Автор |
Тема: Государственная измена фельдмаршала Кутузова (Прочитано 46506 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
 |
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #45 В: 07/03/04 в 23:47:56 » |
Цитировать » Править
|
Почему Кутузов вообще взялся за это дело и собирался осуществлять его в полном пренебрежении к воле царя и генералам, ведя самочинно собственную государственную политику? В общих чертах это было хорошо известно уже в 19 веке и подробно изложено у Тарле*. Войну с Наполеоном Кутузов считал ненужной и вредной для России – следовательно, жертвы в такой войне он почитал заведомо лишними и тем самым преступными для власти, которая Россию на нее обрекла. Вот он и стремился избавить Россию от этих жертв и от самой войны покрепче и побескровнее.
[*Надо заметить, что Евгений Викторович, отбывший около 1930 ссылку при Соввласти и сильно ее не любивший еще с 1917 года, свои работы, опубликованные при оной власти, писал довольно часто криптограмами, причем в искусности его нарочитых недо-, пере- и обмолвок ему позавидовал бы сам Кутузов. Так, в «Нашествии Наполеона на Россию» (изданном в 1938-м, то есть уже после разгрома школы Покровского за очернительство национальной истории) Тарле пишет, сравнивая Барклая и Кутузова: «Барклай все расчеты строил на том, что Наполеон, непомерно растянув линию сообщений, ослабит себя. А Кутузов рассчитывал на то, что русский крестьянин скорее сожжет свой хлеб и свое сено и свое жилище, чем продаст врагу провиант, и что в этой выжженной пустыне неприятель погибнет”.
Что сей сон значит? Неужто Тарле не знал, что хлеб, сено и жилища крестьян жгли в первую голову никакие не крестьяне, а отступающие войска по приказанию начальства? И осуществлять эту политику начал именно Барклай? Тарле мог еще не знать, что эту политику отменил Кутузов – хотя все соответствующие источники он читал, он мог и не обратить внимание на детали, заставляющие сделать такой вывод, - но то, что выжигание всей полосы отступления начал Барклай, он знал превосходно.
Нет, причина тут куда проще: Тарле хотел дополнительно подчеркнуть то, что войну собирались выигрывать превращением собственной страны в “выжженную пустыню” - и коли уж нынешнее начальство не дает больше “очернять” начальство тогдашнее, и дать верное внятное описание того, как это тогдашнее начальство себя вело, было бы небезопасно – то дадим описание дела насквозь ложно-фантастическое, главное, чтобы само дело было упомянуто лишний раз и читатель за него зацепился. Вполне кутузовская линия поведения. Я отдаю себе отчет в том, что такой способ трактовать пассажи Тарле очень нетрадиционен, но любое другое решение означало бы, что Тарле был попросту невеждой, не знавшим азов того, что происходило в 1812 году].
Почему Кутузов готов был пойти ради своих политических доктрин на государственную измену по всем статьям? Для этого надо снова вспомнить, что за человек был Кутузов.
Честертон писал в "Сломанной шпаге":
"Сэр Артур Сент-Клэр, как я уже упоминал, был одним из тех, кто "читает свою библию". Этим сказано все. Когда наконец люди поймут, что бесполезно читать только свою библию? ...Сент-Клэр был старым англо-индийским солдатом протестантского склада. Подумайте, что это может означать, и, ради всего святого, отбросьте ханжество! Это может означать, что он был распущенным человеком, жил под тропическим солнцем среди отбросов восточного общества и, никем духовно не руководимый, без всякого разбора впитывал в себя поучения восточной книги. (...) Осмелюсь сказать, что он был честен в общепринятом смысле слова. Но что толку, если человек честен в своем поклонении бесчестности?"
Это сказано как будто про Михайлу Илларионовича, с той поправкой, что он не только читал свою библию, но и сам ее писал, и ежели и впитывал когда какие-нибудь поучения, то разве только французских и немецких рационалистов - да и то очень ограниченно, а в остальном жил собственной головой, ни у кого не поучаясь вовсе. Он был старым солдатом русско-турецких войн вольтерьянско-барского склада - а это коктейль куда хлеще, чем англо-индийские солдаты склада протестантского.
"В каждой из таинственных знойных стран, - продолжает Честертон, - где довелось побывать этому человеку, он заводил гарем, пытал свидетелей, накапливал грязное золото. Конечно, он сказал бы с открытым взором, что делает это во славу господа".
Кутузов и в самом деле заводил гарем в каждой из таниственных стран, где ему довелось побывать, и золото накапливал - только свидетелей не пытал и ничего решительно не делал во славу Господа. Но боевым котом, который Гуляет Сам По Себе, он был действительно. Буква приказа, как и любая другая буква, для него не имела ни малейшего авторитета сама по себе.
Официальной целью войн России против Наполеона с того самого момента, как после демонстраций враждебности в 1803 году Александр начал весной 1804 сколачивать антифранцузскую коалицию, было освобождение Европы от насильника-Наполеона, восстановление законности и т.д. В 1812 году эта американоидная мифология освободительной войны белого града на холме против тирана-изгоя, ставящая себе конечной целью спасение Европы, была в столь же полном ходу, что и в 1805-1807 (в промежутке побитый Александр вынужден был держать ее pro domo suо). Кутузов, однако, в упор не видел в антинаполеоновских войнах ва Европе ничего такого – ни восстановления священных попранных прав королей и народов, ни борьбы за свободу против всемирной тирании, ничего вообще возвышенного. Беннигсену, когда тот еще в Тарутино заклинал его действовать энергично, Кутузов говорил: «Мы никогда, голубчик мой, с тобою не согласимся: ты думаешь только о пользе Англии, а по мне, если этот остров сегодня пойдет на дно моря, я не охну». Вильсону при Малоярославце Кутузов сказал напрямую: «Повторю еще раз, я не уверен, что полное изничтожение Императора Наполеона и его армии будет таким уж благодеянием для всего света. Его место займет не Россия и не какая-нибудь другая континентальная держава, но та, которая уже господствует на морях, и в таковом случае владычество ее будет нестерпимо». До этого он говорил нескольким людям, в том числе тому же Вильсону, что «он не имеет иного желания, как только того, чтобы неприятель оставил Россию»! «Он провел некоторое время в Париже и имел склонность к французам; при всем его недоверии к Наполеону, тем не менее, нельзя сказать, чтобы он относился к нему с враждебностью», - с сожалением писал впоследствии Вильсон в «Повествовании…». В дневниковых записях ноября 1812-го, когда Кутузов строил явочным порядком «золотой мост» Наполеону для выхода из России, Вильсон отзывался о Кутузове куда менее элегически: «Он просто старый прожженный мошенник, ненавидящий все английское и бесчестно предпочитающий независимому союзу с нами раболепие перед правящими Францией канальями»; а Кэткарту он писал (перевод перлюстрированного письма ушел к Александру): «Нет сомнения, что фельмаршал весьма расположен к ухаживанию за неприятелем – французские комплименты очень ему нравятся, и он уважает сих хищников, пришедших с тем, чтоб отторгнуть от России Польшу, произвести в самой России революцию и взбунтовать донцов».
Итак, никаких высокоидейных мотивов в европейских войнах против Наполеона Кутузов не видит в принципе. Война и внешняя политика для него вообще дело безыдейное. В событиях наполеоновских войн он видит и учитывает не права и свободы, а борьбу за интерес тех или иных держав; Англия борется против Франции за свой интерес, но интереса России тут нет; иное дело, ежели бы «место» всеевропейского диктатора с падением Наполеона могла бы занять Россия – тогда будет хотя бы предмет для разговора; но падение Наполеона приведет к усилению не России, а Англии и ее «нестерпимого» господства на морях – как же может Россия этому способствовать?! Вся та плоскость, в которой рассуждает об этих делах Кутузов – совершенно та же, в которой всегда вращалась мысль Наполеона. Она чужда всякой идеологии и полностью исчерпывается «реальной политикой» – борьбы национальных организмов за свои интересы, включая гегемонию и преимущества перед соседями.
Заодно можно понять, что такое для Кутузова «Россия». Для этой кутузовской «России» нестерпимо морское владычество Англии. Но кому же в России оно было нестерпимо или хотя бы тягостно? Элите и государству? Никоим образом: они продавали Англии сырье и получали от этого немалые средства. Господство Англии на море государству не вредило и стратегически, так как войны России – войны сухопутные. Купцам? Да, конечно, английское господство на морях не давало даже развернуться русской заморской торговле там, где ей пришлось бы конкурировать с английской (то есть почти всюду). Народу? Прямо народу английское владычество на морях не давало ничего ни хорошего, ни плохого; с точки зрения потенциальных возможностей – чем более развита была бы собственно русская торговля, тем зажиточнее бы жила в конечном счете страна в целом. Заметим, что вывозить сырье английское морское господство России нисколько не мешало, даже помогало – мешало оно только развивать национальное производство и вывозить _его_ продукцию!
Выходит, «Россия» для Кутузова – это Россия как национальный организм в целом (чьи интересы отнюдь не отождествляются с интересами элиты!), и, по преимуществу, Россия «третьего сословия», Россия национальной буржуазии – это только на ней сказывалось негативно английское господство над морями!
Остановимся. Кто в Европе рассматривал общество как национальный организм в целом, а интерес этого организма считал совпадающим прежде всего с интересом не сановной элиты, а производящей и экспортирующей произведенные товары буржуазии – как слоя, своими успехами на этом поприще наиболее полезного для благосостояния всех, так как эти успехи поощряют движение кредита, развитие внутренней торговли и создание рабочих мест? Кто подчинил свою внешнюю политику отстаиванию и расширению возможностей национального производства и его рынков сбыта? Император Наполеон, и единственно император Наполеон.
При этом тот же император Наполеон принципиально считал справедливым и железным ограничителем внутренней политики внимание к первейшим нуждам народа: простолюдины не должны разоряться, политика правительства должна вести к тому, чтобы они могли обеспечить себе определенный не-голодный уровень жизни – в остальном же все надо бросать на поощрение национального производства и военной мощи. Таким же ограничителем определенный порог благосостояния народа был и для Кутузова, как видно из того, что он придушил практику «выжженной земли», несмотря на то, что его военной стратегии (ослабить французов так, чтобы они убрались сами) она прямо служила.
Итак, неудивительно, что Михаил Илларионович «имел склонность» к «канальской» Первой Империи! Она полностью отвечала его представлениям о «правильном» государстве: во внешней политике – принципиальный рациональный эготизм, борьба за выгоды собственного государства и нации, без всяких побрякушек в стиле легитимных прав народов и королей, международной законности, альтруистического радения о мировой добродетели и т.д. (напомню, что всю жизнь Кутузов провел в екатерининских войнах за агграндисман – территориальное расширение; самая война для него началась, когда в 1764 году, в 19 лет, он просил у Екатерины послать его волонтером на Польскую кампанию, предавшую Польшу в руки России); во внутренней политике – попечение о том, чтобы народ имел определенный уровень достатка (кстати, таковое попечение Кутузов активно проявлял у себя в имениях), а в остальном - поощрение национального производства и внешнеторговой экспансии на основе вывоза продуктов этого производства (а не сырья!). Это одно в одно те принципы просвещенного абсолютизма 18 века в их сильно «плебеизированной», де-элитаризованной форме, которыми всю жизнь руководился и Наполеон. Такие принципы были тогда совершенно чужды т.н. духовной вертикали, и разделять их мог только человек, так же презирающий «идеологов», как презирал их сам Наполеон, и видящий в обществе просто команду отдельных людей, созданную ими ради наилучшего (по сугубо житейским земным меркам) совместного выживания, а не сосуд какой бы то ни было идеи, форму организации паствы Бога или организацию по взаимному перевоспитанию на принципиально лучшей основе, будь то энциклопедистской, руссоистской или какой иной.
Симпатия Кутузова к Наполеону и в самом деле была крепка, Вильсон не ошибся. В письме к жене (которую он, повторю, считал женщиной ума недальнего, обращаясь с ней как с любимым и иногда нерассудительным ребенком) он в рамках галантной болтовни поименовал императора французов скопищем всех пороков, это правда («Эта капризная женщина [фортуна], увидев такое странное произведение, как этот человек, такую смесь различных пороков и мерзостей, из чистого каприза завладела им и стала водить на помочах, как ребенка. Но, увидев спустя много лет и его неблагодарность, и как он дурно воспользовался ее покровительством, она тут же бросила его, сказав: Фу, презренный! Вот старик, - продолжала она, - который всегда обожал наш пол, боготворит его и сейчас, он никогда не был неблагодарным по отношению к нам и всегда любил угождать женщинам. И чтобы отдохнуть от всех тех ужасов, в которых я принимала участие, я хочу подать ему свою руку, хотя бы на некоторое время”. Писано к жене это было 30 октября 1812 года). Но когда в 1812 г. офицер Данилевский при Кутузове употребил в бумаге несколько «укорительных выражений» против Наполеона, Кутузов воскликнул: «Молодой человек, кто дал тебе право издеваться над одним из величайших людей? Уничтожь неуместную брань!» Во время войны 1812 года Наполеона величали в России, разумеется, без титулов – но листовка с его приметами, изданная Кутузовым 12 октября 1812 года, озаглавлена: «Приметы Его Величества Императора Наполеона» (в аналогичной листовке Чичагова Наполеон назван просто по имени, да еще «этим человеком»).
Какую внешнюю политику диктовала такая система ценностей? Союз с Францией, помощь ей против Англии, блокирование с запада и востока германской Срединной Европы – все это на условиях предоставления России широких возможностей экспансии на юг, к выходу из Черного Моря, к рынкам сбыта и сырья, к новым плодородным землям, которые можно было бы легко подчинить и контролировать (до всего этого своим умом Российская империя дошла только около 1890 года, да уж поздно было). На западе, в союзе с Англией и германскими государствами против Франции, России было просто нечего брать (и в самом деле – Александр смог взять только часть Польши, и то лишь потому, что ее до того у Пруссии и Австрии отобрал Наполеон; и часть эта была более нежели сомнительным приобретением). А воевать ради славы освободителей монархов Европы или защитников ее легитимности – просто преступная по отношению к своему народу блажь. Иными словами, остается ровно тот план, который Наполеон предлагал Александру летом 1807 года в Тильзите. Поэтому Кутузов и был «франкофилом» в целом, и не перестал им быть в 1812 году – ведь геополитическая ситуация для России тогда не изменилась.
Коль скоро Александр медленно, но верно загубил тильзитские планы и довел – совершенно сознательно - дело до вторжения Наполеона в Россию, оставалось бороться лишь за то, чтобы выпроводить его оттуда с наименьшими жертвами. Все остальное, и прежде всего продолжение войны против Наполеона в Европе, оставалось такой же преступной блажью, какой было и само вползание в эту войну; а сокрушение империи Наполеона было бы триумфом германских великих держав и Англии и одним тем невыгодно для России.
На этом фоне как можно более скорое заключение перемирия и мира с Наполеоном на условиях очищения им России – и не больше – оказывалось, раз уж война началась, лучшим из лучших решений. Его Кутузов и взялся осуществлять.
К этому надо добавить еще одно. Ланжерон перечисляет в своих записках негативные личные качества Кутузова, в целом образующие, по его выражению, «удивительную безнравственность». Эти негативные личные качества включают те, что относятся к пресловутой кутузовской «лени», с одной стороны, угодливому искательству, с другой, гневливой вспыльчивости, с третьей, а отдельно – еще и «эгоизм» (имп. Александр говаривал другому лицу: «Ты не знаешь Кутузова. Он такой человек, что думает только о себе; будь ему хорошо, а прочее все пропадай») и «вольнодумство». Итак, «вольнодумство» как один из наиболее тяжких пороков Кутузова. А ведь писал это не Торквемада, не Магницкий и не де Местр, а вполне светский, веселый французский аристократ, воспитанный Просвещением, конституционный монархист, восторженно принявший французскую революцию летом 1789 года (и осудивший лишь ее развитие в 1790, когда он уехал от революции на русскую службу), по выражению запомнивших его русских - «рассеянный, большой балагур и вовсе не администратор», по характеристике Тарле – «веселый, легкомысленный француз».
Что же такое должен был говорить и думать Кутузов, чтобы такой человек вписал его «вольнодумство» в перечень его самых тяжких пороков? Деистом-эпикурейцем из русских вольтерьянцев он должен был быть, как минимум (а разом, вернее всего, и как максимум, так как дальше шел уже простой атеизм, а на то время с чисто научно-рациональной точки зрения, за отсутствием гипотезы Большого Взрыва, деизм казался куда более правдоподобной теорией. Собственно, он и сейчас остается таковой, поскольку Большой Взрыв современных физиков отличается от деистического Высшего Существа-Первопричины только по связанным с этими образами эмоциональными ассоциациями. Высшее существо деистов, конечно, существо, а не процесс, и даже личное существо, но поскольку с точки зрения деистов и личностность, и существенность его вполне условны и толком о нем, кроме того, что оно - Первопричина, сказать ничего нельзя, вопросы ценностные решаются людьми по своему усмотрению совершенно независимо от него, а он и вовсе в мире никак не проявляется – то Большой Взрыв тоже вполне подходит на его роль. Деистом, кстати, был и Наполеон).
И, наконец, вспомним, что русский социальный порядок с его антигедонистическим государственно-воспитательным «просвещением во имя общего блага», Кутузов, как видно из приемов его шутовства, не уважал совершенно. Что, впрочем, вполне естественно для человека с такими общими и политико-социальными принципами, какие он, как только что выяснилось, имел.
Итак, подытоживаем: летом 1812 года имеется человек, (а) твердо считающий по всему строю своих убеждений, что при возможности добиться миром бескровного для России отступления французов из ее пределов, выбирать любое другое решение – преступно по отношению к стране; (б) не верящий ни в Бога, ни в чох, ни в вороний грай; (в) совершенно не уважающий привычного социального устройства, образа и склада правления своей страны; (г) наделенный при этом исключительной личной храбростью и не менее исключительным чувством ответственности перед самой этой страной как своей «стаей»; (д) привыкший обращаться с собственным кругом и элитой как шпион – с коллективом, в котором он трудится; и, наконец, (е) получивший во временное распоряжение судьбы армии и страны.
Будем ли удивляться, что этот человек с ходу попытался проводить (а в редуцированном виде и провел) свое намерение проводить французов из России с наименьшим ущербом для обеих сторон ценой любой номинальной государственной измены?
|
|
 Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #46 В: 07/03/04 в 23:50:43 » |
Цитировать » Править
|
2 smrx
Россия имела, как Вы правильно предположили, то значение для Англии, что она оставалась единственным большим окном, через которое английские / проданные англичанами товары уходили европейскому потребителю. Закрыть это окно означало, с очень большой вероятностью, вызвать экономический крах и принудить Англию к миру.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Jean_Rapp
Новичок
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль » email
Сообщений: 5
|
|
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #47 В: 08/03/04 в 22:28:26 » |
Цитировать » Править
|
Поражает название "Государственная измена Кутузова", не говоря уже о многих просто идиотских высказываний. На фигуру Кутузова конечно же нужно смотреть несколько с иных позиций чем в советскоей время, т.е. не делать из него святого. Но того что он был изменником, об этом не можит сказать даже Троицкий, который довольно жестко и очень точно представил образ главнокомандуюего в отечественной историографии, хотя сам допустил ряд ошибок. И потом поражение в войне привело бы Россию к катастрофическим последствиям: континентальная блокада, экономические санкции убили бы экономику страны и она бы была отброшена на несколько десятилетий назад. Нельзя также делать из Наполеона святого, кем он никогда не был. Хотя конечно искренне считал Александра после Тильзита своим другом и разрыв континентальной блокады стал для него просто ударом. Кстати, наиболее четкий портрет Кутузову дал Сегюр, который, несмотря на довольно жесткий отзыв, никогда не называл его предателем своей родины.
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
Бенни
Administrator
б. Бенедикт
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2542
|
|
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #48 В: 08/03/04 в 23:27:39 » |
Цитировать » Править
|
Какие высказывания Вы имеете в виду, и почему Вы их так оцениваете? Что касается заглавия статьи, у меня сложилось впечатление, что оно иронично, а вообще автор относится к Кутузову весьма положительно.
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
Eltekke
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 274
|
|
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #49 В: 08/04/04 в 03:51:40 » |
Цитировать » Править
|
Генералу графу Раппу. Боюсь, что Вы невнимательно читали текст - автор совершенно недвусмысленно оценивает деятельность Кутузова в 1812 году как чуть ли не подвиг во имя страны и нации, и пишет, что, учитывая отталкивающую позицию государства по отношению к нации, самые необходимые действия ради самых жизненных интересов второй вполне могли потребовать измены первому - то есть государственной измены в точном смысле слова. В 1944 году Клюге и Вицлебен тоже пошли на безусловную государственную измену и были трижды правы, так как государство фактически само изменило германской нации и вело ее к гибели.
Что касается Сегюра и всех прочих французских авторов - в отличие от русских авторов и Вильсона, они не знали и не могли знать, что Кутузов выпустил их из России сознательно и целенаправленно, и хотел, чтобы они из России выбрались с наименьшими потерями. Французы считали, что им просто повезло + что Кутузов был слишком стар и инертен, и выпустил их «по ошибке», сам того не желая. Русские хорошо знали, что это не так, причем в конце 19 - начале 20 века этот факт даже никто и не скрывал - не то что Тарле, энциклопедические словари открытым текстом признавали, что Кутузов действовал осенью 1812 пассивно именно потому, что не считал полную погибель Наполеона выгодной для России.
Святым автор не рисует ни Наполеона, ни Кутузова, и могу поручиться, что само понятие святости вызывает у него сильную аллергию.
Касательно континентальной блокады - как комендант Данцига Вы должны знать объем русской торговли. J Континентальная блокада ни к какому краху экономики России не приводила и привести не могла - ничего себе крах экономики, за время которого казна ухитряется финансировать ведение двух больших войн, двойное увеличение армии и тройное - вооружений, не вызывая при этом даже голода в стране! /Это все Александр сделал в 1808 - 1812/. Помещики потеряли часть денег, которые раньше тратили на всякие прибамбасы - это верно, но это, знаете ли, не экономический крах... Голодающие помещики замечены в то время не были, а уменьшение потребления ими предметов роскоши из Европы можно было только приветствовать (а); война не только в 1812, но и в 1813-14 гг. для России в любом случае была куда большим разорением, чем продолжение в те же годы блокады (б); даже если блокада разоряла Россию, Кутузов этого, в отличие от позднейшей традиции, не заметил - он придерживался откровенно «румянцевской» ориентации на союз с Францией, что отмечал и Вильсон (в).
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
Jean_Rapp
Новичок
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль » email
Сообщений: 5
|
|
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #50 В: 08/04/04 в 18:22:33 » |
Цитировать » Править
|
Я не хочу долго и нудно вникать в экономические нюансы России в период царствования "Александра Благословенного". Тем более, что на этот вопрос уже отвечал некому г-н Понасенкову Александр Подмазо в своей работе "Континентальная блокада как экономическая причина войны 1812 г.// Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. Часть 2. М., 2003. С. 249-266". В ней с предельной четкостью представлено изменение курса рубля. Относительно экономики страны в целом, то она действительно выжила благодаря только капиталовложениям Англии. Относительно Данцинга, то о какой "русской торговле" идет речь? Начиная с захвата этой крепости маршалом Лефевром в 1807 г. этот город превратился в главный коммуникационный узел прежде всего, а не в торговый город. Опубликовнные документы Габриэлем Фабри и Маргераном (не говоря уже о монументальной "корреспонденции" Le Tondu) можно представить как "торговал этот город". Что касается "избитого" источника как материалы Вильсона, то они не однородны и слишком ангожированны (в них звучат просто слова М. Палеолога, кричавшего практически с каждой арены в период 1-й мировой: "Французские солдаты погибают, почему же русские все еще не начали свое наступление?").
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
V.A.Gonsky
Живет здесь
Стрелочник
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 2062
|
|
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #51 В: 03/17/05 в 13:54:58 » |
Цитировать » Править
|
Могултай, как всегда, прочел с огромным интересом и удовольствием - остался только один мучительный вопрос: "И, наконец, почему Вильсон и Беннигсен не раскрыли царю замысел Кутузова, а ограничились жалобой на самого его намерение встречаться с Лористоном на «ничьей земле»?"
Либо я проглядел ответ, либо Вы его так и не дали.
В действительности, представляется странным, что англичане замолчали этот факт - ведь после такого саботажного демарша они должны были всеми силами добиваться смещания Кутузова с его поста, хотя бы попытаться.
Может ли это значить, что "особые инструкции", якобы полученные Вильсоном от Александра могли оказаться попросту блефом, и (или?) он хотел скрыть свою роль в этой истории от царя?
|
|
Зарегистрирован |
Люди которые не говорят глупостей ни про евреев, ни про церковь, встречаются нечасто, и за них я стараюсь держаться и брать с них пример во всём, не ошибешься ©
|
|
|
Eltekke
Живет здесь
Я люблю этот Форум!
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 274
|
|
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #52 В: 04/15/05 в 18:51:14 » |
Цитировать » Править
|
Завтра помещу ответ из материалов М. Пока в тему штрих:
Кутузов «во всю свою жизнь <...> не кушал один: чем больше бывало за столом его людей, тем более было это для него приятно и он был веселее. Таковое гостеприимство было единственною причиною, что он никогда не имел у себя большого богатства, да он и не заботился об этом» (почт-Булгаков, кажется).
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #53 В: 05/02/05 в 03:14:04 » |
Цитировать » Править
|
Нам осталось ответить на последний вопрос: почему генералы и Вильсон, которым Кутузов 23 сентября прямо сообщил, что он надеется заключить самочинную договоренность о прекращении огня и выводе французских войск, не донесли об этом царю? Напомним, что во всем этом деле жалобы шли лишь по поводу самого намерения Кутузова встречаться с Лористоном за линией аванпостов. Особенно разительно разрыв между действительными причинами негодования генералов и той его долей, которая оказалась представлена царю, проявился в распределении писаний Вильсона, приведенных нами выше: в тех текстах, что предназначались Александру или с высокой вероятностью могли быть (и на деле были) перехвачены и прочитаны русскими, Вильсон писал только о намерении Кутузова встречаться с Лористоном за аванпостами; в тех текстах, которым перлюстрация грозила гораздо меньше (в письме герцогу Глостеру и в своем дневнике), Вильсон оставил краткие указания на возможности заключения франко-русского перемирия, которое он сорвал - но в обоих случаях без прямых упоминаний меры истинной ответственности Кутузова: в письме Глостеру значится, что «Лористон смог бы договориться даже о перемирии», в дневнике – что грозил «успех переговоров об отступлении французов»; все эти выражения подразумевает лишь, что Кутузов, по уверенному подозрению и оценке пишущего, мог согласиться на увещания французов; но что речь здесь идет не просто о личном «экспертном мнении» Вильсона касательно возможных действий Кутузова, а о намерении, которое внятно и заранее высказал сам Кутузов, и о котором Вильсон знал наверное – обо всем этом в приведенных фразах нет и намека! Все подробности Вильсон изложил исключительно в мемуарах, предназначенных им для посмертного опубликования с разрешения русских властей.
Почему же они молчали? Ответ на наш вопрос дал, сам того не зная, английский литератор, едва ли подумавший о Кутузове хоть раз за всю свою жизнь. Гилберт К. Честертон в «Сломанной шпаге» пишет о том, почему британские воины, узнав в ходе заморской кампании о предательстве своего командующего Сент-Клэра и повесив его за это, не рассказали правды на родине, а вместо того представили генерала героем и мучеником, погибшим от руки врага: «Они судили его и там же, на месте, казнили; потом, ради славы Англии… поклялись молчать о набитом кошельке изменника и сломанной шпаге убийцы».
Можно было бы сказать, что Кутузов недолюбливал англичан пророчески. Как здесь уже отмечалось, в образе Сент-Клэра Честертон будто нарисовал грубую карикатуру на него самого - в том виде, в какой люди вроде Кутузова вообще могли бы существовать в мире помянутого автора, то есть с соответствующими снижениями и искажениями. Повторю замечательную цитату: «Сент-Клэр был старым англо-индийским солдатом протестантского склада. Подумайте, что это может означать, и, ради всего святого, отбросьте ханжество! Это может означать, что он был распущенным человеком, жил под тропическим солнцем среди отбросов восточного общества и, никем духовно не руководимый, без всякого разбора впитывал в себя поучения восточной книги… Осмелюсь сказать, что он был честен в общепринятом смысле слова. Но что толку, если человек честен в своем поклонении бесчестности? В каждой из таинственных знойных стран, где довелось побывать этому человеку, он заводил гарем, пытал свидетелей, накапливал грязное золото».
«Честен в общепринятом смысле слова» при «распущенности» и «поклонении бесчестности» (в брауновском, а не общепринятом смысле слова) – это как будто прямой пересказ процитированного выше отзыва проф. Князькова о Кутузове («человек… который с легкой иронией и насмешкой скользил над общими вопросами морали, не очень задумываясь слукавить и обмануть, когда это ему было полезно и выгодно, наблюдая только одно, чтобы эта готовность поступить не совсем согласно с правилами морали никогда не нарушала то «благородство», которое истый человек XVIII века считал основой житейской порядочности»). Еще больше это похоже на отзыв Ланжерона: «Кутузов, будучи очень умным, был в то же время страшно слабохарактерен (здесь: низкого, а не «безвольного» характера – А.Н.) и соединял в себе ловкость, хитрость и действительные таланты с поразительной безнравственностью».
Кутузов полжизни провел в войнах на мусульманском юге – точь в точь как Сент-Клэр – и с югом этим сроднился до того, что даже лучшим временем своей жизни считал и называл несколько лет, проведенных им в качестве посла в Османской Турции. «Золото», как упоминалось, тоже добывал мастерски – правда, не в таинственных знойных странах, а более прозаически, у собственных государей (и вечно сидел без гроша, так как широко его тратил – к примеру, давал за свой счет регулярные массовые обеды лицам всякого звания, в том числе беднякам и малоимущим, в собственном доме; а не то строил дома мужикам и евреям, пострадавшим от пожара в его имении и поблизости; но чаще всего пересылал – не без ворчания - дочерям и жене, известным мотовкам). Читал он, правда, всю жизнь не «восточную книгу», а уж скорее западную – нечто вроде Вольтера enlarged в помеси с масонством (Кутузов в 1776 вступил в Баварии в масонскую ложу). Разом вольтерьянцем и масоном был, кстати, Фридрих Второй; для этого требовалось ценить в масонстве лишь присущее ему крайне критическое отношение к существующим порядкам и атмосферу тайного заговорщического товарищества в обход всех официальных и узаконенных обычаем отношений и структур (атмосферу заговора мудрых, решивших тайным ненасильственным манипулированием переделывать к лучшему общество, слишком жестокое и невежественное, чтобы его можно было улучшать как-то по-другому); но всю христианскую мистику в масонстве, чтобы быть разом масоном и вольтерьянцем, приходилось выбрасывать с порога. Впрочем, это не составляло труда ни атеисту Фридриху, ни Кутузову, внушившему своим “вольнодумством” ужас и отвращение отнюдь не фанатичному Ланжерону. Такая “западная книга” едва ли понравилась бы патеру Брауну больше той “восточной”, которой поучался Сент-Клэр.
Что же до измены, то государственным изменником Кутузов в истории с Лористоном рвался стать (и стал) куда более крупномасштабным, чем когда-либо был Сент-Клэр – во всяком случае с формальной точки зрения. Уже само выстраивание Наполеону «золотого моста» к отступлению из России, которым Кутузов успешно занимался к ярости множества своих генералов на протяжении всего движения от Москвы к Вильно, было, конечно, натуральной государственной изменой.
Конечно, много, как уже говорилось, найдется и различий. Свидетелей Кутузов не пытал, изменял не родине, а начальству, делал это по материально бескорыстным патриотическим мотивам высшей ответственности перед своей страной, и измена его не только никому не должна была принести гибели, но призвана была спасти множество жизней (для чего и предпринималась), в то время как Сент-Клэр за деньги предавал на смерть собственных людей. Однако, держа в уме то, что по твердому убеждению Честертона эпикуреизм и безверие автоматически ведут человека ко всяческой мерзости (так что ежели безбожный материалист остается покамест порядочным человеком, то разве что вопреки истинному смыслу своего выбора), можно заключить, что генерал Сент-Клэр – это нечто вроде своеобразного портрета Кутузова, довершенного по его же собственной внутренней логике, какой она привиделась бы Честертону, знай он Кутузова; и явился бы этот портрет вполне адекватным, будь (по Честертону) завершен сообразно своим убеждениям сам оригинал.
Вернемся теперь к причинам молчания честертоновских героев о Сент-Клэре: они «поклялись молчать ради славы Англии». Примерно то же – только, опять-таки в более прозаическом ключе – можно сказать о мотивах молчания русских генералов и Вильсона. В самом деле, представим себе, что Вильсон, Беннигсен и прочие штабные заявили бы императору о том намерении, которое открыл им 23 сентября Кутузов, и император сместил бы его с поста главнокомандующего (самое меньшее). «Подумайте, что это может означать, и, ради всего святого, отбросьте ханжество!» Солдатская масса все лето 1812 глухо роптала, обвиняя командующего Барклая в _измене_; генералитет не верил, конечно, тому, что Барклай изменник, но считал совершенно невозможным воевать, пока командующий является таковым в глазах собственных солдат. Это и было главной причиной смещения Барклая. В письме Шувалова Александру, немедленно вызвавшем это смещение, так и было сказано: «Армия не питает никакого доверия к начальнику, который ей командует… Нужен другой начальник… и нужно, чтобы Ваше Величество назначили его, не теряя ни минуты, иначе Россия погибла». Кутузова поставили именно потому, что ему верили обычные люди всякого сорта и состояния – верила «публика» (выражение Александра) в тылу, верили солдаты на фронте. Смена Барклая Кутузовым, по общему отзыву, вызвала в армии, в солдатской массе, взрыв энтузиазма и уверенности в том, что теперь-то дело пойдет на лад. «Барклая-де-Толли не будет боле - приехал Кутузов бить французов». Если после этого солдатская масса перенесла дальнейшее отступление и сдачу Москвы, не придя в полное расстройство – то только потому, что ей все время отступления и стояния за Москвой объясняли: Кутузов знает, что делает, доверьтесь ему! Как бы ни была катастрофична и бесславна видимость, не отчаивайтесь: все это хитроумно устроенная личина, которая будет сброшена в должный, заранее расчисленный час; выстаивайте и ждите его! Кутузов так стремился обеспечить это впечатление (только оно хранило армию от полного развала – одними дисциплинарными наказаниями и страхом после таких потрясений войска не удержишь), что силился распространять его даже и в народе; так, сказал глядящим вместе с ним на пожар Москвы мужикам, ударив себя по седой голове: «Да, нехорошо, но погодите, я голову-то ему проломаю!» - притом, что в действительности проламывать Наполеону голову не хотел категорически, считая подобный исход однозначно вредным для той самой России, перед которой в этот момент актерствовал.
И армия действительно из последних сил верила и ждала, сохраняя боеспособность и превозмогая этим доверием – доверием не к начальству вообще, а персонально к Кутузову - то однозначное и страшное впечатление, которое на рядового солдата (а также на вел.кн. Константина или вдовствующую императрицу) производил ход всех до сих пор случившихся дел. Но находились войска на пределе, о чем свидетельствует прежде всего резкое падение дисциплины: дезертировали тысячами, мародерство приобрело такие размеры, что Кутузов вынужден был писать императору о том, какую «немалую заботу делает ему мародерство».
Представим себе, что на этом фоне император сместил бы Кутузова. Сделать это без объяснений истинных причин означало бы – учитывая, _чем_ на тот момент являлся Кутузов для «публики» и армии – вызвать сильнейшую реакцию в народной и солдатской массе и рисковать непредсказуемыми последствиями, начиная с полной деморализации и развала войск и кончая вспышками анархии и смуты. А сделать это с объяснением причин, то есть отрешить Кутузова за подготовку изменнических договоренностей с неприятелем, означало бы вызвать те же самые последствия, только с еще большей гарантией и остротой. Если бы армия поверила в измену Кутузова, то разуверилась бы вообще во всем: насилу сменили летом изменника Барклая всеобщим кумиром Кутузовым – так и он оказался изменником; кому же доверять после этого?! А если бы армия этому не поверила, то – автоматически - само смещение Кутузова она сочла бы триумфом измены на верхах, после чего новое командование лишилось бы в ее глазах всякого авторитета, и результат был бы тот же - от полной деморализации до развала и бунтов.
После падения Москвы нервы были напряжены до предела и у армии, и у мужиков, и у бар; и все надежды они возлагали на Кутузова. Если бы в этот самый момент император не нашел ничего лучшего, как отрешить этого самого Кутузова от командования – могло произойти что угодно, от быстрого превращения армии в деморализованный отчаявшийся сброд до взрыва. Кроме того, такая смена командующего в самый решительный момент уже независимо от ее предлога означала бы, что император признает очередной этап войны проваленным и возлагает за это ответ на Кутузова (которого и прогоняет); это вызвало бы уже и помимо всяких вопросов о Кутузове сильнейшую деморализацию в армии и дискредитацию царя перед армией и Россией, а царя, армии и России вместе – перед Англией. Нарушение принципа «коней на переправе не меняют» в обстоятельствах сентября 1812 могло быть воспринято и русскими, и в Англии, и у французов лишь как знак полного отчаяния верхов, которые начали метаться, признав катастрофическое неблагополучие в положении дел – а когда во время войны верховная власть своими акциями производит такое впечатление, вред от этого будет посильнее, чем от тяжелого боевого поражения.
Итак, если бы Беннигсен, Вильсон и прочие донесли императору всю правду, а тот сместил бы Кутузова – это было бы чревато развалом армии и утратой всякой воли к сопротивлению. Менее всего этого хотел Вильсон, не желали этого и русские генералы! А если бы император, руководясь изложенными соображениями, Кутузова смещать бы не стал даже и после их правдивого доноса, то доносчики оказались бы в положении очень скверном: цель их осталась бы не достигнута, а император не простил бы им той ситуации, в какую они поставили его, открыв ему правду (коль скоро сместить Кутузова Александр все равно не мог себе позволить, он оказался бы теперь предельно унижен перед лицом доносчиков: те узнали бы всю степень его бессилия, всю меру необходимости, с которой он должен был терпеть Кутузова _независимо_ от того, что знал о его намерениях. Если бы доносчики оставили свои сведения при себе, ситуация такого унижения для царя не могла бы и возникнуть – так что можно себе представить, как он был бы благодарен тем, кто ее создал!).
Итак, ничего хорошего оглашением истины перед царем огласители добиться не могли – ни для более успешного ведения войны с французами (о чем только и думал Вильсон), ни для получения большего фавора от царя (которого в первую очередь добивался Беннигсен). А тогда зачем они стали бы ее оглашать? Ядовитые зубы Кутузова были демаршем Вильсона и других раз и навсегда вырваны 23 сентября (как показалось тогда генералам); старик пошел на попятную и отказался от своего намерения; доказать это намерение царю было бы делом не самым легким, потому что Кутузов наверняка заявил бы, что хотел только заманивать и усыплять французов переговорами, дабы подольше продержать их в Москве; а смещать его было бы для пользы военных дел еще менее целесообразно, чем не смещать. И вот Беннигсен и прочие военачальники, слышавшие слова Кутузова о его желании заключить перемирие (а также Вильсон, которому они это пересказали), твердо решились «молчать ради славы России» - вернее, для того, чтобы Россия не потеряла лица (и последних сил!), смещая своего главнокомандующего – всеобщую надежду - в самый напряженный момент войны не то за измену, не то за провал, не то вообще без ясных причин.
Осталось написать нечто вроде эпилога с постскриптумом. После провала генерального кутузовского плана 23 сентября Кутузов, конечно, не сложил рук и целеустремленно провел в жизнь ту часть своего плана, которую мог провести – если не удалось заключить с Наполеоном перемирие, то по крайней мере выпустить его из России с наименьшими потерями для обеих сторон. Разумеется, все это время Кутузов не переставал прикидываться, что добивается полного уничтожения и пленения Наполеона, просто не хочет ради этого попусту рисковать, как требуют иные пылкие головы, упрекающие его в излишней боязни неудач, слабости и потери энергии.
Особой тайной вся эта линия поведения, конечно, не осталась. Вильсон окрестил стратегию Кутузова сознательным выстраиванием «золотого моста» Наполеону для отступления из России (об этом «золотом мосте» сказал как-то, сорвавшись, сам Кутузов), совершенно справедливо приписывал такое поведение внешнеполитическим взглядам Кутузова (его враждебности к ориентации на Англию и симпатиям к союзу с Францией – соответствующие записи Вильсона цитировались выше) и в ярости писал, что если Наполеон уйдет из России с войском, то русским непременно следовало бы расстрелять фельдмаршала, невзирая на седины и заслуги. Многие русские военные, наблюдавшие осеннее наступление Кутузова воочию, прониклись к нему крайним отвращением именно за явно проводимый им саботаж подлинных наступательных усилий - что считали результатом его личной расслабленности и безответственности в сочетании с завистью к чужой славе, побуждавшей его тайно мешать тому, чтобы кто-то другой делал работу, которую ему самому было делать не под силу. «Вся остальная история войны, - замечает Тарле, - это безуспешная борьба Александра против кутузовской статегии и тактики, борьба, в которой притом почти весь штаб Кутузова был на стороне царя… Против Кутузова были царь и Вильсон, а за царем был почти весь кутузовский штаб». Военная экспертиза Российской империи при Николае, рассматривая сочинения Вильсона, не нашла возможным оспаривать его оценки в адрес Кутузова по существу, исключительно благоприятно отозвалась о честности, компетентности Вильсона и его симпатиях к России, и лишь отметила, что сведения, сообщаемые им о Кутузове, нежелательно публиковать с пропагандистской точки зрения. В «Военной энциклопедии» Сытина, отражающей общее мнение военных историков рубежа 19-20 веков, совершенно безмятежно, как нечто общеизвестное, сказано: «К тому же Голенищев-Кутузов видел в Наполеоне противовес возвышению Англии, вредному для России; вот почему сам Голенищев-Кутузов во время переправы Наполеона через Березину действует не энергично». Тарле не менее прямо и спокойно пишет в своем «1812 годе» о том, что Кутузов категорически не хотел полной гибели Наполеона, и потому, вопреки всем приказам и понуканиям царя и вопреки собственным генералам, которые хотели эти приказы выполнять, вел дело так, чтобы избегать «даже близкого соприкосновения с аръергардом отступающего французского императора... …Нет, Вильсон был более прав в своей оценке, чем Ермолов или Денис Давыдов, или ряд других наблюдателей и критиков: у Кутузова была определенная политическая цель, в которой он видел благо России, и эта цель заключалась, как уже сказано, в том, чтобы выгнать Наполеона из России, и ни шагу далее». Здесь «выгнать» – это немного сильно сказано; «выгонять» врага так, чтобы не соприкасаться даже с его аръергардом, означает (если враг и сам пуще всего на свете желает уйти) не выгонять его, а делать все, чтобы тот ушел сам – «и ни шагу далее». Кстати, диву можно даться, глядя, с какой наглостью Тарле обходился с большевиками в тех областях, где они заведомо неспособны были это заметить. Как это, собственно, называется, если некий генерал на войне преследует им самим определенные политические цели, в коих он на свой страх и риск усмотрел «благо России», и ради них последовательно не исполняет боевых приказов верховной власти, используя свой пост, чтобы последовательно мешать достижению целей, предписанных этой властью, потому что он лично оных целей не одобряет? Что можно сказать о командующем, деятельность которого на его посту можно описать как «борьбу» против реализации приказов его же национального руководства, борьбу за провал военного и политического курса, проводимого этим руководством, и против тех своих сотрудников, которые хотят честно исполнять названные приказы и проводить этот курс? Какие слова тут годятся, кроме «государственной измены», «вредительства» и «саботажа»? Как отнесся бы тов. Сталин, которому так понравился «1812 год» Тарле, к любому своему военачальнику, попытайся тот вести хотя бы тень игры, которую Тарле с полной откровенностью признает за Кутузовым?
Тем не менее Тарле, говоря «А», не указывает прямо, что он сказал именно «А»; выводя Кутузова явным саботажником, он не употребляет самого слова «саботажник» и всемерно хвалит Кутузова за патриотический характер его действий (что вполне справедливо) - и этого оказывается достаточно: никто из цензоров или врагов Тарле ни тогда, ни позже не заметил, что тот явочным порядком говорит о таких программных нарушениях Кутузовым всех понятий о военном и государственном долге, какие в любой стране однозначно квалифицировали бы как военную и государственную измену. Большевистские цензоры, пропагандисты и официальные военные историки не могли сложить два и два, если сам автор им не помогал.
(До совсем уж фантастических степеней довел Тарле свою манеру обращаться с ними в начале 9 главы «1812 года»; здесь он пишет, как Александр заклинал Кутузова активизировать свои действия против Наполеона, так как иначе тот набросится всеми своими свободными силами на Витгенштейна и разобьет его. Тарле комментирует: «Для Кутузова уход Наполеона из России есть счастье, сравнительно с которым он, вероятно, считал неважным, поколотит ли попутно Наполеон Витгенштейна или не поколотит», а для Александра нужно, «чтобы сам Наполеон попал в плен». Остановимся, перечитаем. Как понимать этот «уход Наполеона из России»? В общем смысле, как «избавление России от Наполеона»? Но избавилась бы от Наполеона Россия при обеих стратегиях, которые Тарле здесь так ярко противопоставляет друг другу – что при изгнании Наполеона, что при его пленении; при второй даже вернее. Таким образом, «уход» имеет здесь самый прямой дословный смысл - то, чтобы Наполеон именно вышел, выбрался из России, избежав плена или гибели. Итак, черным по белому Тарле написал: Кутузов так стремился избавить Наполеона от полной погибели, что готов был ради этого создавать риск поражения других русских же частей и считал «сравнительно неважным», реализуется ли этот риск, поколотит ли их Наполеон, ускользая от плена; и никто не обратил внимания на вопиющий смысл этой фразы. Впрочем, подлинного предательства своих Кутузов не совершил и тут: Витгенштейн ведь волен был так же мастерски избегать встреч с Наполеоном, как делал это Кутузов. И если он, видя, что он оставлен один на один с французами, не уберется с их дороги, а предпочтет драться с ними и потерпеть поражение, понеся потери – то по справедливости не Кутузов будет тому виной, а сам Витгенштейн. Вновь мы видим кутузовское скольжение по лезвию бритвы, «готовность поступить не совсем согласно (мягко говоря!) с правилами морали», однако без нарушения (допустим) «основ житейской порядочности»
Тот факт, что на Березине Наполеон с несколькими десятками тысяч человек (из них тыс. 10 вполне боеспособных и организованных) смог вырваться из окружения и уйти, был не меньшей победой (и заслугой) Кутузова, чем самого Наполеона; правда, император французов об этом так и не узнал. Между тем Кутузов совершенно сознательно сделал для этого столько, что в менее византийской стране его действительно могли бы расстрелять, как в ярости мечтал Вильсон (в России в том же 1812 по пропагандистским соображениям Березина была официально объявлена великим триумфом, а Кутузов – его главным творцом; впрочем, в менее византийской стране и то зло, с которым ценой государственной измены взялся бороться Кутузов, было бы невозможно). Кутузов, действуя по диспозиции, им же самим разосланной, согласно которой он, Чичагов и Витгенштейн должны были соединиться вокруг Наполеона на Березине у Борисова, так ловко выполнял эту диспозицию, что к моменту начала переправы Наполеона через Березину 14 ноября находился в 150 верстах от этого места, в Копысе, причем стоял там вторые сутки, чтобы дать отдых войскам! Авангард Кутузова был в это время в Толочине, в 115 верстах от Борисова. Переправа была назначена Наполеоном в Студенках, в 14 верстах выше Борисова; сами войска Наполеона стояли в Борисове на восточном берегу реки, но борисовский мост через Березину был разрушен Чичаговым и переправиться там никто не мог вообще. Сам Чичагов в этот момент находился в 8 верстах ниже Борисова, у Ухолод (более удобная переправа, чем в Студенках, почему он именно здесь и выжидал попыток Наполеона перейти реку), Витгенштейн – в Баранах, к востоку от Березины (в одном переходе к северо-востоку от Борисова). Посередине, на западном берегу прямо напротив Борисова стоял выделенный Чичаговым отряд Чаплица, чтобы отслеживать все передвижения Наполеона, реагировать на них и в случае попыток переправы – сдерживать до прибытия главных сил Чичагова и Витгенштейна. Все эти силы контролировали путь свободного выхода Наполеона на запад. С востока должен был подходить Кутузов, чтобы совместным ударом раздавить Наполеона, но он, как сказано, не торопился туда, а стоял в ста с лишних верстах от нужного места.
14 ноября силы Наполеона навели переправу в Студенке, начали переход реки, отбросили подоспевшего сюда Чаплица и заняли плацдарм на западном берегу. Всю вторую половину 14 ноября и весь день 15 Наполеон переводил из Борисова свои силы на этот плацдарм через переправу в Студенке; Витгенштейн и Чичагов тем временем составили представление о ситуации и двинулись ему на перехват, к той же Студенке (Чичагов – по западному, правому берегу от Ухолод, Витгенштейн – по левобережью, от Баран), а авангард кутузовских сил (Платов и Ермолов), далеко оторвавшись от них, подошел к Борисову с востока. Силы Витгенштейна и Платова, действовавшие к востоку от Борисова – Студенки, 15 ноября пленили заплутавшую на восточном берегу Березины дивизию Партуно (та отклонилась от курса на Студенку прямо в руки наступающих с северо-востока и востока русских). К утру 16-го в Студенке, с западной стороны переправы, стояли уже перешедшие реку основные силы французов – 20 тыс. чел под командой самого Наполеона; напротив Студенки, у восточной стороны переправы стояли 7 тыс. Виктора и несколько десятков тысяч человек дезорганизованной толпы, включая гражданских беженцев. Чичагов, пришедший к району переправы в Студенке по западному берегу с юга, угрожал ему на этом берегу с 25 тыс. чел, Витгенштейн, приблизившийся к тому же району по восточному берегу с севера - угрожал ему с востока со своими 25 тыс.
Утром 16 ноября последние толпы французов, сконцентрировавшиеся на восточном берегу против Студенки, под прикрытием Виктора начали переправу; одновременно Витгенштейн атаковал на восточном берегу Виктора, а Чичагов на западном – Наполеона (заметим, что бросить дезорганизованные толпы и уйти на запад с боеспособными частями еще 15 числа, не дожидаясь атаки Чичагова и Витгенштейна, Наполеон не пожелал, хотя задерживаясь до 16-го, чтобы прикрыть переправу этих толп, он шел на большой риск гибели. Вряд ли он настолько жалел разложившиеся части; иное дело – раненые, обмороженные и гражданские беженцы, а также артиллерия, оставшаяся на восточном берегу). Весь день 16 ноября шли жестокие бои на обоих берегах Березины, пока толпы, прикрываемые Виктором, переходили по мостам на западный берег; французы отразили в этот день все атаки на обоих берегах, несмотря на двукратное превосходство русских войск в боеспособной силе. Утром 17 ноября атаки возобновились, и медлить было больше нельзя; в 9.30 утра, когда на восточном берегу оставалось еще 10 тысяч нонкомбатантов, французы сожгли переправу, отбросили со своего пути Чичагова и ушли на запад. Силы Платова и Витгенштейна частью вырезали, частью пленили 10-тысячную толпу, оставленную на восточном берегу реки.
Кутузов, выступив из Копыса, 17 ноября добрался до Сомр. Здесь его нашло отправленное ранее извещение Чичагова о том, что Наполеон начал переправу в Студенке, и что следует как можно быстрее идти туда. Кутузов и не думал торопиться. Он издевательски написал Чичагову из Сомр, что «почти не может верить» полученному им известию, 18 ноября остановился в 12 километрах от Березины и перешел ее только 19 ноября, в 50 с лишним верстах к югу от Студенок. Люди не могли понять, что он делает. «Никто не может дать себе отчета, почему мы не опередили Наполеона у Березины или не появились там одновременно с французской армией», - записывал в дневник обычный русский капитан. Тарле комментирует, по обыкновению ставя все точки над i, но не оговаривая этого: «Кутузов не только простоял два дня в Копысе, но и от Копыса до Березины делал такие частые дневки и привалы, каких даже он не делал до сих пор. Он-то сам знал, зачем он это делает».
Того же 19 ноября, переходя Березину, Кутузов послал рапорт императору: «К общему сожалению… 15-го числа Наполеон переправился при деревне Студенице». Вставал вопрос об ответственности. Надо сказать, что если бы среди трех русских командующих не было бы Чичагова, то Кутузов этот вопрос так же утопил бы, как вопрос о том, почему после всех обещаний биться под стенами Москвы она была сдана без боя. Виновных бы не оказалось вовсе, кроме прихотливости фортуны. Но среди командующих находился Чичагов, давний неприятель Кутузова: Александр, отрешая Кутузова весной 1812 от командования Молдавской армией, заместил его Чичаговым, а тот «обнаружил злоупотребления» Кутузова во время его командования этой армией. Кроме того, Чичагов был яростным противником союза с Францией и – единственный из всех троих командующих – с особенной энергией и энтузиазмом пытался выполнить задачу уничтожения и пленения Наполеона. На нем Кутузов и отыгрался. В первых рапортах Александру он возлагал всю вину за уход Наполеона на Чичагова, который к 14 ноября зря сдвинулся от Борисова на юг, к Ухолодам, а потом 17 ноября позволил Наполеону сбить его со своего пути и уйти от Студенки на запад. Наущаемая Кутузовым жена его – неизменно верная и почти всегда успешная пропагандистка заслуг и достоинств мужа - рассылала по всем своим многочисленным знакомым следующее бонмо: «Витгенштейн спас Петербург, мой муж – Россию, а Чичагов – Наполеона». Впрочем, впоследствии, в Вильно, Кутузов специальным заявлением формально очистил перед Александром Чичагова от первоначальных обвинений: Чичагов к этому времени был совершенно уничтожен в общественном мнении и сильно дискредитировал себя в глазах Александра, а особым злопамятством к врагам, уже переставшим быть опасными, Кутузов никогда не отличался.
Говоря начистоту, Чичагов, конечно, был кругом виноват. Нетрудно сообразить, что если перед ним было два места возможной вражеской переправы на расстоянии 25 километров друг от друга (Ухолоды и Студенки), то стоять ему надо было посередине, непрерывно рассылая дозоры по всей 25-километровой линии. Наводить мосты невидимкой невозможно – при названной организации дел о любой попытке наведения мостов в определенном месте Чичагов знал бы спустя два-три часа после начала наведения, и мог бы сосредоточить все свои силы к нужному пункту, самое позднее, к вечеру того же дня (то есть к вечеру 14 ноября), когда еще никто из французов на западный берег переправиться не мог. Чичагов же, из-за своего марша к Ухолодам, зря потерял роковой день. То, что в боях 16-17 ноября он не смог не то что сбросить войска Наполеона в Березину, а просто задержать его, тоже его особенно не красит. Однако не Кутузову, сделавшему все, чтобы Наполеон вырвался из окружения, было его во всем этом упрекать.
Иное дело, что менее всего Кутузов в кампании 1812 года от начала до конца собирался что-то говорить «по правде». Даже жене своей он на всем протяжении осенней кампании не уставал еженедельно писать, как он огорчен тем, что Наполеон все время уходит от преследования, а не попадается в плен и не погибает. Отписав очередное такое письмо, Кутузов не менее усердно отдавал приказания, направленные единственно на то, чтобы Наполеон именно ушел, а не попался в плен и не погиб.
После Березины критический момент настал и для стратегии Наполеона, и для стратегии Кутузова. Кутузов выпустил Наполеона из России; теперь Россия могла следовать политике, которой хотел для нее Кутузов – но только в том случае, если бы этого захотел еще и Александр. Александр же, как было превосходно известно хотел прямо противоположного – а именно, продолжения войны в Европе. На концу не только для России, но и для самого Кутузова, точнее, для его счетов с самим собой. стояло очень много. Он пошел на тяжкую политическую измену ради того, чтобы саботажем преследования Наполеона избавить Россию от лишних потерь и предотвратить пролитие русской крови во благо чужеземцев – Англии и германской Срединной Европы. Но если теперь война все же продлится, то получится, что своими действиями Кутузов приготовил эффект, прямо противоположный тому, которого собирался достичь – а именно тот, что Россия именно понесет огромные лишние потери (в ходе военных действий в Европе) – потери, которых она как раз избежала бы, если бы Кутузов попросту выполнял приказы Александра, а не вел собственную политику! Ведь если бы Наполеон был пленен со своей верхушкой в России, ни о какой тяжелой войне в Европе не могло бы зайти и речи – там просто не с кем было бы воевать.
Итак, своими делами Кутузов загнал себя в вилку. Он хотел избавить Россию от лишних потерь и продолжения войны – но теперь цена и последствия его поступка целиком зависели от Александра. Если тот не будет продолжать войны, то Кутузов действительно достиг своей цели и помог своей стране. Но если Александр все же двинется в Европу, то окажется, что действия Кутузова не принесли России ничего, кроме того, что он как раз стремился ими предотвратить – то есть новых десятков тысяч убитых на полях сражений с Наполеоном, которого Кутузов выпустил из России, создав тем самым - собственными руками! - ту боевую силу, о которую теперь, при перенесении войны в Европу, предстояло расшибать лоб русским войскам. В этом случае измена Кутузова оказывалась не просто напрасна – она превращалась задним числом из обмана начальства в тяжелейший удар по стране и ее народу; оказалось бы, что Кутузов, попытавшись на свой страх и риск избавить свой народ от лишних тягот и потерь, своими действиями сам уготовил ему эти лишние тяготы и потерь - причем в куда более страшном размере. Дополнительные жертвы, которые должна была бы принести Россия, чтобы все-таки добить погибающего Наполеона в 1812 году на русской территории, не шли ни в какое сравнение с теми, которые она неизбежно должна была бы принести, чтобы добить его в Европе (во всей его возрожденной силе!), если бы Александр все же попытался это сделать. В этом случае оказалось бы, что, стремясь своей стратегией вызвать как можно более скорое и безболезненное прекращения войны, Кутузов привел этим только к ее затягиванию и возрастанию ее жертв.
Таким образом, вопрос о продолжении войны был для Кутузова невероятно важен и по личным причинам. По-видимому, риск того, что этот вопрос решится в страшном для его моральной ответственности смысле, осенью 1812 сам Кутузов должен был считать ничтожным и пренебрежимым. Еще за неделю до Березины у Наполеона в общей сложности оставалось из войск, приготовленных им против России, почти 200 тысяч человек (из них 25-30 тыс. между Одером и Кенигсбергом, прочие – от Кенигсберга до Днепра и Двины); однако из этой боевой силы под непосредственным контролем отступающего к Березине Наполеона находилось около 80 тыс., а из них не более 20-30 тыс. боеспособных. У русских вместе взятых было 130-140 тыс. Казалось бы, что при таком соотношении сил стоило только выпустить Наполеона на соединение с прочими его войсками, которое разом дало бы им передышку и отдых – и продолжение войны станет для России невозможным физически: ей будет противостоять уже не 20, а как минимум 150 тыс. боеспособных солдат, и не в отступлении, а на хорошо подготовленных оборонительных позициях. Так что Кутузов, по-видимому, играл наверняка. Характерно, что и сам Наполеон тоже считал, что стоит ему вырваться из ловушки, и дальнейшее русское наступление станет автоматически невозможным – так что со спокойной и даже радостной душой оставил после Березины командование Мюрату и укатил за подкреплениями в Париж.
При таких обстоятельствах для Кутузова риск оказаться (в случае перенесения войны в Европу уже после того, как он выпустил туда Наполеона), вместо избавителя России от лишних жертв, их виновником должен был представляться ничтожным.
Первым тяжелым ударом по одинаковым надеждам Наполеона и Кутузова (на то, что самой силой обстоятельств после спасения Наполеона война продолжаться не может, чего бы там еще ни хотел Александр) стали страшные морозы, разразившиеся после Березины, помноженные на некомпететность Мюрата. Но и после всех вызванных этими факторами событий, выбросивших французов в Польшу и Восточную Пруссию с гигантскими потерями, дело, казалось бы, изменилось для планов Кутузова немного. К концу декабря собравшиеся за Неманом войка французов, отступившие из России насчитывали около 45 тыс. чел.; остававшиеся все это время на Одере и в Польше их глубокие резервы, не придвигавшиеся к Неману и за Неман – еще ок. 25 тыс., союзный прусский корпус – около 10 тыс., союзный австрийский корпус – ок. 20 тыс., всего – ок. 100 тыс. человек (из почти 200 тысяч, имевшихся в наличии за три недели до того; Березина и отступление в Польшу обошлись, таким образом, союзным противорусским силам почти в 100 тыс. человек). Шансы, на которые мог рассчитывать Кутузов в деле прекращения войны, с количественной точки зрения растаяли наполовину, но еще существовали, тем более что и русские силы к концу декабря начитывали не более 100 тыс. чел., расстроенных не меньше, чем французы; от главной армии Кутузова в этом составе сохранилось всего 27 тыс. чел. (а несколько десятков тысяч солдат этой главной армии лежало по госпиталям). Двигать страшной зимой эти силы за Неман, по разоренному краю, против равных по численности войск, стоявших в крепостях, в густонаселенной и сохранившей ресурсы стране, казалось немыслимым, так что и теперь Кутузов мог сохранять надежды на то, что послужил своей политикой в 1812 как можно более быстрому прекращению войны, а не ее затягиванию. И вот уже в Вильно при торжественной встрече с Александром фельдмаршал прилюдно обратился к нему: «Ваш обет (не класть оружия, пока хоть один неприятельский солдат остается на русской земле – М.) исполнен, ни одного вооруженного неприятеля не осталось на русской земле. Теперь остается исполнить и вторую половину обета — положить оружие».
“Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу!” — сказал ему на следующий день Александр – и это было разом ответом на только что процитированное заклинание Кутузова и смертным приговором всему обширному зданию, которое тот возводил с августа.
Нетрудно видеть, кстати, что само это кутузовское заклинание - откровенная, проведенная явочным порядком (как обычно у Кутузова) демагогия. Александр даже и не думал давать некоего обета в двух частях – не класть оружия, «пока не», и положить его, «когда уже». Обет он приносил только по первому пункту, и обязательство не кончать войны до изгнания французов никак не подразумевало, что с этим изгнанием ее надо будет сразу и покончить.
Соответственным образом император и действовал – почтил Кутузова Георгием первой степени и дарами, но фактическое командование взял в свои руки – и потребовал немедленного наступления на Запад, за Неман. «Во всяком случае я уже не покину вновь мою армию, - сказал он Вильсону, - и поэтому уже не будет дано возможности к продолжению дурного управления фельдмаршала».
Кутузов еще пытался бороться, но все его планы были этим упорством царя разбиты так же страшно и скоро, как планы Наполеона. Он сопротивлялся: отсрочил все-таки продвижение за Неман на некоторое время недель, твердо заявив, что продолжать наступление без основательного отдыха в Вильно означает попросту уничтожить армию, и даже пытался – не один раз! – увещевать императора, отговаривая его от европейской войны в беседах наедине (действия, совсем уж необычайные для Кутузова – уже по этому одному видно, что стояло для него тогда на кону!). Адмирал и государственный секретарь Шишков, тоже находившийся в Вильно и тоже считавший, что России незачем воевать в Европе, обратился в те дни к Кутузову и, найдя в нем решительное согласие, спросил его, почему же он не отстаивает резко этого мнения перед Александром. Кутузов ответил: “Я представлял ему об этом, но, первое, он смотрит на это с другой стороны, которую также совсем опровергнуть не можно; и, другое, скажу тебе про себя откровенно и чистосердечно: когда он доказательств моих оспорить не может, то обнимет меня, поцелует, тут я заплачу и соглашусь с ним”.
«Плакали оба»; но кто кого обвел на этот раз, было понятно и так. Противостоять прямым и категорическим приказам императора, когда тот находился непосредственно при армии, было невозможно, тем более, что Александр сразу по прибытии к армии полностью взял фактическое управление ей на себя. Дежурного генерала, любимца Кутузова Коновницына отправили в отпуск и заместили полковником свиты; генерал-квартирмейстером Толем Александр теперь руководил сам. Фактический выход из войны австрийских войск и переход прусского корпуса на сторону России (30 декабря) окончательно решил дело; император приказал заграничный поход. 12 января 1813 г. (с этого момента – даты по н.с.) Кутузов издал воззвание к армии, начинающееся словами: “Храбрые и победоносные войска! Наконец, вы на границах империи!…Перейдем границы и потщимся довершить поражение неприятеля на собственных полях его. Но не последуем примеру врагов наших в их буйстве и неистовствах, унижающих солдата... Будем великодушны, положим различие между врагом и мирным жителем. Справедливость и кротость в обхождении с обывателями покажут им ясно, что…»
Все это уже не имело особенного значения. Армия перешла Неман, европейская война началась. Кутузов пытался, конечно, ее тормозить и далее, оставаясь номинальным главнокомандующим – но дело свелось в основном к бранчливым перекорам с царем («Самое легкое дело идти теперь за Эльбу, но как воротимся? С рылом в крови!»). Сдаваться он не сдавался, и что-то ему удавалось делать и теперь; 1 февраля 1813 года бессменный Вильсон в негодовании писал из Польши: «Если бы только Светлейший (т.е. Кутузов) пробудился от сна, могли бы захватить Ренье и его 11 тысяч, которые не дошли еще до Варшавы; однако он не способен на это, и мы, скорее всего, опять увеличим число чудесных избавлений неприятеля… Было бы недурно для исторической правды изобразить Светлейшего глубоко спящим в своих дрожках, которые гонятся за Бонапартом!»
Все это, однако, уже ничего не меняло, и Кутузову оставалось разве что отводить душу, разыгрывая вицы в добром старом стиле. Об одном из них, случившемся еще в Вильне, вспоминал генерал Маеевский. Как-то раз Маевский доложил фельдмаршалу о необходимости назначить общего начальника над артиллерией всех соединившихся русских армий. «Кого же лучше, как не Д.П.Резвого? – ответил Маевскому Кутузов. – Он человек умный и знает это дело лучше всех». Спустя минуту к Кутузову явился Аракчеев (не знавший, естественно, ничего об этом разговоре), и сказал Кутузову, что император хочет назначить общего начальника над всей артиллерией (вопрос, видно, носился в воздухе), предоставляет его выбор Кутузову, а сам полагал бы, что это место стоило бы дать Ермолову. «Вот спросите у него, - ответил Кутузов, указывая на Маевского, - мы сию минуту об этом только говорили, и я сам хотел просить государя императора, чтобы назначен был Ермолов. Да и можно ли назначить лучше кого другого?!»
Учитывая, что Маевский только что слышал от самого Кутузова его действительное мнение об этом деле, всю эту сцену иначе как глумление над Аракчеевым и издевательство разом и над царем, и над собственным бессилием, понимать нельзя. Аудиторию, перед которой этот виц разыгрывался, составлял Маевский; разумеется, Кутузов понимал, что Маевский разнесет этот эпизод по знакомым, и именно на это и рассчитывал (та же игра, что перед Комаровским или виленскими офицерами на балу).
Почти сразу после начала европейской кампании Кутузов занемог тяжелым полиневритом («нервической горячкой»), который в два месяца свел его в могилу. Уже 21 марта он не мог держаться в седле и на торжественном параде в честь приема прусского короля Александром стоял впереди строя пешим. В это время он не мог уже добираться до Главной квартиры оттуда, где останавливался, и император сам приезжал к нему, чтобы совместно работать над какими-либо распоряжениями. 16-17 апреля, при переезде с Александром из Гайнау в Бунцлау, Кутузов в довершение простудился; 18 апреля, при въезде в Бунцлау, он был уже болен настолько, что не мог продолжать путь. Император покинул его в Бунцлау, оставил при нем своего собственного лейб-медика Виллие (верный знак того, что состояние Кутузова уже в этот момент рассматривалось как очень опасное) и отбыл на следующий день, 19 апреля, в Дрезден. 22 апреля Кутузов писал ему вдогонку: «Я действительно в отчаянии от своей длительной болезни и день ото дня чувствую себя все слабее» (Александр должен был получить это письмо уже в Дрездене, куда прибыл 24 апреля). Ночью после отправки письма Александру у Кутузова отнялась правая рука, и на следующий, день, 23 апреля, он отправил письмо жене, в первый раз написав его не собственноручно, а продиктовав. Вечером 28 апреля он умер; 30 апреля известие об этом получил Александр под Дрезденом.
Существует легенда о предсмертном разговоре Кутузова с Александром; в ее достоверности не сомневались Шильдер и Тарле, но ее отвергают нынешние историки. Тарде эту легенду излагает так: «…Только уже прощаясь с жизнью, старый фельдмаршал решился откровенно сказать, как он смотрит на это новое кровопролитие, на войну 1813 г., затеянную царем не только без всякой пользы для России, но в прямой вред русскому народу в будущем. Дело было в г. Бунцлау, в прусской Силезии, в апреле 1813 г. Кутузов, тяжко больной, лежал уже на постели, с которой ему не суждено было встать... 27 апреля 1813 г. Кутузов умирал, и Александр I прибыл в Бунцлау к его смертному одру проститься с фельдмаршалом. За ширмами около постели, на которой лежал Кутузов, находился состоявший при нем чиновник Крупенников. И вот диалог, подслушанный Крупенниковым и дошедший до (гофмейстера) Толстого: “Прости меня, Михаил Илларионович!” — “Я прощаю, государь, но Россия вам этого никогда не простит”. Царь не ответил ничего. На другой день, 28 апреля 1813 г., князя Кутузова не стало ( ГПБ, рукописн. отд., арх. Н. К. Шильдера, К-8, № 1). Шильдер, до которого, передаваясь от поколения к поколению, дошло это известие, не мог им воспользоваться в своей биографии Александра I» по цензурным соображениям (Толстой сообщил этот эпизод Шильдеру в 1896 году).
Истинна ли эта легенда? 24 апреля Александр прибыл в Дрезден, 29 апреля выехал оттуда; никаких отъездов из города между этими датами журнал его главной квартиры не упоминает. В городской хронике Бунцлау отмечен приезд Александра в город 18 апреля, но никаких вторичных посещений Бунцлау Александром не отражено. На этом основании современные историки делают вывод, что с момента своего отъезда из Бунцлау 19 апреля Александр там больше не появлялся, все время до 29 апреля был в Дрездене, и, стало быть, присутствовать при смертном одре Кутузова 27 апреля не мог никак. Правда, легенда для вящего драматизма могла бы сместить на канун смерти фельдмаршала последний разговор, который Александр вел с ним накануне расставания – то есть 19 апреля, при отъезде из Бунцлау; однако, говорят скептики, в тот момент состояние Кутузова еще не внушало особых опасений, так что проникновенных бесед с «прости меня…» Александру с ним вести тогда было незачем.
Все эти возражения несостоятельны. Если Александр хотел, получив в середине 20-х чисел апреля в Дрездене известие о том, что Кутузов умирает, совершить стремительный бросок в Бунцлау, чтобы увидеться с ним в последний раз, то такой рейд не обязательно был бы отмечен в журнале двора и уж тем более – в хронике Бунцлау (где Александр вообще мог появиться при таком рейде инкогнито, безвестно для его жителей). Путь от Дрездена до Бунцлау можно было совершить в течение суток (сообщение о смерти Кутузова вечером 28 апреля Александр получил за Дрезденом уже 30-го), а скоростных передвижений Александр не боялся никогда. Так что стремительный скрытный рейд Александра в Бунцлау 26-27 апреля, не отмеченный в документах, исключить нельзя. Он возможен не только физически, но и психологически: Александр был достаточно христианином и актером перед самим собой, для того, чтобы пожелать по-христиански проститься со своим (как хорошо знали они оба) отъявленным врагом; и он был достаточно злораден, чтобы не отказать себе в удовольствии поглядеть на этого врага в агонии.
С другой стороны, уже и при отъезде Александра из Бунцлау состояние Кутузова внушало в действительности сильнейшие опасения, и «прощальный» разговор с ним в этот момент тоже был бы для Александра вполне уместен.
Все эти соображения, опровергая доказательства того, что рокового разговора быть не могло, не доказывают, однако же, что он был. Уверенного суждения об этом, вероятно, нельзя будет вынести никогда; но приблизиться к нему возможно. Император никогда не стал бы просить у Кутузова настоящего прощения – ни при его смертном одре, ни где-либо еще. Он презирал и ненавидел Кутузова, был им неоднократно унижаем и оскорбляем словом и делом и решительно ни в чем не мог считать себя перед ним виновным – чего ради он стал бы просить у Кутузова прощения в действительном смысле слова? Иное дело, что по этикету христианского благочестия при расставании надолго, без прочной уверенности в новой встрече, следует испрашивать прощение и давать его (чтобы не привелось умереть в состоянии нераскаянной и непрощенной вины перед покидаемым человеком – уж какая-нибудь вина перед ним отыскалась бы всегда); отсюда сами слова «прощание», «проститься», «прощайте». К 1800 г. эта формула сохранила не больше реального значения, чем подпись «ваш покорнейший слуга», но была и не менее желательна или обязательна для любого человека, стремящегося соблюдать приличия; и только в духе императора было бы употребить эту формулу, оставляя, к примеру, Кутузова 19 апреля в Бунцлау в тяжелой болезни (и без всякого ручательства за то, что еще увидит когда-нибудь Кутузова живым).
Ответить же на такую формулу словами «Я прощаю, но Россия не простит», то есть уцепиться за ее дословное значение и обыграть ее, подловив и уколов собеседника, как будто тот и в самом деле просил прощения за некую вину – это было все равно, что на формулу «ваш покорнейший слуга» отвечать: «ну раз так, то дуй, братец, за водкой!»; и такой ответ был бы целиком в духе Кутузова, становясь в один ряд с прочими его вицами.
Именно это психологическое соответствие обеих фраз - и реплики, приписываемой Александру, и ответа, приписываемого Кутузову - характерам и манере их обоих, и побуждает нас доверять рассказу Крупенникова, тем более, что он сам так и не понял этих фраз: в его рассказе слова Александра выглядят действительной просьбой о прощении, а слова Кутузова отнюдь не поняты как виц. Так что разговор этот, вернее всего, действительно состоялся (думается, что 19-го, а не 27 апреля), и Тарле в его оценке прав.
Местный бунцлауский врач Вислизенус, проводивший вскрытие Кутузова, подытоживал, что крепость здоровья Кутузова стояла, как оказалось, выше всяких ожиданий: «Если бы Светлейший князь не имел упомянутой выше сего внутренней болезни (т.е. полиневрита) и перенес приключившуюся ему простуду, то жил бы до ста лет с лишним»! Впрочем, воля и способность Кутузова жить видны уже из того, что он перенес две смертельные раны в голову. Полиневрит – болезнь, в сущности, психосоматического происхождения; чтобы умереть от нее, говоря словами Ермолова, сказанными по другому поводу о Барклае де Толли, «сильны должны быть огорчения!» - особенно если человек исполнен кутузовской крепости и кутузовского отношения к жизни. Какую долю в подобных «сильных огорчениях», уничтоживших Кутузова в три месяца, играл тот факт, что его действия в 1812 году, против его намерений, в конечном счете привели только – коль скоро война все равно оказалась перенесена в Европу – к умножению потоков русской крови и русских жертв, и он не мог не осознавать этого, чем дальше, тем сильнее, по ходу нарастающей под его номинальным водительством весенней кампании - этого сказать наверное нельзя; но едва ли мы ошибемся, говоря, что такое положение дел должно было сокрушать фельдмаршала едко и неисцелимо.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Фигнер, Кутузов и убийство Наполеона
« Ответить #54 В: 05/11/05 в 15:04:28 » |
Цитировать » Править
|
Александр Самойлович Фигнер - тамбовский городничий, в 1812 до падения Москвы - артиллерийский офицер, с осени - командир партизанского отряжа; в этом качестве он прославился в основном дерзкими делами с неприятелем и массовыми расправами над пленными, которых иной раз убивал из пистолета в затылок, выстроенных в ряд, одного за другим по нескольку десятков человек, меняя пистолеты. При том славился неустрашимой редкостной храбростью, предпримчивостью и совершенным безбожием, так что превосхищал новый вид офицеров ницшеанского образца типа Рейхенау - тип, появившийся в полном блеске только после первой мировой войны. Даже у самого Давыдова он пытался выпрашивать его собственных, давыдовских пленных, чтобы предать их смерти (тот не дал, разумеется). Сообщают все это о Фигнере в почти одинаковых выражениях и с крайним отвращением столь разные и независимо знавшие его свидетели, как Давыдов, Муравьев (Карский - сам довольно суровый человек) и Граббе. Дошли о Фигнере достоверные сведения и до Наполеона, который отозвался о его подвигах в следующих словах: "Происхождения немецкого, но по делам истинный татарин".
После падения Москвы Фигнер поздно ночью явился в деревню, где размещались сам Кутузов, его главный докладчик Ермолов и другие. Фигнер явился к Ермолову, заявив, что есть у него до Ермолова дело, и оно "таково, что оно должно обсуждаться наедине между ним и Ермоловым". Ермолов отослал адъютанта и приготовился слушать. Фигнер заявил ему, что, "движимый чувством паториотизма, он был в Москве, осматривал там расположение неприятеля и находит возможным положить конец всем бедам, застрелив виновника всего, Наполеона". Фигнер брался проникнуть переодетым в Кремль и для исполнения своего замысла испрашивал у Ермолова только восемь казаков по его, Фигнера, выбору. Кроме того, если Ермолов согласится на этот план, то он должен дать слово, что в случае гибели Фигнера семья его не останется без пособия.Нет необходимости указывать, что для войн европейских монархов покушение на убийство вражеского потентата находилось совершенно по ту сторону добра и зла. Александр мечтал о том, чтобы чей-нибудь кинжал пресек жизнь Наполеона и готов был восторгаться таким героем, появись он без ведома и санкции самого Александра; но Александру и в страшном сне не привиделось бы самому подсылать к Наполеону убийц, как не привиделось бы ему самому бить солдат по зубам - не по гуманности, а по аристократической брезгливости. Ермолов, однако, был не так разборчив в средствах, и, судя по приемам, употреблявшимся им в Чечне, сам настолько приближался к офицерам-террористам типа Рейхенау, насколько это с наибольшим скрипом и натяжками позволяла воинская честь (Фигнер был далеко за ее пределами и со всеми мыслимыми натяжками).Убедившись в серьезности и вменяемости Фигнера, Ермолов не осмелился принимать решение по такому делу единолично, понимая, какая ответственность падает на участников дела - и решился доложить Кутузову и переложить решение на него. Сам Ермолов формулировал свои соображения так: если он даст санкцию сам, "а впоследствии что выйдет из предприятия Фигнера, то обвинение его, Ермолова, неизбежно, и на него одного падет вся ответственность".
Он отправился в избу Кутузова; фельдмаршал в одной рубахе сидел над картой. Ермолов доложил ему о ситуации, закончив словами: "И я счел нужным не мешкая лоложить Вам и спросить, что прикажете сказать. Фигнер у меня, и ожидает, чем разрешат его предложение?"Михаил Илларионович поднялся с места и неспешно походил взад вперед по избе, заложив руки за спину, после чего спосил: "Фигнер не сумасшедший ли?" Ермолов не ответил. Несколько минут помолчали. Затем Кутузов спросил: "А ты как думаешь об этом деле?" Ермолов ответил: "Как изволите приказать!" Кутузов, продолжая ходить, стал рассуждать вслух как бы сам с собою: "На чем основаться? Ведь в Риме, во время войны между Фабрицием и Пирром, предложили однажды первому, чтобы разом покончить с войной, отроавить последнего - ведь Фабриций отослал предлагавшего это лекаря к Пирру, как изменника (против чести римского народа)". "Да это было так в Риме, давно уже", - ответил Ермолов. Кутузов, как бы не слыхав сказанного, продолжал: "Как разрешить! Если бы ты или я стали лично драться с Наполеоном явно... Но ведь тут выходит как бы разрешить из-за угла пустить камнем в Наполеона! Удастся Фигнеру - скажут, не он из-за угла убил Наполеона, а я или ты..."Ермолов не ответил. Опять помолчали, опять Кутузов спросил: "Ты как думаешь?" Опять Ермолов сказал: "Как изволите приказать!"Еще Кутузов походил, еще Ермолов помолчал. Но Ермолову все-таки было нужно решение главнокомандующего, чтобы что-то ответить Фигнеру, и он спросил: "Что же сказать ему?"Кутузов, подумав, ответил, разведя руками и "сделав ими жест, когда предложенного не отклоняют и не принимают: "Христос с ним! Пусть возьмет себе осьмерых казаков на общем положении о партизанах..."
Фигнер, получив этот ответ, взял было нескольких казаков, но почему-то сразу их, по всем данным, отпустил, и пошел в Москву без них (по всем описаниям его предприятий и пребывания в Москве, в том числе его собственным, он там действовал без всяких казаков и вообще без всяких представителей русских вооруженных сил) - так что и вошел в город один, переодевшись в штатское. На Наполеона он не покушался, а ограничился ночным убийством одиночных французов "при помощи некоторых оставшихся в Москве обывателей" (еще один знак того, что никаких казаков при нем не было - иначе никаких обывателей он бы к "помощи" в этом деле не привлекал). По собственному рассказу Фигнера, он один раз все же решился напасть на Наполеона, для чего, переодевшись стариком, пошел в Кремль и двинулся прямиком в ворота, где часовой - солдат старой гвардии - тут же остановил его "прикладом ружья в грудь до упада с ног". "Так лишась оной надежды" (на убийство Наполеона), Фигнер оставил Москву и вернулся 20 сентября к армии, где доложил все, что видел касательно расположении и состоянии французской армии в Москве. (о своем кремлевском приключении он много позже говорил: "Хотелось мне пробиться в Кремль, к Наполеону, но один каналья-гвардеец, стоявший на часах у Спасских ворот, несмотря на мою мужицкую фигуру, шибко ударил меня прикладом в грудь. Это подало подозрение, меня схватили, допрашивали: с каким намерением я шел в Кремль. Сколько ни старался притворяться дураком и простофилей, но меня довольно постращали и с угрозой давали наставление, чтобы впредь не осмеливался ходить туда, потому что мужикам возбраняется приближение к священному пребыванию императора" . В конце сентября он получил от Кутузова благодарность за сведения и отряд партизан для действия между Можайском и Москвой; так и началась его карьера партизанского командира, со всеми ее зверскими сторонами, развернувшимися впоследствии.
Во всей этой истории интереснее всего реакция Кутузова. Что он был против замысла Фигнера уже по соображениям воинской и общей чести, без сомнения явствует из его слов, обращенных к Ермолову; не менее ясно, что Ермолов был, наоборот, "за" этот замысел, но боялся принять на себя ответственность за его санкцию и категорически хотел, чтобы решение по этой части полностью принимал Кутузов (реплика Ермолова: "Да это было так в Риме, давно уже", не имеет другого смысла, кроме того, что такие реверансы хороши были для Рима, а сейчас времена иные; в то же время дело было настолько грязное, что прямо одобрить его не решался и Ермолов, и всякий раз подчеркивал, что своего мнения у него нет, а будет такое, как Кутузов прикажет). Не говорю уж о том, что по общей стратегии Кутузова, ради которой он в 1812 году поставил на карту многое, устранять Наполеона нельзя было ни в коем случае.С другой стороны, видно, что категорически или прямо запретить патриотический подвиг Фигнера Кутузов не желал, и единоличную ответственность нести за решение по его делу тоже не желал. Он настойчиво старался втянуть Ермолова в осуждение плана Фигнера наводящими репликами, в чем, однако, не преуспел - вообще, необходимость высказать какое-то отношение к идее Фигнера Ермолов и Кутузов на протяжении всего разговора перебрасывали друг другу, как если бы это был раскаленный шар. Почему Кутузов не хотел решиться на прямой единоличный (без участия Ермолова) запрет инициативы Фигнера, тоже понятно: шел тяжелейший момент войны, в окно избы, где совещались Фигнер и Ермолов, светил московский пожар. Что и кому расскажут и доложат в армии - и не только в армии - Фигнер и Ермолов (а Фигнер действительно рассказывал потом о своем замысле убить Наполеона довольно широко), было, мягко говоря, неизвестно. Что Александр мечтает о том, чтоб нашелся герой, которому удастся убить Наполеона, Кутузов знать не мог, но что об этом мечтают десятки тысяч дворян в России, он знал очень хорошо; между тем вся сила Кутузова была в доверии общества и армии. Если уж Ермолов давал понять, что не одобряет негативной реакции Кутузова на предложение Фигнера (да и сам тот факт, что он не отказал Фигнеру своей властью, а пришел просить решения - точнее, разрешения Кутузова, говорил за себя), то можно себе представить реакцию общества, если бы оно узнало, что Кутузов воспретил убивать Наполеона. В этих условиях выступать единоличным душителем патриотического порыва Фигнера Кутузов не мог.Какова же была логика итогового решения Кутузова? В ней, как легко заметить, сказались все особенности этого человека. Некоторое время Кутузов обдумывал ситуацию - и пришел к совершенно правильному выводу. Что мешало Фигнеру отправиться убивать Наполеона без всяких санкций, на свою ответственность? Что мешало Ермолову дать такую санкцию своей властью? Что бы это ни было - но что-то все-таки мешало. Само обращение Фигнера к Ермолову, а Ермолова к Кутузову за прямой санкцией с несомненностью показывало, что для совершения дела им такая санкция необходима - то есть что без нее ничего предпринято не будет. Того и надо было Кутузову. Санкции, которой от него добивались, он так и не дал - и этого, по всем расчетам, должно было хватить для полной парализации всего предприятия.
Именно так и получилось. Узнав, что Кутузов полномочия на убийство Наполеона не выдает, а казаков выделил только на основании общего положения о партизанах, то есть отказывается брать ответственность за дело на себя, Фигнер не стал брать ее и сам (как не собирался это делать с самого начала - иначе он не пошел бы к Ермолову за прямым полномочием на исполнение своего замысла) и ничего против Наполеона не предпринял. Полученных казаков он не довел даже до Москвы, а в самой Москве шатался, и не пытаясь реализовать своего намерения (рассказ о том, как он один двинулся в ворота Кремля и только когда там его остановил часовой убедился в невозможности проникнуть туда свободно и, тем самым, в неисполнимости убийства - очевидный абсурд, которым Фигнер вздумал объяснять свой отказ от покушения; что Кремль охраняется часовыми и туда так просто не пройдешь, было известно и заранее).С другой стороны, повода говорить, что главнокомандующий запретил убивать Наполеона, Кутузов тоже не дал ни Ермолову, ни Фигнеру - выделил же он Фигнеру испрашиваемых тем казаков и не воспретил же ему такой попытки! Иное дело, что ему и нужды не было ее воспрещать, так как для приведения своего замысла в исполнении Фигнер нуждался непременно в прямом разрешении, которого Кутузов тоже не дал - но уж тут претензии в случае чего можно было бы предъявлять не к Кутузову, а только к самому Фигнеру. Кутузов же своим выделением Фигнеру испрашиваемых тем восьмерых казаков обеспечил себе блестящую почву для того, чтобы в том же "случае чего" доказывать, что он не только не подавлял патриотической инициативы Фигнера, а напротив, поощрил ее и обеспечил воинской силой - и не его вина, что Фигнер ей так и не воспользовался.
Так Кутузов, чей расчет в этом случае блестяще оправдался, проявил свои великолепные способности к трезвому учету обстановки и просчитыванию всех изгибов и ходов на будущие времена: совершенно предотвратив на деле своей позицией покушение на Наполеона (о чем он и старался), он в то же время умудрился не дать ни малейшего повода себя в этом упрекнуть!
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Vladimir
Administrator
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 3880
|
|
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #55 В: 06/08/05 в 15:47:44 » |
Цитировать » Править
|
Я когда был в Москве, спросил у Умника знают ли в ее кругах (историко-архивных, увлекающихся как раз 1812 годом, в общем смотрите www.1812.ru - это во много персонально ее проект) изложенную версию событий.
Ответ был что да, знают, и при том совершенно непечатно знают, дескать исказил и извратил все под стать Суворову-Резуну.
Тут я естественно спросил а что, собственно, из существенных фактов извращено/упущено, а то я чайник в этих делах, а знать интересно. Пауза на пару секунд, потом ответ: да нет, факты-то изложены верно...
К сожалению, диалог этот произошел буквально в последний перед отъездом день, так что я колку поймал в одиночку, Могултаю сообщить о ее вердикте возможности никакой не было 
|
|
Зарегистрирован |
Зря сирот не обижай - Береги патроны. (c) Успенский
|
|
|
Ципор
Гость
email
|
Тут я естественно спросил а что, собственно, из существенных фактов извращено/упущено, а то я чайник в этих делах, а знать интересно. Пауза на пару секунд, потом ответ: да нет, факты-то изложены верно...
A nel'zja li poprosit' etih ljudej izlozhit' svoi vozrazhenija? To est', chto v mogultaevoj versii sobytij neverno? Bylo by interesno.
|
| « Изменён в : 06/08/05 в 15:57:05 пользователем: zipor » |
Зарегистрирован |
|
|
|
Vladimir
Administrator
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 3880
|
|
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #58 В: 06/08/05 в 16:07:26 » |
Цитировать » Править
|
Умник - Елена Боброва, она же хранитель АнК.
Ципор, по ее заключению факты все верны, не верны, надо думать, интерпретации. А вообще - я, безусловно, предметный разговор поддержать был бы не в состоянии, только общую картину оценил: все извратил, но все точно 
|
|
Зарегистрирован |
Зря сирот не обижай - Береги патроны. (c) Успенский
|
|
|
Кот Муций
Живет здесь
I hunt, therefore I am.
Просмотреть Профиль » WWW »
Сообщений: 1660
|
|
Re: Государственная измена фельдмаршала Кутузова
« Ответить #59 В: 06/08/05 в 16:12:12 » |
Цитировать » Править
|
Так пригласи её сюда и пускай громит.
|
|
Зарегистрирован |
|
|
|
|
