Автор |
Тема: Ива. Momenta mortis (Прочитано 1925 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
Бенни
Administrator
б. Бенедикт
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2542
|
MOMENTA MORTIS…
I.
… А мы уже не встретимся.
Звучит даже не безнадежно. Просто – очень устало. Просто – больше незачем.
Взгляд: чрезмерно. И я не смотрю тебе в лицо. Я не ловлю взглядов, не ловлю мгновений, довольствуюсь присутствием. И молчание на двоих становится подобно нераздельному одиночеству.
Мы любим других за то, чем становится наше сердце в их присутствии. Там, где наступает внутреннее молчание, присутствует момент воли и «магии». Там, где рождается внутренняя немота, мы боимся и благоговеем. Там, где расцветают алые цветы, рождается любовь.
Звон скрещенных клинков, шум белых крыл – дружба.
Начиная с этого момента утрачивается право на просьбу – «Остановись!» К чему бы она ни относилась.
… И я молча вдыхаю запах твоего табака, прижимаясь щекой к твоей руке. Кормить запахом с рук… какая забавная мысль. Я тихонько смеюсь и испытываю чувство запоздалой боли, когда твоя рука вздрагивает. Ты не находишь нужным спрашивать меня, чему я смеюсь, относя этот смех на счет «своей сентиментальности», я не тороплюсь оправдываться и объясняться, боясь «все испортить». Не-договорили. Не-долюбили. Каждый раз либо не к месту, либо невовремя.
Что за судьба такая.
К утру мы разойдемся по своим делам. Я очень редко спрашиваю тебя о том, чем ты занимаешься в мое отсутствие: если это имеет значение, ты рассказываешь сам, будучи не в силах сдержать свое вдохновение, а если оно значения не имеет, так и вовсе бессмысленно. Лучше пусть останется образ, останется воспоминание. Ты тоже не интересуешься почти ничем. Придумываешь меня? Или я настолько – случайна?
А я всего лишь сижу и перевожу с латыни в полном одиночестве. Способствует сосредоточению души и разума в единой ослепительной точке, из которой рождается – чуть позже – холодный неподвижный луч созерцательной горечи. Формулы покоя: «Как лист увядший, падает на душу…» Падает, падает, падает, по осенним кленовым листьям можно читать сущее, как по старым пергаментам – до первого дождя.
Da mortem praeveniam,
iudicium pertimeam,
infernum effugiam,
paradisum obtineam. (1)
Иногда в грамматиках латыни попадаются очень любопытные, хоть и неудачные примеры.
II.
Он отвернулся к стене – с отвращением ко всему, что его окружало.
- Малыш, не трогай меня: я не верю в то, что я жив.
Медноволосая женщина замерла в двух шагах от него, явно не решаясь подойти:
- Ты настолько любишь одиночество? – спросила с сомнением в голосе.
Он знал, что она этого не хотела, он и не думал… просто это была очередная ранее недоступная истина и в ответ на нее в груди что-то треснуло. Родился страх и он разрыдался. Не зная, выдержит ли ее прикосновение или нет, если ей вздумается – обнять. [/i]
Печальная сказочка с отсутствием конца. Не хочу… неопределенность оставляет больше пространства для ошибок, а в тот момент, когда люди станут безупречны, мне станет очень скучно жить.
Оно родилось из совершенно другого момента, никак не связанного с сюжетом этой гравюры: двое, забывших про дом и кров, будто бы не знавших никогда и ничего, кроме вечного пути (черный цвет – цвет вечной дороги…), сидели глубокой летней ночью во дворе, не торопясь присоединяться к компании, «возливавшей» в квартире, где они тогда жили. Сидели и пили слабоалкогольный коктейль. Больше молчали, чем говорили. Больше усмехались в пространство, чем думали о чем-то конкретном.
Они оба были немножко отщепенцами. Начинался такой «модус операнди» с выбора – быть любимым или остаться верным себе, все остальное было уже вторичным, ergo, наносным. Они оба знали, что такое «кодекс чести» и «воля к отомщению», оба пережили момент, когда эти принципы вступают в жесточайший конфликт… пережили, и каждый сделал свой выбор. Их выборы совпали. Именно поэтому этот разговор был возможен. Несмотря на то, что каждый мог обвинить другого в былом предательстве.
Именно поэтому никто никого не обвинял…
- М.? – он, задумчиво, вспоминая общую знакомую, - О, да. Она – даже слишком живая. – восторг мешается с сожалением, рождающимся из быстро промелькнувших раздумий о вероятностях ее возможной судьбы.
- А нам уже не хочется быть живыми… - она, меланхолично отхлебывая из баночки. Скорбь – на грани обнаженности души и дешевой рисовки.
- А нам уже не хочется быть живыми. – он, эхом, более твердо и горько, утверждая и превозмогая.
Ее усмешка. И взгляд в песок, под ноги. «День неотделим от ветра, несущего песок и заметающего пути». (2) Она привыкла опускать глаза под равнодушными взглядами других.
Дру-гих… дру-зей… нечто однокоренное и очень схожее.
Мы были очень молоды. И только кажется, что это было недавно.
III.
Я люблю свой почерк. За ясность, разборчивость и изысканность. Некогда в школе я наивно гордилась, когда учителя говорили: «каллиграфический почерк». Это было моим способом надменности.
Если в чем-то я была искренна – всегда, так исключительно в надменности своей. Даже гордость чаще была позой.
Я люблю свой почерк. И люблю чуть отстраненно смотреть, как буквы ложатся в клетчатую тетрадь покорно и изящно, я конспектирую одну из любимых книг (это такой способ их читать):
«Ты выбираешь друзей-мужчин по их способности сражаться и умирать за правое дело – как ты это правое дело понимаешь. Женщин выбираешь таких, которые удовлетворяют твой мужской взгляд на самого себя. Ты не делаешь никакой поправки на различия, способные происходить из доброй воли.» (3)
… Еще раз перечитываю, подобие саркастической улыбки ложится на уста и приписываю – на полях, с привычной усталостью души: «Человеческое, слишком человеческое…»
При этом я не могу сказать, что эти строки – и не обо мне-тоже.
Я мою полы и посуду, глядя не сколько на объекты своей деятельности, сколько на текущую воду. Жить не наяву – это тоже способ не ходить по земле. Не хотеть жить – это тоже способ не смотреть в небо снизу вверх. Чем больше я думаю о разных абстрактных материях, тем чище моя примиренность с этой жизнью и всеми ее неизбежностями: во мне крепнет иррациональная вера в то, что все это происходит не со мной.
Даже если это и иллюзия, то оно незначимо. В конце-концов, кому нужна правда, которая способна убить, но не способна ничего изменить в жизни к лучшему, если «пациент» окажется более живучим, чем сам предполагал?
Кончился табак и кончается кофе. Значит, вечером я снова поеду – к тебе. Пить кофе, курить трубку и молчать в руку твою. Класть свое молчание в руку твою, как камень краеугольный, камень остроугольный, камень черный, камень тяжкий. Мне нужен повод, чтобы ехать к тебе, я слишком боюсь к тебе привыкнуть, ведь мы не созданы друг для друга.
Momenta mortis. Ожидание весны не отстраняет от вечной смерти. А сейчас – пожалуй, даже напротив, забавно оно – думать о том, что слабость это, зависеть от перепадов погоды. Весна – это всего лишь потепление вовне, никак не связанное со мной.
«Это просто и больно – сметь посягнуть на права Предтечи…» (4) Ты читаешь стихи – как не свои, как седьмую главу Откровения, глядя в зимнюю вечернюю черноту за окном… или на свое отражение к стекле. А я не только слушаю, я смотрю и запоминаю – контур твоих губ и их строгие лаконичные движения. Ожидая момента неизбежного расставания («Останемся друзьями…»), это вернее, чем ожидание чуда… чтобы в сердце остался запах роз, подобный очертаниям изчезновений. В конце-концов, можно ведь помнить только хорошее.
Это просто и легко – войти в образ мимолетного Икара. Это странно и немного печально – быть чьей-то седой весной, всеобщей юностью, осыпанной пеплом прежних грез. Зато – слишком сказочно, чтобы отказываться от подобного удела.
И мы с тобой никогда не будем – мы, возможно, именно поэтому. Потому что ты сам – такой же (за что и люблю), только – из других книг, другие драматурги высекали из мрамора потерянных снов твой образ.
Завтра будет дождь. И мы поодиночке будем находить и закрывать за спиною – свои двери в небо. «Аз есмь альфа и омега, начало и конец, аз есмь корабль и буря, закат существует в самом себе».
Кажется, холодно… и ты снова совсем неправильно понимаешь мою улыбку, я научилась различать твои взгляды.
понедельник, 16 февраля 2004 г.
(1) Дай встретить смерть достойно, чтобы ада избежать и обрести рай. (Всеобщая молитва. Написана Папой Климентом XI (1649-1721, Папой избран в 1700).)
(2) Ф. Герберт. Бог-император Дюны.
(3) Там же.
(4) A. N. G.
|
|
 Зарегистрирован |
|
|
|
|
