувствуя, что его вот-вот вырвет; на одном из перекрестков он упал и больно ободрал о брусчатску колени. На мгновение голова его прояснилась, и он подумал, что пан Барановский и Циммерманша, наверное, москальские шпигуны, решившие сдаться и сообщить пану императору важную государственную тайну, – и, если Панасик не передаст в срок замаскированные под газету документы, его точно придушать...
 
  - Ох, дьябель! – венгерский хорунжий пошатнулся и схватил Панасика за ухо. – Цо? Надо ушить ходить, поганець?
 
  Неподалеку, на другой стороне улицы, мадам Циммерман то встревоженно высовывала голову из окошка киоска, точно улитка из раковины, то испуганно прятала ее обратно.  
 
   - Та же видчепитсья, пане полковнику! – завизжал Панасик, вертясь, как медведь на ярмарке. – Я ж маю пакет до пана императора!
 
  От неожиданной и наглой лжи хорунжий оторопел.
 
  - А до пана Бога ты не маешь макета? – он отвесил Панасику оплеуху. – А до архангела Гавриила? Надо ушить не врать, поганець?
 
  Часы на Ратуше ударили без четверти одиннадцать. Толпа заволновалась. Из-за поворота на гордых, красивых лошадях показались кирасиры.
 
  «Все!- пронеслось в голове у Панасика. – Все пропало!»
 
  Он оглушительно заверещал, укусил хорунжего за ладонь и вырвался.
 
  Кортеж замедлял ход. Панасик выбежал на середину улицы – и в отчаянии замер: колонна кирасир уже громыхала перед ним. Вдруг справа, между кирасирами и ландо, мелькнул просвет – Панасик, зажмурившись, нырнул туда, ловко увернулся от первой лошади и уже проскочил было перед горячей мордой второй, как вдруг что-то огромное вздыбилось рядом с ним, ударило его в плечо, вдавило в мостовую и потащило за собой... Все смешалось.
 
  - Стоять, черти! Назад! – злобно рычал, унимая понесших на тротуар лошадей, кучер.
 
  - Цо шен стало? – волновались в толпе. – Хто щось бачив?
 
  - О, вейзмир! – мадам Циммерман в ужасе прикрыла один глаз, продолжая другим зорко следить за событиями.
 
  - Всем оставаться на местах! Спокойствие! – бестолково носились взад-вперед переодетые в штатское жандармы.
 
  Шум разом стих, когда в ландо произошло чуть заметное шевеление.
 
  - Вас ист дас? – раздался удивленный голос императора.
 
  Толпа напряженно ловила каждый звук этого приглушенного, драгоценного голоса.
 
  Дородный адъютант выскочил из-под лошадей, быстро поправил съехавший орден и растерянно доложил:
 
  - Там ребенок, Ваше Величество!
 
  - Ребенок?
 
  На неподвижном лице императора проступило подобие любопытства. В самом деле, попытка подать прошение или даже заговорщики – это было бы не так странно, как... ребенок... Нелепый городишко, нелепые славяне... Или это все-таки... Император вытянул затекшие ноги и вопросительно посмотрел на адъютанта.
 
  - Ему от силы лет девять, - сказал тот, угадывая мысли императора. – И он без сознания.
 
  Император недовольно вздохнул. Разумеется, ему следовало продолжить прогулку, не обращая внимания на незначительное происшествие, но ведь он уже привык выходить здесь... и потом – что же все-таки за ребенок?
 
  Чувствуя сладкую боль в ногах, император вышел из ландо и приблизился к толпе, окружившей ребенка.
 
  Панасик уже очнулся и теперь бессмысленно таращил глаза, подвывая от страха. Боли он еще не чувствовал. Правая рука его, попавшая под колесо императорского ландо, была вывернута в локте в обратную сторону. Из разбитой груди сочилась кровь.
 
  - Газета! – вдруг вскрикнул он и заерзал по брусчастке.
 
  Часы на Ратуше стали бить одиннадцать. Франц-Иосиф стоял, потрясенный. Он хотел было что-то сказать толпе, но вовремя спохватился и лишь сухо откашялся.
 
  - Что же вы стоите? – повернулся он к вытянувшемуся по стойке «смирно» адъютанту. – Немедленно доктора!
 
  Адъютант ожил, заволновался и безнадежно кинулся куда-то в конец кортежа.
 
  - Ах, какой нешчастье! – вдруг воскликнула мадам Циммерман, отважно выбираясь из своей раковины. – Ах, бьедный хлопьец! Панове, чи е ту дохтур?.. Пане Торчиньски!.. Чи вы вже дома?
 
  Дверь на балконе второго этажа с готовностью отворилась, и господин в кальсонах, стоя в проеме и лихорадочно расчесываясь, бодро крикнул:
 
  - Вже бижу! Тылько сбираю инстурмент!
 
  Через несколько долгих минут пан доктор Торчииньски осматривал потерпевшего, то и дело оглядываясь и кланяясь. Франц-Иосиф со свитой брезгливо наблюдали, как пан Торчиньски бережно раскладывает на ситцевой подстилке инструмент, сердито спрашивает о чем-то мальчика, ощупывает его так, что тот вздрагивает и воет от боли...
 
  - Нет! – не выдержав, отвернулся Франц-Иосиф. – Его следует показать моему доктору!
 
  Пан Торчиньски обиженно вспыхнул и стал гордо собирать инструмент. Толпа вздохнула с облегчением. Пока мальчика переносили в экипаж, мадам Циммерман бочком просеменила к кирасирам и ловким, молодым движением выдернула из-под крайне лошади комок бумаги. Дородный адъютант поманил ее пальцем.
 
  - Та ни, та то приватный лист! – заулыбалась Циммерманша, но адъютант без слов отобрал у нее добычу и на вопросительный взгляд императора сокрушенно пробормотал:
 
  - Газета для Вашего Величества...
 
  В глазах Франца-Иосифа мелькнул стыд; он быстро сел в ландо, и императорский кортеж поспешно, хотя и не теряя должной торжественности, стал разворачиваться под восхищенный гомон толпы.
 
  Дальнейшие события разными источниками освещались по-разному. Пан Барановский и пан Пшибышевский в сахарной статье на первой полосе «Вядомошчей мяста» восторженно повествовали о том, как император, ставший во время прогулки свидетелем несчастного происшествия (что это было за происшествие, авторы деликатно умалчивали, следуя мудрому правилу говорить только правду, но необязательно всю правду), великодушно предоставил пострадавшему ребенку свою карету, по пути в резиденцию милостиво беседовал с мальчиком, интересовался жизнью простых горожан, достопримечательностями города – и даже тонко заметил, что на предстоящих выборах в муниципалитет должны быть представлены кандидаты от передовых издательств... На каком языке проходила эта поучительная беседа, авторы, правда, не уточняли. В резиденции мальчику оказали первоклассную европейскую медицинскую помощь, одели его в модный венский костюм и целый день нянчились с ним, как с родным сыном императора. Вечерм мальчик окреп и с щедрым подарком, преисполненный безграничной благодарности Его Императорскому Величеству, проследовал в сопровождении графа К*** к себе домой на Погулянку. По дороге граф К*** тоже ляпнул про выборы и кандидата от передовых издательств.
 
  Мадам Циммерман, лишившаяся такого знаменитого клиента, утверждала, что щенку сунули золотой и вышвырнули из коляски за первым же поворотом.
 
  Пан Торчиньски, обследовавший Панасика спустя неделю после происшествия, говорил, что мальчишку действительно привезли во дворец, но тамошние ветеринары оказали ему такую «первоклассную европейскую медицинскую помощь», что рука у него точно отсохнет, если прежде он не умрет от чахотки в отбитых легких.
 
  Достоверно известно лишь одно: после этой истории император изменил маршрут своих прогулок и уже никогда не покупал городских газет.
 
  Сам Панас Бондарь редко рассказывал о том, как он был в гостях у императора – это было одно из самых чудесных его воспоминаний, и он боялся замусолить его частыми пересказами... Вначале, в ландо, ему было больно, его тошнило, и он больше всего боялся, что его вывернет прямо на ярко начищенные сапоги императора. Панасик почему-то решил, что его везут на порку или даже в тюрьму – и потому жалобно скулил:
 
  - Та ж видпустить мене, пане Франце-Иосифу! Та я ж не винен!
 
  Император, полагая, что ребенок бредит, осторожно гладил его сальную голову и повторял:
 
  - Гут, гут... Ты – храбрый мальчуган... Терпи...
 
  Но мальчик не понимал слов императора, пытался вырваться из его мягких, холодных рук, и Франц-Иосиф почувствовал легкое раздражение.
 
  Коляска остановилась; по отрывистому приказу императора Панасика перенесли в огромный, залитый солнцем зал и уложили на кровать под балдахином. Розовый и душистый, как мыло, немец склонился над Панасиком и, весело бормоча и чуть ли не пританцовывая, стал колдовать над его рукой. Панасик понял, что порки не будет, что в его жизни начался какой-то волшебный сон, в который он и сам с трудом верит... Панасик очнулся в другой, овальной комнате, обитой бордовым бархатом, полной ваз, свечей и зеркал, - худенькая, крошечная фрейлина надевала на него белую шелковую рубашечку... Лицо у фрейлин было очень старое и доброе – Панасику захотелось сказать ей что-то ласковое, приятное, но она с улыбкой приложила сухой пальчик к губам и стала готовить в серебяной кружечке лекарство...
 
  А потом Франц-Иосиф пришел навестить Панасика Бондаря.
 
  Императора выслушал танцующего доктора и недовольно поднял брови:
 
  - Ботинки. Найдите же ему настоящие ботинки!
 
  Вокруг сытого, разморенного Панасика началось шуршание и суета; с него стащили перехваченные ремнями чеботы старшего брата – и... император вдруг расхохотался: под чеботами у Панасика не было шкарпеток, только крашеные ободки на щиколотках... Крошечная фрейлен принесла откуда-то батистовые чулочки, решительно разрезала их и натянула на ноги Панасика чудесные самодельные шкарпетки. Какая-то красивая придворная дама принесла ботиночки своего сынишки... Франц-Иосиф остался доволен.  
 
  - Доктор обещал, что ты скоро поправишься, - сказал он, улыбаясь. – Какую игрушку ты хочешь получить от своего императора?
 
  С Панасиком еще никто не обращался так по-доброму, нигде он не встречал таких великодушных, прекрасных панов... Он чуть не расплакался от горячей, искренней любви к этим удивительным людям.
 
  - Нет, пожалуй, игрушка – это совсем не то, что нужно такому отважному мальчугану, - произнес Франц-Иосиф и, взяв из рук дородного адъютанта золотые часы с императорским вензелем, аккуратно положил их на живот Панасика. – Ты показал себя молодцом. Оставайся им и дальше!
 
  - Благодари! Дзенькуй! – зашептали Панасику со всех сторон.
 
  - Пане Франце-Иосифу! – пробормотал потерянный Панасик. – Я... можу приносить вам газету до дому, кажного ранку!... Я... Вы такой хороший пан! Чого жа вас все так лякаються?... Пане Франце-Иосифу!...
 
  Император не понял перевода, пожал плечами и удалился.
 
  Что и говорить, когда Панасика, разодетого, как барчук, привез на Погулянку важный австрийских генерал, когда генерал вручил старому Бондарю часы и золотые – разговоров хватило на целый месяц. Панасик, вопреки пророчествам пана Торчиньского, быстро поправился, и пан Барановский дал ему место в типографии в надежде, что когда-нибудь в Вене вспомнят о мальчишке, попавшем под императорский экипаж, и отметят наградой людей, принявших участие в его судьбе...
 
  История эта вскоре забылась – император уехал из города, стремительно навалился новый век, Лемберг стали называть  Львувом, потом Львивов, Львовом... Панас Бондарь жил неторопливо, стараясь не поддаваться вихрям новых времен – он завел свое крошечное печатное дельце, растил детей, внуков... Он и сам уже почти напрочь забыл о своей сказочной встрече с императором Францем-Иосифом – и только промозглым осенним днем тридцать девятого года, когда его, уже пожилого человека, по приказу другого императора везли на расстрел в разваливающемся, заляпанном грязью и сгустками крови грузовике, он вспомнил все отчетливо и ярко, как будто это случилось с ним только вчера... Мягкие, холодные руки Франца-Иосифа опять легли ему на голову, старенькая фрейлин готовила лекарство в серебряном стаканчике... Панас прислушался – грузовик ревел на крутых поворотах, поднимался в гору... Панас решил, что их везут на Кайзервальд, и эта определенность почему-то придала ему сил. Он положил правую руку, снова сломанную во время допроса, на колено и прикрикнул на воющую в углу беременку:
 
  - Та вже досыть!.. Тяжких воны не... Замовч!
 
  Беременка с надежной придвинулась к нему:
 
  - Звидки вы знаете? Чтого ж воны тоди...
 
  Молодой рыжий охранник, заворачивая пайку мыла в газету, ухмыльнулся и поддержал игру:    
 
  - Так, тильки подывишься... Е такий наказ...
 
  Грузовик остановился. Панас захотел помолиться, но не вспомнил слов; рыжий охранник отложил мыло и стал бить их прикладом, выгоняя наружу.
 
  Панас упал на мокрую, рыхлую землю; ему помогли подняться. Невдалеке разгневанный офицер материл пьяных, усталых землекопов – могилы были вырыты только наполовину.
 
  - Може, зачекаете трохи? – испуганно предлагал бригадир, но офицер размахивал пистолетом и орал, что график срывается, что это саботаж...
 
  - Хлопчику, - стыдясь, попросил Панас у рыжего охранника. – Мени бы по нужди... Видийти...
 
  - Та тоби вже не треба! – засмеялся рыжий. – Вже зараз, зачекай!
 
  Когда их стали разбивать на пятерки, рыжий завернул беременке руку и потащил ее в овраг. Вскоре оттуда послышался сухой выстрел, и рыжий, ругаясь, вылез наверх. Охранники встретили его дружным смехом.
 
  Стоя перед ямой, Панас глотнул сырого воздуха полной грудью и наконец-то вспомнил свою молитву; он даже успел прошептать несколько первых слов. Последним, что он увидел, были чудесные, но почему-то сломанные золотые часы, которые с улыбкой протягивал ему великий и непобедимый император Франц-Иосиф.
 
 
 
Зарегистрирован
Страниц: 1  Ответить » Уведомлять » Послать тему » Печатать

« Предыдущая тема | Следующая тема »

Удел Могултая
YaBB © 2000-2001,
Xnull. All Rights Reserved.