Автор |
Тема: Ця голодна Галіція, прекрасна, як холєра (Прочитано 12251 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
 |
Re: Ця голодна Галіція, прекрасна, як холєра
« Ответить #60 В: 05/12/08 в 10:40:00 » |
Цитировать » Править
|
Андрей Чайковский – воспоминания
Андрей Чайковский (1) уже в этом треде появлялся – как автор рассказов и повестей на историческую тематику, а также о жизни и обычаях мелкой прикарпатской шляхты, как тогда говорили – ходачковой. Он и сам был человеком интересным и многое повидал. Недаром в шутку говорил, что является в писательском цехе исключением: все обычно мемуаристикой оканчивают, он же дебютировал книгой воспоминаний! Но «Спомини з перед десяти літ» - «Воспоминания десятилетней давности» о боснийской войне – это позже. Пока – об участии писателя, в ту пору – зеленого студента, в таком достопамятном событии, как основание газеты «Дило». Вряд ли современники особо отметили этот день, тем не менее, было это началом подлинной культурной революции. Итак:
«ДЪло» или «Слово»
«Словом» называлось, если помните, печатное издание партии москвофилов, редактируемое тем самым Венедиктом Площанским, который был соответчиком в процессе Ольги Грабар. Но и этот процесс, и вообще упадок москвофильского движения еще впереди, в 1880 г., когда происходит действие, москвофилы – самая влиятельная группировка галицких украинцев и, соответственно, самый серьезный противник рождающегося «украинского» движения, к которому принадлежит большинство молодежи, в том числе – и Андрей Чайковский. Ему в это время 23 года, он сирота, воспитанный бабушкой, учится на юридическом факультете университета и перебивается с хлеба на квас, тем не менее, всегда готов ввязаться в новое общественное начинание. Не раз ему уже приходилось слышать слова более взрослых товарищей: «Пока у нас не появится издание такого размера, как «Слово», мы не добьемся ничего». Но те самые взрослые товарищи склонны были считать это издание делом довольно отдаленного будущего. Нашлось, однако, несколько человек, которые не хотели ждать ни одного дня. Особенно решительно были настроены братья Владимир и Олександр Барвинские. Владимир Барвинский и без того не мог пожаловаться на недостаток работы – он в то время редактировал газету «Правда». Репутацию газета имела самую крутую – там, если помните, был напечатан ответ на Эмский манифест, тот самый: «Надеемся, что Галичина выполнит свой долг». Скандальным было даже фонетическое правописание употребляемое газетой. Чайковский уверял, что знавал в дни своей молодости таких «староруських хасидов», которые фонетические тексты вообще, а уж анфемскую «куцохвостую» (2) газету и подавно если брали в руки, то только через полу одежды, хоть бы и современным фофудьеносцам, и то впору. По этой причине Владимир Барвинский – единственный человек из всей этой компании, имеющий журналистский опыт, не мог быть номинальным редактором, одно его имя пугало «плосколобых», газета же, в отличии от «Правды», задумывалась как массовый орган для всех читателей без различия политических убеждений. Поэтому номинально редакторство исполнял пожилой львовский бюргер Коссак, фактически же – Барвинский, нашелся также ответственный человек, на общественных началах взявшийся за административную работу. Но при всяком предприятии, тем паче – при газете, есть масса чернового технического труда, его, не долго думая, возложили на сочувствующих студентов (разумеется, безвозмездно, то есть даром), в первую очередь – на Андрея Чайковского. Средства на необходимый денежный залог в 3000 зр. раздобыли через посредничество «Просвиты» у мецената Володислава Федоровича (3). Первый номер газеты должен был появиться в Новый год по старому стилю, т.е. 14 января 1880 г.
Накануне этого дня нужно было исполнить множество формальностей, для чего следовало обойти множество правительственных заведений. В случае неисполнения малейшей детали этой запутанной процедуры полиция имела право конфисковать весь уже приготовленный тираж издания. Чтобы подстраховаться, на Андрея Чайковского возложили обязанность сопровождать главное заинтересованное лицо – Владимира Барвинского в этом хождении по мукам (или, как в тексте, от Анны до Кайяфы). Как оказалось, не зря: придя утром 12 января в двухкомнатное помещение редакции (в одной из комнат жил Барвинский), Чайковский застал будущего редактора в не лучшем состоянии. «Был очень бледен, глаза ему блестели, как при горячки, руки дрожали». Свое состояние Барвинский объяснил переутомлением – всю ночь не спал, занимаясь газетными делами. Гладилович, административный директор, отдавая паре «ходоков» деньги на залог, незаметно попросил Чайковского следить, чтобы его спутник где-то на улице не потерял сознания (4).
В первую очередь «делегация» посетила депозитный отдел, где отдала залоговые деньги, опасаясь носиться с ними в городе. После этого Барвинский разболелся совершенно: едва мог удержаться на ногах. Ясно было, что все представительские функции придется исполнить Чайковскому. Он почти насильно отвел Барвинского домой – тот упирался было, что пойдет сам, чтобы не отнимать драгоценного времени. После этого отправился в наместничество.
Там пришлось отстоять долгую очередь, а когда наконец подошло время высочайшей аудиенции, оказалось, что депозитная квитанция заполнена не совсем по правилам. Пришлось бежать в депозитный отдел (бежать в прямом смысле слова, на фиакр денег нет, а трамваев еще лет 20 ждать), оттуда – опять в наместничество, в полицейское прессовое бюро, опять в наместничество, опять в полицию, причем всюду нужно было отстоять в очереди (гм, это, пожалуй, еще и быстро шла очередь, из собственного опыта скажу). В конце – а время уже подходило к обеду – оказалось, что отсутствует еще какое-то заявление за подписью Коссака, номинального редактора.
За его адресом Чайковский прибежал в редакцию, где застал Барвинского совершенно изможденного, в кровати, подкрепляющигося черным кофе. Нашлась забытая впопыхах декларация и Чайковский, опять же пешком, подался с ней на улицу Театинскую в жилище Коссака.
Улица Театинская – это теперешняя Кривоноса. Всякий, поднимающийся ею на Высокий Замок, не даст мне соврать: такой крутой и стремительный подъем, что почти приравнивается к альпинистскому восхождению. А проделать все надо было быстро, - комиссар полиции, мило улыбаясь, предупредил, что если до 6 вечера все формальности не будут исполнены, то он «с сердечной скорбью, но конфискует весь тираж». В дом Коссака бедный студент прибежал совершенно загнанным, к тому же – с таким чувством голода, которое только и бывает в 23 года, если позавтракать только чаем с хлебом без масла, а позже полдня носиться по извилистым львовским улочкам.
Семейство Коссаков как раз обедало, и в столовой «умилительно» пахло жареным мясом и божественной тушеной капустой. Однако же Чайковский решительно оторвал пана редактора от обеда, потребовав подписать декларацию. Пока же Коссак искал перо, ручку, писал и прочее – изголодавшийся делегат обдумывал, как бы это выглядело, если бы он без церемоний сел за стол, спел «Де згода в сімействі» и угостился дарами божьими, особенно – божественной капустой. Удержался он только громадным волевым усилием. Однако пришел к выводу, что все апостолы социализма писали свои революционные статьи именно в таком состоянии – очень голодного человека, наблюдающего за тем, как какой-то буржуй поедает сытный обед. Вот и несчастный Коссак показался Чайковскому каким-то монстром. Но – вспомнил он о своей обязанности, забрал подписанный документ и сбежал от соблазна. Опять прибежал в наместничество и добыл необходимую справку. Осталось еще полицейское бюро, где справка была предъявлена всемогущему комиссару. Не найдя уже к чему придраться, он дал свое разрешение и даже пожелал успеха.
Когда Чайковский наконец-то оказался на свободе, на улицах уже зажигали фонари. Первым делом зашел он в ближайшую молочарню, где выпил две кружки молока и съел две булочки (5). Убедившись, что горячее молоко – лучшее средство для снятия усталости, с чувством выполненного долга отправился в редакцию. Уже вставший из кровати Барвинский и администратор-Гладилович ожидали его в огромной тревоге. Услышав же радостную новость, что все формальности улажены, облегченно вздохнули.
Думаете, это все? Куда там, теперь бедной редакции предстоял воистину титанический труд – так называемая «экспедиция». Не могу исчерпывающе определить, в чем точно она состояла, но в ее состав входили такие операции: налепить на каждый экземпляр адрес подписчика, заодно проверяя «базу данных», выполнить какие-то действия по переплету (поскольку Чайковский ссылался на свой опыт аматора-переплетчика), а еще «отнести бумагу, предназначенную для печати, в таможенный отдел, где на каждом листе бумаги специальной машинкой выбивался штемпель об уплате». Сумма этой уплаты составляла 1 кр. от листа. Но для бедной редакции и эта сумма была чрезмерной, поэтому бережливый администратор экономил в тот способ, что на некоторые листы штемпеля на ставил, а «непропечатанные» экземпляры газеты отдавал тем, кто получал номера непосредственно в редакции.
Итак, до глубокой ночи сотрудники были заняты комплектацией газеты и приклеиванием адресов. «Об этом дне нельзя было сказать вслед за мудрым римлянином – Diem perdidi, amici (6)»
И следующий день, хоть и новогодний, был не лучше. Какое там празднование! Постоянно приходил кто-то из подписчиков, принося новые адреса, которые нужно было сверить, не принесли ли их повторно, выписать новый адресный лист, приклеить. Едва нашлось время для обеденного перерыва, да и то – по очереди.
Возвратившись, Гладилович принес с собой новый пакетик. Его добровольный помощник только вздохнул – неужели новые адреса? Но это оказались две еще тепленькие пампушки.
Словом, тираж отправили на почту опять-таки в сумерки.
Как праздновала свежеиспеченная редакция Новый год и праздновала ли вообще – не знаю. Но через два дня некоторые экземпляры возвратились к месту своего создания. Иные со скромными надписями «Adressat unbekant» - адресат выбыл или «не приймається», «нехватаетъ денегъ», но иные - куда круче: «соромъ, такую паскудь издавати», «до чого доходить на нашой св.Руси», а то и вовсе обсценные. А через несколько дней начали приходить и письма – одни с поздравлениями и предложениями, другие – с бранью и угрозами. Но появлялись и денежные переводы, очень радующие администрацию.
Выпуск уже второго номера оказался под угрозой. Внезапно умерла мать Барвинского, а ему и так нелегко приходилось. Каким-то чудом удалось найти материалы для номера. «Я заметил определенное злорадство из-за нашей неудачи, они, мол, правы – нечего было браться за такое большое издание. Уже и позже некоторые, посетив администрацию, не могли сдержать злобной улыбки и замечания: «О, уже вышел четвертый номер». Позже редактор как-то пришел в работоспособное состояние и «Дило» упрямо выходило, «назло врагам». Нашлись новые подписчики, нашлись анонсы.
Тем не менее, желторотая редакция, почти не имеющая опыта, не могла справиться с деловодством, администрацией и экспедицией. Все знания добывались путем проб и ошибок, постоянно приходилось что-то выдумывать, экспериментировать, пробовать. Идти на поклон к идеологическим противникам – в польские газеты или «Слово» - не хотелось.
Помощь пришла неожиданно. Как-то редакцию посетил редактор оппозиционной польской газеты «Straznica i Sztandar» Ян Непомуцен из Облегорска Гневош, которого «фейлетонист «Dziennika polskiego» пьяница Лям называл «Jan z Obelgowa Gembosz», а его газету «Strozycha i Szkandal». (7) Попросив прощения за вмешательство, он предложил свою поддержку, в частности, дал много ценных советов насчет деловодства.
Все-таки силы были слишком скромными и приходилось производить подлинную мобилизацию среди студентов. Помогали самые бедные., ни одному панычику не хотелось марать руки клеем и краской.
Вечера в редакции часто напоминали деревенские вечерницы. Работа поделена по-фабричному: одни режут, другие клеят, третьи комплектуют. Администратор сверяет счета и, в зависимости от финансового успеха, находится или в мрачном или в умеренно-спокойном настроении (он был убежденным пессимистом и мир видел исключительно в черных красках). Единственный буковинец из присутствующих, Титко Тиминский, популярно называемый «зельона Буковина» (буковинцы славились своим путанием мягкого и твердого «л», о них говорили, что они произносят «булька» вместо «булка», зато «алзо» вместо «альзо») рассказывает страшные и смешные истории из родных краев. Иногда начинаются и политические споры, но, к счастью, в спокойной тонации.
Когда уже упомянутый полицейский комиссар нашел-таки претекст для конфискации одного из номеров, почтенная редакция у него под носом успела половину тиража спрятать в карманы.
Подлинным украшением редакции был курьер Теодор Косанин. «Он был спокойным, терпеливым и послушным». Только раз категорически потребовал – редакция должна приобрести специальную корзину для ношения газет на почту, а то курьер «Слова» насмехается, что «Дило» носят просто под мышкой. Собрав средства, газета гордо приобрела требуемую корзину!
Владимир Барвинский умер в 1883 году. «Дило» превратилось в самую влиятельную газету края. Там, в частности, начинал У.Самчук, рассказавший, что подлинные посвященные называли газету «ДилО», с ударением на втором слоге. Должно быть, по тому же принципу, согласно которому врачи произносят «Алкоголь», «манИя» и прочие чудеса – лишь бы не так, как у людей. Закрыли газету в 1939 году при известных обстоятельствах… Сейчас, кажется, выходит какая-то газетка с таким же названием, но чисто рекламного характера…
======================================
1 – Фамилия именно так, «Чайковский», автор всегда протестовал, когда его называли на галицкий манер «Чайкивским». Тем не менее, на родство ни с Садык-пашой Чайковским, ни со знаменитым композитором не претендовал.
2 – Без буквы «йор»
3 – Федорович – это не отчество, а фамилия. Мало что о нем знаем, но, должно быть, незаурядный был человек. В примечаниях к тексту написано, что он был общественным деятелем и меценатом, послом (депутатом) парламента, а позже – пожизненным членом Палаты панов – верхней палаты австро-венгерского парламента.
4 – Дело было далеко не в одном переутомлении. Владимир Барвинский болел чахоткой. В частности, поэтому не мог ждать, для него счет уже шел на месяцы.
5 – Богоугодные заведениями были эти молочарни, просуществовавшие едва не до последнего времени. Сколько студентов лишь благодаря их помощи дотягивали до стипендии. Помню одну такую с удивительно вкусным печеньем…, а еще и книжный магазин в ближайшем соседстве. Ради одних этих молочарен я готова вступить в ряды антиглобалистов и громить макдональдсы.
6 – Друзья, я потерял день!
7 – Как все игры слов, почти непереводимо, но попытаюсь. Газету пана Яна «Стража и знамя» его противник называл «Сторожиха и скандал» (по-польски звучит довольно похоже), его же самого – скажем, так: Ян из Нахаловки Мордастый.
|
|
 Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
|
Re: Ця голодна Галіція, прекрасна, як холєра
« Ответить #61 В: 05/19/08 в 10:21:58 » |
Цитировать » Править
|
Из Боснии
Через два года после возникновения газеты «Дило», в январе 1882 г., в жизни А.Чайковского произошла очередная перемена. Нежданно-негаданно он получил армейскую повестку, притом не куда-нибудь, а в Боснию. Как тогда писали – в Босну.
Босния и Герцеговина достались Австро-Венгрии согласно Берлинскому миру, невесть за какие заслуги. В перспективе ничего хорошего из этого не вышло, именно в боснийском Сараеве прозвучал роковой выстрел, ознаменовавший начало 1-й мировой, вследствие которой и сама Австро-Венгрия развалилась. Правда, в 1882 году предугадать это было трудно, но горячо было уже и тогда. Газеты писали о бандах разбойников, беспокоящих оккупационные войска, свидетели утверждали, что происходит подлинное восстание. Стремиться попасть в мятежный край мог разве страстный любитель приключений, наш герой – Чайковский – в описываемое время таковым не являлся. Если бы это случилось несколькими годами раньше, когда полыхало герцеговинское восстание, гимназисты разбирались в балканских событиях не хуже дипломатов, а «Правда» печатала отрывки из сербской эпопеи о Косовом поле! Тогда он охотно бросил бы надоевшую гимназию с любезнейшим директором во главе. Теперь же планы у него были совершенно другие: нужно было выдержать несколько экзаменов по специальности, что касается общественной жизни, то Чайковский как раз занялся организацией кружка студентов-юристов. Не говоря уж о сердечных делах… Что там скрывать, сестра того самого Гладиловича, административного директора газеты «Дило». Все это, с зазнобой включительно, пришлось оставлять и отправляться невесть куда. Но, благодаря этому обстоятельству - и Чайковскому, конечно, мы сможем несколько пополнить свои центральноевропейские сведения, а то меня весьма беспокоит провисание балканской темы.
Итак, получив сию повестку, вчерашний студент поступил так, как любой порядочный человек на его месте: созвал всех друзей и устроил прощальную вечеринку, называемую «биба». «Сначала мы поужинали в лучшем ресторане, а потом, чтобы развлечься, стали ходить от кнайпы к кнайпочке, пока не пробило полчетвертого утра. При этой оказии я истратил все деньги, оставив себе разве на билет. На черта мне теперь деньги! И так их у меня немного было, мой кошелек страдал хроническим малокровием. Правда, совесть напоминала о моем портном, но ум советовал сейчас ему не платить. Я рассуждал так: если заплачу сейчас, то он, наверное, никогда больше обо мне не вспомнит, но если останусь должником, - будет меня вспоминать и искренне молиться о моем возвращении».
И собрался отряд отважных воинов, с юнаком Андреем во главе, и выступили они в поход на турка. И были там земляки храброго юнака – подсамборские бойки и самборские же евреи. (Такая религиозно-национальная смешанность оказалась в будущем довольно полезной: когда у одних был праздник и воевать не хотелось, то другие могли их подменить). Юнак Андрей был весьма желторотым офицером и лучшим командиром считал того, солдаты у которого довольны жизнью, прежде всего – сыты. Поэтому путешествие отважных воинов с земли Галицкой в край Боснийский описано как почти непрерывное сражение со злобными поварами и жадными кантинарами. В одной из баталий некий враждебно настроенный венгерский поручик разбил фельдфляшу (полевую бутылку, что ли?) одного из доблестных воинов, за славянских братьев вступились чешские друзья … победители заставили поручика возместить стоимость бутылки. А самая главная битва выглядела так.
На одной из станций солдатам вместо традиционного супа и жареного мяса предложили гуляш. Солдаты взирали на деликатес подозрительно – и поделом. Это оказалась почти чистая вода, в которой кое-где плавали редкие кусочки мяса, зато паприки повар всыпал более чем достаточно. Но и этого оказалось мало: сориентировавшись, что гуляша недостаточно, а половина солдат еще не накормлена, зловредный повар приказал добавить в котел еще воды, досыпал горсть паприки и чуть подогрев амброзию, счел обед готовым.
Предусмотрительный офицер выставил первым в своем отделе некоего Махновского, на гражданке – башмачника, самого большого забияку, почти не вылезавшего из гауптвахты. Попробовав полученный едва теплый гуляш, он, не говоря дурного слова, вылил его на повара, припечатав сверху миской. Мгновенно разгорелось подлинное сражение, причем миски с гуляшом играли роль метательных снарядов. Словом, еще не доехав до фронта, отряд уже прошел боевое крещение.
Зато первые впечатления от мятежной Босны были мирными и приятными. Все вояки, не исключая офицера, легко находили общий язык с местными жителями. Ну, так уж слишком буквально понимать это нельзя, иногда приходилось переходить на общепонятный, - немецкий. Не обходилось и без комических промахов. Вот отрывок из раздела, описывающего пребывание Чайковского на лоне сербского семейства – он стоял там на квартире.
«Прислушиваясь к разговору моих хозяев, я почувствовал, что разговор мне частично понятен и что слышно много знакомых старославянских слов. «Ану! - подумал я, - попробую и я, интересно, поймут ли». Обращаясь к хозяйке дома, я употребил слово «госпожа», чтобы было понятнее. Она посмотрела на меня и, будто рассердившись, сказала:
- Молим вас, ниj сам госпожьа!
Мои собеседницы расхохотались».
Бедняга не знал, какие правила вежливости нарушил. Собственно, некоторые предположения у него были. Оказывается, и во Львове можно было обидеть женщину, назвав ее «госпожой». Дело происходило в разгар борьбы между москвофилами и народовцами, обращение «госпожа» использовалось исключительно в москвофильском лагере, а даму, придерживающуюся иного направления, называть так нельзя было под страхом изгнания из общества. Неужто что-то похожее происходит и здесь? Но все оказалось проще: «госпожой» сербы называют только юных девушек, собеседница же Чайковского была почтенной женщиной и матерью взрослой дочери.
(Хоть к делу не относится, но вот анекдот более поздних времен на тему родства славянских языков, рассказанный сыном Ивана Франка, Петром. В бытность его стрельцом он с несколькими товарищами по служебной надобности был направлен в ту же Боснию. Один из стрельцов считал себя полиглотом и тщательно изучал сербский язык. Пробуя свои таланты, он разговорился со случайным попутчиком-сербом. Беседа шла совсем гладко, но в конце серб сказал примерно такое.
- Видите ли, как похожи все славянские языки? Вы говорите по-украински, я – по-сербски, а мы друг друга понимаем).
Между прочим, от галицких распрей нельзя было спрятаться и в Боснии – даже и здесь Чайковского расспрашивали об арестованных Ольге Грабар, ее отце и Наумовиче. К сожалению, он сам почти ничего об этом не знал и нам не написал, а любопытно было бы сравнить. Пожалуй, стоило бы обратить внимание лишь на утверждение о том, что обвинение в москвофильстве было своего рода жупелом и зачастую выдвигалось власть имущими по отношению к тем, кто нисколько москвофилом не был.
Зато деятельность австро-венгерских властей в Боснии показалась Чайковскому в общем полезной для края. Разговаривая при помощи старших солдат, знавших сербский язык, с местными жителями, он узнал, что определенное благополучие и достаток, замеченные им, начались после оккупации, когда Австрия завела, насколько это было возможно, порядок в крае и построила дороги. Из трех групп боснийского населения – мусульман, католиков и православных, - самыми лояльными оказались католики, некоторые из которых всерьез считали главой католической церкви не Папу Римского, а австрийского императора. Да и православные подданные, еще в турецкие времена сбегавшие в Банат и Далматию, относились к оккупационным властям, в общем, без враждебности. Хотя «поскольку Босния и Герцеговина не имели возможности общаться с русскими войсками так близко, как Болгария, то Россия никогда не потеряла в их глазах ореола освободительницы славян». Но главная причина мятежей и недовольства была иной. Австрия не провела аграрной реформы, поэтому земля оставалась по преимуществу в руках прежних владельцев-мусульман. Такая политика не вызвала благодарности мусульман, зато обидела христиан. Нашлись любители раздуть тлеющие угольки – что-то говорилось об английских интригах, - и вчерашние враги, мусульмане и христиане, - объединились ради изгнания швабов. «Но цели у них были разные. Мусульмане мечтали вновь возвратиться под султана, а задушевным их желанием было опять взять христиан за чуб. Христиане хотели добиться самостоятельности Боснии и Герцеговины и отплатить туркам за былое по собственному пониманию. Но рука, вызвавшая это восстание, и не думала исполнять желания ни тех, ни других. Она рассчитывала лишь на дипломатический фейерверк, а когда ей это удалось – пустила все восстание в трубу».
Доказательством того, что дело обстояло именно так, являлись планы повстанцев, найденные в какой-то захваченной канцелярии, по которым можно было судить, что они разработаны опытными офицерами-штабистами. Но и только: командиров, умеющих вести современную войну, у повстанцев не было. Поэтому все довольно быстро свернуло в печально известное русло. «Восстание было обречено, а кровь пролилась напрасно. Повстанцы могли лишь мстить австрийским солдатам, если им случалось получать преимущество, мстить за собственное неумение. Каждый солдат, имевший хоть одну звездочку на воротнике и попавший в руки восставших живым или мертвым, ставал жертвой зверской масакры. Повстанцы, захватив однажды раненого в руку ефрейтора из моего полка на патруле под Гораздой, зарезали его, как барана, ганджаром, отрезали нос и порезали лицо и грудь. Это, в свою очередь, вызывало у австрийских солдат крайнюю злобу и желание мстить».
Но подобные обстоятельства, к сожалению, и в наше время хорошо известны, а интересующимся можно, пожалуй, посоветовать почитать еще и Иво Андрыча, хотя бы хорошо известный «Мост на Дрыне». Я же лучше возвращусь к Чайковскому и самборскому регименту. Вступая на территорию, охваченную мятежом, он не удержался. чтобы не произнести напутственное слово:
- Парни! По воле Светлейшего пана (императора-А.) нас призвали к такому делу, к которому должен быть готов любой солдат. А сейчас мы входим в неприятельский край, к людям, которые могут нам при случае голову оторвать. Призываю вас: не принесите стыда самборскому регименту. Держать глаза и уши открытыми! Один за всех и все за одного! Гурра!
Вояки проревели «гурра» так, что горы задрожали. В это время какой-то босняк шел мимо нас на ярмарку в Сараево. Он нес бесаги на плечах но, увидев военный отряд и услышав громогласное «гурра», подумал, что сейчас мы набросимся штурмом на него. Бедняга бросил бесаги и удрал, сколько силы в ногах. Так что осталось только посмеяться – и над босняком и над моей боевой речью».
Весьма похоже, что опытные вояки не принимали своего командира особо всерьез и позволяли себе шутки в его адрес. Во время похода отряду нужно было преодолеть горный подъем. Дорога шла серпантином. «Я строго приказал, чтобы солдаты не сокращали себе пути, поднимаясь напрямую лесом. Но не все подчинились. Один дрогобицкий еврей, очень высокий и худой как жердь, пошел прямиком. Когда он присоединился к нам на вершине горы, я набросился на него с упреками: почему не послушался? Босняки могли бы его съесть. Еврей сделал комически-серьезную мину и заявил:
- Меня, наверное, не съели бы, я так худ, что они бы на мне все зубы поломали».
А предосторожность была вовсе не лишней, сам Чайковский получил такое напутствие от знакомого офицера:
«-Знаешь, зачем у тебя револьвер?
-Чтобы защищаться, - говорю.
- Верно, а еще для того, чтобы, если б тебя босняки поймали живьем, себе собственноручно в лоб выстрелить. Лучше так, чем если бы зарезали после пыток».
А вот как происходило первое сражение, можно сказать Feuerprobe.
«Босняки, расположившись в укрытиях, начали сплошную стрельбу, а мы должны были их из этого укрытия выгнать.
Через 10 минут приполз ко мне ордонанс с приказом: идти вперед. Я как раз собирался сбросить тяжелое зимнее пальто, чтобы легче было бежать. Но приказ был «немедленно», некогда было с этим возиться. Вытащив саблю, я закричал:
- Вперед, парни! – и побежал вперед. Нам нужно было пресечь очень опасное пространство, шагов, наверное, 50 до боснийских укрытий.
Пули посыпались на нас градом, но как-то так счастливо, что все пролетели выше наших голов. Не могу понять, почему эти люди так плохо стреляли! В этом месте можно было десяток уложить. Увидев нас совсем близко, босняки долго не ждали, а удрали через поле в лес и не успели мы оглянуться, как они засели в кустарнике на краю леса и открыли огонь.
Нужно было идти дальше. По дороге наткнулись мы на забор: нужно было его как-то преодолеть. Парни мои схватились за забор, поддали и он развалился.
- Вперед, парни!
Мои бойки оглянулись, не веря моим словам. Все были бледны как мел. Умоляли меня глазами, чтобы я отменил это злосчастное «вперед». Нужно было дать им пример и бежать первым. Когда я вылез в чистое поле, мне сделалось так жарко, как если бы я голову погрузил в кипяток.
- Спаси меня, Матерь Божья! – и с этой мыслью, как безумец, побежал вперед.
Я оказался на пашне, которую солнце нагрело так, что превратило в болото. Босняки, увидев такую ватагу, громыхнули пулями. Капрал около меня упал, как долгий.
- Ложись! Ползи!
Не нужно было этой команды, такой неприятной во время маневров, повторять дважды. Все, кто где стоял, грянули в болото и поползли как змеи.
Это ползание по земле больше нас утомило, чем самый трудный бег. При обычных упражнениях нужно всегда запрещать солдатам ползти при помощи локтей и колен, но здесь это было лишним: каждый и так старался вжаться в землю.
Поскольку во время учений ползание считается больше наказанием, чем необходимым упражнением, то солдаты не особо это умеют и, если нужно применить это искусство в деле, устают так, что не в силах перевести дух. Стань я когда-нибудь генералом, я бы так вымуштровал свое войско, что лазали бы милями как раки и завоевали бы весь мир, - но я, наверное, уже генералом не буду и мой план навеки останется в теории!»
Ползающий отряд все-таки преодолел опасное место, прогнал неприятеля и даже не понес особых потерь: упавший первым капрал отделался синяками. Но, чтобы у нас не сложилось превратное мнение о боснийских повстанцах, то вот отрывки из вставной новеллы о подлинном герое, рыцаре, будто живьем вышедшим из эпических преданий прошлых веков – Стояне Ковачевиче. То, что о нем рассказывали, весьма напоминало Чайковскому верховинские предания о Довбуше. Мало того, что Стоян был необычайно отважным, умным, талантливым воином, но также по-настоящему благородным и великодушным.
«Один геодезист рассказывал мне такое приключение с Ковачевичем:
Когда он летом 1881 только с двумя помощниками скитался по герцеговинским горам, появился перед ним вооруженный герцеговинец. Геодезист сильно перепугался, потому что помощники вместе с инструментами и оружием отошли довольно далеко. Думал бедняга, что тут ему и аминь! Единственное, что пришло в голову – откупиться. Без колебаний вытащил из кармана золотые часы и кошелек с деньгами и подал герецеговинцу. Тому, наверное, понравился перепуг чиновника, так что он не сказал сразу, почему пришел. Только когда геодезист вытащил деньги и часы, расхохотался и подал ему письмо. В письме было написано по-сербски:
«Хоть я объявил твоему императору войну, но, считая твою работу по созданию карт Герцеговины полезной для моей страны, заявляю тебе, что ничем не стану тебе препятствовать, а, наоборот, готов предоставить любую нужную тебе помощь. Если нападет на тебя другой отряд повстанцев, покажи им это письмо, а если кто-то не подчинится и как-то тебя обидит, отрублю ему голову. Подписано: Стоян Ковачевич, глава повстанско-герцеговинского войска».
Такой же опекой Ковачевич окружал врачей, и военных, и гражданских. «Эти люди, даже попав в плен, могли не опасаться за свою жизнь. Эти принципы Ковачевич сумел привить всем своим подчиненным. Как-то случилось так, что повстанцы, захватив в плен какого-то военного снабженца, приняли его за врача и окружили всевозможными почестями. Бедняга принял навязанную ему роль, перевязывал повстанцам раны и оказывал медицинскую помощь».
А вот еще один характерный эпизод. Некий жандармский пост располагался в очень неудобном для защиты месте, а залога его составляла всего 21 человек. Когда восстание разгорелось, мятежники взяли пост в осаду, несколько атак осажденные отбили, но долго сопротивляться не могли из-за отсутствия еды и амуниции. Наконец в качестве пищи осталась лишь бочка кислой капусты, а патронов – 300 штук. Тогда два сербы-жандармы предложили начать переговоры о почетной капитуляции. Возглавлявший оборону капрал, - кстати, наш соотечественник, поначалу и слышать об этом не хотел, но деваться было некуда. Два сербы были высланы для предварительных переговоров, которые длились около часа.
«Через час сербы-жандармы возвратились вместе с двумя вооруженными босняками. Босняки сообщили, что их командир Стоян Ковачевич приглашает к себе коменданта, потому что хочет с ним переговорить.
Капралу не хотелось пускаться одному в неприятельский отряд. Посланцы поняли это:
- Боишься, чтобы с тобой что-то худое не случилось? Не знаешь, видно, Стояна Ковачевича! В гостях у него волосок тебе с головы не упадет!
Босняк говорил так искренне, что капрал совершенно ему поверил. Не позволил даже, чтобы босняки остались как заложники. Пошли все вместе.
Внутри босняцкого лагеря пылал огромный костер, а возле него сидел Ковачевич со всем своим штабом. Когда капрал к нему приблизился, протянул ему для приветствия руку:
- Како си ти брате! Седай. молим!
Капрал уселся и сразу же ему подали черный кофе, а Ковачевич угостил его папироской.
- Прежде всего, - продолжал Ковачевич, - не беспокойся о себе и своих друзьях: пока мы не начали баталии, а ты у нас в гостях – ты в полной безопасности. Я не разбойник, а такой же честный солдат, как и ты. Поэтому ценю твою храбрость и чувство долга. Вы делаете свое дело, хоть, правду сказать, ни к чему это, потому что Герцеговина принадлежит мне, а не Австрии, и раньше или позже я вас отсюда прогоню.
Капрал, подкрепившись кофе, хотел как можно быстрее окончить переговоры.
- Что же будем делать? – спросил.
-Совершенно ничего. Отдайте мне свое оружие, а я вас отпущу в Фочу (ближайший город, занятый австрийскими войсками).
_ А если не отдадим.
- Буду держать вас в осаде, пока совершенно не изголодаетесь, а там прикажу поджечь вашу крепость. Жаль мне вас! Может, надеетесь на подмогу? Зря! Я постарался, чтобы Фоча была занята своим и не прислала вам ни одного солдата.
- Жаль мне вас! – сказал через минуту. – Вы украинцы (уточню, что Чайковский употребляет термин «руські», «русини», но я себя от постоянной обузы объяснять, что это такое и чем отличается от «русские», увольняю. Тем более, что автор был отнюдь не москвофилом, а вполне себе народовцем, т.е. слово «русин», «руський» употреблял по отношению к украинцам-галичанам- А.), славяне, хорошие солдаты, зачем вам погибать без какой-либо пользы для вашего императора.
- Откуда ты знаешь, что мы украинцы и славяне?
- То, что вы славяне, вижу по тому, что вы изучили наш язык, а то, что украинцы – знаю еще с тех времен, как вы стали залогой в Фоче. Я вашу Австрию знаю, сам когда-то в австрийской армии служил.
- Дадим половину оружия и выпусти нас, - говорит капрал.
- Я не торгуюсь! Или отдаете все, или ждите, пока я у вас не отберу.
Капрал размышлял так: отдам все оружие, так не с чем будет до Фочи добраться, а так хоть сможем защититься в дороге.
Но Ковачевич твердо стоял на своем и не хотел оставить ни одного карабина.
- Боишься, что мы, отобрав у вас оружие, перережем вас как баранов? Вот тебе мое рыцарское слово: не только выпущу вас, но и дам отряд людей, который проводит вас до самой Фочи. Согласен?
- Согласен. Но оставь нам хоть багнеты, у нас такой закон, что нельзя ходить без багнетов.
- Хорошо, забирайте багнеты, а мне отдайте карабины. Багнеты мне не нужны!
После это пожали друг другу руки и выпили еще по чашке кофе».
С этим известием капрал возвратился к своим подчиненным. Нелегко им было расстаться с оружием:
«-Прощай, друг, - говорил один, обнимая винтовку, - хранил я тебя, как зеницу ока, а теперь Бог весть кому достанешься.
- Будь здорова, моя ненаглядная, - сказал другой, - выйдешь теперь за другого.
- Хоть бы первого мужа не застрелила, - прикинул еще один».
Впрочем, о том, чтобы не застрелила, солдаты позаботились сами, вытащив из старосветских карабинов системы Верндля маленький гвоздик, который назывался «цинднадль» и без которого карабины не стреляли.
Тем времен рассвело.
«Во дворе стало шумно, дверь отворилась и в сени вошел Стоян Ковачевич со своими людьми.
- Како си ти брачо? Добар дан!
-Добар дан, комшио, фала лепа!
-Фала лепа! Какось ти йошь… Живьоли русини, - заговорил Ковачевич.
После подошел к столу и начал считать карабины. Пересчитал и солдат и приказал своим людям забрать карабины.
- А где же патроны?
- Ни одного не осталось!
- Если бы я это знал, не тратил бы на вас столько времени.
- Будь у нас патроны, мы б тебе оружия не отдали.
- Ладно, - говорит Ковачевич, - я слово сдержу. Пейте кофе и в дорогу!»
Отступающий отряд еще и позавтракал в компании с босняками, естественно, с неизбежным кофе (очко в пользу босняков) и выступил, сопровождаемый напутствием Ковачевича:
«-В дорогу час, нека ти Бог да сречани пут! Хорошие вы парни и славные солдаты! До встречи в Фоче!
Солдаты, забросив на спины свои торнистры, стали в два ряда. Отдел босняков разделился на две части, половина впереди, половина сзади, и марш вперед!
- Идем, как на Кальварию, - промолвил один бойко.
- Неизвестно, какая нам будет Кальвария, когда дойдем до Фочи, - ответил другой».
Тем не менее, дошли к Фоче благополучно. Капрал пошел докладывать о случившемся коменданту.
«- Плохо вы сделали, отдав им оружие. Будут теперь в вас стрелять с ваших же винтовок.
- Не будут, мы вынули все цинднадли.
- А, это другое дело».
Через месяц этого капрала еще и наградили большой серебряной медалью за отвагу. Вот времена были! К сожалению, самому Ковачевичу его рыцарский способ ведения войны не принес удачи: против регулярного войска он был бессильным, даже имея огромное преимущество в людях.
«В скором времени в одном значительном сражении под Фочей Стоян Ковачевич был тяжело ранен. Занесли его повстанцы в Черногору, а там и слух о нем пропал. Наверное, не был таким характерником, каким считали его свои и чужие!»
Что поделать, почти все Довбуши погибали одинаково…
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
|
Re: Ця голодна Галіція, прекрасна, як холєра
« Ответить #62 В: 07/03/09 в 13:48:48 » |
Цитировать » Править
|
Об аферах всяческих
Источник
"
Афера с 38-миллионным кладом
В последнее время многие из столичных обывателей среднего класса получили по почте из Львова (Лемберга) письма, в которых им предлагается возможность разбогатеть, истратив какие-нибудь десять гульденов.
Автор этого предложения называет себя «дезертиром Степаном Борисовым» «Пять лет тому назад - пишет Борисов, - не имеющий ни родных, ни знакомых, подлежал в Кишиневе отбытию воинской повинности.
Не имея шансов на освобождение от военной службы я по капризу судьбы, вытащил 26-й номер и был забрит.
После присяги я был отправлен в Тирасполь и зачислен в астраханский драгунский полк.
Прослужив шесть недель, я решился бежать и вскоре очутился в чужом для меня государстве, которое должно заменить мне отечество.
Но, увы! Я не полюбил ни Галиции, ни Австрии, которая меня приютила». Далее Борисов рассказывает, как он встретился с другим дезертиром, находившимся в чахотке.
Дезертир этот, по имени Дмитрий, не долго прожил и перед смертью будто бы сказал Борисову:
- Я умираю и вместе со мной должен погибнуть клад в 40 000 000 рублей. Я благословляю Бога, что он послал мне тебя. Прими же в знак моей благодарности все то, чем я должен был владеть.
Дай мне только честное слово, что если сам не в состоянии будешь сделаться обладателем этого огромного состояния, то ты не отдашь его в руки иностранцев. Оно должно оставаться в руках наших русских подданных без различия вероисповедания и национальности.
При этом умирающий передал Борисову документ и тетрадь, объясняющие, как достать клад.
«После смерти Дмитрия, ознакомившись с бумагами, - пишет далее Борисов, - я считал себя самым несчастным человеком, в то время, когда я мог бы быть одним из счастливейших смертных.
Внимайте же! Я сделался хранителем секрета о местонахождении клада, состоящего из бриллиантов, золотых слитков и старинных монет на сумму в 38 500 000 р. Клад этот принадлежал одному владетельному румынскому князю, вынужденному спасаться бегством.
Местонахождение клада – одно из маленьких городков-местечек Бессарабии. Что делать? Самому рискнуть своей свободой и отправиться за кладом? Я это сделал бы, но, увы!
Для того, чтобы извлечь клад, необходимо обратиться к русскому правительству с просьбой о разрешении раскопок и затем необходимы предварительные расходы на наем людей для раскопок, а также устройства канала для отвода воды из трех колодцев, на дне которых хранятся богатства.
Первое немыслимо мне сделать, как дезертиру, а второе - как человеку, не имеющему ни полушки.
В виду таких обстоятельств я решился устроить общество на паях для получения клада.
Но богатство отнюдь не должно достаться в руки богачам.
При посредстве некоторых моих знакомых я сделался обладателем списка небогатых, но честных тружеников, которые, разбогатев, не забудутся и останутся теми же незаносчивыми и скорбящими о ближнем людьми.
Мне очень приятно сообщить вам, что в списке этом одним из первых красуетесь вы.
Итак, милостивый государь, если вам угодно принять участие в затеваемом мною деле, дающем вам право на равную долю со всеми и со мною, пришлите десять гульденов на мое имя.
По получении денег, вы получите от меня нотариальное удостоверение на право ваше в дележке».
Дале Борисов говорит, что расходы по раскопкам и извлечению клада не превысят 10 000 гульденов. Таким образом общество должно насчитывать 1000 членов. Желающие могут иметь по два пая в сумме 20 гульденов. Деньги указывается адресовать:
«Herr Stephan Borisoff, Lemberg (Galicie)». Сколько простаков попалось на эту ловко закинутую удочку «дезертира Степана Борисова» - в точности неизвестно, но полагают, что много.
Один из здешних обывателей, дрогист М.К-н, проживающий в доме №22 по Забалканском проспекту, имея сношение с некоторыми лицами в Львове (Лемберге), обратился к знакомым с просьбой навести справки о Борисове. Ответ он получил в конце истекшей недели.
В нем г.К-н извещался, что Борисов только месяца два тому назад появился в Лемберге, что он живет на широкую ногу, не имеет никаких занятий и что ежедневно массами получает денежные пакеты со всех концов России и Румынии, и что Борисов совсем не дезертир, а оргиевский мещанин Степан Гаврилович Борисов, 42 лет от роду.
Уже одно последнее обстоятельство, что Борисову 42 года, служит достаточным указанием на то, что он не мог призываться пять лет тому назад к исполнению воинской повинности и дезертировать.
Таким образом несомненно, что мы имеем дело с новым аферистом, оперирующим на легковерии простаков. "
Воистину, ничего нет в этом мире нового...
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
antonina
Beholder
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2204
|
|
Re: Ця голодна Галіція, прекрасна, як холєра
« Ответить #63 В: 03/26/10 в 10:41:05 » |
Цитировать » Править
|
Тимотей Бордуляк
Татаре
(Отрывки из рассказа)
Лета Господня 1914, дня 24 августа, впервые прошла русская армия через нашу деревню (Ходачков Великий) дорогой, ведущей из Тернополя в Бережаны. Как начало идти русское войско ранним утром в этот день, так и шло они почти непрестанно целую неделю, днем и ночью. Маршировали полк за полком, пехота, кавалерия, артиллерия, ехали пушки, ящики с амуницией, телеги с припасами, автомобили, велосипеды, все перемешанные, как в калейдоскопе. Деревенские люди выбегали на дорогу, ставали на обочине и смотрели удивленные, потому что раньше ничего подобного не видели.
Прошли армейские обозы и стало поспокойнее. Появилась русская жандармерий, какой-то русский урядник, все как-то наладилось… «Теперь, - говорили русские нам, - вы уже наши, а мы – ваши, и всем будет хорошо. Лишь бы поскорей добраться до Вены и старику Францу-Иосифу подкоптить усы и бакенбарды, тогда война окончится, повсюды будет Россия, всем будет владеть русский царь».
Наши люди слушают эти речи и не возражают: «Не от нас это зависит, а от воли Божьей».
Мы вместе с женой оставались обычно в комнатах, а наша матушка (теща рассказчика) едва не весь день проводила в кухне. Там она занимались всем хозяйством, принимала солдат и противостояла всем возможным и невозможным случаям, происходившим во время войны в нашей кухне и на подворье, - одним словом, держали фронт и шли на первый огонь. Матушка принадлежала к старшему поколенью, по природе и воспитанию была очень робка, но – странная вещь – с началом войны характер матушки переменился, она стала совершенно бесстрашной. Нас матушка предупредила, что будет из кухни присматривать за хозяйством и принимать солдат, а я, зять, должен был только время от времени появляться в кухне и обмениваться с солдатами словом-вторым, чтобы они видели, что дома есть мужчина».
(Зять, однако же, тоже ни особо робким, ни особо послушным не был, а поскольку неплохо понимал русский язык, то охотно общался с разноплеменными солдатами русской армии. Особо интересной оказалась встреча с татарами. Произошла она в середине октября, когда положение и на фронте, и в тылу более-менее стабилизировалось, русские солдаты, хоть формально и оккупанты, довольно близко сошлись с местным населением, никого не обижали и даже охотно делились своим армейским пайком – неизвестно ведь, что всех ждало в будущем и когда это наказанье Господнее – война – окончится. Но неожиданно в гостеприимной деревенской кухне появилась группа гостей, весьма перепугавших хозяйку, в частности потому, что она совершенно не могла найти с ними общего языка. Они оазались татарами – пугающее слово! Но зять успокоил тещу, уверяя, что теперешние татары – люди мирные и он охотно бы с ними поговорил. Но первое впечатление и впрямь было необычным)
«Я открыл дверь, мы вошли внутрь и вот какую сцену увидели. Матушка стояла посреди кухни, бледная и перепуганная, а перед ней два солдата стояли на коленях, два остальных, тоже стоя на коленях, склонили головы до самого пола и издавали звуки, вроде бы о чем-то умоляя.
Увидев меня и мою жену, татары поднялись на ноги, все вместе поклонились в пояс и так же все вместе начали говорить протяжными и высокими голосами.
Они пытались говорить по-русски, но получалось это у них плохо и матушка совершенно их не понимала. Вот что можно было различить в их речи:
-О, мы татары, мы бедны салдаты. Мы очин далёко, мы очын галодна, мы очын кушат.
Я взглянул на них исподлобья, придал лицу строгое выражение и крикнул:
-Малчать! – и они все замолчали.
- Чего вы хотите? – спросил я. –Чего вам нада? Пусть один говорит, а не все одновременно.
Они вытолкали одного вперед и заговорили.
-Ета Ибрагим, он руски гаварит. Ибрагим рус, настаящи рус.
-Хорошо, - отвечаю, - пусть Ибрагим говорит. Говори, Ибрагим, чего вам «нада».
Ибрагим мне говорит:
-Барин, я не русс, я татарин, я па-русски гаварит очин плоха… А мы все хотим очин кущать, вот што…
-Кушать хотите? – переспросил я всех татар.
-О да, кушать, кушать, очин кушать, - заговорили татары все одновременно.
-Харашо, - ответил я, -вам дадут кушать, только нужно немного подождать.
Я указал на матушку.
-Вот наша мать, то есть мамаша, она дает нам кушать, - я указал на себя и на жену, - она всем дает кушать и вас накормит, только нужно немного подождать.
Я пытался медленно и выразительно произносить каждое слово, чтобы они меня поняли.
Они опять заговорили все вместе.
-Мамаша! А ты – барин, а это – твоя жена, барыня!
-Нет, - ответил я. – я не барин, я священник, то есть батюшка, понимаете?
Тут они снова все одновременно рухнули перед матушкою на колени и опустили головы. «Мамаша, мамаша, - произносили они с величайшим уважением и едва ли не набожно, - дай нам кушать!»
Меня рассмешила эта чрезмерная почтительность, я закричал: «Встать!» - и они поднялись.
Я начал их ругать.
-Почему вы кланяетесь? Солдатам так не положено.
Они отвечают.
-Так положено по-татарски. У нас все так кланяются перед старшими в Казанской губернии, даже и русские.
Я начал объяснять, что сейчас они не в Казанской губернии и что царским солдатам не годится здороваться таким образом.
-А как же? – спрашивают меня татаре.
-По-военном, - ответил я, - три пальца к козырьку и немного склонить голову, - и я продемонстрировал, как это делать.
Они расхохотались.
-Э, барин, это мы знаем. Так нужно приветствовать старшего офицера, а перед мамашей нужно кланяться по-татарски, потому что мамаша постарше офицера!
К тому времени матушка уже поняла татар и себе рассмеялась.
(В качестве пищи «татаре» попросили «малака, леба и ицо», хозяева не без усилий поняли, что речь о молоке, хлебе и яйцах. Яйца гости расколотили в кипящем молоке и с огромным удовольствие съели получившееся блюдо. А предложенный чай вызвал у них совершенное блаженство)
- О мамаша, о чай, как етта харашо. При этом кивали головамии что-то напевали по-татарски»
(Переночевав в одном из подсобных помещений, утром гости потихоньку ушли. Из-за многочисленных новых впечатлений, хозяева почти о них забыли. Но через несколько дней все четверо татар возвратились и радостно поздоровались.
-О мамаша, о здравие, ты наша родная мать, ты наша кормилица, - кланяются матушке до самой земли, целуют руки.
(Оказалось, что татары, слабо понимая язык приказов, потерялись и блуждали в поисках своего полка. Поскольку никто не мог им ничего посоветовать, они решили идти «в город Тернополь, где наш штаб». Но, пока они отдыхали с дороги, любопытный хозяин пытался побольше узнать о их жизни дома, в татарских деревнях Казанской губернии)
-У вас есть там своя татарская церковь?
-Да, есть.
-И батюшка есть?
-У нас батюшки нет, только мулла.
-А школа есть?
-Школа? О да, есть школа и учителя.
-У чителя у вас русские или татаре?
-Учителя у нас русские.
-А как они учат ваших детей, по-русски или по-татарски?
-Ну да, конечно, по-русски.
-А по-татарски у вас не учат?
-Учат и по-татарски, но всего один день в неделю, а больше нельзя.
Я невольно подумал: какая подлая и несправедливая царская политика! Даже татарам можно хоть один день в неделю учиться по-татарски, а нам, украинцам, ни дня ни часа не разрешено учиться на родном языке. Погодите же, может еще и так случится, что горько вы ответите за это.
-И что же, - спрашиваю, - знают ваши дети русский язык?
-Куда там! – ответил татарин и махнул рукой. – Пока ходят в школу, то кое-что знают, а позже все забывают и помнят только то, что учили по-татарски. Разве кто-то служит в армии.
-А вы все грамотны? – спрашиваю.
-О да, грамотные, - отвечают татаре, - но только по-татарски, и мы дома доучаваем детей по-татарски.
-Хорошо, так и нужно, - сказал я. – А печатают ли у вас татарские книги и издают ли татарские газеты?
-О да, у нас и книги, и газеты – все по-татарски.
И так я сидел с татарами до самого вечера. Я расспрашивал их о множестве вещей: о религии и обрядах, хозяйтве, ремеслах, образе жизни, и, хотя это были совершенно простые и необразованные люди и трудно было найти с ними общий язык, но все-таки я узнал достаточно, чтобы кое-как представлять себе их жизнь.
(Очередной этап квеста в Тернополь, а оттуда – обратно во Львов, опять привел четверку татар к дому деревенского священника. В этот раз они воспользовались временной передышкой, чтобы написать письма домой, как отметил автор, «красивым ровным почерком», хоть и незнакомым ему, а еще советовались с хозяином, как с духовным лицом, разрешено ли им, мусульманам, молиться к св.Николаю и Богоматери, чтобы возвратится домой с войны. Тот, конечно же, уверил, что кто-кто, а Божья Матерь – заступница за всех людей на земле, независимо от их вероисповедования. Тепло попрощавшись, особенно же с почитаемой «мамашей», татаре ушли, на сей раз надолго.
Война продолжалась, фронт раз за разом катился в ту или иную сторону по многострадальной галицкой земле – и так оно шло до 1917 года. Множество солдат было ранено, начинались заразные болезни, австрийское командование распорядилось реквизировать даже и церковь под госпиталь. Главный врач, по национальности немец, был человеком очень образованным и культурным, с хозяином дома он сошелся довольно близко, особенно после того, как рассказчик предложил свои услуги в качестве помощника и переводчика. Последнее оказалось весьма полезным при общении с пленными – ранеными солдатами русской армии. И вдруг среди них автор рассказа неожиданно узнал того самого Ибрагима, приходившего в его дом вместе с остальными татарами. Все остальные добрые татары погибли еще в 1915 году во вреся страшных сражений в Карпатах. Да и сам Ибрагим был тяжело ранен. Рассказчик немедленно бросился за помощью к своему приятелю-врачу. Но оказалось, что уже слишком поздно. «Верьте мне, Herr Pfarrer, я бы все для вас сделал. Даю вам честное слово, если б операция была возможной и могла б ему помочь, я б ее начал немедленно. Но, к сожалению, операция невозможна, он обречен и этой ночи не переживет». Так и случилось, а перед смертью бедный Ибрагим все вспоминал «мамашу» и жалел, что не может с ней попрощаться… )
|
|
Зарегистрирован |
Нехай і на цей раз
Вони в нас не вполюють нікого
|
|
|
olegin
Живет здесь
Я люблю этот форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 3520
|
|
Re: Ця голодна Галіція, прекрасна, як холєра
« Ответить #64 В: 03/26/10 в 19:16:31 » |
Цитировать » Править
|
Интересная история.  С.Лем в своем "Высоком Замке" также рассказывает о неком соседе-татарине,который был тяжело ранен во время пмв и остался во Львове в госпитале.А затем поправившись,не захотел возвращаться домой,а женился (или прижился) на одной вдове и остался в городе.Хотя у нас никогда не было мечети (в отличие от того же Питера).Зарабатывал себе на жизнь отставной солдат,мастеря фигурки солдатиков из дерева.Так у маленького Стася и появилась целая игрушечная армия.
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
|
