Автор |
Тема: Чужой среди своих (Прочитано 2900 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
Вступление – о москвофилах еще раз
Я никак не осмелилась бы писать о москвофилах, если бы не то, что их тема время от времени возвращается, в том числе и на этом форуме, и даже возбуждает к себе интерес, иногда отдаленно приближающийся к вызванному темой катаров. Мне хотелось изложить более-менее общепринятый взгляд на москвофильство украинской историографии. При этом я осознаю, что общепринятый – это отнюдь не единственно верный, и что существуют также другие взгляды на проблему – русский или польский хотя бы.
Движение москвофилов возникло в Галичине приблизительно в середине 19 в. Причины возникновения – те же, что и у аналогичных движений среди других славян – чехов, сербов, болгар, плюс к этому непосредственная близость РИ, высокая вероятность присоединения Галичины к ней и стремление заручится наличием влиятельных союзников в противостоянии с поляками. Главным образом москвофилы происходили из духовенства. Возникшее движение было крайне разношерстым, включая в себя, например, сторонников этимологического правописания в противовес фонетическому. Кстати сказать, реформа правописания в середине 19-го века почти официально называлась «азбучной войной» и происходила в стиле «Фонетичну бийте гідру – За омегу очі видру» (Ив.Франко). Противники тоже не оставались в долгу и, в частности, очень въедливо пародировали тексты, написанные этимологическим правописанием на искусственном языке – смеси церковнославянского, русского и польского, т.н. язычии. Некоторое представление об этих текстах можно получить из пародии на пародию – такую стилизацию в наши дни производил Ю.Андрухович в романе «Перверзия».
Меня же преимущественно интересовал политический аспект москвофильства. Но тут вообще пришлось бы рассказывать о крайне запутанных извивах внутренней политики Австро-Венгрии до 1848 г.и после него. Поэтому приведу несколько упрощенный взгляд: до какого-то времени москвофилы совмещали прорусскую ориентацию с постоянными заверениями в преданности Габсбургам и австро-венгерской монархии. Так, например, написанная Д.Зубрицким «Хроника города Львова» (на польском языке) посвящена Леопольду Захер-Мазоху – дедушке мазохизма, в то время возглавлявшему львовскую полицию. В 60-х годах ситуация начала меняться: в 1860-61 г.г. была принята новая конституция, в 1867 г. австрийское правительство пошло на союз с венграми и поляками. В частности, венгры стали «вторым народом империи», с поляками же было заключено негласное соглашение: им предоставляется право формировать свою администрацию в Галичине – как в Западной, так и в Восточной, взамен же они обязаны сохранять лояльность по отношению к империи. В крае началась стремительная полонизация. Ничего удивительного, что противостоящие этому москвофилы вынуждены были стать консерватистстами – им хотелось удержать хотя бы предыдущие позиции. А вообще урок был очень горьким – украинцам наглядно показали, что вся их преданность Габсбургам в 1848 г. и раньше ничего не стоит и что в Австро-Венгрии каждый народ имеет столько прав, сколько в силах вырвать и удержать. Показательна динамика количества украинских послов (депутатов) в галицком сейме: сначала – 33% состава, в 1877 г. – 14 из 150, в 1883 – 11.
Я не стану обвинять москвофилов в политических просчетах – попросту в тех условиях была крайне необходима наступательная политика, они же были именно консерваторами. Но не стоит удивляться также, что у них почти сразу же появились конкуренты – т.н. народовцы. Это направление являлось даже в еще большей степени разношерстым и разобщенным, чем москвофилы. У него была, пожалуй, несколько более широкая социальная база – кроме духовенства также и поначалу немногочисленная светская интеллигенция, а в несколько более позднее время – и крестьянство. Впрочем, в то время и москвофилы небезуспешно пытались перетянуть хотя бы часть крестьян на свою сторону.
От 1880 г. до начала 20-го века положение было таким. Москвофилы оставались самой организованной силой галицкого украинского политикума. В их руках оставалось большинство общественных организаций и учреждений, они были значительно лучше обеспечены материально. О той поддержке, которую им оказывало русское правительство, особо говорить не хотелось бы – они впоследствии очень дорого за нее заплатили. Но и отрицать существование такой поддержки не удается. Москвофилы создают широкую сеть организаций и обществ -«Народный дом», «Ставропигийский институт во Львове», «Общество им.Качковского», они издают многочисленные газеты и журналы, а также книжные серии «Библиотека русских писателей» и «Библиотека русска», у них есть свои филии в самых отдаленных селах, им принадлежит созданный в 1849 г. Народный дом, обладающий немалым имуществом, а также библиотекой и архивом. Конкурирующим народовцам приходится буквально вырывать политический приоритет у москвофилов, так что особой симпатии друг к другу эти партии не пытают. Те и другие ищут сторонников также и по ту сторону границы. О союзниках москвофилов мы вроде бы знаем (все ведь началось с визитов Погодина), естественный же союзник народовцев – рождающееся украинское движение в российской Украине. Тут бы не забыть написать, что приезжающие в Галичину «восточные» украинцы очень часто бывали неприятно поражены низким уровнем культуры, образования и организации у своих западных братьев, не умеющих использовать те возможности, которые им предоставлялись австро-венгерским законодательством. Для интересующихся этим периодом стоило бы обратить внимание на роль Драгоманова, а также Кулиша, Кониского и др. (Меня всегда крайне интересовало, почему те, кто предполагает во всем тогда происходящем единственно происки немцев, восточных украинцев не замечает в упор).
Взаимоотношения разных политических сил остаются запутанными, союзы же между ними, говоря по-современному, - временными и ситуативными. Иногда делаются попытки примирения – галицких украинцев с поляками, москвофилов с народовцами, безуспешные. Несмотря на декларативную полонофобию москвофилов почти общим местом в обращенной против них полемике народовцев является обвинение именно москвофилов в пропольской политике. Начинаются противомосквофильские судебные процессы – опять же рекомендую обратить внимание на процесс Ольги Грабар (мать Игоря Грабаря), где одним из обвиняемых был также ее отец, очень видный закарпатский общественный деятель Адольф Добрянский, который в 1849 г. был представителем от Габсбургов при русском экспедиционном корпусе в Венгрии. Интересный, хотя и несколько контроверсионный современный историк Валентин Мороз утверждает, что Добрянский, а после него – и его дочь, вне всяких сомнений, руководили деятельностью шпионской сети, используя своих коллег по партии в качестве прикрытия. Этот же историк считает, что противники москвофилов сделали огромную ошибку, не уничтожив их в то время как политическую силу или хотя бы резко от них не отмежевавшись – тогда, скорее всего, и будущие жертвы Талергофа остались бы живы-здоровы. Вместо же такого разумного, хотя и несколько циничного деяния, народовцы устраивали по всей Галичине митинги в поддержку подсудимых в частности и москвофилов вообще, обеспечив тем самым им статус мучеников. Руководитель партии народовцев, Барвинский, адвокат по профессии, взял на себя защиту обвиняемых и добился для них оправдательного приговора. Словом, старая проблема – уместна ли мораль в политике.
К 90-м годам становится ясным, что общественные политические симпатии изменяются не в пользу москвофилов. Возникают новые политические партии – украинская радикальная, национально-демократическая, социал-демократическая. Происходит стремительная радикализация обеих направлений: одна из сторон явно провозглашает лозунг соборной независимости Украины, крайняя же группа москвофилов, т.н. «новокурсники» - полное единство с Россией. Противостояние еще более усугубляется в начале 20-го века.
По происшествии 40 библейских лет с рокового 1867 г. «украинский» лагерь, осиянный авторитетом Франка, уже может похвалиться политическими успехами: удалось отправить в отставку наместника Бадени, организатора кровавых «баденовских выборов» (как утверждает тот же В.Мороз, в первую очередь благодаря таким произведениям Франка как «Свинская конституция»), вследствие же многочисленных обструкций и сецессий украинских депутатов в венском парламенте и галицком сейме произведена реформа избирательной системы, давшая украинцам на выборах в парламент 1907 г. 27 мандатов (москвофилам – 5), на выборах в галицкий сейм 1908 г. – 12 мандатов (8 москвофилам). Но это была только первая проба сил, сейм 1908 г. был досрочно распущен и на новых выборах 1913 г. украинцы получили 30 депутатских мест (москвофилы – 1 (одно)!). Так что к началу 1 мировой москвофилы, все еще вполне влиятельная политическая сила, явно стали утратившей инициативу партией побежденных. Такая поразительная, по-современному говоря, потеря электората, во многом произошла из-за их политического союза с поляками, безусловно, вынужденного, но все же… Из-за своего консервативного курса они утратили влияние на молодежь. Самый же мощный козырь москвофилов – апелляции к русской культуре – легко выбивался из их рук тем фактом, что сама эта культура была преимущественно оппозиционно настроена по отношению к Российской империи.
Об ужасной судьбе москвофилов-жертв террора во время 1 мировой уже писалось достаточно, я нахожу данные талергофских альманахов вполне состоятельными. Но там же указан и реальный уровень поддержки этой партии населением – не более 10%. Ну, а дальше… Они ведь связали судьбу с той империей, которой не стало, по крайней мере, в ее прежнем виде.
Судьба уцелевших москвофилов в междувоенный период – еще одна отдельная тема. Когда-то я (конечно, на самом примитивном и любительском уровне) пыталась найти преемственную связь между ними и последующими прокоммунистическими и просоветскими движениями, но ничего такого не обнаружила за единственным и сбивающим с толку исключением – Я.Галаном. По-видимому, уже тогда москвофильское движение считалось чем-то, принадлежащим разве что истории (это галицкая ситуация, на Закарпатье было несколько иначе). Дети же вчерашних москвофилов зачастую становились радикальными националистами – например, Лука Павлишин, член ОУН, один из организаторов УПА и один из руководителей норильского восстания. (Тут у меня будет вопрос – прежде всего к беларусам – насколько можно полагаться на свидетельство Ригора Климовича?). Так бы и исчезли они из политической арены, если бы не ренессанс в конце века – так называемое русинство. Впрочем, современные русины, о которых можно бы писать «довго і багато» отнюдь не страшатся Европы и Запада и вовсе не прочь оказаться там хотя бы в качестве угнетаемого нацменьшинства.
Развязавшись наконец с политической обузой, я со спокойным сердцем займусь своей любимой темой – отображением истории в жизни реального человека. Герой – скульптор и художник Иван Севера, чья известность далеко не соответствует его таланту и заслугам, а извилистый жизненный путь вполне отображает многотрудное время, отпущенное ему Всевышним. К счастью, о нем осталось достаточно материалов – автобиография, воспоминания его друга и тоже художника В.Касьяна, воспоминания его любимого ученика Крвавича, но, прежде всего, довольно обширное повествование «У пошуках берега» авторства Б.Горыня, одного из братьев Горыней, выступающего в своей любимой ипостаси – искусствоведа и хорошо знавшего самого Северу. В дальнейшем цитаты из Горыня будут обозначаться буквой Г, Крвавича – К, Касьяна – Кс., а самого героя – С.
Часть 1 – Юность
…Родина Северы – Яворивщина – не может похвалиться плодородными почвами, зато имеет богатые традиции народных промыслов. особенно же – деревянной игрушки. Отец будущего скульптора, Василь, был довольно умелым мастером – «все выходило из его рук удобным, крепким, красивым, с разнообразными орнаментами и украшениями» (К). С резьбы по дереву началось увлечение искусством и маленького Ивана – одним из первых его творений был рождественский вертеп с традиционными фигурками Иосифа, Марии, вола и осла. И соседи, и школьные учителя советовали отдать талантливого мальчика учиться в Яворивскую школу резьбы. Но родители, воспитывающие 8 детей, больше думали о том, как их прокормить, чем об образовании. Однако характер у Ивана, рано почувствовавшего свое призвание, был твердым – в 1905 г. 13-летним, едва окончив начальную школу, он оставляет родной дом в селе Новосилки и оказывается в цисарско-королевском городе Яворове. «Я очень хотел учиться, но родители не могли помочь и поэтому я 13-летним оставил родителей и пошел «в люди». (С) Школа резьбы была похожа не на более привычные нам ПТУ, а на объединение начинающих ремесленников, попутно дающее неплохое общее образование (с которым в Австро-Венгрии, что бы о ней не говорили, дело обстояло совсем неплохо). В процессе обучения воспитанники школы делали разнообразные деревянные статуэтки и орнаментальные вставки «оригинальный растительный орнамент – своеобразно стилизированные листья дуба, граба, бука, явора, а также розетки из стилизированных полевых цветов» (К). Иван довольно быстро стает первым учеником и гордостью школы. Но тогда же намечается и его первый конфликт с окружающим миром. Нет, не традиционный протест против бедности и несправедливости, а дело вполне современное. Изделия Северы часто дарили посещающим школу высокопоставленным гостям и меценатам, естественно, не указывая имени автора. Такое несоблюдение авторских прав страшно его злило, но оставалось его фатумом едва ли не на всю жизнь.
О том, какое образование давало это скромное провинциальное учебное заведение, можно понять из того, что Севера, кроме всего прочего, ухитрился также посещать музыкальную студию. «Я научился играть на нескольких инструментах – на скрипке, трубе, кларнете и басе-флигеорум» (С).
В конце 1907 г. школа окончена, но 17-летний юноша замахнулся на большее. На собственный страх и риск он приезжает во Львов. Там тогда как раз оживилась художественная жизнь – только недавно построен оперный театр, прошла «Выставка украинского искусства», открылся памятник А.Мицкевичу. Несколько растерянный юноша обратился к первому же прохожему за советом и тот, терпеливо его выслушав, посоветовал обратиться в общество «Днистер» («Днестр»), вообще-то занимающееся кредитно-страховой деятельностью, но всегда помогающее юным талантам из провинции. И Севере повезло – ему вообще часто везло на покровителей – там он сразу же встретился с М.Яцкивым, одним из первых западно-украинских писателей-модернистов, которого поколение 20-х считало своим литературным учителем. Яцкив осмотрел привезенные Иваном работы, одну из них сразу же купил, и для начала направил подопечного в иконописную мастерскую Стащишина. Там его приняли с раскрытыми объятьями – как раз мастеров резьбы остро не хватало. Среди работ Ивана – резьбы в Преображенской церкви, а некоторые его изделия попадают на краевые выставки и удостаиваются отличий и премий.
Через год ученик мастерством сравнивается с учителем – и снова стремится дальше, его заинтересовала цисарско-королевская промышленная школа, которую по-современному следовало бы считать училищем, а то и институтом прикладного и декоративного искусства. Однако здесь, в отличии от всех предыдущих университетов Северы, учеба была платной, так что ему волей-неволей приходится обратиться за помощью к родителям. «Смотрели на него и не могли узнать» (Г) – вместо ушедшего из дома «тяжелого» подростка – стройный красивый юноша с явными признаками городского лоска. Мать посоветовала обратиться к родственнику, дяде Костецкому, живущему во Львове.
Это – первая из многочисленных загадок биографии Северы. Как он за целый год не удосужился найти брата матери, человека в городе известного, а искал помощи у чужих людей? И как оказались близкими родственниками почти неграмотная крестьянка и богатый и влиятельный директор Народного дома? То ли родство между ними не было особо близким – они могли быть дво- или троюродными, то ли о.Костецкий не особенно стремился поддерживать связи с бедными родственниками. Но племянника принял тепло, даже укорил, почему тот так поздно пришел к нему. Пообещал помочь – и действительно помог.
«Отец Костецкий поместил Ивана в бурсу (…), где он был освобожден от платы за проживание и еду». (Г). Тут необходимы объяснения. Бурса – это нечто вроде общежития, с той разницей, что она предоставляла своим жильцам полный пансион и не была привязана к конкретному учебному заведению. Дядя же, в прошлом – преподаватель гимназии, а сейчас – директор Народного дома, оказался видным москвофилом, так что сразу же принялся наставлять новоявленного племянника на путь истинный – «помни, что ты русин, язык твой – русский, а наше будущее неразрывно связано с будущим великорусского государства». Однако племянника куда более интересовало искусство, чем предлагаемые дядей сочинения Зубрицкого и Дидицкого. В промышленной школе Севера избирает отделение декоративной скульптуры. «Он учится под руководством выдающегося специалиста по скульптуре и твердым металлам, профессора Войцеха Белтовского, а также работает в мастерской скульптора Яна Нальборчика. В школе основное внимание сосредоточивалось на студиях натуры и изучении художественного наследия. Композиционные задания давались ученикам преимущественно декоративного и орнаментального характера» (К) Но учителем Северы стал и город, где он жил. В свободное время студент зорким глазом художника осматривает «Николаевскую церковь – едва ли не единственный памятник княжеских времен; Армянский собор, часовню Боимов – своеобразный эталон синтеза искусств; архитектурный ансамбль площади Рынок» (Г). А еще – ренессансный ансамбль Успенской церкви «старше Ивана ровно на 300 лет» (Г), памятка барокко и рококо – Доминиканский костел, собор св.Юра – главным образом в стиле рококо. Недавно возникшие и еще бывшие предметом споров скульптуры Оперного театра, здание Политехники и гостиница «Жорж». Очарование последних мирных лет…
Увлеченный учебой и искусством, Севера не замечает стремительных изменений общественной жизни – политической борьбы противостоящих друг другу сил, и поэтому недоумевает, почему это его вдруг стали называть москвофилом, воспитанником «москвофильской» бурсы. Разобраться с предлагаемыми дядей книгами у него так и не возникло ни времени, ни желания. Похоже, что к 1913 г. о.Костецкого уже нет в живых, но Севера продолжает жить в той же бурсе на привилегированном положении. Всякие там мелочи типа выборов в сейм, сокрушительного поражения москвофилов – не особенно волнуют подающего большие надежды художника, которому как раз пора определяться с планами на будущую жизнь. Прошли 4 гола учебы, получен диплом с отличием, профессор Ян Нальборчик предлагает Севере остаться ассистентом при кафедре. Однако и это кажется уже мелким амбитному провинциалу – другое дело Венская академия искусств, а там и страстно желанный Рим!
Но эти планы оказываются совершенно несбыточными.
Лето 14-го года, конец эпохи. «Над миром собираются тучи небывалой грозы» (Г). Убийство Франца Фердинанда, ультиматум Сербии, объявление войны. Косые взгляды в сторону москвофилов сменяются откровенной неприязнью. «За короткое время все было словно наэлектризованным» (Г). В лагере украинофилов – небывалый подъем, на глазах создается украинское войско – формирования Украинских Сечевых Стрельцов. Из рук в руки передается перепечатанное, а то и переписанное воззвание Главной Украинской Рады к украинскому народу – острое, бескомпромиссное, решительное:
«Грядет время, которого давно не было. Приближается долгожданный момент, отдающий судьбу украинского народа в руки его самого. Теперь или никогда отвоюем свою свободу!».
Называют имена записавшихся. Оба сына Франка, легендарный Дм.Витовский. Девушки – Олена Степанив и София Галечко. В скором времени число добровольцев достигает 20 тысяч, среди них – многие соученики Северы.
Он же вовсе не уверен, что это – именно его путь. Скорее даже считает все происходящее лишь досадной помехой на пути к столь желанному искусству. Взволнованный, измученный, решает на время уехать в родную деревню, тем более, что недавно умер отец, матери нужна поддержка.
Но в селе не лучше, даже еще тревожнее. Началась конфискация лошадей, потом – мобилизация мужчин от 20-и до 40 лет. Ползут слухи о массовых арестах и казнях всех, кто принадлежал к москвофильским организациям. Пушечные выстрелы, наводящие на крестьян панический ужас аэропланы.
«Отступая, австрийская армия гнала с собой арестованных. Для них были приготовлены лагеря, среди которых самый большой ужас вызывал Талергоф, куда согнали около 7 тысяч человек» (Г).
Арестовали и Северу, он, как воспитанник той злосчастной бурсы, уже давно был в списках. Отобрали фотографии и диплом. К его счастью, арестовавшие были не мадьярами, а чехами. «Не били, не стреляли, но и не отпускали» (С). Несколько сотен задержанных собрали в импровизированном лагере среди полей картофеля. Надзор был строгим – о бегстве не было и речи.
Так прошла неделя, уже явственно ощущалось приближение фронта. В один вечер среди задержанных вдруг начали распространяться слухи о возможном расстреле, якобы из-за того, что кто-то из них подавал сигналы русским войскам. Но наутро, проснувшись, бывшие пленники увидели русскую конницу. «Нас освободили, а нашу охрану забрали» (С). Всех отпустили домой.
Но и дома было немногим лучше. Вслед за войной пришел голод, позже – эпидемии. Умирает мать. Осиротевший Севера решает возвратится во Львов – и застает там картину описанного С.Ефремовым разгрома. Успели ограбить и его бурсу, а все вещи растащили.
Город живет в тревожной и горячечной прифронтовой атмосфере. Вдруг возникают слухи о тайном приезде Николая II и посещении им Успенской церкви, позже – о кровавых сражениях в Карпатах и о битве на горе Макивке.
(Следы тех битв остались до сих пор – воронки от снарядов и пушечных ядер, остатки укреплений. Слова одной из песен военных лет – «стогнуть ранені Карпати»)
Русская армия начинает оставлять занятые рубежи. Неискушенные в военной науке местные жители попросту называют это быстрое отступление бегством. В начале июня русские оставили Перемышль, подходит очередь Львова. Вновь возникает страшное видение Талергофа. Было объявлено об эвакуации людей, которым могла бы грозить опасность при возвращении австрийских войск. Многих – иногда и целые деревни – заставляли эвакуироваться в принудительном порядке.
Севера твердо решается уехать. Дома его ничто не держит, а впереди – новая цель. Пусть вожделенный Рим сейчас недоступен, зато он может оказаться в Петербурге. Знаменитые музеи, архитектурные ансамбли, а главное – Академия искусств, студентом которой он уже себя видит.
22 июня 1915 г. Львов занимают австрийцы, но Севера к тому времени уже в Киеве. Его и остальных беженцев очень тепло приняли местные жители. Приходит ответ на письмо, посланное в Академию – «Приезжайте». Но это оказывается не таким простым делом, необходимо специальное разрешение то ли от киевского генерал-губернатора, то ли от генерал-губернатора Галичины, князя Бобринского, а в получении этого разрешения упорно отказывают. Не в силах понять, как это он из едва обретенного брата превратился в нежелательного иностранца, Севера предполагает, что всему виной – его крестьянское происхождение, не подозревают ли в нем скрытого революционера? К счастью, приходит приказ перевезти всех галицких беженцев в южные районы России, а ростовский градоначальник сразу же дает разрешение на выезд в Петербург. К тому времени – уже Петроград.
Часть 2 – Петроград
Столица империи переполнена беженцами – в сентябре 1915 г. русские войска оставили Польшу и Литву. Уладив дела с Академией, Севера нашел временный приют в общежитии императорских театров, где «прожил два месяца с беженцами-латышами» (С).
Судя по фотографиям, он очень красив – точеные черты лица, пышные, отброшенные назад волосы, смугловатая кожа. Эта внешность вместе с ломаным русским языком и явной одаренностью производит несколько трогательное впечатление – у Северы появляется покровительница. Личность очень неординарная – княгиня Мария Черкасская, аристократка, красавица, а к тому же – певица, обладающая великолепным сопрано. По ее ходатайству Северу поселяют в «общежитии для интеллигентных беженцев русско-западного общества».
Но в скором времени у подопечного княгини возникает новая напасть – прописка. Всю предыдущую жизнь Севера прожил, даже не подозревая о существовании подобной процедуры (я вот тоже думала, что это – изобретение более поздних лет, но, быть может, это касалось только столицы?) Так что угодил в тюрьму, откуда был вызволен стараниями все той же княгини. Убедившись, что художник, как и полагается творческим натурам, не особенно приспособлен к самостоятельной жизни, она просто забрала его в свой дом, где и так всегда было полно гостей (например, Шаляпин и Собинов часто посещали Черкасскую). Однако мужу княгини, Томчену, судя по фамилии – чеху – такая идиллия вскоре надоела, так что Севера нашел себе приют в самой Академии.
Описывая этот период жизни своего героя, Б.Горынь заставляет его время от времени читать какие-то газеты и брошюры политического содержания, чтобы объяснить перипетии положения воюющих сторон вообще и родного Севере кусочка земли – в частности. Опять повторяются рассуждения о том, какая галицкая партия является истинно народной, а какая – навязанной извне – тут все меняется с точностью до наоборот в зависимости от пристрастий автора; а также грозные фразы типа «Что же, украинцы, помогли вам ваши немцы? Мы опять вошли в Галицию» (Это 1916 г.). Думаю, однако, что Севера не особенно интересовался подобными вещами. Во-первых, явственно ощущалось приближение куда более значимых событий, во-вторых – и это главное – у него были свои заботы. Львовская подготовка оказалась недостаточной для Академии, особенно по части рисунка, так что приходилось срочно наверстывать упущенное. Он рисует в обязательные часы обучения и после них, а в свободное время тщательно изучает шедевры русского и мирового искусства в музеях, становится любимым учеником профессора Владимира Александровича Беклемишева, посещает «Новую художественную мастерскую», организованную Добужинским, Лансаре, Кустодиевым и Яковлевым. А затем втягивается в некую авантюру, заставившую его снова решать вопрос о копирайте, в то время ничуть не менее злободневный, чем сейчас.
На одном из художественных мероприятий Севера знакомится с молодым – всего на 6 лет старше его самого – но уже известным в столице скульптором Моисеем Федоровичем Блохом. Вскоре они сближаются так, что Блох даже откровенно рассказывает о своих семейных неурядицах. Его жена, дочь богатого фабриканта, то и дело сбегала из дому, а возвращалась всегда с непомерными претензиями. Но главное – на Блоха произвел впечатление талант нового знакомого и его уже приобретенное мастерство, и он предложил Севере сотрудничество – помощь при создании экспонатов для новой выставки, особенно же – изваяния под названием «Прометей прикованный». За эту помощь неплохо платил и позволял пользоваться своей мастерской. Так Севера смог создать свое первое самостоятельное творение. Однажды в мастерскую зашла просить милостыню старенькая женщина с очень выразительным и характерным лицом, утверждавшая, что сбежала из дома престарелых. Севера попросил ее попозировать. Получившаяся скульптура, названная «Бабушкой», очень понравилась Блоху. К несчастью, в это время Севера тяжело простудился – последствия этой болезни он ощущал всю жизнь – и надолго попал в больницу. Посетив его, Блох несколько сконфуженно объяснил, что очень хотел помочь другу и нашел покупателя для его создания. «Портрет бабушки» уже продан какому-то грузинскому князю-коллекционеру. Деньги, конечно, он сразу же отдал, но у Северы не осталось даже фотографии его первой самостоятельной скульптуры! Это, оказывается, вообще жизненное проклятие для скульпторов, особенно же в неспокойные времена. Скульптор ведь не может возить с собою свои создания, подобно графику, и часто остается даже без авторской копии. А уничтожить скульптуру тоже нетрудно – нельзя сжечь, но можно разбить. За время болезни Северы прошла и выставка, для которой готовился «Прометей». Он так и не узнал, было ли там выставлено их совместное творение и обозначено ли было его имя как соавтора.
Окончательно выздоровел Севера лишь к началу 1917 г., а тогда пошли такие бурные события, что было уже не до недоразумений между художниками. Февральская революция, несколько месяцев митингов, демонстраций, стрельбы, огромные антивоенные демонстрации, октябрьский переворот. Через несколько дней после большевистского восстания Севера отважился зайти в Академический музей, чтобы там немного порисовать. Уединение нарушили два матроса, впрочем, довольно миролюбиво настроенные. Севера разговорился с ними, они расспрашивали его о предыдущей жизни, приговаривая: «Да рассказывай же, ей-богу». Именно это обстоятельство страшно удивило Северу – как же, революционеры, ниспровергатели старого мира, а божатся!
По диковинному стечению обстоятельств, Севера оказывается в Смольном, под началом его коменданта Ковлика. Сначала выполняет какие-то мелкие поручения, типа отправления поездов. Ошеломленный, оказывается свидетелем расстрелов.
Дальше – еще страннее. В январе 1918 г. после краткой беседы с Бонч-Бруевичем Северу направили на роботу в библиотеку Смольного. Одним из первых его заданий была подборка экземпляров журнала «Украинская жизнь». Не случайно – большинство сотрудников этого журнала стали членами Центральной Рады.
Но в самом быстром времени в жизни художника наступает очередной резкий поворот. Или, если хотите – очередная загадка его биографии. Севера вдруг просит отпуска для улучшения здоровья, получает его и уезжает из Петрограда.
Нам остается лишь предполагать. Горынь считает, что лечение – только предлог уезда, но какова же была настоящая причина? Парень с биографией Северы – вроде бы свой: бедняцкого происхождения, русофил, а вроде бы и чужой – подданный другого государства, да к тому же и художник, владеющий русским, польским, немецким и украинским языками – очень даже подходил большевистским вождям, лелеющим идею мировой революции. Не отправили ли они его с каким-то поручением? А вдруг Севера был за шаг от того, чтобы стать героем революции? Не нужно тогда б ему было создавать скульптуры, ему самому бы памятники ставили! Но, учитывая судьбу большинства этих революционеров, Севера поступил вполне даже предусмотрительно – то ли сбежал, то ли, получив какое-то поручение, тут же о нем забыл.
Часть 3 – странствия
Следующий этап в жизни Северы – Кубань, Катеринодар, куда он добрался с немалым трудом, повстречав по дороге чешские войска и анархистскую банду Маруси. «В 1918 г. я прибыл на Кубань в Краснодар, но здесь шла гражданская война, лечиться не было возможности, я принял должность в гимназии, станице Вознесенской, 1919 г. в гимназии в городе Майкопе. За это время сделал портрет поэта и одно изваяние, продал в Краснодаре». (С)
И опять необходимые объяснения. Поэт – это Яков Жарко, в то время 60-летний, в молодости же занимавшийся литературой и организацией украинского театра. Именно он заразил Северу «националистическими» идеями. Вот еще одно доказательство существования предопределения – не на западе, так на востоке! Впрочем, заинтересованность ограничивалась лишь сферой литературы и искусства, каких-то явных следов участия Северы в политических баталиях нет. Ситуация же и на Кубани, 60% населения которой в то время причисляла себя к украинцам, изменялась молниеносно: Кубанская республика, Кубано-Черноморская в составе Российской Федерации… Материальный след дружбы между скульптором и поэтом – барельеф Жарко – выставлялся в Краснодаре, а потом затерялся и судьба его неизвестна, но Севера всегда включал его в список своих произведений.
По рекомендации Жарко, Севера сначала работал в станице Вознесенской, позже – в Майкопе. Опять возникли хлопоты с регистрацией. Собрался ехать долечиваться в Кисловодск, но по дороге из поезда всех высадили, а у Северы отобрали чемоданчик со всеми выполненными во время пребывания на Кубани рисунками. Пешком добрался в Сочи, оттуда – в Гагры, а там почему-то оказался в чехословацком консульстве. Консул посоветовал ему пароходом добраться до Стамбула, а уже оттуда – в Рим или куда пожелает.
Но Стамбул оккупирован войсками Антанты, в Рим не пускают, у Северы нет никаких документов, удостоверяющих, что он подданный Австро-Венгрии, впрочем, самой Австро-Венгрии тоже уже нет, а Севера автоматически оказывается гражданином Польши. Последний факт, однако, нисколько его не обрадовал. Он ищет помощи то в болгарском, то в югославском консульстве, но безуспешно.
Впрочем, не он один такой – Стамбул того времени напоминает Вавилон: турки, греки, армяне, многочисленные русские эмигранты, к тому же – французы, англичане. К счастью, такое ценное изобретение, как прописка, пока что здесь неизвестно. Целыми днями Севера блуждает по улицам, с жадностью художника рассматривая необычную архитектуру и неповторимые ландшафты. Стамбул кажется ему прежде всего восточным городом, столица Византии слабо угадывается и даже многочисленные строения в европейском стиле не особенно меняют дело.
Тем временем представители оккупационной власти твердо решили навести порядок с многочисленными беженцами, осевшими в Стамбуле. Северу все-таки загнали в польское консульство, где ему выписали новые бумаги. По-французски там значилось: польский гражданин, едущий домой; по-польски же – поступающий в распоряжение приграничной жандармерии. Особого энтузиазма это не вызывало, но вышло иначе – стремясь избавится от лишних хлопот, беженцам-славянам приказали сесть на американский пароход, отплывавший в Констанцу, а уже оттуда всем будет легко добраться домой. То обстоятельство, что у большинства изгнанников вовсе не было никакого дома, не учитывалось.
Так Севера оказывается в Констанце, а затем – в Черновцах, ярком и веселом городе, называемым «Парижем над Прутом». Это уже почти дома, но поступать в распоряжение польской жандармерии у Северы нет малейшего желания. Он опять идет в чехословацкое консульство, где его приветливо принимают и обещают помощь. В конце лета 1920 г. он приезжает в Прагу.
Часть 4 – Прага
Приблизительно с этого момента у меня есть еще один поводырь – художник и скульптор В.Касьян, оказавшийся в Праге почти в то же время – в сентябре 1920 г., вернее, его воспоминания «З минулих літ». Советской части этих воспоминаний я бы особенно не доверяла, там автор многое пропускает и весьма смело обращается с датами, но пражская часть хорошо согласуется с материалами по Севере. Итак:
Чехословакия того времени казалась неправдоподобным островком мира и покоя среди штормов, бушевавших на большей части континента. Эта несколько наивная республика с ее наивным лозунгом «Pravda zvitezi» дала приют тысячам и тысячам изгнанников, среди которых было очень немало украинцев – стрельцы УГА, не желавшие поступать в распоряжение польской жандармерии, солдаты и политические деятели УНР, которых в той же Польше ждал бы лагерь для интернированных, а дома – и того хуже, просто беглецы от террора и гражданской войны. Перед тем, как оказаться в Чехословакии, они прошли Крым и Рим, некоторые и в прямом смысле слова. Одиссеи Северы более-менее известны. На долю Касьяна пришлись итальянский фронт (в первую мировую равнявшийся аду, сравните с Хемингуэевым «Прощай, оружие»), а затем лагерь для военнопленных в Кассино. Олександр Олесь вместе с семьей выехал с дипломатической миссией УНР. Олена Телига, будущая поэтесса, вместе с матерью перешла «зеленую границу». Улас Самчук, оказавшийся здесь несколько позже, дезертировал из польской армии. Как они устроились в «гражданском» отношении? Самые упорные добились чехословацкого гражданства. Большинство довольствовалось статусом апатридов и нансеновскими паспортами. Тот же Самчук утверждал, что прожил с этим документом до 1940 г., объездил почти всю Европу и ни разу не испытывал никаких неудобств. Был и еще один путь, в конце концов избранный и Северой, и Касьяном.
Но возвратимся к Севере. В Праге он сразу же почувствовал себя, как дома. С языком освоился довольно быстро – в письменном виде это нетрудно, вот только выговаривать скопления согласных… Архитектура чешской столицы и вообще напомнила ему Львов, но лейтмотивом Праги была готика, во Львове почти уничтоженная пожаром. «Прекрасный собор св.Вита на Градчанах, Старонова Синагога, Типская церковь, барокковый костел св.Николая» (Г). Однако в первую очередь интересовала его академия искусств.
Сначала нужно было пройти собеседование с ректором Максом Швабинским. Касьян сразу же уточняет – на 8 вакантных мест претендовало 80 желающих. Севере даже не пришлось проходить через экзаменационное сито – Львовская промышленная школа и три года Петербургской академии были вполне достаточной рекомендацией. Касьяну же пришлось понервничать – в первый день он рисовал пастель и акварель, на следующий – композицию на свободную тему. В результате Касьян оказался на первом курсе общей школы, возглавляемой доцентом, художником Ловкотою. Северу же Швабинский отправил прямо к соректору, скульптору Яну Штурсе.
«Учеба в академии делилась на два этапа: сначала студент два года учился в общей школе, а потом в специальной. После окончания общей школы студент получал право избирать себе профессора, а профессор – студента» (Кс). Севера сразу же попал в «специалку» к Штурсе, в то время – лучшему чешскому скульптору, личности очень неординарной. «Он превратился в настоящего носителя духа современной эротики в нашем искусстве» - писал о нем Зденек Неедлы. «Личность Штурсы и понятие эротизма почти отождествлялись» - Швабинский, причем сказал он это на похоронах Штурсы! Среди его произведений – статуя «Ева», монументальные группы «Труд» и «Гуманность» для Главкового моста, серия портретов выдающихся деятелей чешской культуры. Сам Штурса был учеником другого известнейшего скульптора, Мислбека, о чьих педагогических приемах ходили легенды. В мастерскую, где выставляли свои работы студенты, он приходил с топором. Подходил к статуе, осматривал и вдруг сносил топором голову (статуе, конечно) – слишком мала.
Касьян пишет о Штурсе коротко – семейная жизнь у него не ладилась, запутался то ли в богемных, то ли в политических связях и в расцвете творческих сил покончил самоубийством… Но, прежде чем это произошло, он успел-таки превратить своих учеников в полноценные творческие личности.
Одним из первых произведений Северы пражского периода была терракота – голова молодой женщины, под названием «Волна». Рассматривая ее, невольно вспоминаешь греческих вакханок – то же выражение, соблазнительное и несколько неистовое, распущенные волнистые волосы, угадывается даже фигура танца. Следующая композиция – «Закованная» - «пропагандистского плана» (Г), третье произведение – «Философ», на самом деле – портрет старого натурщика, мудрого и несчастного человека. Критика особенно отличала эту последнюю композицию, Штурса даже сам отлил скульптуру за счет государства.
Но жизнь не сводится только к искусству. Прежде всего – на какие средства жил Севера, да и остальные украинские студенты? Частично им помогало чехословацкое государство, частично – благотворительные общества украинской диаспоры, особенно – американской (тут стоило бы вспомнить о подвижнической деятельности Смаль-Стоцкого), с некоторого же времени стали поступать немалые средства и от торгпредства Советского Союза, в первую очередь, конечно, для студентов-коммунистов. А в этой группе по не совсем ясным причинам оказался Касьян.
Севера же… Как прирожденный антиполитик, он пытался уклониться от требования как-то определиться с политическими симпатиями. Ничего удивительного, что остался практически один. Воспринимал это довольно болезненно, но понять причины не мог. Неужели все те давние москвофильские разборки?
По описанию Касьяна, Севера нелепо одевался и был постоянно чем-то недоволен.
Но он вообще плохо социализировался и, кажется, по классификации Княжны попадал в разряд эльфов-гениев. Правда, этому несколько противоречит то, что он был прекрасным преподавателем, студенты готовы были за ним идти в огонь и в воду.
Впрочем, это пока будущее, а пока же Севера закончил «специалку» и осуществил свою давнюю заветную мечту. В конце лета 1921 г. он приезжает в Рим. «В Римской академии искусств Севера учится у профессора Этторе Феррари, одного из лучших мастеров итальянской скульптуры своего времени, президента Академии» (Г). Вновь проявляется давний талант Северы – умение находить себе покровителей. На сей раз им оказался директор Картинной галереи Дория Помфильи. Увы, вновь напомнила о себе и давняя болезнь легких.
Времена не располагали к свободному полету творчества – обстановка в Италии изменялась к худшему. В 1925 г. Севера возвращается в Прагу. Еще прежде он с некоторым удивлением узнал о том, что Касьян принял советское гражданство. На следующий день после возвращения Северы покончил с собой Штурса, их последняя встреча произошла сутками раньше… Похоже, что и у Штурсы были какие-то загадочные связи с советским торгпредством.
Пожалуй, эти обстоятельства подтолкнули Северу к тому выбору, который он наконец и сделал. 19 мая 1926 г. его вместе с В.Касьяном и А.Архипенком пригласили на должность профессора скульптуры Киевского художественного института. Архипенко (позднее прозванный Пикассо скульптуры) отказался, Севера согласился, подал заявление с просьбой о предоставлении ему советского гражданства и через Балтийское море, Ленинград и Харьков приезхал в Киев.
Подобный выбор, хоть и не всеобщий, не был в то время ничем необычным. Кажется, уже заходила речь об иллюзиях, питаемых в отношении Советского Союза тех лет, в частности, Советской Украины. Я бы сказала, что это даже не были иллюзии. Вполне могло показаться, что все-таки возникает Украинское государство, пусть и под красным знаменем. Создавались государственные институты. Произошла определенная либерализация экономической политики. Бурно развивались культура, наука, искусство. В литературе громко заявили о себе М.Хвилевой, М.Кулиш, М.Зеров, В.Полищук… впрочем, тут и не перечислишь. Поражал своими творческими поисками театр «Березиль» возглавляемый Лесем Курбасом. Проводился скрипниковский курс украинизации. Делались немалые попытки привлечь на свою сторону многочисленную диаспору. Вернулся в Киев М.Грушевский, подумывал о возвращении В.Винниченко. В Советскую Украину переехали бывшие сечевики П.Франко и В.Бобинский («Як прощався, дав дівчині синю стрічку»), художники-монументалисты, возглавляемые М.Бойчуком, математик М.Чайковский.
Вот так в то время выглядела страна, куда устремился жизненный путь Северы, а все вместе называлось – Атлантида, затонувшая в 30-х.
(П.С.)
|
| « Изменён в : 09/07/06 в 15:55:23 пользователем: antonina » |
 Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
Kell
Живет здесь
Дело вкуса...
Просмотреть Профиль » WWW »
Сообщений: 2889
|
Спасибо!
|
|
Зарегистрирован |
Никому не в обиду будь сказано...
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
Часть 5 - Атлантида – Киев
В художественном отношении мир, куда попал Севера, напоминал лунапарк – со стремительным рождением, обращением и исчезновением идей, технологий, организаций, направлений. Все еще было крайне неустоявшимся, множество группировок писателей, художников, театралов, называвшихся модными в 20-х годах сокращениями, через свои газеты и журналы крикливо аргументировали свои позиции и нападали на оппонентов. «Мало кто понимал, что это был, пожалуй, самый счастливый в украинской истории период, когда культурная жизнь бурлила в полную силу» (Г.). Эти аббревиатуры стали для Северы настоящим камнем преткновения, я их тоже путаю, поэтому попробую крайне осторожно перечислить хоть что-то, касающееся художников.
Тремя признанными центрами художественной жизни в Советской Украине были Киев, Харьков и Одесса. Соответственно, художники из этих городов по большей части принадлежали к обществам: в Киеве – АРМУ, в Харькове, тогдашней столице - АХЧУ, в Одессе – общество им.Костанди (не знаю, кто такой, и за что ему такая честь). Четвертым, заграничным в то время, центром был Львов, тамошнее общество называлось АНУМ. Вот об этом АНУМ я могу порекомендовать почитать великолепный роман Оксаны Керч «Альбатросы», лучше о художниках, имхо, не писал никто во всей мировой литературе. По мнению самих киевлян того времени, изрядных снобов, как всегда, по-настоящему считались лишь художники Киева и Львова. Естественно, все остальные активно это мнение оспаривали.
Истинными руководителями АРМУ были директор Художественного института Иван Врона и профессор монументальной живописи того же института, Михайло Бойчук, галичанин, как и Севера. Вообще, Киевский художественный институт в то время мог похвалиться очень импонирующим подбором преподавателей: кроме уже упоминавшихся Вроны и Бойчука и только что приглашенных Северы с Касьяном – архитекторы П.Алешин, М.Вербицкий, В.Кричевский, В.Риков; живописцы Ф.Кричевский, М.Крамаренко, М.Козык, В.Пальмов; графики – С.Налепинская-Бойчук, И.Плещанский (Нарбут, к сожалению, не дожил); скульпторы – Б.Кратко, Ж.Диндо. Кроме того, в институте создали экспериментальное отделение теа-кино-фото, к преподаванию на котором привлекли В.Татлина и К.Малевича (эпитеты, думаю, излишни).
Как же описать внутриинститутскую жизнь… Период становления для учебного заведения нелегкий, тем более во время бурных перемен в обществе, да и еще при таком пестром составе сотрудников – тут тебе и экспериментаторы, и ниспровергатели, и академисты. Такое вот недоумение и даже тихую ненависть у профессоров, придерживающихся академических традиций, вызвало введение в институте нового предмета преподавания – так называемого фортеха, предположительно для изучения студентами цвета, формы и объема вместе. Севера фортех возненавидел с первого взгляда. Кроме того – можно ли сделать некое частное наблюдение? Мои собственные контакты с людьми искусства (ничего особенного, преимущественно с музейщиками и то больше на компьютерно-информационной почве) убедили меня в полной безосновательности общепринятого мнения об особой чуткости, теплоте и трогательной взаимоподдержке сей категории людей. Совсем даже наоборот, все там постоянно с кем-то в ссоре, и даже никто не умеет так подпустить шпильку или как-то попортить жизнь предполагаемому противнику, как жрецы Аполлона. Севере пришлось испытать это в полной мере. Правда, он и сам делал далеко не все возможное для того, чтобы найти общий язык с коллегами. Похоже, он ожидал, что его встретят с раскрытыми объятьями, оценив его очень высокое образование. А тут от него требовали опять начинать все сначала и доказывать свое преимущество. А, может, таков уж был характер скульптора – вот Касьян вписался куда легче. Впрочем, попробую я описать все его конфликты.
Первым оппонентом Северы стал Татлин, личность очень неординарная, художник с мировым именем, получивший к тому времени золотую медаль в Париже за проект «Башни третьего интернационала». Расхождения у Татлина с Северой были на почве формализма: Татлин был убежденным формалистом. Процитирую Горыня: «В ответ на упреки, что Татлин вносит чужой, космополитический дух в украинское искусство, заклятый формалист отвечал, что любит украинское искусство и хотел бы содействовать его развитию». Он и сам говорил о себе: «Мои связи с украинским искусством идут от моей матери-украинки. Из всех музыкальных инструментов я выше всего как произведение искусства оцениваю украинскую бандуру и хотел бы создать художественную конструкцию такую же красивую и утилитарно-полезную, как бандура».
Но споры Северы с Татлиным были крайне корректны, поскольку они, в сущности, симпатизировали друг другу, а вот дискуссии того же Северы с Пальмовым уже переходили всякие этические рамки. Пальмов довольно декларативно заявлял об «неминуемости борьбы за новое революционное искусство». Севера въедливо указывал ему на многочисленные ошибки в живописи, допущенные Пальмовым: примитивность, отсутствие крепкой композиции, водянистость красок. В ответ Пальмов выдавал нечто типа: «классиков вообще-то давно пора на свалку».
Пока художники ссорятся между собой, это еще полбеды. Хуже, когда они начинают привлекать в свои споры внешние силы, обвиняя противников не в том, что они рисуют плохо, а в идеологических преступлениях. А этот период был уже на подходе, кажется, Г.Снегирев назвал похожее поведение подготовкой патронов для собственного расстрела. Тревожные признаки уже появлялись, в мае 1927 г. появилось постановление ЦК КПУ, где опять звучали призывы к особой бдительности по отношению к вражеским проискам. Враждующих художников подобные вещи лишь раззадоривали.
Особенно тяжело сложились отношения Северы с руководителем скульптурного отделения Бернардом Кратко. Поначалу вроде бы все складывалось неплохо – например, Севера искренне считал Кратко и его жену Жозефину Диндо самой идеальной супружеской парой, которую ему приходилось видеть. Но дальше… Не умолчу о том, что Кратко был секретарем парторганизации института и вроде бы приятелем Кагановича. Зная Северу как идейного противника формалистов, Кратко предложил ему записать свои аргументы и передать для последующей публикации в газете. Постановлений о борьбе с формализмом еще не было, но безошибочный инстинкт аполитичности подсказал Севере последствия похожего деяния, он наотрез отказался. Оказывается, между Вроной и Кратком давно шла война за место ректора – Севера, стремясь соблюсти нейтралитет, ухитрился стать врагом обоих. С Кратко случился у него и еще один, вроде бы мелкий, но досадный инцидент. У Северы не было мастерской. Кратко посоветовал ему поискать пустующую церковь и перестроить, а он посодействует с разрешением. Не то, чтобы Севера был глубоко верующим, но подобное предложение сильно его оскорбило. Через несколько дней он объявил Кратко, что нашел пустующую синагогу и собирается поступить с ней согласно с рекомендацией. Надо ли объяснять, что расстались они лютыми врагами. Но у Кратко было куда больше возможностей досадить противнику – еще несколько облюбованных Северой под мастерскую помещений он отнимал.
Как преподаватель, Севера тоже отличился: он ухитрился расправиться с ненавистным фортехом. Способ был такой: двухлетний курс сей дисциплины Севера вычитал за год и предложил прислать самую компетентную комиссию для поиска недочетов в знаниях студентов. А преподаватель он был блестящий и все его студенты очень его уважали и любили.
Каждый, работающий в постсоветском или даже вовсе несоветском учебном заведении может представить себе, каким парией сделался Севера после подобной штуки. Да ведь это же надо планы менять, учебные часы уменьшать – кошмар, в общем.
Даже странно, что при всех этих офисных войнах Севера находил время заниматься скульптурой. А занимался – создал очень удачный бюст молодого Шевченко, а потом, чтобы окончательно закрыть рты своим недоброжелателям, взялся за Ленина! Но вот тут ему не свезло. Во-первых, Ильич у Северы получился очень хмурым, может, и в соответствии с авторским замыслом. Во-вторых, удался Ленин только с второго раза, а первый бюст разбили, взломав предварительно дверь мастерской. Через несколько лет это уже могло быть основанием для обвинения в идеологической диверсии… Хоть сделанный наконец бюст вождя удостоился похвал и наград, лучше не стало – сначала Северу уволили из института, он написал жалобу Скрыпнику, в институт приехала комиссия (Господи, какая узнаваемая картина). В составе комиссии был директор Харьковского художественного института, Комашка. Он предложил Севере переехать в Харьков, в Киеве все равно жизни не будет.
Между тем, времена необратимо изменялись к худшему. 1929 г. вообще стал для Северы фатальным. Внезапно умер на 41-м году жизни заклятый друг Северы, Пальмов, и Севера воспринял это крайне болезненно. Но самым ужасным явлением стали массовые аресты и последовавший вслед за ними процесс СВУ. («Опера СВУ, музыка ГПУ»- изречение того времени). Под судом – украинская элита: Ефремов, Никовский, Чеховский. Вздорные, беспочвенные обвинения, ощущение всеобщей расправы.
Измученный, отмеченный первой сединой, Севера уезжает в Крым, откуда в Киев уже не возвращается. Получив официальное приглашение из Харькова, он едет прямо туда.
Часть 6 – «Харків, Харків, де твоє обличчя»
Такими стихотворными строками снобы-киевляне любили озадачивать своих харьковских собратьев. Харьков, по мнению этих киевлян, стал столицей лишь по недоразумению, при этом оставшись скучным провинциальным городом без культурных традиций.
Конечно, правды в этом было немного. Были и давние традиции, возникали новые. В Харькове того времени концентрировались значительные литературные таланты – Хвилевой, Йогансен, М.Кулиш (драматург), туда переехал из Киева театр «Березиль», возглавляемый гениальным Курбасом, прилагались немалые усилия для организации также и художественной деятельности, из знакомых Северы там уже работал очень талантливый художник И.Падалка. С ним Севера и сошелся ближе всего. Теперь, на расстоянии, к тому же под влиянием нового друга, Севера по-настоящему оценил значение бойчукизма, к которому в Киеве оставался довольно равнодушным. «По существу, в мире сейчас два великие монументалиста – Бойчук и Ривера. И еще вопрос, кто из них – более сильная творческая личность. (…) В Париже Бойчук за короткое время сумел организовать нововизантийскую школу, а его персональная выставка с четкой нововзантийской направленностью заставила многих художников серьезно задуматься о выборе пути.» (Г.) Кстати, довольно общая убежденность о бойчукизме только как о монументализме тоже неверна, среди художников этой школы были великолепные графики.
Просветил Падалка Северу и в другом направлении, объяснив, что жизнь в Харькове довольно сложна и со временем только ухудшается. В этом Севера вскоре убедился сам.
Одной из причин уже привычных для него неприятностей был тот факт, что от себя самого не убежишь. Киевский сценарий начал опять воплощаться в жизнь, хоть и с некоторыми отличиями. Коллегу сочла соперником прежняя звезда харьковской скульптурной школы, Элеонора Блох. Таким глубоким образованием, как Севера, она похвалиться не могла, зато в ее пользу говорили семь лет работы в мастерских Родена. «Причиной для соперничества было то, что в характере обеих превалировала одна черта – непомерное честолюбие» (Г.) Ситуация только осложнилась из-за того, что в класс Северы перешли ученики Блох – студенты принимали его сторону всегда и неизменно, должно быть, у него был настоящий педагогический талант. (Самыми лучшими и любимейшими учениками были Лысенко, Левицкий и Макогон). Обиженная Блох узнала о киевских неприятностях новоявленного конкурента и сделала все возможное, чтобы распространить и всячески раздуть слухи о Севере, как о скандалисте и заживо похороненном классике. Новая работа Северы – барельеф Шевченко – тоже оказалась разбитой.
Ну, а более глобальная причина конфликта Северы с окружающим миром уже от характера скульптора не зависела – «наступали страшные времена». Продолжался злосчастный процесс СВУ – теперь стало ясным, что это лишь начало расправы со всем живым и мыслящим в обществе. Воспользовавшись распрями между художественными направлениями и объединениями, всех их пытались превратить в нечто безликое и покорное. В 1932 г. появилось известное постановление «О перестройке литературно-художественных организаций».
Общественные изменения были и того круче. На глазах сворачивали украинизацию – неужели правы оказались скептики, считавшие, что все это было затеяно лишь для того, чтобы все подозрительные личности «засветились», а потом и угодили под каток? Во всяком случае, вышло именно так.
1933 г. Умирающие от голода крестьяне. Трупы на улицах Харькова и других городов не успевают убирать. Застрелился Хвилевой – неспокойный дух украинской литературы, автор провокативного лозунга «Прочь от Москвы». Застрелился Скрипник.
Севера потерял еще одного старого друга – в Краснодаре умер Я.Жарко. «Газеты крикливо сообщают о пацификации в Галичине». Выходит Севера из кризиса так, как и подобает художнику – он создает скульптуру, названную им «Пацификация». даже в репродукции она производит сильное впечатление – запрокинутая назад голова, заходящаяся в немом крике – а губы сжаты. Но год создания – 1933 – сразу же начал восприниматься как часть названия. А то и как название вообще. Потом перепуганные искусствоведы пытались перенести создание «Пацификации» в 20-е годы, что очевидный нонсенс – пацификация была явлением именно 30-х годов. Кстати, такая же история приключилась и с одноименной скульптурой В.Касьяна.
В институте собирались проводить очередную разборку с инакомыслящими. К этому делу пытались привлечь и Северу, предупредив, что он должен осудить одного художника и одного писателя (неважно кого, лишь бы по количеству). Называлось это «чисткой». Севера, как обычно, решительно отказался.
Волны смыкались над Атлантидой.
1934 г., убийство Кирова. Политическая расправа далеко не ограничилась Ленинградом. «В Харькове произошли массовые аресты, в основном среди писателей. Забрали Вишню, Эпика, Слисаренка, Пижмогильного, Полищука. Вороного, Гжицкого и многих других» (Г.). Вскоре арестовали гениального драматурга М.Кулиша. Театр «Березиль» к тому времени был уже фактически разогнан, Курбас – арестован тоже. Фактически, Харьков в эти дни убили. Так во всяком случае написала в начале 90-х юная харьковская поэтесса. Вспоминая те строки «…де твоє обличчя?», она горько иронизирует по адресу тех, «котрі втекли з убитої столиці Щоб в Києві вдягнувшись в ордени В розстріляних питати про обличчя».
Нам осталось лишь утешать себя гаданиями, что бы из этого могло получиться при лучших обстоятельствах да разговорами о том, что Бойчук был лучшим монументалистом мира и что Б.Брехт лишь одного человека называл своим учителем – Л.Курбаса. Все это окончилось то ли в затопленной барже, то ли в том урочище со сложным названием – Сандормох?
Впрочем, обо всем этом Севера услышал, пребывая очень далеко. Неожиданно он оказался в Киргизии, в городе, который тогда назывался Фрунзе.
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
Часть 7 - киргизские танцы
Осознаю, что киевскому и харьковскому периоду Северы не хватало динамики. Но уверяю, что следующий этап его жизни изобиловал как стремительными передвижениями по географической карте, так и карколомными перипетиями.
Итак, Севера оказался в Фрунзе. Причина понятна – снаряды ложились все ближе. Но вот поводом оказалась афера из разряда тех, которых он опасался всю жизнь, но в которые влипал с завидным постоянством.
Некая группа деятелей искусств, преимущественно харьковчан, решила облагодетельствовать среднеазиатскую столицу, соорудив в ней памятник Ленину. Северу пригласили в качестве соавтора. Однако он быстро обнаружил, что главной целью его коллег было, выражаясь отнюдь не современным сленгом, «срубить бабки по быстрому». Поэтому созданием оригинального проекта компания себя не утруждала, а сплагиатила шевченковский комплекс в Харькове. Севера, с его трепетным отношением к авторским правам, выдержать этого не мог, так что постарался устранится от сего дела. Впрочем, и вся группа довольно быстро распалась. Так что появился ли каменный вождь в далеком городе и кто его в итоге соорудил – не знаю.
Севера же остался один-одинешенек среди чужих людей. Но не пропал, потому что к такой ситуации был всей своей жизнью подготовлен куда лучше, чем к дрязгам предыдущего периода. Довольно скоро сумел получит заказы, с наслаждением углубился в творчество. Благо, хватало интереснейших и необычных моделей. Как на мой вкус, лучшие из его азиатских работ – это «Старик» (скульптурный портрет старого узбека) и «Узбекские танцы». Поскольку у меня нет возможности прибавить и репродукции, то, представляя сию последнюю, попробуйте мысленно соединить пластику и телосложение героинь И.Ефремова с лицом скифской бабы, несколько смягченным. Вроде бы и странно, и оторваться нельзя.
Однако за Уралом Севера довольно быстро заскучал и оказался в Москве. Там он, кажется, встретился с еще недобитыми бойчукистами – по основной массе уже прошлись катком. Создал одну из лучших своих работ – заказанный Московским планетарием бюст Коперника. Возможно, стоит там до сих пор. Суровое и мужественное изящество 16-го века.
В 1938 г. Северу арестовали. С его биографией в самом этом факте нет ничего странного, но вот что удивительно – через два месяца отпустили. То ли руководствуясь бессмертным принципом «В Казахстане вредят казахи, в Москве – русские» (Ю.Домбровский), то ли он попал под смену Ежова гуманистом Берия, то ли были еще какие-то причины. Но во время ареста вдруг всплыл довольно неожиданный факт: Севера до сих пор не удосужился стать советским гражданином. То есть, он-то думал, что сделал все нужное еще в 1926 г., но увы… Его от греха подальше засунули в Можайск и там велели дожидаться высочайшего решения. Насколько странным казался этот художник с его ни в какие ворота не лезущей биографией, понятно уже из того, что его даже не решились использовать в 1939 г. при одомашнивании новоосвобожденных братьев (Касьяна вот использовали).
Началась война – а Севера все еще обретался в Можайске. В городок как-то неожиданно быстро вошли немцы. Поскольку Севера еще не забыл немецкого языка, то вскорости уже рисовал портреты немецких офицеров.
Одним морозным утром он вышел из дома, чтобы принести воды. Должно быть, задумавшись, зашел на какую-то запрещенную территорию. Тут к нему подбежал один из его заказчиков и мощным ударом сбил с ног. Этаким честертоновским манером он, оказывается, спас художника, еще секунда – и того бы застрелили. Но этим дело не ограничилось – Северу задержали и почти сразу же отправили вместе с другими нахватанными на улицах людьми на запад, хотя он уже по возрасту не годился в остарбайтеры. Мороз стоял лютый, легко одетый Севера дрожал от холода в продуваемом насквозь вагоне. Кто-то из товарищей по несчастью пожалел художника и дал ему выпить чего-то сильнодействующего. Но к горячительным напиткам художник не привык, так что на несколько часов провалился в забытье. Когда же пришел в себя, то увидел, что дверь вагона взломана и никого из его невольных спутников нет. Должно быть, они сумели сбежать во время какой-то остановки, а Северу то ли не заметили, то ли сочли уже замерзшим, поскольку он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Два подошедших немецких солдата поначалу тоже решили, что имеют дело с трупом, но потом, заметив признаки жизни, перебросили Северу в другой вагон, по комфорту – точной копии предыдущего. Поезд устремился дальше на запад. В следующий раз Севера очнулся уже в Берлине.
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
Часть 8 – Берлин остается Берлином?
В немецкой столице Севера оказался накануне Нового 1942 г. С медицинской точки зрения, состояние его было - почти что при смерти. Многочисленные обморожения, воспаление легких, высокая температура. На улицу или в барак его, однако, не выбросили, а отправили в какой-то медпункт. Перевязку отмороженных ног, по случайности, сделала землячка Северы, пани Зося, уроженка Львова, полька, вдова с двумя детьми. К Севере она отнеслась с искренним сочувствием и объяснила ему, что в силу западно-украинского происхождения ему причитаются некоторые привилегии.
Возможно, тут необходимы минимальные объяснения. Поскольку все эти генерал-губернаторства и райхскомиссариаты у меня в голове безнадежно перепутались, то скажу лишь, что режим в Галичине был несколько менее людоедским, чем на Востоке. То есть, расстрелы заложников и принудительное отправление на работы были, но вот самих этих остарбайтеров, как видим, лечили, позволяли жить на частных квартирах, им даже полагался отпуск после года работы. Впрочем, вот дословная цитата: «Согласно закону, галичане обладали теми же правами, что и немецкие граждане. Запрещались лишь близкие отношения с немецкими женщинами» (Г.). Причиной таких вольностей якобы были симпатии фюрера к покойной Дунайской империи и к бывшим соотечественникам.
Итак, сердобольная пани Зося добилась направления Северы в госпиталь. Здесь его лечили уколами. Несколько придя в себя, он уже занялся портретированием своего врача. В знак благодарности, врач назначил ему самое модное электролечение, наконец-то сбившее температуру – и художник получил возможность осмотреть свое новое место обитания. «Берлин оставлял впечатление громадного завода» (Г.), однако под оболочкой железной столицы все еще скрывался тот богемный и декадентский город, что знаком нам из «Кабаре» и «Мефисто». В этот-то глубинный слой и окунулся пришелец из Востока.
Первым местом его работы была кинофабрика, где требовалось изготавливать декорации типа сфинксов и голов фараона. За Северу здесь ухватились настолько всерьез, что он счел нужным избавиться от слишком назойливой опеки и потребовал двойной оплаты. Расчет оправдался – из кинофабрики его выставили, но к тому времени он уже свел знакомство с немецкими художниками, направившими его прямиком к руководству Академии искусств. Талант-то оценили, но вот предложенная работа опять оказалась из разряда «художник-негр». То есть, он работал в чужой мастерской, за работу платили и даже щедро, но выставлялись его работы под чужим именем. Главным же заказчиком была Штатс опера.
Заработок дол возможность Севере отдать долги – главным его кредитором была все та же добросердечная пани Зося, снять собственное жилье, а затем и мастерскую.
В ближайшем соседстве мастерской располагалась частная консерватория, которой руководили вполне неарийские личности. Владельцем был некий болгарин, а директор – невесть каким чудом уцелевший еврей, изменивший свою фамилию на Герберт и сходивший до поры до времени за немца. Герберт на самом деле оказался талантливейшим музыкантом, обладавшим, как ни странно, обширными связями и немалым влиянием. С Северой они довольно скоро сошлись настолько близко, что новый знакомый заказал свой скульптурный портрет. Портрет получился настолько удачным, что благодарность Герберта не знала границ. Ему удалось устроить тиражирование листовок с репродукциями творений Северы и организовать настоящую рекламную кампанию, в результате которой у Северы не было отбоя от заказчиков. Этими заказчиками оказались главным образом певцы и музыканты, а также их жены. Выживали все они самыми разными способами – один из них, по основной профессии скрипач, содержал также кондитерский магазин, где художник получил право покупки без карточек.
Новоприобретенная слава имела, однако, и другие последствия. Довольно скоро в мастерской Северы появились работодатели совсем другого толка, с явной военной выправкой. Осмотрев работы, они нашли скульптора достойным самой большой чести – портретирования фюрера.
Вот так перед ним появилась еще одна возможность «придворной» карьеры. Кто знает, что бы из этого могло получиться, но сам облагодетельствованный рассудил иначе.
Вполне возможно, что скульпторам все равно, с кого делать изображение: Гитлер там, Ленин или Пушкин (пусть поэт простит меня за помещение его в подобную компанию). Однако безошибочный инстинкт человека аполитического забил в набат. Севера мгновенно сослался на тяжелую болезнь и необходимость дальнейшего лечения. Для пущего спокойствия, он решил вообще из Берлина убраться. Поскольку требуемый год он уже отработал, то собрал необходимые документы, добился трехмесячного отпуска, и, слезно попрощавшись со своими друзьями – музыкантами и паней Зосей, щедро снарядившими его в дорогу, отправился домой. После 30-летней разлуки…
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
Часть 9 – Итака
Из всей многочисленной семьи в родном доме осталась лишь вдова брата с детьми. Сам брат погиб при неясных обстоятельствах незадолго до приезда Ивана.
В доме невестки Севера провел несколько недель, заново привыкая к давно оставленному краю. Но превращаться в обузу вовсе не хотелось, да и отпуск быстро проходил, так что, оставив своячке и племянникам большую часть привезенных из Берлина припасов, отправился во Львов.
В метафизическом смысле – он искал свою далекую юность, но ему еще крайне необходимо было восстановить давние знакомства и как-то определиться в жизни. Зашел в Промышленное училище, директором которого оказался Е.Нагорный, известный архитектор, ровесник Северы. Похоже, что они знали друг друга еще со студенческих времен. Училище, несмотря на военное время, работало, функционировали даже три отделения, где преподавание велось соответственно на польском, украинском и немецком языках. Несмотря на пикантное положение Северы, Нагорный без колебаний принял его на работу в качестве преподавателя. Это освобождало скульптора от необходимости возвращаться в Берлин.
За время странствий Северы во Львове сменилась генерация художников, появились новые школы и направления. Привыкнуть к этому было нелегко, Северу почти забыли. Опять-таки сказалось вечное проклятие профессии скульптора – он не мог показать свои работы, разве что фотографии. Но неожиданно ему снова повезло, он случайно встретил давнего, еще харьковского знакомого, даже своего ученика, скульптора Мухина. От него узнал, что во Львове сейчас обитает множество киевских и харьковских беглецов, в том числе и художников. (И писателей тоже – Багряный, Д.Гуменна, А.Любченко, Т.Осьмачка). Здесь они искали временного убежища от военного лихолетья, а что многим из них пришлось пережить, известно хотя бы из «Хрещатого яру» Д.Гуменной или «Людина біжить над прірвою» Багряного – первый роман о Киеве, второй – о Харькове.
Ну, а жизнь во Львове и во всем крае в то время представляла собой невообразимую смесь вроде бы нормального быта и самых диких эксцессов. Работали учебные заведения, большинство предприятий, театры, даже кавярни, выходили газеты. В отличии от восточных коллег, немецкие оккупанты этой местной самодеятельностью почти не интересовались и даже особого славословия в свой адрес не требовали. (Яркий пример – Самчук, редактор газеты «Волынь» в 1942 г. со спокойным сердцем смог зарубить присланную ему для печати поэму о Гитлере-освободителе, объяснив, что это лишь графоманские писания).
В то же время, почти каждый день появлялись известия о захвате заложников, арестах, казнях. В Станиславе (Ивано-Франковск) во время представления оперетты «Шарика» немецкая полиция оцепила театр, все, не сумевшие сбежать, были задержаны, часть казнили публично, большинство погибло позже как заложники. Где-то в это время произошла окончательная ликвидация гетто во Львове. Невесть какими путями в город просочились сведения о том, что расстрелы в гетто происходили под музыку, всегда одну и ту же мелодию, тут же прозванную «танго смерти».
Тем не менее, большинство приехавших из-за Збруча знакомых Северы, даже и совершенных неарийцев, жили не скрываясь. Единственным человеком, изменившим свою фамилию, был Семен Грузберг, портретист, выпускник Харьковского художественного института, назвавшийся Грузбенком. Но и спокойной их жизнь тоже не была. Мухин, в доме которого Севера провел какое-то время, страшно опасался за судьбу своей жены, еврейки. Увы, избавления от страха искал в алкоголе, так что Севера вынужден был искать себе новое жилье, а заодно и мастерскую. К тому времени он уже восстановил свое реноме как скульптора, появились публикации о его творчестве, он получил новые заказы. Краткий период передышки Севера использовал, по своему обыкновению, для ссор с артистическим бомондом галицкой столицы, в частности, резко раскритиковал гордость украинского Львова – памятник на могиле Ив.Франка. Поскольку автор памятника С.Литвиненко вполне здравствовал и даже задавал художественную моду, то в обычное время вышел бы из этого очередной скандал. Но обстоятельства явно к такому выяснению отношений не располагали. В 1944 г. всем стало понятно, что немцы останутся во Львове считанные дни.
Какие при этом преобладали настроения в крае? Без преувеличения скажу, апокалиптические. Ждали как кровопролитных сражений с массовыми разрушениями, так и повторения ужасов июня 1941, когда после ухода советских войск в тюрьмах обнаружили тысячи расстрелянных или замученных более изощренными способами. Слабым утешением служили распространяемые в списках откровения некой Насти-стигматички, гласившие, что «до Львова вони не дійдуть». Вот довольно характерный эпизод. В конце весны 1944 г. происходил традиционный конкурс хоров, на который съезжались самодеятельные коллективы из всего края. После обязательной программы они отправились к резиденции митрополита Шептицкого, чтобы спеть и для него. Полупарализованного митрополита вывезли на балкон. Начали петь церковный гимн, но когда дошло до строк «Боже, послухай благання, Терпить в неволі наш край», петь дальше не смогли, все плакали. Плакал и престарелый митрополит. Он скончался 1 ноября того же года.
Большинство коллег Северы решилось уезжать. Эвакуировалась Академия искусств, не хватало преподавателей для нормальной деятельности Промышленного училища. Севера, однако, остался. Никаких грехов перед Советской властью он за собой не числил, да и слишком долго скитался, чтобы снова мерить дороги Европы.
27 июля 1944 советские войска вошли во Львов.
Часть 10 – последняя
На эту последнюю часть придется лет 25 жизни героя, но ничего, превосходящего обычные человеческие мерки, с ним уже не происходило. Жизнь проявила свое обычное свойство после самых бурных испытаний возвращаться в более-менее стабильное русло.
Весь 1945 г. у Северы заняла уже привычная для него морока с мастерскими, не успел он найти и оборудовать очередную, как ее у него отнимали, и все приходилось начинать сначала. При этом погибла часть его произведений – выброшенные из мастерской, потрескались на морозе.
Но это частные мелочи. В общественном же плане происходили немалые изменения, организовывался Институт прикладного и декоративного искусства, где по настоянию Северы открыли также отделение декоративной скульптуры. Институт крайне нуждался в кадровой поддержке, многие художники уехали еще в 1944 г., а потом Львов оставили почти все поляки. Приехало с Востока также немало людей, причем весьма разных.
Вопреки позднее рассказываемым побасенкам, далеко не всегда отношения между «старыми» и «новыми» галичанами складывались как постоянная вражда и грызня. Наоборот, весьма многие новоприбывшие: ученые, актеры, писатели, просто хозяйственники, очень органично вписались в уже существовавшую среду и стали ее украшением. Так, например, героем города и, без преувеличения, живой легендой стал геолог, позднее ректор университета Е.Лазаренко: «Прийшов таки один за триста літ Великий ректор у мою святиню». Кстати, для нашедших в галицкой столице улицу Лазаренка, не удивляйтесь – это не в честь панамского гражданина, а именно того Лазаренка. Хоть это и не относится к делу, но в среде математиков долго ходили рассказы о корифеях сей науки, приезжавших из Москвы и Ленинграда, чтобы встретиться со Ст.Банахом, создателем функционального анализа. Называли даже Фихтенгольца.
Но это, как говорится, не со счастьем Северы. Ему пришлось иметь дело с уроженцем Барнаула, позднее студентом Киевского художественного института Г.Леоновым, назначенным директором института прикладного искусства. Главную свою задачу сей достойный муж видел в безустанной борьбе против формализма и национализма (вроде бы в искусстве довольно полярные вещи, но под раздачу попали вместе). В рамках этой борьбы было уничтожено немало произведений искусства - экспонатов музеев и художественных выставок, не вписывавшихся в жесткий канон соцреализма, например, легендарная Ма-задума Архипенка. Совершенно под пару директору подобрались заместитель по учебной части Бавструк и помощник из молодых, Рябинин. Объектом своей агрессии эта троица избрала Северу.
До сих пор ему удавалось сравнительно безболезненно вписываться в новую жизнь. Правда, посвящать кого-то в детали своей запутанной биографии он не спешил, но сходил за одного из «старорежимных» кадров, с которых пока нечего требовать понимания очередного единственно верного учения. Но тут за него взялись всерьез, изводя проверками, комиссиями и прочим. Бог знает, что было всего этого причиной, скорее всего, неизбежная офисная война. Севера умел довольно тонко и въедливо поиздеваться над теми, кто отличался не столько талантом и знаниями, сколько апломбом.
Но в этой борьбе Севера был не одинок, он обрел преданных сторонников в лице студентов. Послевоенное поколение, зачастую прошедшее фронт, умело отличить истинный талант от подделки и отнюдь не страдало робостью. Тому же Рябинину просто на лекциях заявляли, что он – неуч, и не лучше ли ему убраться вообще. Когда же эти уговоры не возымели действия, то вступила в силу непохвальная, но иногда эффективная метода: нежеланного воспитателя попросту побили.
Один из этих студентов стал любимым учеником Северы, это Дм.Крвавич, оставивший воспоминания об учителе. Тогда же в жизни скульптора произошло уже почти нежданное событие: он женился! Бог весть, отчего он не сделал этого раньше. Его избранницей стала Валентина Макогоненко, в то время – мать почти взрослой дочери. Пожалуй, она была ему нужна больше в роли домоправительницы и няньки; хотя отношения между супругами были теплыми и уважительными, вряд ли здесь шла речь о большой любви.
На протяжении 50-х и 60-х годов Севера создавал скульптурные портреты украинских писателей: Шевченка, Франка, Леси Украинки, Стефаныка. Этими-то работами и заинтересовался Богдан Горынь, в то время – начинающий искусствовед. Естественно, его заинтересовала неординарная личность скульптора. Опираясь на рассказы Северы о прожитом, он начал писать сначала исследование, потом повесть, названную «В пошуках берега».
Увы, писал он очень долго, чуть не 30 лет. Ненавистная Севере политика таки достала его, хоть и не напрямик: его биограф стал одним из руководителей правозащитного движения, отволок немалый срок в мордовских лагерях, прошел через бури начала 90-х и смог опубликовать свое произведение лишь в 1997 г., когда Северы уже давно не было в живых, он умер 20 декабря 1971 г.
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
passer-by
Завсегдатай
Идут по земле пилигримы...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 194
|
Спасибо. Очень интересно. Пишите ещё, пожалуйста.
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
Это Вам спасибо за то, что прочли. Мне не писать, а заткнуться тяжело 
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
passer-by
Завсегдатай
Идут по земле пилигримы...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 194
|
Женщинам тяжести противопоказаны - поэтому затыкаться не стоит.
Нет, в самом деле очень интересно. И я считаю, что то, что делаете, что пишете Вы, является частью той, прошу прощения за пафос, великой работы по спасению от забвения нашей общей, человеческой культуры. По крайней мере написанное Вами было для меня во многом откровением, открытием неизвестного. Спасибо ещё раз. Не затыкайтесь и не слушайте К.Пруткова - это он из зависти.
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
0lenka
Новичок
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 1
|
Феерическая судьба отличный рассказ, спасибо! Сначала чуть не споткнулась о "многа букаф", но теперь времени ничуть не жаль (тем более рабочего
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
olegin
Живет здесь
Я люблю этот форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 3520
|
Да,жизнь полная приключений,а судьба-перипетий...
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
|
