Автор |
Тема: Май-Маевский-2 (Прочитано 8446 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Из-за различных проблем технического / зрительного характера я, к моему сожалению, вынужден сильно ограничить свою сетевую активность. В связи с этим я сосредочусь на единственном, наиболее актуальном для меня разделе, в котором, с моей точки зрения, смогу сделать что-то новое, а именно, на разделе, посвященном Гражданской войне на Юге России. Всем тем, с кем я участвовал в разное время в незаконченных дискуссиях на остальные темы, приношу извинения за то, что не смогу со своей стороны их продолжать. Сюжеты, материалы по которым я буду размещать в ближайшее время - это
- материалы к биографии генерала Май-Маевского (включая, прежде всего, подготовленную мной сводную комментированную публикацию воспоминаний знаменитого Павла Макарова - "адъютанта его превосходительства" - об этом генерале; сегодня я начинаю размещать ее здесь, а в дальнейшем, как будто, она появится и в "бумажном варианте")
- взаимоотношения южнорусского еврейства с деникинским режимом и его войсками (дополнительное изучение источников и литературы на этот счет позволило мне весьма существенно расширить и уточнить мой старый материал на эту тему; в частности, я смог убедиться в фальсифицированном и преувеличенном характере ряда сведений о добровольческих погромах, которые приводили в 1920-е - 30-е гг. деятели комитетов помощи погромленным, и которые с тех пор используется в литературе на эту тему);
- предварительная подневная хроника боевых действий ВСЮР в июле - декабре 1919 (по сводкам Главнокомандования ВСЮР и другим источникам);
- так называемый "белый террор" (на Юге России).
|
|
 Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
АДЪЮТАНТ ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА: ВОСПОМИНАНИЯ ПАВЛА МАКАРОВА О ГЕНЕРАЛЕ МАЙ-МАЕВСКОМ
Введение.
Павел Макаров на белой службе.
В начале 1918 года среди мелких функционеров Севастопольского ревкома находился Павел Макаров. Это был выходец из низовой грамотной городской среды, в первую мировую дослужившийся до чина прапорщика и должности младшего ротного офицера. Весной 1918 он был послан Севастопольским ревкомом на север Крыма, организовывать местные красные силы, оказался в Мелитополе как раз тогда, когда через него проходили дроздовцы - и тут же, на месте вступил в их ряды (выдав себя при этом за штабс-капитана). Каковы были обстоятельства и цель этого вступления - дело очень темное. Сам Макаров впоследствии, в памятных записках, представленных им властям (к настоящему времени все они утрачены или затеряны /i/), а также в своих воспоминаниях "Адъютант генерала Май-Маевского" (пять изданий в 1927-29 гг.), неизменно заявлял, что прямо на мелитопольской улице был неожиданно задержан дроздовцами, и те потребовали от него назваться; не желая, разумеется, открывать дроздовцам свою истинную ревкомовскую миссию, Макаров выдал себя за штабс-капитана, и его тут же зачислили в дроздовский отряд. Макаров в самой общей форме дает понять, что отказаться от этого зачисления было невозможно или затруднительно, но во всех изданиях своего "Адъютанта.." не объясняет, в чем конкретно состояла эта затруднительность, и вообще максимально "смазывает" этот момент. Оказавшись у дроздовцев, он сначала, если верить ему, хотел бежать от них при первой возможности, но потом решил "проникнуть в штаб дроздовцев", затем при первой возможности связаться с большевистским подпольем и послужить, таким образом, тайным агентом советской власти в дроздовском штабе.
Вся эта история шита белыми нитками. Дроздовцы еще могли бы задержать на улице человека, показавшегося им подозрительным, чтобы выяснить его личность, но насильно в свои ряды никого, разумеется, не верстали; дроздовский отряд был сугубо добровольческим. Если уж дроздовцы при выяснении личности Макарова поверили ему в том, что он был штабс-капитаном, то никаких угроз с их стороны опасаться ему было больше нечего, и вступать в их ряды его решительно ничего не принуждало. Характерно, что Макаров во всех изданиях "Адъютанта..." старается побыстрее "проскочить" момент своего зачисления в дроздовцы, как нечто самоочевидно и чуть ли не неизбежно вытекавшее из того, что дроздовцы задержали его и он назвался им штабс-капитаном - хотя на самом деле, конечно, из этой ситуации поступление в дроздовцы никак не следовало. Не объясняет Макаров читателю и того, почему назвался дроздовцам именно штабс-капитаном, а не просто мирным обывателем.
Итак, "зачислиться" к дроздовцам Макаров мог только по собственной воле. Скорее всего, он был действительно был задержан дроздовцами, и тут же, чуть только они спросили его, кто он такой, решился выдать себя за офицера и вступить в дроздовский отряд. Какие мотивы могли у него быть для этого молниеносного решения? Во всяком случае не желание внедриться в дроздовские ряды, чтобы использовать это положение во благо Советской власти: Макаров сам пишет, что эта мысль пришла ему в голову лишь некоторое время спустя, а сначала он просто хотел бежать из отряда при первой возможности. В таком случае остается лишь два варианта. Первый: ревкомовский агент, неожиданно задержанный дроздовцами, так испугался разоблачения, что тут же попытался прикинуться для дроздовцев "своим", назвавшись офицером, желающим к ним примкнуть - действительно, более сильного способа предупредить возможные подозрения или угрозу врага, чем выдав себя за его сторонника и попросившись в его ряды, не существует (а если бы такой способ и был, то неудивительно было бы, что он не пришел Макарову на ум при задержании, за те несколько секунд, в которые он должен был решать, как ему спастись). Второе мыслимое объяснение - желание воспользоваться подходящим моментом, чтобы, говоря языком Платона, "сменить коня". Весной 1918 Советская власть была обречена на Украине и в Крыму, а многим казалось, что она обречена вообще: немцы неудержимо наступали, громя и гоня красные отряды со всех территорий, независимость которых признавала Россия по Брестскому миру, и непонятно было, пощадят ли они Советскую власть и в самой Великороссии. В этих условиях немало людей, поставивших на большевиков, непрочь были бы сменить сторону. Учитывая, что в течение следующих полутора лет Макаров, по его собственному признанию, ни в какие контакты с большевистким подпольем так и не входил - как-то не сложилось - это объяснение сбрасывать со счетов тоже нельзя. Наконец, очевиден и третий мотив: к Мелитополю подходили немцы (это подчеркивает в воспоминаниях сам Макаров), вскоре в их руках должен был оказаться и Крым, а это ставило перед Макаровым совсем уж очевидный вопрос о ближайших перспективах. Коль скоро он в 1917 пошел в военные агенты севастопольского ревкома, то, значит, он хотел быть при власти, оружии, дармовом обеспечении, приключениях и отсутствии личного риска. С наступлением немцев он должен был всего этого лишиться, а бежать от них было не так уж легко, да и что ожидало бы его в случае успешного бегства? "Хлебные места" были уже расхватаны, и едва ли функционеры большевистских структур в других местах были бы рады потесниться и поделиться пайками и постами со своими коллегами, потерявшими Украину и сбежавшими оттуда. Между тем поступление к дроздовцам как раз и давало бы Макарову на ближайшее будущее дармовое обеспечение, оружие, приключения и отсутствие серьезного личного риска (никаких серьезных боев в ближайшее время дроздовцам не предстояло) - то есть все то, чего, оставаясь на красной службе, он должен был бы вскоре лишиться.
Нам представляется, что Макаровым, когда он изъявлял желание поступить к дроздовцам, руководили соображения всех приведенных выше видов, помноженные на его безусловный личный авантюризм и принцип "ввяжемся, а там посмотрим". Вступление в дроздовский отряд было хорошо еще и тем, что, будучи первоклассным приключением, в то же время давало Макарову полную свободу рук и резко расширяло спектр его возможностей: теперь он мог и оставаться дроздовским офицером, и бежать от белых в любой момент, и попытаться связаться с большевиками или вновь перейти к ним. Оставаясь организатором красногвардейских отрядов в Крыму, он имел бы куда более скудный выбор.
Как бы то ни было, Макаров поступил в дроздовскую дивизию и затем оставался в Добрармии до января 1920 года /ii/ (до ноября 1918 г. в штабе дроздовской дивизии, затем - в качестве адъютанта Май-Маевского). Согласно его же собственному изложению, почти все это время он ничего решительно для Советской власти не делал и ни с какими действующими агентами или службами ее не связывался как минимум до середины декабря 1919 года - то есть более полутора лет. В воспоминаниях он пишет, что все хотел связаться с большевистским подпольем, но так и не сумел. Цена этим заявлениям очевидна. Ясно, что какие бы мысли на эту тему не посещали Макарова при поступлении к дроздовцам, очень скоро он оказался вполне доволен своей службой у добровольцев (тем более, что при его штабной, а затем адъютантской должности обеспечение стало очень хорошим, а личный риск - почти нулевым) и не думал ни о какой другой, тем более, что положение Советской власти на протяжении всего этого времени казалось существенно менее благоприятным, чем у ее противников.
Летом 1919 года Макарову написал из Севастополя его старший брат Владимир - член РКП(б), трудившийся вместе с братом зимой 1917-1918 года в Севастопольском ревкоме. Со времен своего поступления к дроздовцам Павел Макаров, по собственному признанию, о нем ничего не знал - то есть, как отсюда с несомненностью следует, ничего о нем знать и не хотел (навести справки о брате у него за полтора года было множество возможностей). В самом деле, возобновление связи с братом-большевиком, хотя и оказалось бы весьма полезным тому Макарову, каким он предстает в собственных воспоминаниях - денно и нощно мечтающему установить контакты с большевистским подпольем - но было совершенно не нужно и вредно подлинному Макарову 1918-1919 гг., вполне довольному своей белогвардейской службой и не желающему ее осложнять. В результате брат сам каким-то образом разузнал, где находится Макаров, и прислал ему письмо - едва ли к особой радости адресата. Тот отпросился в Севастополь в отпуск и встретился там с Владимиром. Оказалось, что с приходом в Крым немцев (весна 1918 года) Владимир прекратил всякую партийную работу и с тех пор ее не возобновлял, смирно живя в Севастополе (надо заметить, что в течение всего времени от освобождения Крыма от красных весной 1918 года и до вторичного завоевания ими Крыма весной 1919 года организаторов большевистской власти и террора зимой 1917-18 гг. никто в Крыму за их деяния не трогал; мера сказавшейся здесь преступной мягкотелости тогдашних крымских правительств Сулькевича и Крыма - Винавера - Набокова не может не поражать). Теперь, узнав о процветании Павла Макарова, Владимир захотел, чтобы брат пристроил и его в штаб Добрармии. В своих воспоминаниях Макаров заявляет, что устроиться в этот штаб Владимир хотел, чтобы вместе с Павлом работать там на большевиков, вступив в связь с красным подпольем. Однако поскольку никакой работы такого сорта не вел и сам Павел, тем более нельзя было бы наладить подобную работу вместе с ним. Окончательно цена этому утверждению Макарова явствует из анекдотических выражений, в которых, согласно его воспоминаниям, Владимир изъяснил ему свое намерение. Макаров пишет:
"Брат рассказал, что ему не удалось уехaть c отступающими товарищами, ввиду поломки машины нa шоссе, в 15 верстах от Севастополя. Нельзя было идти ни вперед ни назад; пришлось несколько дней скрываться в пещерах инкерманских скал. Возвратясь в город, он заметил, что за ним началась слежка; два раза немцы делали y него безрезультатный обыск.
- Положение создалось критическое, - продолжал брат, - я не могу работать, потому что каждый мой шаг известен. И не могу бездействовать, когда так нужна наша работа. Я должен ехать c тобой в Харьков. Ты устроишь меня в штаб, и мы будем вместе работать".
Итак, с самого прихода немцев в Крым весной 1918 года Владимир Макаров, оказывается, не мог работать на большевиков, поскольку еще немцы установили за ним слежку, и надежда вновь получить реальную возможность поработать на родную партию открылась перед ним только с появлением на его горизонте брата Павла! Между тем за время, прошедшее после прихода немцев и до этой трогательной беседы, красные успели занять Крым (апрель 1919) и удерживать его в течение двух месяцев, после чего с боями отошли оттуда. Если к осени 1919 Владимир Макаров при всем этом живет в Севастополе и в качестве последнего момента своей работы на большевиков по-прежнему называет (в воспоминаниях брата) события, имевшие место накануне прихода немцев, то это значит, что при новом появлении большевиков в Крыму он на их службу не возвращался и вместе с ними из Крыма не отступал. Иными словами, после весны 1918 года он не рисковал больше делать ставку на большевиков и работать у них даже под их собственной властью в период их крупных успехов весной 1919. Тем более им не овладело бы желание работать на большевиков летом - осенью 1919, в апогее белых военных успехов. Таким образом, приведенный Макаровым разговор с братом является чистым вымыслом, а на деле тот просто попросил Павла пристроить его на хорошее место рядом с собой. Итак, Владимир Макаров, ничем не отличаясь в этом отношении от своего брата Павла, весной 1918 года прочно отошел от большевиков, служба которым более не сулила особенно приятных перспектив, а летом 1919, когда белые казались победителями, решил пристроиться к ним.
Павел устроил Владимира в ординарцы к Май-Маевскому на рубеже сентября-октября 1919. Никаких контактов с большевиками, по изложению самого Макарова, они так и не установили. На свой страх и риск они, опять же по признанию Макарова, тоже поначалу ничего не делали. Правда, позднее Владимир, по утверждению Павла, начал уничтожать боевые сводки. За несколько дней до "наибольшего наступления" белых (то есть, заметим от себя, не позднее 15.10.1919), сообщает Павел Макаров, брат сказал ему: "...Нужно уничтожать оперсводки. Эту работу я беру на себя". Затем он исполнил обещанное: "B то время, как на фронте происходило беспорядочное отступление беляков, мой брат Владимир уничтожал часть сводок. Не получая их, Май-Маевский решил, что части отходят, не имея связи. Генерал поражался, когда получал периодически свoдки, в которых указывалось: "сосредоточились там-то...", ругался, что не получил их раньше".
Доказывать такие заявления, разумеется, нечем; а вот усомниться в них имеются прямые основания. Владимир Макаров был всего лишь личным ординарцем Май-Маевского, сводки же собирает штаб, и именно штабные офицеры представляют их сведения командующему. Иными словами, по своему положению Владимир Макаров попросту не мог делать то, что ему приписывают воспоминания Павла. И действительно, в тех же воспоминаниях Павла Макарова говорится, что впервые вопрос о возможном уничтожении части сводок в штабе Добрармии был поднят в день парадного визита генерала Бриггса к Май-Маевскому - однако, комментирует Павел, тогда это еще не было делом рук Владимира Макарова: "Оперативные сводки мы в то время еще не уничтожали; повидимому, в штабе кто-то [еще] подпольно работал". Между тем упомянутый прием Бриггса, по сообщению харьковчанина-профессора В.Х.Даватца, участвовавшего в этом приеме, имел место за три недели до падения Харькова (12.12.1919) и через некоторое время после падения Курска (18.11.1919) /iii/ - т.е. около 20 ноября 1919 года. Иными словами, в конце ноября, почти через два месяца после зачисления Владимира в ординарцы Май-Маевского, братья Макаровы еще не уничтожали оперативные сводки. А непосредственное намерение их уничтожать Владимир, по изложению Павла, высказал ему до середины октября. Что же он ждал после этого заявления больше месяца, прежде чем начать уничтожать "часть сводок"?
Кроме того, по словам Макарова, еще во время командования Май-Маевского и уже после начала уничтожения сводок, Владимир, не сумев связаться с харьковскими подпольщиками, вовсе бросил затею со сводками и "поехал в Севастополь в отпуск" - разумеется, "c целью организовать подпольный комитет и провести в Крыму восстание". Между тем Май-Маевский был отрешен от командования Добрармией и уволен в резерв 9.12.1919. Итак, 20 ноября Владимир еще не уничтожает сводок, а до 9 декабря уже бросает это дело и оказывается в Крыму. Стоило ли браться за такое дело, как уничтожение части сводок, на декаду?
Итак, история об уничтожении сводок Владимиром Макаровым есть чистый вымысел Павла Макарова. Создан этот вымысел был с единственной целью - хоть как-то подкрепить его заявление о том, что Владимир поступил в ординарцы к Май-Маевскому для подпольной работы. Как сюжет этого вымысла пришел в голову Павлу, понять легко: он сам пишет, что к концу ноября сводки действительно кто-то уничтожал, и об этом говорили в штабе; вот, припомнив это, он и решил приписать брату более поздний аналогичный подвиг, благо проверить тут ничего было нельзя. В действительности Владимир Макаров собирался работать при Май-Маевском на большевиков не больше, чем сам Павел - и с тем же результатом: "Брат пробовал связаться c Харьковской подпольной организaцией, но это ему не удавалось".
К середине декабря уволенный в резерв Май-Маевский вместе с Павлом Макаровым прибыл в Севастополь, где уже находился в отпуске Владимир. С этого момента действительно начинается история, подтвержденная крымскими подпольщиками и проверенная Истпартом, так что мы приведем ее лишь суммарно /iv/. Владимир к середине декабря возобновил контакт с местными соратниками по партии, вошел в созданный ими подпольный городской комитет РКП(б) и принял участие в подготовке им восстания на случай подхода красных. Павел был об этом осведомлен и передавал ему важную военную информацию, поступавшую к Май-Маевскому. В это время полный разгром белых на всей территории к западу от Дона был уже очевиден, и вход Красной Армии в Крым ожидался самое позднее к концу января. Поэтому неудивительно, что братья Макаровы, не поддерживавшие никаких контактов с большевиками в течение полутора лет, в декабре вновь поставили на большевиков и действительно начали работу с большевистским подпольем.
Восстание в Севастополе, как указывает Макаров, назначили на 23 января / 5 февраля 1920 г. Дата эта не случайна: на вечер 21 января / 3 февраля (о чем Макаров не знает) наметил военный мятеж против собственного командования офицерский отряд Николая Орлова, стоявший в Симферополе. Орлов поддерживал контакты с большевиками (о чем Макаров опять-таки не знает), и обе стороны надеялись друг друга использовать. Как видно из даты намеченного большевистского восстания, большевистский план был таков: пусть сначала выступление Орлова приведет к полному развалу белых сил в Крыму, а через два дня можно будет брать власть самим большевикам.
Заговор Орлова в Симферополе контрразведывательные учреждения сухопутных сил, на которых лежала ответственность, в частности, за этот город, проглядели (или захотели проглядеть).
Зато контрразведка флота, работавшая в Севастополе, напала на след большевистского севастопольского заговора: его выдал некий Василий Микалов. В ночь с 20 на 21 января / 2 на 3 февраля 1920 года морская контрразведка арестовала по квартирам севастопольских подпольщиков-большевиков, включая Владимира Макарова /v/; она была осведомлена о заговоре еще ранее и лишь ждала полной подготовки к восстанию, чтобы накрыть всех разом.
Павел Макаров с утра 21 января с.с. пытался, используя свое положение при Май-Маевском, добиться освобождения брата, как замешанного в дело без основания. Тем временем в ночь с 21 на 22 января с.с. в Симферополе поднял, к полному изумлению Павла Макарова, восстание Орлов. Подавлено это восстание было одними угрозами ровно через сутки, в ночь с 22 на 23 января с.с.: Орлов бросил Симферополь и с небольшим конвоем бежал к Ялте А утром 23 января с.с. в Севастополе при участии Май-Маевского был арестован сухопутной контрразведкой сам Павел Макаров.
В тот же день, 23 января с.с,. Владимира Макарова и его товарищей по заговору судили военным судом. Владимира и еще 8 человек приговорили к расстрелу и казнили, еще одного арестованного по этому делу (некоего Иодловича) оправдали /vi/. Павла Макарова не привлекали к этому процессу, а продолжали держать в тюрьме: он ведь утверждал, что ничего не знал о заговорщицкой деятельности и партийной принадлежности брата, и следствие это проверяло - факт, лишний раз показывающий образ действий ВСЮР в подобных случаях! Надеяться ему было, однако, не на что. Через несколько дней он вместе с шестью другими арестованными бежал из тюрьмы, надеясь найти Орлова и присоединиться к нему. Орлова он не нашел, а вскоре сколотил собственный отряд "красно-зеленых". Так началась партизанско-разбойничья одиссея Макарова, завершившаяся с последним приходом большевиков в Крым в ноябре 1920 года. После этого Макаров поступил на службу в Крымское ЧК. При этом он должен был дать советской власти серьезный отчет в последних годах своей жизни - во-первых, при решении большевиками участи всевозможных партизанских отрядов Крыма и их командиров; во-вторых, при приеме в ВЧК. И тут, и впоследствии Макарову пришлось представлять развернутые памятные записки о своей деятельности на белой службе и после побега из крепости. Именно при создании этих записок он и начал задним числом толковать свое полуторалетнее беспорочное пребывание на белой службе как попытку оказать чрезвычайные услуги революции, работая в Добрармии на большевистское подполье - попытку, которую просто все никак не удавалось довести до конца из-за трудности связаться с этим самым подпольем. Объяснения Макарова были приняты; трудно сказать, насколько им поверили всерьез. С весны 1918 по осень 1919 он ничем не помог Советской власти, однако все-таки встретился со своим братом-коммунистом (Макаров, кстати, эту встречу и выставлял за свое долгожданное вступление в контакт "со своими" - за то, что потом из этого получилось или не получилось, отвечал уже брат, а с него, Павла Макарова, спроса уже не было: летом 1919 он так-таки связался с настоящими большевиками в лице своего брата Владимира) и пристроил его к Май-Маевскому, а этот брат вскоре, с ведома Макарова, в самом деле готовил в Севастополе большевистское восстание и был за это расстрелян белыми, причем сам Макаров в связи с этим был арестован, бежал и с тех пор вел партизанскую войну против белых под большевистским флагом. Всего этого оказалось достаточно, причем ключевую роль в том, что макаровская версия относительно его службы в Добрармии не была отвергнута, сыграла, несомненно, большевистская деятельность и казнь его брата (учитывая переплетение этих событий с судьбой самого Павла Макарова). В посмертной сени Владимира Макарова смог укрыться и его брат.
"Адъютант генерала Май-Маевского" (1927-1929) и "В двух схватках"(1957).
На исходе 1920 года Павел Макаров был принят в Крымское ЧК и начал бороться с недавними братьями по оружию - бандитами Крыма. А через несколько лет вышли его воспоминания о приключениях, пережитых им в 1918-1920 гг. Георгий Северский - советский функционер, один из старших товарищей Макарова по партизанским действиям в следующей, Второй мировой войне - десятки лет спустя назвал эти воспоминания "бульварной книжонкой". Он был прав: воспоминания Павла Макарова были несомненным порождением НЭПа. Их первое издание вышло в Ленинграде, в издательстве "Прибой", в 1927 году, под названием "Адъютант генерала Май-Маевского. Из воспоминаний начальника отряда красных партизанов". Книга Макарова носила действительно бульварный характер - ее интерес заключался в комбинации приключенческого шпионско-партизанского сюжета и необычайно экзотичного для советского читателя детального изображения "с натуры" Главных Плохих Парней всей государственной мифологии - руководителей Добровольческой армии. Позднее именно такой коктейль обеспечил взрывной успех "Семнадцати мгновениям весны" (с заменой добровольческого руководства на немецко-фашистское, соответственно тому факту, что такая передача вакансии Главных Плохих Парней произошла в самой государственной мифологии). Сам Макаров явно рассчитывал на подобный эффект, так как уже в этом первом издании на форзаце (с.2) размещалось помещенное в рамке предуведомление:
"ОТ АВТОРА.
Всякого рода перепечатки к заимствованиям из этой книги (для пьес, сценариев и т. д.) без особого нa то разрешения автора воспрещается".
Как видно, Макаров всерьез рассчитывал на то, что желающие заимствовать из его книги "для пьес, сценариев и т.д." не заставят себя ждать, и он сможет на этом неплохо заработать.
Частично его ожидания оправдались. В том же издательстве "Прибой" книга его вышла за следующие два года еще четырьмя изданиями (2-е издание, практически идентичное первому, с точностью до резкого сокращения предисловия - Л., 1927; 3-е издание, с заменой в заглавии малограмотного "партизанов" на "партизан" и существенным расширением - Л., 1928; 4-е и 5-е, идентичные 3-му и представляющие собой попросту его допечатки - Л., 1929). Как видим, читательский спрос на его произведение был очень велик. Однако внимания драмоделов и кинорежиссеров, вопреки расчетам Макарова, оно не дождалось вплоть до появления знаменитого телесериала "Адъютант его превосходительства". Дело в том, что для такой востребованности нужен был не столько читательский, сколько государственный спрос, а его-то книга Макарова добиться не могла: слишком "желтопрессно" она была написана, и слишком большими похвалами и вниманием там были оделены Деникин, Врангель и Май-Маевский. Все они, по прямым указаниям Макарова, были как минимум очень храбры и являлись незаурядными вождями, а Май-Маевского он, не щадя красок, расписывает так, что тот выходит совсем уж былинным героем, хотя героем и враждебным. Мы еще обратимся ниже к этой неожиданной для популярного советского издания черте.
Как бы то ни было, с ликвидацией НЭПА дальнейшее тиражирование подобной книги оказывалось совершенно невозможным. В 30-е годы у Макарова были существенные неприятности: в 37-м он был арестован и осужден на небольшой срок, но уже к 40-му был реабилитирован и в фаворе (очевидно, он был подхвачен бериевской реабилитацией 39 года). Уже в 40-м ему удалось вновь пробить в печать, хотя лишь в провинциальном Крыму - по месту своей былой партизанской деятельности - очередной извод своих воспоминаний: "Крутой дорогой (Записки партизана)", Госиздат Крымской АССР, Симферополь, 1940 - но уж в этом изводе вся "бульварная" сторона, то есть картины жизни белых генералов, отсутствовала напрочь. Говорилось здесь только о партизанской деятельности Макарова в Крыму против врангелевцев в 1920 г., и даже сам тот факт, что Макаров действительно состоял до того адъютантом Май-Маевского и служил в белой армии, не упоминался ни разу. Зато много позже, в "оттепель", Макаров опять выпустил обширные мемуары, теперь с включением партизанских подвигов, совершенных им в той же Таврии в советско-германскую войну: "В двух схватках (Записки партизана)", Крымиздат, Симферополь, 1957. Здесь история его адъютантства у Май-Маевского была опять восстановлена в том виде, какой она имела в первых изданиях "Адъютанта", и составила первый раздел новой книги - "В тылу у белых". Наконец, в 1960 году в Москве (!) вышла последняя версия макаровских воспоминаний - "Партизаны Таврии" - но эта книга в истории Макаровских мемуаров стоит настолько особняком, что ниже мы рассмотрим ее отдельно.
От издания к изданию макаровский текст о его пребывании на белой службе эволюционировал, и эта эволюция представляет существенный интерес. Первое издание - самое "бульварное": его возглавляет обширное предисловие тов. Ив. Егорова (с.3-10), посвященное в основном личности самого Макарова. От возможных обвинений в мюнхгаузеновщине Макарова прикрыли помещенной сразу после этого предисловия аттестацией: "Все фaкты, сообщаемые в книге т. Макарова, проверены Истпартотделом ОК ВКП (б) Крыма и рядом партийных работников, работавших в крымском подпольи".
Ко второму изданию автора немного поправили по части ячества, игривости и лакировки классового врага. Предисловие резко сократилось и говорило теперь не о Макарове, а исключительно об историческом смысле победы трудящихся в Гражданской войне. В первом издании попадание Макарова в адъютанты к белому командарму венчалось восклицанием от автора: "Карьера головокружительнaя для простенького прапорщика из газетчиков!.." - из второго издания эта фраза, с ее наивным самолюбованием и невольной радостью по поводу "карьеры" на белой службе, исчезла. Купированы были и некоторые похвалы в адрес белых, исходившие от лица самого Макарова (например, в первом издании было сказано, что "буржуазная пресса признавала, и справедливо, Май-Маевского талантливым полководцем, героически ведущим борьбу", во втором эта фраза осталась, но оборот и справедливо был из нее убран). В то же время Макаров тихо увеличил свое геройство на фронтах первой мировой: в первом издании сказано в начале текста, что он на этой войне "действительно, был контужен", во втором - что "тяжело контужен и ранен". Наконец, какой-то прихотливый редактор провел в нескольких местах совершенно никчемную мелко-стилистическую правку (например, в первом издании стоит "на вид зажиточный помещик", во втором - "напоминал зажиточного помещика"; прочие примеры этой правки не более масштабны).
Готовя третье издание, Макаров внес в него изменения "в обе стороны". С одной стороны, он существенно расширил текст, введя в него целый ряд новых эпизодов своего пребывания на белой службе. Большинство из них носит более или менее однотипный характер: здесь повествуется, как ловко Макаров обводил вокруг пальца белых генералов, стравливал их, импонировал им и т.п. Макаров и в первом - втором изданиях "Адъютанта" немало напоминал классического трикстера; теперь эта сторона еще более усилилась. Кроме того, Макаров внес в книгу несколько новых эпизодов, рисовавших личную храбрость Май-Маевского (резкое расширение рассказа о том, как он вел себя при прорыве красных к Харькову) и его отвращение к беззаконным насилиям над населением (история кн. Мурада). Прочие вставки были просто дополнительными зарисовками быта и реплик белых военачальников, не говорящими о них ничего плохого или особенно хорошего, но просто рисующими их с "человеческой" стороны (разговор Деникина с Май-Маевским о том, как быстро и заслуженно делает теперь молодежь военную карьеру).
"Бульварность" книги, как и место, которое занимали в ней картины жизни белых генералов, тем самым возросли. Соответственно, понизилась и степень официальной партийной гарантии достоверности макаровских воспоминаний: в третьем издании в формуле, удостоверяющей проверку макаровских фактов Истпартом Крыма, выражение "все фaкты" было заменено на "основные факты". В самом деле, никакой Истпарт и никакие подпольщики не могли бы проверить, как именно Макаров хитрил с белыми начальниками и что именно они изрекали в частных беседах друг с другом.
Все это Макаров компенсировал некоторыми дополнительными мерами по адаптации своего текста к партийной ортодоксии. Так, до сих пор его сага начиналась с описания того, как партия послала его организовывать красногвардейские отряды на север Крыма, и как он в итоге попал к дроздовцам. Ни о каких товарищах и спутниках его при этом не говорилось. В третьем же издании сообщается, что почти все перипетии этого отрезка своего пути он делил с неким тов. Цаккером: оказывается, организовывать красногвардейские отряды их посылали вместе, и хотя в Мелитополь Макаров попал уже один, но потом, поступив к дроздовцам, он случайно успел снова встретиться с тов. Цаккером и предупредить его о том, что сделал это в целях вящего служения советской власти под личиной белого офицера - и тов. Цаккеру эта идея очень понравилась. Несомненно, тов. Цаккер существовал на белом свете и действительно был послан на север Крыма с тем же заданием, что и Макаров (приводить на этот счет ложную информацию Макаров не стал бы, так как на этом его легко могли бы поймать), но вот эпизод второй встречи с Цаккером, отсутствовавший в первых изданиях, несомненно выдуман, и его единственный смысл - известить читателя, что Макаров с самого начала смог предупредить родную Советскую власть (в лице тов. Цаккера) о намерении дальше служить ей под личиной белого офицера, и что она (в лице того же тов. Цаккера) эту мысль одобрила.
Кроме этого дополнительного подкрепления саги Макарова в ее ключевом и вместе с тем самом темном и уязвимом с точки зрения Советской власти месте - поступлении Макарова в дроздовский отряд - в третьем издании были сделаны и некоторые другие перемены в нужном духе. Например, была убрана убийственно откровенная характеристика тех самых красногвардейских отрядов, которые был послан организационно укреплять Макаров весной 1918 года: "Отрядов было много, и каждый из них жил на свой образец; контрибуция [т.е. взимание дани с обывателей. - А.Н.] в их быту играла первые роли...".
В общем, третье издание производит то впечатление, что акции Макарова у начальства несколько упали (вспомним еще раз понижение уровня партийной гарантии его текста: "основные факты, сообщаемые в книге т. Макарова, проверены" вместо предшествующего "все фaкты, сообщаемые в книге т. Макарова, проверены"), и он пожелал несколько упрочить "советскость" своей авторской позиции.
Именно это издание стереотипно воспроизводилось еще дважды в течение полутора лет.
После почти тридцатилетнего перерыва, в 1957 Макаров издал в Крыму новый извод своих воспоминаний: "В двух схватках (записки партизана)". Под "первой схваткой" подразумевалась Гражданская война. По содержанию соответствующий текст воспроизводил первое - второе издания "Адъютанта"; расширения, внесенные когда-то Макаровым в третье издание, были выброшены. По-видимому, Макаров предпочел вернуться к сюжетному составу первого издания как более скромному. В то же время идеологическая ретушь, нараставшая от первого издания к третьему, в издании 1957 года не только не повернула вспять, но была существенно усилена. Проявлялось это на самых разных уровнях. Были выброшены кое-какие описания речей и банкетов белых, приведенные в более ранних текстах. В изданиях 20-х гг. Врангель восклицает "Корниловцы, вперед! Бейте красную сволочь!" В издании 1957 г. второй призыв опущен: словосочетание "красная сволочь" теперь не могло быть напечатано даже в составе речи белого генерала. Аналогичной правке подверглись высказывания и других белых военачальников. В изданиях 20-х гг. говорилось, что летом 1919 Красная армия "оставляла пункт за пунктом, а белые, опьяненные победой, перли вперед"; в издании 1957 года та часть фразы, что говорила об отступлении красных, осталась, а та, что о наступлении белых - исчезла: нечего было лишний раз упоминать, что у белых были победы и они перли вперед. В изданиях 20-х гг. Деникин говорил о Троцком: "Да, эта жидовская морда имеет большую голову!" В издании 1957 имя Троцкого вообще не упоминалось, а Деникин в этом месте высказывался в адрес красных вообще и намного политкорректнее: "Да, у них есть хорошие головы". Исправлены в сторону ухудшения характеристиски белых генералов: в изданиях 20-х гг. при первом упоминании Врангеля указывалось, что он был "храбр, тверд и весьма тщеславен", в издании 1957 г. от этой характеристики осталось только тщеславие, а храбрость и твердость опустили. Доходило до смешного: если в изданиях 20-х гг. говорилось, что у Май-Маевского была просто "лысина", то в издании 1957 г. - уже "немалая лысина". Ярче была подана эксплуататорская сущность тех же генералов: в изданиях 20-х гг. говорится, что Май-Маевский при встрече Деникина надел пояс, в издании 1957 г. вместо пояса на Май-Маевском в этой сцене оказывается "золотой шарф"! Разумеется, никакого золота на поясах русские генералы не носили, но эта абсурдистская деталь куда больше соответствует мифологическому образу белого генерала как воплощения высших классов, чем реальность. Систематически усилены картины белой жестокости. В изданиях 20-х гг. говорится, что генерал Шкуро любил наблюдать за поркой рабочих, приговаривая: "Дай ему еще двадцать пять!" В издании 1957 г. в этом месте вместо "порки" стоят "экзекуции", а фраза насчет "двадцати пяти" снята, так что читателю остается понимать эти экзекуции как "казни". Еще более ужасная трансформация произошла с конным корпусом того же Шкуро: в изданиях 1920-х говорится, что этот корпус "пьянствовал и дебоширил", а в том же месте издания 1957 г. - что он "пьянствовал и насильничал", а его чины при этом "рубили головы женщинам, детям, старикам"!
Вторая линия модификаций носит еще более курьезный характер: там, где раньше Макров просто, без комментариев давал зарисовки тех или иных эпизодов жизни белых генералов, теперь он после этих зарисовок сплошь и рядом помещал специальные гневные пассажи о том, как ему тяжко было смотреть на этих классовых врагов в двух шагах от себя и как он с особенной силой желал им в этот миг всяческой погибели.
Наконец, в издании 1957 г. Макаров впервые чуть расширил повествование в самом критическом пункте своей истории - в сцене попадания к дроздовцам. Как упоминалось выше, в предыдущих изданиях он стремился отделаться в этом месте скороговоркой: назвался офицером, и его тут же "зачислили" к дроздовцам. Теперь этот момент описан чуть более подробно: оказывается, едва установив, что Макаров - офицер, ему немедленно сделали предложение, от которого нельзя было отказаться: "Вы, конечно, к полковнику Дроздовскому?" В ответ на это Макарову, как он дает понять, оставалось только изъявить соответствующее намерение. Передает он эту мысль одной-единственной фразой : "Но что [еще] можно было ответить?"
Надо сказать, что действительного объяснения здесь не больше, чем в предыдущих попытках проскользнуть этот момент по касательной. Почему, собственно, Макаров не мог ответить, что он вовсе не "к полковнику Дроздовскому"? Да и дроздовцы, которые первого встречного офицера, чуть только узнав, что он офицер, немедленно спрашивают: "Вы, конечно, к нам?" - выглядят совершенно неправдоподобно. Тем не менее некую видимость объяснения там, где ранее просто зиял провал, Макаров здесь создал.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
"Партизаны Таврии" (1960).
Между 1957 и 1960 гг. Макаров переживает необычайный взлет. После двух крымских изданий его воспоминаний (1940 и 1957 гг.), они были в 1960 г. переизданы в Москве под названием "Партизаны Таврии", в резко расширенном и беллетризованном виде, и, вдобавок, с фотопортретом автора на форзаце - как полагалось классикам и особам, к ним приравненным (ни в одном из предыдущих изданий Макаров такой чести, разумеется, не получал). По сравнению с затрапезным периферийным изданием 1957 года это было гигантским шагом наверх. По хранящимся в различных архивах документам можно было бы понять, что именно позволило Макарову сделать этот шаг, однако нас интересует само издание.
Фолиант 1960 года развил все инновации 1957 г., прибавив к ним значительное расширение и приглаживание материала вплоть до трудновыносимой беллетризации. Живые авантюрные интонации изданий 1920-х совершенно исчезли: на этот раз читателю предлагалось монументальное лиро-эпическое полотно. Впервые со всеми подробностями освещалось прошлое Макарова до 1918 года, начиная с детства - и было это не просто прошлое, а Становление Революционера. Вновь во всей детальности появился тов. Цакккер, отброшенный было в 1957-м. Добавились некоторые новые эпизоды и зарисовки. Сама сцена поступления к дроздовцам впервые оказалась прописана исчерпывающе, с заполнением в нужном духе последнего логического провала, уцелевшего от прошлых изданий: теперь объяснялось, почему Макаров назвался именно офицером, а не обывателем, и то, почему он так поторопился проситься к дроздовцам. Оказывается, на Макарове в момент задержания дроздовцами был офицерский френч и фуражка, а во внутреннем кармане - мандат ревкома, и он должен был немедленно выдать себя за "своего", то есть офицера, чтобы избежать обыска:
"- Кто вы такой?
Промедли, стушуйся, - значит, заподозрит, обшарит карманы. Как дорогую и ненавистную находку заграбастает мандат областного военно-революционного штаба"...
Далее следовало воспроизведение сцены "предложения, от которого нельзя было отказаться" из издания 1957 г., в чуть более подробном виде. Макарову говорят: "Вы, конечно, хотели бы к полковнику Дроздовскому?", и свой положительный ответ он поясняет для читателя единственной фразой: "Но что можно ответить на подобный вопрос в подобной обстановке?"
Поскольку все эти подробности, включая малоправдоподобную фразу "Вы, конечно, к Дроздовскому?" (нечувствительно переводящую инициативу в деле поступления Макарова в дроздовский отряд к самим дроздовцам), ранее 1957 г. в макаровских воспоминаниях не появлялись, их следует считать вымышленными.
В остальном издание 1960 года усиливало идеологизаторские моменты издания 1957. Белые стали еще более звероподобными и стали еще чаще убивать детей, женщин и стариков. Макарову стало еще тяжелее делить их общество и слушать их речи. Белые генералы стали еще сильнее ссориться друг с другом и друг друга поносить. Во всех предыдущих изданиях Май-Маевский призывал своих коллег немедленно пойти навстречу социальным ожиданиям крестьян и рабочих (!); в издании 1960 он при этом добавляет, что после взятия Москвы все эти уступки надо будет, конечно же, взять обратно. Генерал Романовский неожиданно получил определение "ярый враг народа" (ничего похожего ни об одном другом генерале не говорилось ни в издании 1960, ни в предыдущих; в предыдущих ничего не говорилось и о какой-то специальной контрреволюционности Романовского). Подавлял революционное движение Май-Маевский теперь с помощью меньшевиков и эсеров (в предыдущих изданиях они не поминались вовсе). Май-Маевскому в уста был вложен знаменитый отзыв о том, что от Деникина нельзя принимать чинов, так как жаловать чин имеет право только Государь Император, а не генерал-лейтенант Деникин (в действительности этот отзыв принадлежал ротмистру Баранову, крайнему монархисту, "зубру" со стародворянскими амбициями, не принявшему добрармейского производства с этими самыми словами /vii/). В более ранних изданиях Макаров рассказывает, как Май-Маевский в его сопровождении был принят Деникиным; семья Деникина при этом не упоминалась. Теперь Макаров сообщает, что во время этой встречи видел и жену, и ребенка Деникина, причем жена Деникина по его словам, была "княгиня Горчакова" (!) /viii/ из рода Рюриковичей, и он, Макаров, лично слыхал, как Деникин с гордостью говорил о своем ребенке: "Это потомок Рюрика" (в действительности Деникин был женат на девушке из простой среды, Ксении Стриж, имел от нее не сына, а дочь, и был весьма предубежден против старой аристократии). Изъяснения того, как Макаров неизменно старался найти контакт с большевистским подпольем и что именно ему мешало, стали куда ярче, настойчивее и подробнее, чем раньше, а встреча с братом летом 1919 уже совершенно открыто и четко подавалась как вступление в этот самый контакт. Повысили и политкорректность: во всех предыдущих изданиях Шкуро широким жестом давал своему казаку деньги со словами "на тебе, сходишь к б...", в издании 1960 Шкуро вместо "к б..." говорит "на текущие расходы".
Наконец, в издании 1960 была осуществлена неверотная беллетризация всего повествования. Теперь автор подробнейшим образом делился с читателем своими чувствами, мыслями и переживаниями, разворачивал разговоры, которые раньше лишь кратко и суммарно описывал, в аффектированные детальные "живые" диалоги и т.д. При этом, кстати, он нередко комплектовал эти диалоги репликами, в более ранних изданиях стоявшими в других местах текста и произносимыми по другим поводам. Например, нелицеприятное мнение ген. Май-Маевского о генералах, перешедших на сторону большевиков, в ранних изданиях Май-Маевский высказывает в разговоре со своим начштаба Ефимовым, а в издании 1960 г. это мнение перенесено в его беседу с Деникиным (которая описывалась и в более ранних изданиях, но не касалась тогда генералов, служащих у красных), причем в расцвеченном и расширенном виде. По чисто беллетристическим мотивам Макаров впервые ввел в издание 1960 г. описание конечной участи Май-Маевского. Как известно, он умер в Севастополе в день Крымской эвакуации, от удара, постигшего его по дороге в порт. Макаров в тот момент находился далеко от Севастополя со своим красно-зеленым отрядом, и ничего об этом, разумеется, не знал; с января 1920 года пути Май-Маевского и его бывшего адъютанта вообще никогда больше не пересекались и даже не оказывались вблизи друг от друга. Поэтому во всех более ранних изданиях, носивщих сугубо мемуарный характер, Макаров ничего не говорит о смерти Май-Маевского. В издании 1960 он счел нужным дать теме Май-Маевского в своих воспоминаниях четкое завершение (какого она действительно потребовала бы в рамках беллетристического жанра), и увенчал описанием его бесславной смерти всю картину бегства белых из Крыма. По словам Макарова, Май-Маевский умер в больнице и был похоронен в общей могиле - трудно сказать, передает ли Макаров эти детали по слухам 1920-го года или сам досочинил их задним числом, зная из каких-то источников общие сведения о смерти Май-Маевского.
В заключение стоит отметить курьезный сбой: ординарец Май-Маевского, именовавшийся в изданиях 20-х гг. Прокоповым, в издании 1960 стал Прокопчуком. Причину можно установить сразу: согласно изданиям 20-х, сам Май-Маевский звал Прокопова уменьшительным "Прокопчик". По сбою памяти или из-за опрометчивой редактуры "Прокопчик" превратился в "Прокопчука".
"Видишь ли, Юрий..."
В течение пяти-шести лет, прошедших после взлета 1960 г. Макаров претерпел какую-то неудачу. Об этом с полной ясностью говорит тот факт, что когда в конце 1960-х всесоюзная пионерская печать, а потом всесоюзное телевидение решили популяризовать сюжет его воспоминаний и создать на его основе сериал, самого Макарова к этому делу не только не привлекали, но полностью от него изолировали. Дело от начала до конца взял в свои руки Георгий Северский, коллега Макарова по партизанской борьбе в Крыму. По распространившимся тогда же слухам, которые мне любезно указал С.В.Карпенко, Макарова ко всему этому делу не подпускали на основании (или под предлогом) подозрений касательно того, на какую же в действительности сторону работал Макаров среди партизан во время Отечественной войны - нашу или немецкую...
Как бы то ни было, около самого начала 1966 г. Крымское радио выпустило радиопередачу о Макарове /ix/. Сам Макаров никакого отношения к ней не имел: передачу подготовили Георгий Северский, бывший заместитель командующего партизанскими соединениями Крыма, и сотрудник Симферопольского радиокомитета. В передаче говорилось о том, как Макаров был адъютантом Май-Маевского, партизаном под Врангелем и под немцами. Материал об этой передаче был напечатан в журнале "Радио - телевидение"; он стал известен редакции всесоюзной пионерской газеты "Юный ленинец" и вызвал у нее интерес. В марте 1966 г. редакция договорилась с Северским о том, что он напишет на этот сюжет повесть для "Юного ленинца" (к пятидесятилетию Октября) в соавторстве с кем-либо из сотрудников газеты; выбор этот пал на И. Росоховатского. Макарова ко всему этому проекту не подпускали категорически, а попытки Росоховатского выйти на него безапелляционно обрывались Северским. В частности, Северский вообще не сообщил Росоховатскому о недавних изданиях макаровских воспоминаний, а об изданиях довоенных сказал Росоховатскому так: "Бульварная книжонка, выходила в 30-е годы, затем была запрещена и изъята из обращения. У самого Макарова ее также нет".
В общем, за год соавторы соорудили повесть "И все-таки это было", примерно с тем же сюжетом, что был впоследствии в телесериале "Адъютант его превосходительства" (только мальчика звали Миша, а не Юра). От воспоминаний Макарова в этом сюжете практически ничего не осталось - в частности, "адъютант" действительно вел подрывную работу против белых в контакте со своими, а не только собирался вести; да и сама фамилия Макарова не поминалась. "И все-таки это было" публиковалось в "Юном ленинце" с 19 июля по 1 ноября 1967 года - как и планировалось, к 50-летию Октябрьской революции. Вскоре после этого Георгий Северский, в соавторстве уже с другим литератором, Игорем Болгариным, написал на тот же сюжет сценарий для телесериала под названием "Адъютант его превосходительства", не ставя в известность Росоховатского. Когда телесериал вышел, Росоховатский подал по этому поводу иск о защите авторских прав, но в итоге пошел на мировую - не без давления со стороны Фурцевой, во всеуслышание заявившей: "Кто посмеет поливать грязью такой успешный пропагандистский фильм о красном разведчике, тому не поздоровится" (Росоховатскому, правда, она велела передать это в виде просьбы, а не угрозы). К Макарову все это не имело уже никакого отношения: утилизовать каким бы то ни было образом всесоюзную славу телесериала ему не дали. Впоследствии Северский и Болгарин еще и выпустили книгу "Адъютант его превосходительства" - беллетризацию сценария с включением кусков из пресловутой повести "И все-таки это было" (Г.Л.Северский, И.Я.Болгарин. Адъютант его превосходительства. М., 1979).
Лишь в 90-е годы про Макарова вспомнили опять. В 1992 издательство "Российский Раритет" выпустило первую часть первоиздания воспоминаний Макарова под измененным заглавием (Адъютант его превосходительства. Кто он? М., 1992). По ошибке издательство заявило на форзаце, что оно выпускает текст по 3-му изданию, переработанному и дополненному; на деле, повторим, текст печатался по 1-му изданию 1927 года. В 1996 г. в официальной истории российской внешней разведки вышел очерк о Макарове, подготовленный Н.Ермаковым (Адъютант его превосходительства // Очерки истории российской внешней разведки. Т.2. 1917-1933. М., 1996. С.25-36). По признанию самого автора очерка, он просто пересказывал 3-е издание воспоминаний Макарова, так как никаких документальных отражений его истории не нашел /x/. К сожалению, свой пересказ автор развил двумя-тремя непроизвольно домышленными деталями, ни в каких макаровских текстах не присутствующими /xi/. О Макарове говорится также в одной из глав труда профессора Таврического университета С. Б. Филимонова (Тайны судебно-следственных дел. Симферополь, 2000) и в ряде медийных публикаций, посвященных харьковскому семейству Жмудских, упоминаемому в мемуарах Макарова.
Достоверность воспоминаний Макарова.
Как это ни покажется странным, воспоминания Макарова надо признать в своей основе чрезвычайно достоверными. Практически все их конкретные эпизоды, даже мелкие, находят прямое или косвенное подтверждение в других источниках (Макарову почти всегда недоступных). Такого рода подтверждения будут подробно прослежены ниже в комментариях. Здесь ограничимся тремя примерами. Макаров вспоминает, как подбил известного богача Рябушинского поднести Май-Маевскому золотое оружие; и действительно, в харьковских газетах 1919 года эта церемония упомянута и всесторонне освещена. Макаров пишет, что Май-Маевский стоял за политику, так сказать, социальной демагогии, призывая немедленно и безвозмездно закрепить за крестьянами захваченную ими землю и пойти навстречу экономическим интересам рабочих, а вот Врангель был категорически против такого закрепления беззаконных захватов 1917 года и уступок массам. И действительно, самые разные источники указывают, что Май-Маевский призывал вести себя в политике подобно большевикам (речь шла не о терроре, а именно о переманивании на свою сторону народных масс и частичном перераспределении имущества), а Врангель, как известно, даже в своем земельном законе 1920 года не мог отказаться от требования, чтобы крестьяне выкупали захваченные ими земли. Наконец, Макаров пишет, что при Шкуро ездил кинооператор, снимавший казни пленных китайцев, и такие материалы потом демонстрировались в "Осваге", но не всем, а только офицерам. А в дневниковых записях одного из сотрудников "Освага", опубликованных впервые в 90-е годы, упоминается следующий эпизод: кинооператор, сопровождавший Шкуро, как-то снял на одной и той же пленке, кроме боевых сцен, еще и сцену повешения пленного китайца-комиссара, еще одной казни и порки; он получил за это сильнейший выговор - пленку из-за этих сцен невозможно было показывать зрителю - однако ее продемонстрировали, как свежеотснятый материал, на закрытом просмотре Май-Маевскому, которого, как отмечается в дневнике, при этом сопровождал Макаров. Итак, Макаров писал по совершенно точному воспоминанию об этом самом просмотре (только возвел единичный случай, за который в самом "Осваге" оператор получил выговор, в осважное правило).
Искажения реальности, допушенные Макаровым, делятся на три четко различающиеся группы. Одна - это всевозможные детали, призванные подчеркнуть, как он в действительности хотел под видом белого офицера работать на большевистское подполье. Примечательно, что в первых двух изданиях искажений этого типа почти нет. Первый существенный шаг на этом пути - введение встречи Макарова, только что зачисленного в дроздовцы, с тов.Цаккером, одобряющим это внедрение в ряды врага - появляется только в 3-м издании.
Вторая группа искажений - это детали, призванные снизить и дискредитировать облик белых генералов, выявив их классовую и звериную сущность. Эта группа деталей четко делится на два совершенно разных по природе разряда: во-первых, это слухи и обвинения, разносившиеся в Вороруженных Силах Юга России и в белом тылу во время самой Гражданской войны (например, истории о том, что Деникин якобы не хочет помогать Колчаку из тайного соперничества с ним); во-вторых, добавленные постфактум сообщения о зверствах и низком моральном облике белых. В изданиях 20-х гг. присутствуют только детали первого разряда (к их числу, безусловно, относятся апокрифические рассказы о том, как Шкуро грозился скинуть все добровольческое командование, а потом предлагал Май-Маевскому все бросить и уехать в Италию). Однако Макаров обычно подает эти детали не как слухи, а как нечто виденное и засвидетельствованное им самим, иллюстрируя тем самым известное выражение "врет, как очевидец". Детали второго разряда сводятся в основном к сообщениям о том, как белые убивали женщин, стариков и детей. В изданиях 20-х гг. подобных заявлений нет вовсе, в послевоенных они появляются и усиливаются. В общем, можно заключить, что Макаров не хотел сообщать (и не сообщал в довоенных изданиях) о белых то, что сам считал вымыслом, но не стеснялся выдавать то, что было ему известно лишь по слухам, ходившим в самой белой армии, за достоверные факты, засвидетельствованные им самим.
Третья группа искажений - обычные сбои памяти, касающиеся точного соотношения времени и места событий, происходивших весной - летом 1919; как правило, эти сбои можно откорректировать по другим элементам макаровского повествования. Например, Макаров пишет, что Шкуро был произведен в генерал-лейтенанты после взятия Полтавы (июль 1919), когда они с Май-Маевским были в Харькове - но при этом рядом с ними все время оказываются почему-то жители Ростова! В действительности звание ген.-лейта было присвоено Шкуро весной, когда штаб Май-Маевского и был еще в Ростове, а не в Харькове.
(to be cont.)
ПРИМЕЧАНИЯ
/i/ Одну из таких записок упоминает и частично излагает Ив. Егоров в предисловии к первому изданию воспоминаний Макарова (приведенный здесь Ив.Егоровым матерниал был позднее включен в само повествование Макарова в 3-м - 5-м издания "Адъютанта"). Однако в очерке о Макарове, включенном в новейшую официальную историю российской внешней разведки, прямо указано, что никаких документов об истории Макарова составитель не знает и приводит эту историю по его воспоминаниям "Адъютант генерала Май-Маевского" (использовано составителем было, как он упоминает сам, издание 1929 г.): Очерки истории российской внешней разведки. Т.2. 1917-1933. М., 1996. С.25; С.36. Прим.2.
/ii/ Здесь и ниже все даты, приведенные без оговорок, даны по н.с.
/iii/ Даватц В. "На Москву". Париж, 1921.
/iv/ Кроме того, эту историю подтверждают архивные документы - и даже белые источники, см., например: В. Альмендингер. Орловщина // Последние бои Вооруженных Сил Юга России [РзиН 21]. М., 2004 (републикация). С. 388 слл.
/v/ См. воспоминания Макарова ниже, а также Альмендингер. Ук.соч. С.388.
/vi/ А.Г.Зарубин, В.Г.Зарубин. [Крым в ХХ веке]. Без победителей. К 75-летию окончания Гражданской войны. Интернет-публикация. www.moscow-crimea.ru/history/20vek/zarubiny/glava4_1.htm.
/vii/ Об этой реплике Баранова см. В. Амфитеатров-Кадашев. Страницы из дневника // Минувшее. 20. М., 1996. С.600.
/viii/ Макаров не знал отличия титулов "княгиня" и "княжна". По дословному смыслу его текста Деникин женился на вдове некоего князя Горчакова.
/ix/ Дальнейшее изложено с учетом недавно опубликованного мемуарного очерка И. Росоховатского (Игорь Росоховатский. Правда о том, как создавался "Адъютант его превосходительства". Зеркало Недели On The WEB. 41 (54) Суббота 14-20 Октября 1995. Интернет-публикация www.zerkalo-nedeli.com/ie/show/54).
/x/ Очерки истории российской внешней разведки. Т.2. 1917-1933. М., 1996. С.25; С.36. Прим.2.
/xi/ Например, без всяких оснований в очерке Ермакова заявляется, что кн. Адамов, начальник конвоя Май-Маевского, считал себя глубоко обязанным Макарову (тот рекомендовал Май-Маевскому назначить Макарова на эту должность) и делился с ним важной военной информацией, полученной от Май-Маевского (Там же. С.29). В воспоминаниях Макарова, излагаемых Ермаковым, такого нет, хотя "развить" их подобным образом было бы вполне возможно.
|
| « Изменён в : 03/30/06 в 21:16:08 пользователем: Mogultaj » |
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Генерал Май-Маевский в изображении Макарова.
Наибольшее внимание в мемуарах Макарова привлекает, естественно, сам генерал Май-Маевский. Дело в том, что из людей, знавших генерала лично, сколько-нибудь подробные характеристики его оставил, кроме Макарова, только один человек: генерал Борис Штейфон (в общей сложности - несколько страниц в его работе "Кризис добровольчества", Белград, 1928 ). При этом Штейфон общался с генералом несравненно меньше, чем Макаров, и уделил ему гораздо меньше внимания. Иногда Макаров позволяет даже исправить ошибки справочной литературы: так, во многих имеющихся справочниках утверждается, что Май-Маевский поступил в Добармию на Дону, в марте 1918 года. Однако в этой ситуации генерал оказался бы участником Ледяного похода, которым он заведомо не был (на всех фотографиях, включая многочисленные фотографии в парадной форме, он предстает без знака участника этого похода - меча в терновом венке). Воспоминания Макарова все ставят на свое место: он заявляет, что Май-Маевский поступил в Добрармию уже на Кубани, то есть уже летом 1918 года.
Принимая во внимание масштаб фигуры Май-Маевского и характер собравшихся вокруг его имени легенд, все сказанное делает воспоминания Макарова как источник по биографии Май-Маевского (учитывая выявляемую независимо высокую достоверность этих воспоминаний) подлинно неоценимым источником. Тут, конечно, необходимо очертить сами эти легенды.
Дочь Деникина, Марина Деникина-Грей (в 1919 она как раз родилась) в своей книге об отце (вышла во Франции в 1985; рус. издание - "Мой отец генерал Деникин". М., 2003 и ряд переизданий) пишет о Май-Маевском, что тот был "изрядным пьяницей, за что и получал выговоры от Деникина. Но последний не знал, что генерал покрывал виновных в грабежах и погромах и даже потворствовал им. Когда же, наконец, Деникина поставили об этом в известность, он высказал свое решительное недовольство близким сослуживцам Май-Маевского.
- Почему вы не предупредили меня раньше?
Начальник штаба Май-Маевского дал свои объяснения:
- Я боялся, что если я Вас проинформирую, Ваше высокопревосходительство, Вы начнете меня подозревать в желании занять место... И потом... это такой храбрый солдат!" /xii/
Очевидным источником этого пассажа является общеизвестное место из 5 тома "Очерков русской смуты" самого Деникина (гл.24):
"После Харькова до меня доходили слухи о странном поведении Май-Маевского, и мне два, три раза приходилось делать ему серьезные внушения. Но теперь только, после его отставки, открылось для меня многое: со всех сторон, от гражданского сыска, от случайных свидетелей, посыпались доклады, рассказы о том, как этот храбрейший солдат и несчастный человек, страдавший недугом запоя, боровшийся, но не поборовший его, ронял престиж власти и выпускал из рук вожжи управления. Рассказы, которые повергли меня в глубокое смущение и скорбь.
Когда я впоследствии обратился с упреком к одному из ближайших помощников Май-Маевского, почему он, видя, что происходит, не поставил меня в известность об этом во имя дела и связывавшего нас боевого содружества, он ответил:
- Вы могли бы подумать, что я подкапываюсь под командующего, чтобы самому сесть на его место".
(По указанию Д. Леховича /xiii/, речь идет о Кутепове, командире первого армейского корпуса - главной составной части Добрармии. В самом деле, начштаба Май-Маевского, ген. Ефимов, никакими особыми узами боевого содружества с Деникиным связан не был, а Кутепов, как первопоходник - был).
Итак, информация прошла всего один шаг - от "Очерков Русской Смуты" через память Марины Грей в ее собственное сочинение - но и за этот шаг с ней произошло множество перемен. Деникин делал выговоры Май-Маевскому за странное поведение, а о пьянстве его не знал; у его дочери Деникин делает выговоры Май-Маевскому как раз за пьянство, а не знал он, подымай выше, о потворстве Май-Маевского погромам (в чем-чем, а уж в этом Май-Маевский, получивший в армии прозвища "жидовский батька" и "жидовский покровитель", не был замешан никак); Кутепов превратился в начштаба; характеристика "храбрый солдат", постфактум данная Деникиным Май-Маевскому в мемуарах, оказалась перенесена в уста Кутепову, получив нестерпимо книжное нерусское звучание. На этом фоне уже не так удивительно, что в современных медиа Май-Маевского могут вскользь именовать "садистом и алкоголиком".
Уже почти век повторяется легенда о том, как Май-Маевский отдал Харьков на поток и разграбление своим войскам. Митрополит Вениамин (Федченков), сначала врангелевский, потом советский, по заслугам высмеянный Булгаковым в "Беге" в лице Африкана, пишет в своих воспоминаниях: "Например, командовавший частью генерал Май-Маевский будто бы отдал город своим войскам на "поток и разграбление" в течение трех дней. И сам упивался. Я совершенно верю этому, потому что генерал Врангель, приняв командование после Деникина, отдал даже особый приказ, чтобы "святое дело спасения родины делали чистыми руками". И мне он жаловался, как разложились многие среди белых /xiv/". Спустя много десятков лет А.Б.Зубов - по иронии судьбы, крепкий церковный православный, как и Федченков - в эссе "Сорок дней или сорок лет" повторяет то же самое: "Печальную славу приобрел, например, генерал Май-Маевский, отдавший освобожденный им Харьков "на поток и разграбление" (...) Деникин прогнал из армии генерала Май-Маевского за допущение грабежей в Харькове". Похоже, что у Федченкова А.Б.Зубов и почерпнул историю про отдачу на Харькова поток и разграбление, а вот откуда взялась вторая половина его утверждения, непонятно (она совершенно неверна: Деникин вывел Май-Маевского в резерв через полгода после этих предполагаемых грабежей, за быстрый откат к Харькову его войск, преследуемых красными). Читатель, пожалуй, удивится, узнав (в частности, по опубликованным в разное время дневникам харьковчан, описывающих вход добровольцев в Харьков как сплошной праздник для населения), что весь этот "поток и разграбление" не имеет ничего общего с реальностью и вырос из одного-единственного эпизода, упомянутого в тех же деникинских "Очерках Русской Смуты":
"Победитель большевиков под Харьковом генерал Май-Маевский широким жестом "дарил" добровольческому полку, ворвавшемуся в город, поезд с каменным углем и оправдывался потом:
- Виноват! Но такое радостное настроение охватило тогда..."
И даже вошедшее во всеобщий - что белый, что красный - канон истории Гражданской войны запойное пьянство Май-Маевского в источниках отражается как-то странно: авторы пишут об этом пьянстве ровно в той мере, в какой они были от Май-Маевского далеки, и исключительно по слухам и доносам из вторых рук. Алкоголиком его аттестуют те, кто его не видел вовсе; те, кто сначала встречались с ним какое-то время, а потом утрачивали его из вида (наподобие Бориса Штейфона), переносят пьянство Май-Маевского как раз на тот период, когда они с ним уже не встречались, а применительно к тому времени, когда они виделись, ничего такого не припоминают; наконец, Макаров, пробывший рядом с Май-Маевским все время вплоть до его увольнения в резерв, никаких сцен запойного пьянства не описывает вообще. Уже после поражения в белой среде часто объясняли пьянством Май-Маевского разложение тыла добровольцев и откат их к Курску и Харькову; но тыл Добровольческой армии был не более разложившимся, чем любой другой район, находившийся под контролем ВСЮР, а касательно отката сам же Деникин признает, что при имевшемся соотношении сил его нельзя было поставить в вину ни армии, ни ее командующему. При этом ни один белый источник ни разу не упоминает эпизода, когда от Май-Маевского ожидалась какая-то руководящая реакция, а он был не способен ее осуществить или осуществлял ее неадекватно (в силу пьянства ли, или по иной причине). Похоже, что Май-Маевский был не больше алкоголиком, чем Романовский - социалистом и злым гением ВСЮР (в белой среде о нем это передавали за общеизвестное с не меньшей уверенностью, чем истории насчет пьянства - о Май-Маевском), и его увлечение спиртными напитками, какой бы характер оно ни носило, на ходе событий не сказывалось вовсе. Сюжет о роковых запоях Май-Маевского обязан своим существованием скорее тому, что народная молва, как армейская, так и обывательская, нуждалась в поисках козлов отпущения за проигранные кампании, и предпочитала самые элементарные объяснения соответствующего толка.
Таким образом, достоверных и непротиворечивых сведений о Май-Маевском у нас очень мало. Между тем фигурой в Гражданской войне он был весьма крупномасштабной, и как солдат, и как делатель истории. Надлежало быть человеком совсем необыкновенной личной храбрости, чтобы Деникин отозвался о нем даже не как о "храбром", а как о "храбрейшем солдате". Надлежало быть первоклассным военачальником, чтобы Деникин доверил ему командование главными силами ВСЮР - собственно Добровольческой армией, знаменитыми "цветными" частями - и главное, московское направление. И действительно, простейшие подсчеты показывают, что на протяжении своего командования Добровольческой армией с мая под декабрь 1919 Май-Маевский неизменно бил противостоящие ему силы РККА, если те превосходили его не более чем в два с лишним раза, терпел поражения, когда они превосходили его более чем в три раза, и вел бои с переменным успехом при промежуточных величинах (то есть если противник превосходил его в два с половиной раза) - показатель, достаточно ярко говорящий и о его войсках, и о нем самом. Как человек, возглавлявший в решающий момент истории России XX века на решающем направлении сражения, определившие, как оказалось, ее судьбу, Май-Маевский, очевидно, заслуживает существенно большего внимания потомства, чем ему уделяют.
Кроме того, Май-Маевский в течение примерно полугода, с июля по декабрь 1919, занимал положение фактического "удельного князя" огромной территории, простиравшейся от Азовского моря до северных рубежей продвижения Добрармии (то есть к середине осени - до Курска и Орла). Как известно, Деникин восстанавливал старые губернии, но объединял их в более крупные административные единицы - так называемые "области", возглавляемые "главноначальствующими" - и летом 1919 образовал из Полтавской, Екатеринославской и Харьковской губерний, а также всех территорий за их пределами, занятых частями Добрармии, огромную Харьковскую область, главноначальствующим которой был назначен командующий Добрармии, то есть Май-Маевский. На востоке от этого наместничества лежала территория, подвластная правительству и командованию суверенного Дона, на юго-западе - губернии, освобожденные 3-м отдельным корпусом ВСЮР (подчиненным Ставке непосредственно), на прочих направлениях его рубежом являлся антибольшевистский фронт. Границы Харьковского главноначальствования менялись (прежде всего в зависимости от изменении линии фронта; кроме того, в сентябре 1919 гг. территории Киевской и большей части Черниговской губернии, куда недавно пришла Добармия, были выделены из Харьковского главноначальствования в особую Киевскую область, главноначальствующим которой был поставлен ген. Драгомиров), но в любом случае оставались очень обширными. Учитывая тот факт, что при Деникине главноначальствующие были почти полными хозяевами в своих областях, все это делает Май-Маевского одним из наиболее могущественных удельных правителей в истории России - аспект, в котором его деятельность вообще никем не изучалась.
Наконец, Май-Маевский весьма примечателен еще в одном отношении. При любом остром политическом кризисе лица, призванные его разрешать, сталкиваются с тремя типами коллизий этико-политического порядка. С одной стороны, в критических обстоятельствах бывает оправдано и необходимо заменять действующие варианты общественных конвенций - оставаясь при этом в рамках базовых принципов человеческого общежития (предусматривающих, собственно говоря, такую замену) - на более суровые. В качестве наиболее типичных примеров такой замены можно привести право реквизиций, упрощенное военное судопроизводство, различные меры военного (осадного) положения во всех странах /xv/.
С другой стороны, в критических ситуациях нередко оказывается необходимо проявлять проявлять определенный оппортунизм, действуя, говоря словами Салтыкова-Щедрина, "применительно к подлости" момента. В данном случае речь уже идет не о видоизменении общественных конвенций наподобие введения реквизиционного права. Когда, например, Деникин оставил без последствий невыполнение Мамонтовым его категорических приказаний (так как опасался, что попытка навести здесь порядок принесет делу больше вреда, чем пользы), то здесь мы видим случай совершенно иной природы. Суть военных действий и необходимость дисциплины ничуть не изменились в Гражданской войне по сравнению с любыми другими войнами их времени, и, соответственно, конвенции белых на этот счет тоже нисколько не изменились. Когда Деникин оставлял безнаказанным поступок Мамонтова (а красное руководство аналогичным образом больше чем в половине случаев спускало с рук своим частям еврейские погромы, при общеизвестных большевистских установлениях на этот счет и национальном составе самого этого руководства), он отнюдь не руководствовался какой-то новой концепцией командования, принятой в Гражданскую войну, а просто ad hoc шел на нарушение принципов концепции действующей во избежание еще худшего ущерба для дела в данном конкретном случае. Точно так же, когда Врангель в 1920 году издал земельный закон, закреплявший за крестьянами большую часть захваченной ими земли, хотя и за выкуп, он отнюдь не выражал некую новую конвенцию касательно собственности, по которой государство было призвано узаконивать силовые захваты чужого имущества, а просто действовал "применительно к подлости" переживаемого момента, не видя возможности обойтись без этого. Подобные отступления от принципов ad hoc спартанец Агесилай определял некогда словами "Мы не должны изменять наши законы, но сегодня пусть они спят".
Примеры такого рода имеют общую черту: носитель власти сам не нарушает и не меняет конвенций, но в той или иной форме смиряется с тем, что ее нарушают другие. Формы здесь могут быть разнообразными - от самых легких, когда молчаливо закрывают глаза на отдельное нарушение, оставляя его без последствий, и до самой тяжелой, когда власть особыми актами освобождает преступников от ответственности и узаконивает за ними право пользоваться плодами их преступлений. Тот же добровольческий режим, к примеру, категорически запрещал как бы то ни было наказывать крестьян за захваты земли и добра соседей (помещиков или крестьян побогаче) и разгромы их домов, совершенные крестьянами под властью Временного правительства или большевиков. Этот запрет мог нарушаться на местах, - например, когда помещики, пользуясь помощью военных и администраторов ВСЮР, сводили с крестьянами счеты, - но сверху такую практику запрещали и пытались пресекать вполне искренне, так как всячески хотели избежать тотальной конфронтации с крестьянством (которое в огромной своей части участвовало в перечисленных выше преступлениях и, естественно, восприняло бы всякую власть, пытающуюся расследовать и карать подобные преступления, как смертельного врага). Больше того, и колчаковский, и деникинский режимы одинаково предоставили (в том числе специальными правительственными распоряжениями) крестьянам безнаказанно пользоваться всей захваченной ими землей впредь до окончания Гражданской войны, а по ее окончании собирались закрепить за ними большую часть этих захватов. Таким образом, белые режимы не просто смирились с тяжкими массовыми преступлениями против собственности множества людей (в данном случае - совершенными до их установления), но и в какой-то мере узаконили их задним числом. Когда та или иная власть идет на перемирие и мир с террористическими группировками вроде ИРА, или обещает амнистию членам банд при условии прекращения ими вооруженной борьбы, она делает нечто в этом же духе.
Наконец, различные вожди и элиты сами могли переходить к свободным действиям вне базовых социальных принципов вообще, то есть принимали новый modus operandi, требующий в любой сфере отбрасывать любые нормы и конвенции и руководствоваться лишь так называемой "политической целесообразностью"; именно это имел в виду Достоевский, говоря об универсальном "праве на бесчестье", которое присваивали себе революционные радикалы его времени. Речь здесь идет уже не об оправданном изменении одной версии конвенции на другую, а о системе произвольного нарушения ad hoc любых конвенций для получения (или избежания) того или иного практического результата, по системе "цель оправдывает средства". Именно в рамках подобной системы "антиценностей" большевики, например, осуществляли свое уничтожение заложников, когда людей казнили из-за событий, к которым они заведомо не были причастны и за которые тем самым не могли нести никакой ответственности.
То, как тот или иной режим или исторический деятель проводит границу между оправданным ужесточением конвенций, оппортунистическим примирением с их отдельными нарушениями (допущенными другими), и, наконец, их принципиальной отменой в пользу неограниченной целесообразности по большевистско-нацистской модели, в значительной степени определяет как успех, так и лицо этого режима или деятеля; а от того, насколько адекватно могут воспринять и оценить это проведение границ позднейшие поколения, в сильнейшей степени зависит их историческая оценка /xvi/.
В противоположность большевикам добровольческий режим никогда не отменял базовых конвенций и категорически не принимал принципа "все дозволено во имя политической целесообразности". Не был здесь исключением и Май-Маевский; больше того, он мог бы (вопреки тянущимся за его именем нареканиям) послужить одним из наиболее ярких примеров этого правила, так как особенно последовательно и принципиально пресекал и карал насилие над личностью мирных жителей, какие бы "общие" симпатии или антипатии те не вызывали. До нас дошла целая россыпь свидетельств о подобных поступках Май-Маевского, рисующих его тем ярче, что все эти свидетельства - случайные: их авторы совершенно не собирались прослеживать деятельность Май-Маевского или характеризовать ее, и упоминали соответствующие его поступки лишь постольку, поскольку случайно сталкивались с ними, притом, что все они стояли от Май-Маевского очень далеко. Так, из дневника журналиста В. Амфитеатрова-Кадашева мы узнаем, что когда чеченская часть под командованием кн. Мурата весной 1919 г., взяв Юзовку, "повольничала насчет жида", за это Май-Маевский рестовал Мурата и нарядил над ним военный суд /xvii/; из воспоминаний служившего в белой армии Николая Раевского мы узнаем, что когда два добровольца перебежали к красным, а офицеры задержали "бабу", с которой эти двое виделись накануне, и стали без дальних слов не только допрашивать ее о перебежчиках, но и пороть, то Май-Маевский, едва узнав об этом (он находился неподалеку), "рассвирепел" и под страхом расстрела приказал прекратить экзекуцию в "негодовании на расправу с женщиной" /xviii/; екатеринославский журналист З.Ю.Арбатов в своих воспоминаниях рассказывает, как Май-Маевский отдал и подтвердил приказ о расстреле изнасиловавшего в Екатеринославе девушку офицера, несмотря на военные заслуги виновника и ходатайства его командиров, вплоть до генерала Ирманова /xix/; когда в поездах гражданские и военные лица стали чинить частые насилия над евреями, Май-Маевский, получив соответствующие жалобы евреев, издал особый приказ о снаряжении охраны поездов, прямо указав цель этой охраны - "чтобы предотвратить случаи насилия над евреями" /xx/; в связи с этими и другими мерами борьбы с противоеврейскими насилиями со стороны собственных подчиненных или обывателей Май-Маевский даже получал, как упоминалось, в войсках клички "жидовский батька" /xxi/ и "жидовский покровитель" /xxii/. Все это создает прочное и вполне определенное впечатление.
Однако в том, что касалось частной собственности, а не личности людей, Май-Маевский придерживался последовательной и четко выраженной позиции, существенно отличавшейся от позиции, занятой самим добровольческим режимом - настолько, что многие запомнили его как человека, считавшего необходимым брать пример с большевиков и открыто заявлявшего об этом. Речь здесь шла, разумеется, не о большевистском терроре (что лишний раз явствует из перечисленных выше примеров), но о некоторых сторонах отношения к собственности. Расхождения Май-Маевского с твердым курсом деникинского режима в этой области касались и понимания того, как надлежит изменять общественные конвенции применительно у условиям Гражданской войны, и того, каков должен быть оппортунизм по отношению к уже случившимся их нарушениям. Эти расхождения можно свести к нескольким пунктам:
- Май-Маевский полагал, что в условиях Гражданской войны и оправданно, и необходимо в куда большей и более свободной степени реквизировать движимость имущих лиц, а также "государственное" имущество на обеспечение войск, чем это делал режим Деникина. Именно в этом отношении Май-Маевский и призывал брать пример с большевиков, широко, официально и организованно забиравших у имущих лиц одежду и деньги в пользу армии. Деникинский режим, между тем, таких кампаний принципиально избегал. Кроме того, Май-Маевский считал необходимым позволять войскам использовать как свою добычу часть захватываемых большевистских государственных имуществ, хранящихся на складах и др. (по законам деникинского режима все такое имущество должно было немедленно поступать в распоряжение органов правительства и военного снабжения, но ни в коем случае не доставаться самим войскам). Тут целью Май-Маевского было уже не только и не столько обеспечение войск, сколько введение их прямой материальной заинтересованности в победе, которая отныне должна была приносить им добычу. Когда Май-Маевский дарил в Харькове войскам пресловутый вагон с углем (поясним, что войска потом продавали в свою пользу этот уголь желающим - в этом и состояла награда; такая продажа военной добычи была обычным явлением во ВСЮР и даже получила в войсках слэнговое сокращенное обозначение - "реалдоб" [реализация добычи]) и был примером такой политики по отношению к войскам. То, что войска в условиях Гражданской войны необходимо заинтересовывать в победе добычей и применять это как систему, Май-Маевский высказывал открыто (об одном из таких разговоров вспоминает Врангель, категорический его противник в этом вопросе /xxiii/). За отдельные случаи, когда он проводил эту систему в жизнь, Главное командование иной раз делало ему резкие внушения /xxiv/.
Эта позиция Май-Маевского может рассматриваться как проявление любопытного разногласия, наметившегося в высших военных и правительственных кругах уже в первый год Мировой войны. На протяжении XVIII - XIX веков в России (как и в других европейских странах) считалось, что материально заинтересовывать войсковые массы в победе добычей или земельными наделами - обычный принцип Наполеона и полководцев времен древности и Средневековья - совершенно недопустимо, если речь идет о регулярных войсках. На отклонения от этого принципа могли смотреть более или менее спокойно, но сам принцип признавался жестко. Однако в начале XX в., когда сама регулярная армия превратилась в "вооруженый народ", ситуация изменилась, и некоторые военные иерархи России после первых поражений в мировой войне открыто выступили с требованием сменить изложенный выше принцип на противоположный. Так, начальник штаба Императорской Армии ген. Янушкевич безуспешно пытался (при поддержке главнокомандуюшего, вел. кн. Николая Николаевича!) добиться того, чтобы проявившим себя мужественно солдатам было открыто, на всю страну обещано от имени царя и правительства наделение землей в награду! Римские военачальники и императоры заинтересовывали именно таким образом своих солдат на протяжении столетий, но в правительстве и при дворе этот план "покупать патриотизм" вызвал полное отторжение - потому ли, что возмутительной казалась сама идея подобной "купли" (во всяком случае, в этом духе высказывались министры), потому ли, что наделять солдат землей пришлось бы за счет государства и крупных собственников... Май-Маевский, как видно, мыслил в том же направлении, что и Янушкевич.
- Все белые режимы отдавали себе отчет в том, что всероссийский земельный грабеж 1917-1918 гг., когда земли государства, учреждений и частных лиц от помещиков до кулаков были силой захвачены основной массой крестьян, придется в какой-то мере признать и узаконить задним числом, как бы этот грабеж ни был неприемлем с любой принципиальной точки зрения. Весь вопрос был в той мере, в какой предполагалось это сделать. Руководство белого Юга вплоть до сокрушительного разгрома ВСЮР весной 1920 года придерживалось в этом вопросе довольно ригористической позиции: решение аграрного вопроса откладывалось на время после победы, захваченная земля оставлялась за крестьянами лишь во временное пользование, права собственности былых владельцев признавались, и в их пользу крестьяне должны были отдавать известную долю урожая, на будущее крестьянам не обещали ничего определенного, кроме того, что часть захваченной земли все-таки останется за ними - но за выкуп!
Разумеется, по сравнению с социалистически-большевистским земельным переделом такая программа у крестьян никаких добрых чувств не вызывала, но белые рассчитывали, что в пакете со свободной торговлей и охраной собственности эта программа все-таки окажется для крестьян более приемлемой, чем большевистский пакет, сочетавший земельный передел с продразверсткой, запретом торговать и неограниченым грабежом богатых крестьян в пользу бедных. Расчет этотоказался ошибочным: для крестьян приоритетным по важности вопросом, как выяснилось, было закрепление за ними недвижимости - самой земли - а не то, как им разрешают пользоваться полученной на этой земле продукцией. Понимал ли это Май-Маевский или нет, но он, по свидетельству Макарова, считал совершенно необходимой неизмеримо большую степень оппортунизма в аграрном вопросе, чем допускал Деникин. Май-Маевский полагал, что жизненно необходимым делом для Добрармии является скорейшая нейтрализация враждебности крестьян путем немедленного признания их собственниками всей захваченной земли - без всяких проволочек и выкупов. Если верить Макарову, Май-Маевский даже пытался настойчиво - и безуспешно - ходатайствовать о такой реформе перед Деникиным, у которого это вызывало только негативную реакцию (интересно, что и в этом вопросе наиболее резким антагонистом Май-Маевского оказывался Врангель).
Согласно Макарову Май-Маевский считал необходимым идти на какие-то дополнительные, по сравнению с деникинским режимом, шаги навстречу рабочим. Если учесть, что и сам деникинский режим вводил 8-часовой рабочий день, ряд социальных гарантий и свободу профосоюзной деятельности, включая забастовки, то дополнительные требования Май-Маевского могли касаться разве что еще более резкого вмешательства военно-государственной власти в отношения между работодателем и наемным рабочим, - что (как и взгляды Май-Маевского на аграрный вопрос) опять же полностью отвечало бы независимо появляющимся в наших источниках сообщениям о том, как Май-Маевский считал нужным брать пример с большевиков.
- Наконец, любой белый (как и красный) режим почти всегда с бессилием смотрел на грабежи, учиняемыми его войсками по ходу продвижения линии фронта. Не исключением был и деникинский режим. Однако он, по крайней мере (опять-таки, как и красный), считал такие грабежи нетерпимым злом, закрывать глаза на которое можно было только по невозможности с ним бороться. Что касается Май-Маевского, то он, по-видимому, считал, что коль скоро власть не обеспечивает армию сколько-нибудь удовлетворительным образом (а она не обеспечивала), да еще не дает проводить масштабные организованные реквизиции у имущих слоев или пользоваться захваченным государственным имуществом - то естественным правом войск становится жизнь за счет обывателей, а пытаться проводить в такой ситуации границу между реквизициями и грабежом было бы делом откровенно никчемным. Поэтому если беззаконное насилие над личностью Май-Маевский, как мы видели, принципиально пресекал, то на отнятие вещей и денег у обывателей той или иной местности при ее занятии белыми (то есть, так сказать, у обывателей "вражеской" стороны) он не менее "принципиально" смотрел сквозь пальцы /xxv/. Во всяком случае, по-другому понять его знаменитый разговор с Врангелем /xxvi/ едва ли возможно. В этом отношении оппортунизм Май-Маевского также превосходил оппортунизм высших властей добровольческого режима, но был тем же, что у подавляющего большинства строевых военных начальников (которые тоже полагали, что при отсутствии сколько-нибудь достаточного снабжения, идущего по "законным" каналам, особенно негодовать против грабежей не приходится).
Весь этот, так сказать, "военно-социалистический" уклон в отношении к собственности при принципиальном ограждении личности делает Май-Маевского фигурой достаточно оригинальной и значительной и по его морально-политическим принципам. В частности, с нашей точки зрения, осуществление его решительной "программы" по аграрному вопросу (выдвигая которую, он был достаточно одинок среди высших начальников ВСЮР) было бы спасением для всего дела антибольшевистской борьбы, причем, вероятно, единственным возможным спасением. Судя по воспоминаниям Макарова, Май-Маевский осознавал и это, считая, что без признания за крестьянами их земельных захватов победа над большевиками в реальных условиях 1919 года (с двух-трехкратным численным превосходством РККА на фронте) была невозможна вообще. Если так, то по политическому здравомыслию и дальновидности Май-Маевский также находился на высоте, ставящей его особняком среди руководителей ВСЮР.
Все сказанно лишь усиливает исторический интерес, вызываемый фигурой Май-Маевского, и дополнительно повышает ценность тех немногих источников, которые позволяют составить о нем представление - а воспоминаниям Макарова принадлежит среди этих источников бесспорное первенство. И наиболее впечатляющим здесь является то, в каком ключе изображает Макаров Май-Маевского в своих сугубо советских воспоминаниях, "проверенных Истпартом" - а определить этот ключ иначе, как преклонение и восхищение, попросту невозможно. Май-Маевский под пером Макарова оказывается истинным средоточием всех доблестей: всячески, во множестве эпизодов, Макаров рисует его личную храбрость; ответственность и верность долгу; трезвомыслие и отсутствие тщеславия, отвращение к интригам; политическую зрелость и проницательность, настойчивое намерение удовлетворить трудовое население и решить аграрный и рабочий вопросы в духе его требований; последовательное противостояние беззаконному - или даже правомерному, но чрезмерно суровому - насилию над населением. От первой редакции воспоминаний Макарова (1-2 издания "Адъютанта") ко второй (3-5-е) число таких эпизодов даже увеличивается. В первом издании Макаров вообще подтверждал от собственного лица, что Май-Маевский вел борьбу "героически" (в следующих изданиях, как мы упоминали, это подтверждение было снято). Сейчас, задним числом, уже трудно понять, как даже при НЭПе могла быть допущена такая героизация белого командарма в советской печати.
Видимо, для того, чтобы это все же стало возможным, Макаров разбросал по своему тексту несколько откровенных нелепостей, дискредитирующих Май-Маевского, однако нелепости эти - едва ли случайно! - представлены так, чтобы их неправдоподобие немедленно становилось очевидным для всякого лица, подробно знающего историю Гражданской войны. Так, Макаров "вспоминает", что в ответ на его рапорт о том, что войска Май-Маевского за один день потеряли шесть тысяч человек, тот равнодушно буркнул: "Ничего, пополнятся!". Нужное дискредитирующее впечатление создано, однако любой читатель, имеющий мало-мальское представление о силах сторон во время Гражданской войны, сразу поймет, что и рапорт Макарова, и ответ Май-Маевского выдуманы: общая численность войск Май-Маевского в пору этого разговора составляла ок. 20 тыс. штыков и сабель, и в один день белые никак не могли бы уложить почти треть этого количества - а случись такое чудо, на известие о внезапной потере трети армии любой генерал реагировал бы далеко не так, как Май-Маевский у Макарова.
В другом месте Макаров рассказывает, как он, во имя своего тайного служения Советской власти, отвлекал Май-Маевского от приема его начальника штаба, желавшего, чтобы генерал утвердил план новой операции на киевском направлении, и Май-Маевский, погрязнув в развлечениях, в которые его втягивал Макаров, отложил этот прием на два дня - в очевидный ущерб оператитвной работе. Происходило все это, как здесь же указывает Макаров, за день до приезда в Харьков английского генерала Бриггса. Но этот приезд имел место в середине ноября 1919 г., а еще в середине сентября 1919 вся Киевская область была передана в главноначальствование Драгомирову и выведена, вместе с находящимися там войсками, из под оперативного контроля Май-Маевского, и с этого момента никаких операций на киевском направлении Добрармия ни планировать, ни проводить не могла в принципе - так что весь эпизод явно обнаруживает свою недоброкачественность /xxvii/.
Характерно, что у читателя, не знающего подробно истории Гражданской войны, всех этих улик касательно невероятности разобранных только что эпизодов не окажется, а читатель сведущий, наоборот, увидит их немедленно. Между тем ничто не мешало Макарову создать эти эпизоды неуязвимыми для любого читателя (например, переместив историю с "операцией на киевском направлении" на то время, когда она в самом деле могла состояться, а в свой "разговор" с Май-Маевским внеся шестьсот человек потери вместо шести тысяч), не закладывая в них очевидных для историка нелепостей. Уж не допустил ли он описанные нелепости сознательно, чтобы потомство (по крайней мере в лице историков) получило возможность точно установить недостоверность дискредитирующих Май-Маевского эпизодов, выдуманных Макаровым ради адаптации к требованиям советской печати? В самом деле, подобные эпизоды в книге Макарова все равно совершенно теряются на фоне пассажей противоположного рода, где Май-Маевский изображен настолько выдающимся, проницательным, храбрым, талантливым, ответственным и лично обаятельным деятелем, что сразу видно, до какой степени Макаров восхищался (совершенно искренне) своим начальником, состоя у него на службе, и сохранял это восхищение потом всю жизнь, не желая отказываться от героизации Май-Маевского даже в своих вполне советских мемуарах. Характерно, что Макаров выдумал довольно много реплик и действий белого генералитета, дискредитирующих его - а приписывает эти реплики и действия почти исключительно Деникину, Врангелю и Шкуро, но только не Май-Маевскому.
Принципы настоящей републикации мемуаров Макарова.
В связи со всем сказанным мы считаем нужным представить републикацию мемуаров Макарова (в той части, в которой они касается Май-Маевского) в сводном комментированном виде, с учетом всех имеющихся изводов этих мемуаров. Эта републикация осуществляется нами следующим образом:
- мы приводим полный текст мемуаров Макарова от начала и до момента его бегства из Севастопольской тюрьмы (после которого он уже никогда не входил в контакт с Май-Маевским), и те дальнейшие фрагменты, где упоминается Май-Маевский;
- за основу берется текст первого издания, который мы дополняем вставками и расширениями, появившимися в позднейших изданиях. Однако это касается не всех дополнений и изменений, отличающих эти издания от первого и друг от друга. Во-первых, чисто стилистические разночтения между изданиями не отмечаются вовсе; во всех случаях таких разночтений мы без оговорок приводим текст более раннего издания. Во-вторых, если дополнения, внесенные в 3-е-5-е издания по сравнению со 2-м, приведены в републикации полностью, то материал, впервые появившийся в изданиях 1957 и 1960 г., включен в текст републикации лишь в том случае, если он без противоречий дополняет текст первых пяти изданий. Если же материал, впервые появившийся у Макарова в 1957-1960 гг., противоречит содержанию "Адъютанта" 20-х гг., то он рассматривается как плод очевидно недостоверной выдумки задним числом и в сам текст републикации не включается. Отдельные случаи таких выдумок отмечаются в примечаниях, где, для справки, могут приводиться или оговариваться фрагменты изданий 1957 и 1960 гг., переиначивающие изложение тех же эпизодов в более ранних изданиях. Аналогичный подход применяется к элементам явной вторичной беллетризации текста и заведомым выдумкам в издании 1960 г. В примечания вынесены (в полном виде) и явно недостоверные добавления в 3-м - 5-м изданиях сравнительно с 1-м - 2-м.
- Купирование текста в 3-м и последующих изданиях по сравнению с 1-м отмечается в ряде случаев, когда оно дает представление об определенных тенденциях в видоизмененияз текста;
- Представленные в републикации дополнения и изъятия, которые появились во 2-м и последующих изданиях по сравнению с первым, отмечаются так:
в фигурные скобки берется текст, снятый в более позднем издании, с обозначением момента снятия {3...} - текст, впервые снятый во втором и третьем-пятом изданиях; {57...} - текст, впервые снятый в издании 1957 г.; {60...} - текст, впервые снятый в издании 1957 г.;
в квадратные скобки с указанием года берется текст, впервые появившийся в изданиях, последовавших за первым: [3...3] - текст, впервые появившийся в третьем издании, и т.д.;
в случае, если один и тот же эпизод / фрагмент представлен в разных изданиях со смысловыми разночтениями, он может быть представлен в републикации в таком виде: ..., [...] // [3...3], где в первых квадратных скобках или без них стоит одна версия этого эпизода / фрагмента, а во вторых - более поздняя; индекс при квадратной скобке обозначает, соответственно, третье-пятое издание, издание 1957 и издание 1960 г.; квадратными скобками без индекса иногда выделяются те фрагменты текста первого издания, к которым приводятся параллельные варианты из последующих изданий.
Текст, не заключенный в квадратные скобки, во всех случаях принадлежит первому изданию.
Нередкие ошибки Макарова в написании имен и названий не исправляются, но сопровождаются указанием правильного написания в двойных квадратных скобках.
ПРИМЕЧАНИЯ
xii Марина Грей. Мой отец генерал Деникин. М., 2003. С.221.
xiii Д. Лехович. Белые против красных. Судьба генерала Антона Деникина. М., 1992. С. 235.
xiv Митрополит Вениамин (Федченков). На рубеже двух эпох. М., 1994. С.201.
xv Еще один пример такого изменения, осуществленного в Гражданскую войну: обычаи обращения с положившим оружие врагом, которые сами по себе никогда не вытекали из природы войны, но были приняты с некоторого времени в "политических" международных конфликтах Европы в порядке "повышения планки" милосердия на войне, обоснованно утратили силу в Гражданскую войну, в силу совершенно иной природы и характера конфликта: взятие в плен теперь отнюдь не означало гарантию пощады, но лишь отсрочку решения участи пленных победителем, который мог уничтожать тех пленных врагов, в которых усматривал или подозревал больше враждебности, и щадил, как правило, тех, лояльности которых мог больше доверять. Эта система могла смягчаться актами большего великодушия с той или другой стороны, но такое великодушие никем не считалось обязательным - то есть действовал примерно тот же обычай, что в европейских войнах до Просвещения. В данном случае система обращения с бойцами врага изменилась сообразно с изменением характера самого конфликта.
xvi А адекватность соблюдается здесь далеко не всегда. Так, общеизвестно, что добровольческий режим, запрещая самочинные насилия над гражданским населением, в том числе евреями, карал лишь незначительное меньшинство чинов, виновных в еврейских погромах, оставляя большую их часть безнаказанными. На этом основании несколько поколений авторов, начиная с сотрудников еврейских общественных организаций и кончая пользующихся их информацией историками, обвиняло добровольческое командование в том, что оно попустительствовало погромам по юдофобским мотивам (желая, в частности, использовать антисемититские настроения и действия как фактор в антибольшевистской борьбе), или, по меньшей мере, не желало с ними бороться из-за враждебного отношения к евреям. При этом забывается, с одной стороны, то, что и Советская власть применяла репрессии к погромщикам из числа красноармейцев лишь в меньшинстве случаев (и в основном под конец войны, в 1920 г., когда ее контроль над войсками укрепился; что касается более ранних времен, то, например, за кровавые массовые погромы, учиненные красными частями в Глухове и Новгород-Северском, никто никакой ответственности не понес), хотя ее никак нельзя было бы упрекнуть во враждебном отношении к евреям или желании использовать антисемитизм как военно-политический фактор! Более того, как мы только что упоминали, добровольческий режим в директивном порядке, формальными актами освободил от ответственности крестьян - участников гигантского аграрного погрома помещиков и "кулаков". Погром этот был ничуть не меньшим преступлением, чем погромы еврейские. Следует ли заключать, что добровольческий режим относился таким образом к ущербу, причиненному помещикам, из враждебности к последним или собирался использовать крестьянские антипомещичьи настроения как фактор, полезный для своего дела?
xvii В. Амфитеатров-Кадашев. Страницы из дневника // Минувшее. 20. М., 1996.С.593.
xviii Николай Раевский. Дневник галлиполийца.
xix З.Ю.Арбатов. Екатеринослав 1917-22 гг. // АРР 12. С.97.
xx О. V. Kozerod, S.Ya.Briman. A.I. Denikin's regime and the Jewish population of Ukraine in 1919-1920. JHS: Preprints and reprints series - preprint 53 [Общество "Еврейское наследие". Серия репринтов и препринтов. Выпуск 53]. М., 1997.
xxi Шехтман И.Б. Погромы Добровольческой армии на Украине. Ostjudisches Histor. Archiv, Berlin, 1932. С. 291.
xxii Агасферов. Кровавый путь (странички из "истории" Добрармии) // Советский Дон (дата неизвестна; цит. по: Юрий Трифонов. Из дневников и рабочих тетрадей // Дружба народов. 1/1999).
xxiii Врангель П.Н. Записки. Кн.1. М., 1992. С.131, 263, 449, 504.
xxiv А.И. Деникин. Очерки русской смуты. Т.4, гл.11; ср. Т.5, гл.24.
xxv К грабежам на территории, где уже была введена власть добровольческого режима, т.е. в тылу, это, конечно, не относилось: с ними Май-Маевский пытался бороться вполне последовательно, хотя, как и все остальные представители всех режимов, без заметного успеха.
xxvi Врангель П.Н. Записки. Кн.1. М., 1992. С. 504.
xxvii Добавим, что в 1960 Макаров, доводя издевку над читателем до абсурда, прибавляет, что после инспирированной им попойки Май-Маевский и другие начальники не командовали своими войсками несколько дней, так как все эти дни им пришлось потратить на то, чтобы опохмелиться после
указанной попойки!
|
| « Изменён в : 04/08/06 в 04:13:38 пользователем: Mogultaj » |
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Павел Васильевич Макаров.
АДЪЮТАНТ ГЕНЕРАЛА МАЙ-МАЕВСКОГО.
ОТ АВТОРА. Всякого рода перепечатки к заимствованиям из этой книги (для пьес, сценариев и т. д.) без особого нa то разрешения автора воспрещается.
ПРЕДИСЛОВИЕ /xxviii/
Павел Васильевич Макаров родился в крестьянской семье в городе Скопине, Рязанской губ. Вследствие безземелья, отец его вынужден был заниматься ремеслом сапожника; впоследствии служил на СызраноВяземской ж. д. кондуктором. Уже в раннем детстве Макаров потерял отца, потерпевшего при крушении поезда. Восьми лет Павел Васильевич был отдан в мальчики в бакалейную лавку.
Через некоторое время, благодаря содействию бывшего матроса Гацукова, только что отбывшего за революционную деятельность 3 года дисциплинарного батальона, Павел Васильевич устроился в гор. Балашове мальчиком в кровельно-малярной мастерской. 3а кусок хлеба мальчик Макаров лазил по крышам больших зданий и по куполу Покровского монастыря при поселке "Япония", подавая ведра c краской.
Жизненный перелом начался c того времени, когда брат Владимир Васильевич Макаров вызвал его в Севастополь. Там Павел Васильевич стал помогать брату в переплетной Гладуна переплетать книги. Скоро работы не стало в переплетной, и Макаров переехал в Симферополь, где долгое время не мог найти никакой работы: мешала неграмотность, едва читал по складам. B конце концов, удалось стать газетчиком по продаже "Южного Слова". Под бляхой № 22 начал свою деятельность газетчика т. Макаров в самый разгар империалистической войны. Но долго торговать не пришлось. Через несколько месяцев газетчику № 22 была оказана честь: за ним приехала крытая карета c жандармами; арестовали и повезли к военному цензору, полковнику фон-Плато. Тот начал разговор c удара по физиономии. Газетчику № 22 инкриминировалось распространение среди солдат 32-го и 34-го запасных пехотных полков непропущенных цензурою телеграмм o положении на фронте.
Так начался жизненный путь и так произошло первое столкновение т. Макарова со старым режимом в лице жандармского полковника. Частый путь многих наших революционных товарищей. Но особенность пути т. Макарова в том, что он, сын крестьянина-сапожника, мальчик-маляр и газетчик № 22, сделал совершенно необычайную карьеру: капитан и личный адъютант генерала Май-Маевского, командующего всеми белыми армиями, подходившими к самому сердцу Советской России и остановленными только гигантскими усилиями всего рабочего класса.
И что поразительнее всего: блестящий адъютант генерала Май-Маевского через некоторое время становится командиром 3-го Повстанческого Симферопольского полка и помощником командующего Повстанческой армией, дезорганизовавшей тыл "верховного правителя" барона Врангеля. Вся эта сказочная перемена произошла в течение всего нескольких лет...
После газетчиков т. Макаров некоторое время служил кондуктором Севастопольского трамвая. За 9 рублей в месяц в свободные часы Павел Васильевич обучился книжной премудрости и держал экзамен за 4 класса при Севастопольском реальном училище. Когда наступило время призыва, был зачислен в 10-ю роту 34-го запасного полка, квартировавшую в гор. Симферополе в Эскадронских казармах. Отсюда был направлен в Тифлисскую 2-ю школу прапорщиков. По окончании в 1917 r. школы был произведен в прапорщики, был назначен в 32-й запасный полк в 16-ю роту в гор. Симферополь. 10-го апреля 1917 r. выступил с первыми революционными ротами на Румынский фронт. На фронте был назначен младшим офицером в 5-ю роту 134-го Феодосийского полка.
Во время боя был контужен и отравлен газами. Тут впервые зародилась y т. Макарова мысль: ради чего идет бойня. Попав снова в полосу боев, в конце 1917 года принял всяческое участие в братании. Распустил свою роту по домам и отдался служению революции под лозунгом: "Без аннексий и контрибуций". B форме румынского гусарскогo офицера бежал c фронта. Пробрался в Рени, потом в гор. Никополь, где впервые установил связь c революционной организацией. Оттуда c эшелоном матросов направился в Симферополь. B начале 1918 r. был назначен организатором и агитатором Красной армии при Севастопольском областном революционном штабе. Организовывaл отряды в Евпаторийском уезде. По делам организации Крaсной армии попал в Мелитополь в тот момент, когда Советская власть эвакуировалась из города. И вот тут-то началась блистательная карьера, с точки зрения белогвардейского чинопроизводства: из захудалых прапорщиков в капитаны и в личные адъютанты командyющего. Началось, прежде всего, благодаря находчивости. Будучи окружен-дроздовцами и будучи спро шен знаменитым Туркулом o чине и звании, присвоил себе чин несоответственный, как говоpится, "на арапа". И правильно сделал. Колчаки, Деникины и Врангели, как то обнаружилось в результате разгрома, учиненного им Красной армией, тоже не по чину присвоили себе наименование "Правителей всея России". Зло посмеялась революция над этими верховными правителями. Сбpошенные историей уже в 1917 г. коронованные особы и генераладъютанты пoтоками крови пытались повернуть вспять колесо истории. И были им же раздавлены. Среди этих исторических самозванцев на своем месте был блестящий адъютант главноначальствующего 6-тью губерниями и командующего всей добровольческой армией генерала Май-Маевского.
Вероятно, кое-кого из читателей интригует, как удалось бывшему маляру и кондуктору играть роль старшего адъютанта среди "ослепительной" своры бывших флигель-адъютантов, бывших князей, графов и баронов, бывших кавалергардов и разных иных бывших и бывших. Тов. Макаров чистосердечно признается, чro ему пришлось немало потрудиться, чтобы усвоить "тонкий, любезный навык вращаться в свете", как пишет он в памятной своей записке. Но смелость и усердие города берут. Через некоторое время он уже освоился с обезьяньим искусством вежливости буржуaзного общества и довольно бойко предупреждал на французском языке, что он весьма плохо объясняется именно по-французски. Но избегал он многословия не тoлько на французском диалекте, но и на русском. Из опасения "сорваться" отличался большой сдержанностью, больше молчал и слушал, что говорят другие. Погоны капитана и аксельбанты адъютанта говорили лучше всяких слов. B своей памятной записке т. Макаров пишет:
"Я наблюдал, как прыгали все графы, князья, генералы и вся аристократия, боясь диктатора Май-Маевского. Боялись даже его адъютанта. Вот пример. Прохожу по Сумской улице в Харькове. Вдруг окликает какой-то генерал:
- Прапорщик, почему вы не отдаете честь?
Я остановился и проговорил:
- Прежде всего я не прапорщик, разрешите доложить - я капитан. Вас я не заметил, ваше превосходительство.
Генерал повышенным тоном буркнул:
- Солдатская отговорка, следуйте за мной в комендатуру.
Обращаясь к генералу, я сказал:
- Ваше превосходительство, зачем нам итти пешкoм, сию минуту, прошу проехать.
Генерал недоуменно оглядывался по сторонам,бурча:
- Как поехать, на чем поехать?
Я крикнул:
- Поручик, дайте машину.
Я всегда ездил на машине; если мне приходилось итти пешком, машина шла вслед за мной.
Каково было удивление генерала, когда он увидел лучшую машину "Покард" [[правильно: Паккард /xxix/]] c двумя флагами: добровольческим и георгиевским /xxx/. Генерал растерялся в присутствии публики и смущенно пробормотал:
- Позвольте, капитан, это машина командующего войсками?
- Да, a я старший и личный адъютант командующего. Пожалуйста, садитесь.
Поручик открыл дверцу автомобиля, a генерал пролепетал:
- Нет, нет, господин капитан, прошу извинить, здесь недоразумение".
B обстановке палачества подхалимство и лизоблюдство свили прочные корни. Аксельбанты адъютанта действовали магически. Подхалимничали не только перед "самим", но и перед адъютантом. "Многие лица из ученого круга и некоторые профессора, - добродушно вспоминает т. Макаров, - любезно дарили мне свои научные произведения c надписью "от автора"".
Тов. Макаров не раз задумывался в те времена: вряд ли дарили бы ему книги эти ученые и профессора, если бы только знали, кто такой на самом деле адъютант командующего капитан Макаров. B самом деле, многие и многие, весьма благосклонно относившиеся к капитану Макарову, узнав, что он член подпольной организации РКП(б) и попал в крепость, проклинали его изо всех сил и готовы были повесить его собственными руками.
И еще больше удивились и возмутились, когда бывший капитан Макаров, адъютант генерала Май-Маевского стал во главе красных партизанок Крыма и помогал товарищу Мокроусову в руководстве oперациями по дезорганизации тыла Врангеля.
Воспоминания т. Макарова представляют особый интерес отнюдь не только по тем удивительным личным обстоятельствам, которые живо даны в его книге.
Теперь, когда мы подводим итог пеpвого десятилетия нaшей бoрьбы за диктатуру пролетариата, весьма кстати вспомнить подвиги и борьбу многих славных товарищей, боровшихся c врагами рабочего класса н эпоху гражданской войны. Рабочий класс многим обязан беззаветной храбрости и героизму тт., которые в совершенно исключительных yсловиях боролись под красным знаменем. Многие из нас, несмотря на всю тяжесть борьбы, были сравнительно в гораздо лучших условиях, находясь в рядах Красной армии. Во-первых, нас были миллионы бойцов, мы были в родственном окружении своиx же товарищей рабочих и трудового крестьянствa; во-вторых, мы все время имели руководство гениального стратега пролетарской борьбы т. Ленина и его великой партии.
Но поистине удивительна беспримерная храбрость и выдержка товарищей партизанов. Окруженные со всех сторон злейшими непримиримыми врагами, травимые в лесах и в горах, как волки, они не складывали оружия и смело наносили свои удары. Из книги т. Макарова каждый молодой рабочий, не переживший непосредственно великих боевых дней 1919-1920 годов, увидит, как иногда буквально крохотная горсть партизанов бросалась в бой c целыми воинскими частями белогвардейцев. Против нескольких сот партизанов барону Врангелю и его главному помощнику генералу Слащеву приходилось снимать c фронта целые дивизии. И все-таки до самого конца партизаны, со всех сторон окруженные врангелевцами, почти вовсе лишенные помoщи и поддержки, не были уничтожены. Враг не увидел их конца, не насладился их поражением. Наоборот, имeнно красные партизаны Крыма довершили последние сокрушительные удары Красной армии по врангелевцам. Когда армия Врангеля, сломленная на Перекопских пеpешейках, дрогнула и перешла в отступление, партизаны вышли из ущелий крымских гор и врезались в ряды отступающих. При отступлении на Карасубазар красные партизаны бросились на кавалeрию белых, которая шла в составе 7000 сабель. B этом бою конница генерала Барбовича потерпела от партизанов полный разгром. Такие и подобные удары по отступающему противнику довершили полное и безусловное его поражение. B сборнике "Антанта и Врангель" дана правильная оценка значения операций красных партизан во время ликвидации врангелевщины в Крыму: "Значительная часть трофеев и богатств, доставшихся Красной армии, не была вывезена белыми только потому, что повстанческие части, ударившие отступающим частям в затылок, создали обстановку общей растерянности и ужаса, при которой врангелевцам было уже не до ценностей" (упом. сб. ст. C. Ингулова "Крымское подполье").
B истории войн классическим примером действий партизан считаются операции Давыдова, Фигнера и Сеславина в так называемой отечественной войне, когда партизаны оказали содействие русским войскам во время преследования армий Наполеона. Опыт наших красных партизнов дает еще более богатый материал, в особенности всякому изучающему гражданскую войну. На опыте тех же крымских партизанов можно убедиться, какую поддержку в деле внутреннего подкапывания тыла противника, создания условий его необеспеченности, положения связанных рук, играет партизанщина. До сих пор недостаточно были изучены причины и условия внутренней слабости белогвардейщины. Мы сравнительно даже мало знаем самые факты социального и военного разложения белогвардейщины. Между тем, стоило бы этому посвятить особое исследование: разложение частей противника, дезорганизация его тыла партизанщиной создавали благоприятные условия, содействовали успешному развитию операций регулярной Красной армии. Разложение тыла противника должно войти в состав тактики РККА.
И в этом смысле книга Макарова для будущего историка гражданской войны послужит превосходным материалом.
Всякий, кто прочтет книгу т. Макарова, увидит, какую большую помощь оказали рабочему классу нашего Союза героизм и великие жертвы красных партизанов Крыма. Дети пpолетариата должны будут со временем оценить подвиги красных партизанов ради той высокой цели, которая ими руководила: помочь в борьбе рабочего класса за свое освобождение.
Враги, пpочтя книгу т. Макарова, еще раз будут недовольны. Тысячи и тысячи их скопилось тогда в Крыму и после разгрома бежало в Константинополь. Еще тогда, в 1920 году, они c ненавистью произносили всем им известное имя капитана Макарова, которое постоянно клеймилось ими в приказах военного командования, в постановлениях военно-полевого суда и в других свидетельствах белогвардейского свирепства. Уже тогда им пришлось испытать удары партизанов, среди которых одним из первых бойцов был бывший адъютант командующего добровольческой армией капитан Макаров. Врагам напоминается, что партизаны на-чеку. Книга Макарова напоминает, что, когда вспыхнут новые бои по отражению похода, который буржуазия готовит против СССР, бывшие красные партизаны займут не последнее место в наших боевых рядах. Врaги, бежавшие тогда осенью 1920 года через Крым c территории Советского Союза, и другие вpаги, которые придут c ними, еще раз испытают железную руку красных бойцов.
Ив. Егоров.
- - -
ОТ РЕДАКЦИИ
Все фaкты , сообщаемые в книге т. Макарова, проверены Истпартотделом ОК ВКП (б) Крыма и рядом партийных работников, работавших в крымском подпольи.
- - -
ПРИМЕЧАНИЯ
xxviii Как явствует из содержания, составлено по памятным запискам самого Макарова.
xxix Как видно, Макаров слышал это название от белых в "офранцуженном" произношении, с ударением на второй слог, иначе ошибка Макарова была бы невозможна.
xxx Т.е. трехцветным флажком, обозначающим, что это автомобиль офицера белой армии, и георгиевской лентой обозначающей, что этот офицер - георгиевский кавалер (каковым являлся Май-Маевский).
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Из организатора Краснoй армии в адъютанты белого командарма
B 1918 году, в апреле, меня, организатора Красной армии пpи областном ревштабе Севастополя, командировали в район Евпатории, Перекоп и Федоровку. Мoей задачей было организовывaть Красную армию на местах и втягивать в ее ряды красногвардейские отряды. Отрядов было много, и каждый из них жил на свой образец"; контрибуция в их быту играла первые роли... // [3 B начале 1918 года я и тов. Цаккер Иван, будучи организаторами и агитаторами Краcной армии при Севастопoльском Областном Революционном штабе, были командированы в район Евпатории, Перекопа и в Федоровку. Нашей задачей была организация частей Красной армии на местах и втягивание в ее ряды красногвардейских отрядов.
Прибыв в Евпаторию, мы написали несколько воззваний к рабочим и крестьянам c цризывом итти в ряды Красной армии.
Эти воззвания мы отпечатали в одной из типографий города и отправились в уезд.
Во многих деревнях провели митинги и разбросали летучки.
Агитационная кампания проходила успешно.
Товарищ Цаккер, неплохой оратор, говорил от имени рабoчих, o земле, помещиках, o старом режиме, o том, каким будет новый строй, а я повествовал о бесцельности гибели сoтен людей тысяч во время империалистической бойни и o гнусных целях капиталистов, затеявших эту войну.
Митинги происходили при большом стечении народа, шумно приветствовавшего нас.
После непродолжительных поездок по району мы прибыли вечером e деравню Пришиб. Подойдя к Ревкому, заметили большую cyмaтoxy.
Какие-то люди, торопясь, клали вещи на стоявшие у Pевкома подводы.
Брань, ругань резко нарушали вечернюю тишину.
В Ревкоме, в первой комнате, озаряемой тусклым светом керосиновой лампы c закопченным стeклом, мы увидели картину полного опустошения.
Вещи были разбросаны в беспорядке, на полу валялись бумажки. Всюду царил хаос. Все это без слов говорило o совершившихся нeожиданных событиях.
Пока мы разглядывали пустую комнату, до нас долетели слова:
- Товарищи, давайте кончать. Надо торопиться.
Мы вошли в смежную комнату. Там сидело около десяти человек за небольшим столом. Лица были угрюмые, напряженные...
При нашем появлении они, точно по команде, все смолкли и устремили пытливый взор на нас.
- Здравствуйте, товарищи, - обратились мы к ним,- мы представители Севастопольского Областного Ревштаба. Что здесь происходит?
Председатель (фамилию его не помню), не поверяя наши мандаты, нервно объяснил нам, что наступают немцы и гайдамаки, нужно спешно эвакуироваться.
Эта неожиданная новость легла на нас тяжелым бременем. Перед нами стал вопрос "что делать?"
На отряды Красной гвардии надежды не было. Район, где мы находились, был кулацким. C эвакуацией Ревкома и приближением немцев кулаки могли бы поднять голову. Оставаться было опасно.
Цаккер предложил поехать на подводе в Бердянск, a оттуда на пароходе в Крым.
Я не согласился и, в свою очередь, предложил отпрявиться к Мелитополю, так как немцы еще неизвестно где и нам всегда удастся прoскочить в Крым.
Цаккер не согласился, и мы c ним расстались.
Я ехал на подводе. Быстрой рысцой бежала лошаденка, подгоняемая кнутом возчика.
На рассвете /xxxi/ я прибыл в Мелитополь.
Что мне бросилось впервые в глаза, это большие толпы обывателей на перекрестках улиц.
Я слез c повозки, расплатился c крестьянином и направился по улице.
Выяснилось, что город эвакуирован, в виду приближения немцев, и ночью был бой в районе Акимовки /xxxii/.
Я никак не мог понять, кто мог драться на станции Акимовке, тогда как станция находилась южнее Мелитополя.
У меня сложилось твердое убеждение, что наши отряды не поладили между собой, в результате чего произо шло столкновение. B тот период времени этого можно было ожидать.
C такими мыслями я направился на вокзал, где на улице был неожиданно захвачен дроздовцами 3].
В Мелитополе я попал в плен к дроздовцам. Помню, меня обступили конный отряд и пехота. Штабс-капитан грозно спросил:
- Ктo вы такой?
Колебаться было некогда /xxxiii/:
- Штабс-капитан, представленный в капитаны по румынскому фронту.
- Кто командир полка? Какой полк?
Вопросы частили, как из пулемета. Не отстал и я:
- 134 Феодосийский полк. Командир полка Шевердин. Полк стоял ло реке Серет.
- Правильно!
Штабс-капитан повеpил, расцвел предупредительностью // [3рассыпался в любезностяx3]. Я узнал, что его фамилия Туркул, и немедленно меня зачислили в 3-ью роту /xxxiv/.
[3 B городе Бердянске мне, вновь испеченному "дроздовцу", привелось встретиться c т. Цаккером /xxxv/.
Трудно объяснить /xxxvi/ удивление т. Цаккера, еще так недавно знавшего меня как товарища по формированию Красной армии, a теперь увидевшего во мне врага-белогвардейца в форме офицера-дроздовцаx /xxvii/.
Выслушав историю и цель моего пpевращения в "дроздовца", т. Цаккер заразился той же идеей и высказал мне свое намерение вступить в отряд Дроздовского, выдав себя за поручика /xxxviii/.
Зная характер т. Цаккера, a в особенности его незнакомство со специфическими особенностями офицерской среды, я отсоветовал ему вступать на этот рискованный путь, грозивший неминуемым провaлом. Цаккер согласился, на прощание я ему сказал:
- Мое пребывание у Дроздовского храни в тайне /xxxix/. Обо мне услышишь. Мы еще увидимся...
Так мы c ним вторично распрощались. 3]
Дроздовский отряд, выйдя из Румынии, именовался "авангардом офицерского корпуса генерала Щербачева". Я не знал, как отнестись к этому утверждению, пока мы не дошли до станицы Мечетинской. Здесь дроздовцев встpетил генерал Алексеев, стоявший вместе c Деникиным во главе жалких остатков от "Ледяного похода" корниловцевxl.
- Я думал, что мы одни отрезаны от всегo мира, - сказал ген. Алексеев в приветственном слове. - Но нет! Где-то далеко, в глухой Румынии, сохранилась от большой армии горсть храбрых русских людей. B них бьется такое же горячее сердце за великую единую Русь.
Конечно, целый корпус генерал не назвал бы "горстью". Позже, по всем действиям дроздовцев, сделалось понятным, что офицерский корпус [60генерала Щербачева60] существует лишь в воображении белых генералов /xli/ - для поощрения и устрашения жителей /xlii/. [60Сам Щербачев в это время возился с чемоданами, чтобы отбыть в Париж в качестве представителя деникинского "правительства" 60 /xliii/].
Бежать было бы не так уж трудно, но во мне созрело решение-проникнуть в штаб дроздовцев и связаться c подпольной большевистской организацией. Я удачно симулиpовал болезненное состояние-результат тяжкой контузии и ранения (я, действительно, был контужен /xliv/). K счастью, мне былo знакомо шифровальное дело, и полковник Дроздовский прикомандировал меня штабным офицером в шифровально-вербовочный отдел /xlv/ // [57 Туркул, воспылавший ко мне симпатиями, выполнил слово: я был представлен полковнику Дроздовскому. После недолгих разговоров тот направил меня в шифровально-вербовочный отдел штаба, - благо я знал шифровальное дело. Так я стал белым штабистом /xlvi/.57]
Штаб стоял в Ставрополе /xlvii/. Сюда пpибыл и генерал Май-Маевский, [60о котором до его появления в штабе мы уже много слышали60]. {57 Он прославился редкой храбростью еще в империалистическую войну. Генштабист по образованию 57}, Май-Маевский командовал первым гвардейским корпусом, был награжден Анной, Владимиром, Станиславом I степени, имел золотое оружие и георгиевские кресты 3-ьей и 4-ой степени [57 за храбрость /xlviii/ 57]. {57 В керенщину, под Тарнополем, Май-Маевский первым вышел из окопов навстречу вpaгу, увлекая за собой солдат. За это генерал получил солдатского Георгия c веточкой /xlix/. Убежденный монархист, Май-Маевский был тверд, не любил заниматься интригами57} /l/. В добровольческую армию вступил на Кубани. Предполагалось, что, по взятии Мoсквы добровольцами, Май-Маевский получит пост военного и морского министра.
[60Он был высокий, толстый, с несколько выдающимся вперед животом, но движения его отличались легкостью. На мясистом лице выделялся выдвинутый вперед подбородок, на верхней губе разросся пучок русых усов, над усами навис крупный нос, а выше светлели голубые глаза, прикрытые пенсне 60 /li/].
Kогда полковник Дроздовский выбыл из строя из-за ранения, Деникин назначил Май-Маевского врид начдива.
Дроздовцы встретили нового начальника враждебно. Май-Маевский не участвовал в "Ледяном походе", не сражaлся в рядах Дроздовского /lii/.
- Генерал прибыл на готовое и хочет окопаться! - ворчали офицеры. B штабе, не стесняясь, высказывались: - Уж лучше бы назначили Витковского (участника дроздовских походов).
{57 Даже солдатский Георгий трактовался как подлизывание к солдатским массам и вызывал насмешки 57}.
Я решил использовать настроение офицеров для моих личных целей.
[60На другой же день Май-Маевский начал формировать свой штаб, заменяя не удовлетворявших его офицеров другими60]/liii/. C новым назначением мне угрожал перевод из штаба - сердца белогвардейщины - в строй. Чтобы этого избежать, надо было войти в доверие к новому начдиву. [60Меня нередко назначали дежурным офицероом по штабу. При этом часто приходилось встречаться с генералом по оперативным делам. Используя эти минутные разговоры, я осторожно, как бы между прочим, стал передавать ему нелестные офицерские отзывы о нем, разумеется, преувеличивая их 60]. Осторожно, постепенно я начал передавать генералу офицерские "разговорчики". Ясно, что я не стеснялся в преувеличивании нелестных отзывов. Май-Маевский все охотнее меня выслушивал, обещая:
- Спасибо вам! Я вас не забуду!/liv/
Штабныe офицеры обедали вместе c начдивом. Я использовал и эти часы, много рассказывая o боевой жизни фокшанского и окненского направлений /lv/. Чaсто генерал одобрительно вставлял:
- Геройски! Молодцевато!
Он скоро начал выделять меня из офицеров.
Полковник Дроздовский умер, и Май-Маевский сделался начдивом. Он сразу вызвал меня в кабинет и подробно расспросил o моем происхождении. Пришлось отлить пулю, что мой отец - начальник Сызрано-Вяземской железной дороги, что y Скопина расположено наше большое имение.
И совсем неожиданно для меня Май-Маевский спросил:
- Хотите быть моим личным адъютантом?
Я скромно ответил:
- Ваше превосходительство, я польщен вашим вниманием, но ведь есть участники корниловского похода /lvi/...
Май-Маевский перебил:
- Я имею право кого угодно назначить. Вы будете моим адъютантом. Сегодня я отдам в приказе.
На другой день я приступил к исполнению своих новых обязанностей. A вскоре генерал Май-Маевский принял корпус и армию /lvii/, и я сделался адъютантом командарма. {Карьера головокружительнaя для простенького прапорщика из газетчиков! /lviii/}
ПРИМЕЧАНИЯ
xxxi Утром 3/16 апреля 1918 г., см. ниже.
xxxii Как известно из знаменитого дневника Дроздовского (Дневник Дроздовского // БД. Добровольцы и партизаны. М., 1996. С.50-51), первый бой в Акимовке случился днем 2/15.04.1918. Дроздовцы в нем разгромили большевиков, заняли Акимовку и очистили себе путь на Мелитополь. На самом рассвете 3/16.04 большевики попытались атаковать и отбить Акимовку, но были обращены в бегство. Очевидно, этот бой и имеет в виду Макаров.
xxxiii В Мелитополь дроздовцы вошли в 15.30 3/16.04.1918 (Дневник Дроздовского // БД. Добровольцы и партизаны. М., 1996. С.52) и с ходу занялись, с помощью местного населения, задержкой и ликвидацией тех из большевиков, что не успели скрыться. Всего "в Мелитополе с помощью населения извловлено и диквидировано 42 большевика" (Там же. С.58). Однако у Макарова не было особых причин беспокоиться: в Мелитополь он прибыл утром того же 3/16.04.1918, за несколько часов до дроздовцев, и ни с кем из "своих" в контакт в нем не вступал, так что в городе никто не знал, что он большевик.
xxxiv В изданиях 1957-1960 г. эта ключевая сцена изложена так:
[57 - Кто вы такой? [60 Промедли, стушуйся, - значит, заподозрит, обшарит карманы. Как дорогую и ненавистную находку, заграбастает мандат областного военно-революционного штаба. И тогда жизнь кончена. Сказать правду о себе - тоже казнь (...) 60]. Я щелкнул каблуками и вскинул руку к козырьку фуражки: - Штабс-капитан Макаров. Представлен к производству в кaпитaны по румынскому фронту. - Какого полка? - 134-го Феодосийского. Стоял на реке Серет. Командир подполковник Шевердин. - Правильно! Документы. - Господин штабс-капитан, какие же у меня могут быть документы, если кругом красные? Вы отлично знаете, как трудно офицеру пробираться сюда c фронта, а особенно в таком обмундировании, - и я прикоснулся рукой к своему офицерскому френчу. - Это вернo. Но... Сейчас мы проверим правильность ваших слов... Прапорщик Дьяченко, - окликнул офицер проходившего мимо юнца // [60 назвал имя, знакомое мне: - Прапорщик Дьяченко! Да, это он, юнец Дьяченко, младший офицер 6-й роты (...). Но этот молодчик знаем меня как прапорщика, а не как штабс-капитана, каким я никогда не был (...) Дьяченко может знать другое, а именно то, что я самовольно распустил свою роту по домам и сам покинул фронт. При этой мысли холодок побежал по спине 60]. - Слvшаю вас, господин штабс-капитан. - Вы, кажется, служили в 134-м Феодосийском. -- Так точно, господин штабс-капитан. - Вы знаете этого человека? Прапорщик взглянул на мeня. - Макаров! Здравствуйте. И вы к нам? Госпoдин штабс-капитан, это командир пятой роты нашего полка. - Отлично. Штабс-капитан козырнул и, c чувством пожав мне руку, отрекомендовался: - Штабс-капитан Туркул. Вы, конечно, к полковнику Дроздовскому?
По правде сказать, о встрече с полковником я не помышлял. Это не входило в мои расчеты. Революционный штаб направил меня на Перекоп организовывать из разрозненных красногвардейских отрядов, действуюших в Крыму, части Красной Армии. Но что можно было ответить? // [60 Встреча с одним из кровавых душителей Советской власти могла произойти у меня в бою, где я постарался бы покарать его по заслугам. В этом же случае встреча с ним никак не входила в мои расчеты. Но что можно ответить на подобный вопрос и в такой обстановке? 60]
- Я счастлив слyжить под началом полковника, но не знаю, позволит ли мне ранение находиться в строю. - Ерунда, вы можете работать в штабе, - возразил Туркул. - Я представлю вас полковнику. Столь большая любезность, проявленная Туркулом, не не устраивала меня, - она уменьшала шансы на побег. Оставалось одно - продолжать разыгрывать роль царского офицера, пока не представится удобный случай скрыться.
[60 Далее подробно описано, как Туркул тут же лично представил Макарова Дроздовскому, и тот тут же направил его в штаб, в шифровальный отдел. Здесь Макаров сперва хотел бежать, но потом решил использовать свое положение и связаться с красным подпольем. - А.Н. 60]
Дроздовский отряд, в который я попал, вышел из Румынии и именовался "авангардным офицерским корпусом генерала Щербачева etc. 57].
Как легко заметить, по сравнению с изданиями 20-х годов здесь добавились следующие новые моменты:
- то, что при задержании дроздовцами Макаров был в офицерской форме и при легко обнаруживаемом мандате. То и другое неправдоподобно, зато первое объясняет, почему Макаров назвался офицером, а не простым обывателем, а второе - почему он так поторопился сказаться "своим" для дроздовцев;
- то, что у Макарова потребовали документы, а он заявил об их отсутствии, сославшись на то, что офицеру таскать с собой офицерские документы в зоне большевистской власти смертельно опасно. Это было чистой правдой, прекрасно известной и дроздовцам - так что они и не стали бы требовать таких документов. В первых 5 изданиях они их, действительно, и не требовали. Сочинил этот пассаж Макаров в порядке драматизации и беллетризации своих воспоминаний.
- то, что некий прапорщик Дьяченко, лично знавший Макарова, подтвердил Туркулу его личность. Это, вполне возможно, и правда;
- в 1960 г. Макаров заставил Дроздовского встретиться с ним, Макаровым, и зачислить его в свой штаб шифровальщиком тут же, в день, когда Макаров попался дроздовцам; это вымысел. Согласно изданиям 20-х гг. и 1957 г. Макарова зачислили к дроздовцам тут же, без всякой встречи с командиром отряда, а вот в штаб его Дроздовский назначил намного позже (как мы выяснили выше - не ранее лета 1918!).
xxxv В Бердянск дроздовцы вошли 10/23.04. 1918 и пробыли там до утра 13/26.04.1918 (Дневник Дроздовского // БД. Добровольцы и партизаны. М., 1996. С.63, 66).
xxxvi Явная ошибка вместо "трудно описать". Объяснить удивление тов. Цаккера при описанных обстоятельствах было бы как раз нетрудно!
xxxvii Деталь, выдуманная задним числом: свою особую форму дроздовцы получили только в начале лета 1919 г., а до того ничем не отличались от всех прочих (А. Дерябин. Гражданская война в России 1917-1922. Белые армии. [Cерия "Солдатъ". Униформа. Вооружение. Организация]. М., 1998. С.24). Во вступительном очерке мы упоминали, что бердянская встреча с тов. Цаккером, скорее всего, выдумана Макаровым. Наличие в описании этой встречи вымышленной задним числом детали с "формой офицера-дроздовца" дополнительно подтверждает эту мысль. Ср. след. примечания.
xxxviii Отметим, что ни о какой "цели" своего превращения в дроздовца читателю Макаров еще не сообщал! Больше того, немного ниже Макаров (и в 1-2-м, и в 3-м-5-м изданиях) пишет, что решение остаться у Дроздовского, чтобы использовать это положение во благо Советской власти, созрело у него лишь постепенно, а сначала он просто хотел бежать (см. ниже по тексту). О какой же цели своего поступления к Дроздовскому, да еще такой, которую мог бы разделить тов. Цаккер, мог Макаров рассказывать ему в описываемый момент? Итак, ясно, что эту деталь Макаров придумал и вписал в 3-е издание задним числом, не заметив, что она несовместима с приведенным им же еще в 1-м издании и сохранвшимся с тех пор заявлением о том, что идея внедриться в белые ряды созрела у него лишь немного погодя. Этот факт еще раз указывает на то, что бердянская встреча с Цаккером вымышлена задним числом.
xxxix Еще одна подозрительная деталь! Почему тов. Цаккер должен был хранить в тайне тот факт, что Макаров поступил к дроздовцам? Наоборот, коль скоро Макаров, как он утверждает здесь, изложил Цаккеру "идею" внедриться в ряды дроздовцев, то он должен был быть заинтересован в том, чтобы Цаккер как можно скорее передал это своим. По-видимому, Макаров внес в текст эту просьбу держать в тайне факт и цель его поступления к дроздовцам для того, чтобы как-то согласовать свой нынешний рассказ о признании Цаккеру в Бердянске с тем, что, как сам же Макаров утверждал начиная с первого издания - "свои" в Севастополе, включая его брата, об этом факте долгое время ничего не знали, а о цели так и не узнали до самого момента встречи братьев Макаровых летом 1919 года. Получалось, что Цаккер, который через Бердянск возвращался именно в Крым, так и не передал крымским товарищам никаких сведений о Макарове; чтобы объяснить это, Макаров и сообщает, что сам просил Цаккера держать это в тайне. Мы вновь убеждаемся, что бердянская встреча с Цаккером придумана задним числом и поэтому, вписывая ее в реальный ход событий, Макаров испытывал немалые трудности и впадал то во внутренние противоречия (в комментируемом и предыдущем случаях), то в противоречия с фактами (в случае с "формой дроздовца").
Все это сообразил и сам Макаров, поскольку в издании 1960 г. он, наоборот просит Цаккера передать в Севастополе партийцам (в том числе брату Макарова), что он, Макаров, попал к дроздовцам и желает, чтобы они нашли способ этот факт использовать.
xl Эта встреча в Мечетинской имела место 27.05/9.06.1918.
xli В издании 1960 г. вместо "белых генералов" - "мятежников"! Так Макаров титулует белых и в других местах своего текста 1960 г.
xlii Дроздовский отряд насчитывал в районе Мелитополя - Бердянска тысячу с небольшим человек (в самом Мелитополе в отряд записалось около 70 человек, включая самого Макарова), к моменту описываемой встречи с Алексеевым - около 3 тыс. чел. (БДЭ. С.181). Ген. Щербачев в Румынии действительно начал 24. 01.1918 (ст.ст.) формирование добровольческих частей (с перспективой двинуть их на помощь Добрармии) - всего три бригады, образующие корпус; первую из этих бригад и составлял отряд Дроздовского. Эти три бригады и фигурируют у Макарова как "корпус Щербачева". Однако уже в феврале Щербачев, узнав о захвате большевиками Дона, приказал расформировать эти бригады. Бригада Дроздовского отказалась подчиниться этому приказу и, вместе с присоединившимися к ней чинами других частей, ушла на Дон. Разумеется, все, кто в этом участвовал, прекрасно знали, что никаких сил из Румынии следом за ними не идет, и коль скоро Макаров узнал об этом только на Дону, то, значит, в дроздовском отряде он находился в первое время в таком положении, когда откровенно с ним не говорили даже о столь очевидных фактах.
xliii Здесь Макаров контаминировал разные, но сходные реальные события. С апреля 1918 гю по ст.ст. Щербачев был представителем Добрармии в Румынии, с осени того же года - при Союзном командовании.
xliv Во 2-м издании и далее - уже "тяжело контужен и ранен"!
xlv Это произошло не ранее июня 1918 года, уже после соединения дроздовцев с Добровольческой армией. Дело в том, что в качестве штабного офицера Макаров, безусловно, был бы осведомлен о том, что никаких частей Щербачева, идущих вслед за дроздовцами, никогда не существовало, а к моменту соединения дроздовцев с Добрармией он, как мы только что видели, этого еще не знал. И действительно: в изданиях 20-х гг. и 1957 г. пассаж о назначении Макарова в штаб следует лишь после описания соединения с Добрармией.
xlvi После этого в издании 1957 следует абзац: "Немало пришлось потрудиться, чтобы связаться с большевистской подпольной организацией. Надо было быть очень осторожным. Наконец, это удалось сделать через брата. Я стал информировать организацию обо всем, что делалось в стане врага". Таким образом, Макаров после войны попытался представить дело так, что он все-таки вступил в контакт с братом и красным подпольем и стал работать на последнее еще до поступления в адъютанты к Май-Маевскому (хотя в воспоминаниях 20-х пространно и откровенно излагалось противоположное)! При этом, что самое поразительное, дальнейшее описание встречи с братом летом 1919 г. и пр. осталось в издании 1957 г. примерно таким же, как в 1-м издании "Адъютанта", оказавшись в полном противоречии с содержанием комментируемого абзаца того же текста! Макаров и сам понял, что зарвался, и в издании 1960 г. восстановил прежнюю версию, согласно которой с братом и подпольем не связывался ни косвенно, ни прямо еще более года после поступления к дроздовцам.
xlvii Штаб дроздовцев оказался в Ставрополе лишь со взятием этого города добровольцами 2/15 ноября 1918 г. За несколько дней до этого, 31.10 ст. ст., Дроздовский был ранен в ногу и эвакуирован в тыл. Умер от осложнений после операций на ноге 1/14.01.1919 в Ростове. В издание 1960 г. Макаров вводит совершенно фантастическую историю на эту тему: будто бы уже на утро следующего дня после ранения Дроздовского, когда белые уже щаняли Ставрополь (Макаров спрессовал события), а Дроздовский лежал в приемном покое, белогвардейские газеты по ошибке вышли с торжественным некрологом о его кончине из-за тяжелого ранения. Дроздовский попросил утром свежих газет, и, прочитав в первой же из них собственный некролог, "глубоко вздохнув, отправился к праотцам. Надо полагать, не возьми его смерть, давно по нему стосковавшаяся, расправился бы он с писаками". К этому Макаров прибавил, что в те дни белогвардейцам вообще не везло на юге - в частности, случайным попаданием снаряда был убит Корнилов (на деле это произошло полугодом ранеее)!
xlviii Ср.: согласно наградному листу Май-Маевского, уже в одном из первых боев мировой войны, 13-го августа 1914 года, состоя командиром 44-го пехотного Камчатского полка, он, командуя авангардом дивизии, "служил в течение всего боя примером мужества и хладнокровия", за что и был представлен к награде - ордену Св. Георгия 4-го класса.
xlix Владимир Зенонович (Зиновьевич) Май-Маевский Оотчество генерала в справочной литературе пишется в такой двойной форме не случайно. "Зенон (Зиновий)" - в полных официальных документах это имя писалось именно так, со вторым вариантом в скобках - имя одного из православных святых, Св. Зинона (Зиновия) Тирского, значащегося в русских святцах под 17 сентября. В его честь и был крещен Май-Маевский. (Реально, как известно из воспоминаний Макарова, употреблялась только первая форма отчества - "Владимир Зенонович"). В.З. Май-Маевский происходил из ветви польского шляхетского рода Май-Маевских, жившей в Могилеве и принявшей православие (как видно из отчества генерала). Родился 15.09.1867 г. (в этом прим. все даты по ст.ст.). В современной польской прессе о Май-Маевском пишут: "Генерал Влодзимерж Май-Маевский приналежал к числу самых знаменитых воинов Первой мировой войны... Ветвь рода, из которой он происходил, была настолько обедневшей, что не имела ни наследственного, ни благоприобретенного имения. Одаренный молодой человек должен был с самого начала жить трудом собственных рук и ума; ни на чью помощь рассчитывать он не мог. Он решил избрать путь военной карьеры - военная история увлекала его еще с гимназической скамьи" (<a href="http://www.ppn.foxnet.pl/aktualnosci/GAZETA_pliki_strony/22.pdf" target="_blank">http://www.ppn.foxnet.pl/aktualnosci/GAZETA_pliki_strony/22.pdf</a>).
Окончил 1-й кадетский корпус в 1885 г., Николаевское инженерное училище в 1888 г., затем офицер лейб-гвардии Измайловского полка; окончил Академию Генштаба в 1896 г.; участник русско-японской войны - начштаба 8-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии; полковник с декабря 1904; с 1910 до начала Первой Мировой войны - командир 44-го Камчатского пехотного полка; 08.1914 - 12.1915 - начштаба 1-й пехотной дивизии, с 28.08.1914 генерал-майор; 12.1915 - 10.1916 - офицер в штабе 11-й армии, 10.1916-07.1917 - командир 35-й пехотной дивизии; 07.1917 - по итогам участия в "керенском" наступлении - генерал-лейтенант, командир 1-го гвардейского корпуса (07.1917-01.1918).
В Добровольческую армию вступил уже после Ледяного похода, начал службу в ней рядовым солдатом, затем в резерве чинов при штабе Главнокомандующего Добрармией (БДЭ. С. 317), из этого резерва 19.11/2.12. 1918 назначен врид начдива 3-й (дроздовской) пехотной дивизии.
l В издании 1960 г. все похвальные характеристики Май-Маевского из этого пассажа, опущенные было в 1957 г., были восстановлены.
li Это вполне достоверное описание приводится в издании 1960 г. в составе фантастического рассказа о том, как Май-Маевский прибыл в Ставрополь, в штаб Дроздовской дивизии на смену выбывшему из строя по ранению Дроздовскому. Оказывается, произошло это в то самое утро (на следующий день после этого ранения!), когда Дроздовский прочел свой некролог и умер, причем приехал Май-Маевский в Ставрополь на поезде, частным пассажиром, в черном штатском костюме и серой фетровой шляпе - так и явился в штаб дивизии! Что руководило Макаровым при сочинении этого каприччио, понять невозможно. Время и обстоятельства назначения Май-Маевского врид начдива в воспоминаниях Макарова тоже спрессованы, см. ниже.
lii Здесь Макаров для краткости излагает события стяженно и упрощенно. В действительности они развивались сложнее. Сам Дроздовский при своем ранении 31.10/13.11.1919 передал командование дивизией одному из своих полковых командиров, Витковскому (в качестве врид начдива - номинальную должность начдива Дроздовский сохранял до самой смерти). После взятия Ставрополя Ставка оставила страшно поредевшую дроздовскую дивизию на отдых и пополнение (В. Кравченко. Дроздовцы под Армавиром и на Ставрополье // Второй Кубанский поход и освобождение Северного Кавказа. РЗиН 6. М., 2002. С.403), но вместо Витковского назначила новым врид начдива генерала А.В.Асташева, не учтя, что полугодом ранее тот , находясь рядом с Дроздровским на румынском фронте, при образовании дроздовского отряда всячески работал против Дроздовского и отговаривал военнослужащих поступать к нему (Дневник Дроздовского // БД. Добровольцы и партизаны. М., 1996. С.11) - можно себе представить, как отнеслись к его назначению дроздовцы! В результате Асташев прокомандовал ими всего три дня, так как, по выражению одного из офицеров, "вокруг него образовалась такая густая атмосфера, что Ставка принуждена была срочно убрать его подальше", и врид начдива вновь поставили Витковского (Р.М. Абинякин. Социально-психологический облик и мировоззрение добровольческого офицерства // Гражданская война в России. События, мнения, оценки. М., 2002. С.416, со ссылками на белые архивные документы, хранящиеся в ГАРФ). Деникин пишет об этом с некоторым смущением, не называя имен: "Трудно было винить офицерство, когда оно не желало подчиниться... генералу, который некогда, не веря в белое движение, отдал приказ о роспуске добровольческого отряда, а впоследствии получил по недоразумению в командование тот же, выросший в крупную добровольческую часть, отряд" (Очерки Русской Смуты. Т.4, гл. 11) - речь здесь идет именно о дроздовцах и Асташеве. Однако предоставлять дроздовцам полную победу в этом столкновении Ставка тоже не могла - и через некоторое время, 19.11/2.12.1918, новым врид начдива дроздовцев был назначен из резерва главнокомандующего совершенно новый для них человек - Май-Маевский. Именно на фоне всего изложенного дроздовцы и встретили его враждебно. Офицер-дроздовец В.Кравченко, оставивший историю дроздовцев, весь этот неприятный период укладывает в одну фразу: "3-я [дроздовская] дивизия была отправлена на отдых и пополнение, так как в некоторых ротах осталось по 8-10 стрелков. В командование в скором времени вступил генерал Май-Маевский" (В. Кравченко. Там же). Аналогичную краткость в этом вопросе проявляет, как видели, и другой дроздовец - Макаров.
liii В самом деле, в ноябре 1919 г. в Дроздовской дивизии были сменены и начальник штаба, и начальник артиллерии, и по меньшей мере один комбриг (БДЭ. С.572).
liv В изданииях 1957 - 1960 гг. стилистически неправдоподобное: "Спасибо Вам, Вы честный солдат".
lv В издании 1957 г. вместо этого: "жизни частей, которыми он командовал в дни мировой войны".
lvi В издании 1960 г. вместо "корниловского похода" - более оправданное в данном случае "дроздовского похода".
lvii Это "вскоре" Макарова реально отвечает примерно полугоду. 15/28.11.1918 в составе Добрармии был сформирован 2-й корпус (комкор - ген. Боровский), в который входила, в частности, та самая 3-я (дроздовская) дивизия, которой через 4 дня был назначен командовать Май-Маевский. В декабре 1919 3-я дивизия Май-Маевского была переброшена в Донецкий бассейн. 24.12/6.01 Боровский был переведен командовать другим, Крымским корпусом, нового комкора-2 не назначали, и силы 2-го корпуса перешли под командование Ставки. 1/14.01 умер Дроздовский, и Май-Маевский из врид начдива-3 стал начдивом-3. 10/23 января Крымский корпус Боровского был преобразован в Крымско-Азовскую армию, и 2-й корпус был включен в нее (таким образом, май-Маевский вновь стал подчиненным Боровского). В середине - второй половине января 1919 на усиление Май-Маевского был переведен ряд частей 1-й дивизии, образовавших вместе с 3-й дивизией особый Донецкий отряд; Май-Маевский возглавил этот отряд, а непосредственное командование дроздовской дивизией передал все тому же Витковскому (янв. ст.ст. 1919). В течение февраля в Донецкий отряд были переброшены новые части с Кавказа, так что в его составе оказались все силы 2-го корпуса, и 15/28 февраля Май-Маевский был назначен командующим всем 2-м корпусом (до того общего корпусного командования у 2-го корпуса формально не было с 24.12 ст.ст.). Примерно одновременно, на рубеже февраля/марта ст.ст. этот корпус был передан из Крымско-Азовской Добровольческой армии Боровского в Кавказскую Добровольческую армию Врангеля (начштаба в этой армии был ген. Юзефович, замещавший Врангеля и в качестве врид командарма, пока Врангель болел). В составе армии Врангеля 2-й корпус Май-Маевского именовался и просто Добровольческим корпусом (в частности, в своих записках его так именует сам Врангель). 8/21 мая 2-й ("Добровольческий") корпус с рядом других частей был отделен от прочих частей Врангеля и составил особую Добровольческую армию, с назначением Май-Маевского ее командующим. Прочие части Кавказской Добровольческой армии остались под командованием Врангеля и назывались теперь просто Кавказской армией. На место командующего 2-го ("Добровольческого") корпуса Май-Маевский назначил ген. Кутепова, командовавшего к тому моменту 1-м корпусом (точнее, теми немногими частями, что от него к тому моменту оставались). При этом Добровольческий корпус, получив корпусное управление 1-го корпуса - т.е. Кутепова и его штаб - был переименован в 1-й корпус, а части былого 1-го корпуса Кутепова, теперь расформированного, вошли в состав Кавказской армии. Все эти перестановки заняли три недели, на протяжении которых Май-Маевский не вступал в командование новообразованной Добровольческой армией, а принимал ее дела, сохраняя командование своим старым корпусом, в то время как Добрармией, командующим которой номинально уже был Май-Маевский, реально руководил ген. Юзефович, вводивший Май-Маевского в курс дел. Этот переходный период закончился, наконец, 1/14.06.1919, когда Май-Маевский вступил в реальное командование новой Добрармией, сдав свой корпус (теперь, напомним, переименованный в 1-й) под командование Кутепову, а Юзефович убыл в распоряжение Врангеля, приняв должность начштаба его Кавказской армии.
Обстоятельства выдвижения Май-Маевского на пост командующего новой Добрармией ("Команддобра" в стандартном сокращении, принятом во ВСЮР) заслуживают известного внимания. Дело в том, что майское выделение 2-го ("Добровольческого") корпуса и других частей Кавказской Добровольческой армии в особую "Добровольческую армию" готовилось Ставкой загодя, и Май-Маевский - комкор-2 - был вовсе не единственным кандидатом на пост ее будущего командующего. К концу апреля ст.ст. на этот пост претендовал и ген. Юзефович, начштаба и врид Кавказской Добровольческой армии. Его кандидатуру поддерживал Врангель, командующий Кавказской Добровольческой армией. Однако 24.04/7.05.1919 Ставка - то есть Деникин и Романовский - известила Врангеля о своем намерении назначить на это место именно Май-Маевского. Врангель немедленно сообщил об этом Юзефовичу, и тот был, по выражению Врангеля, "видимо ["ярко выраженным, видимым образом", а не "по-видимому" - А.Н.] задет выбором на эту должность генерала Май-Маевского, полагая, что право на эту должность по справедливости принадлежит ему" (П.Н. Врангель. Записки. Кн.1. М., 1992. С.222). На следующий день Врангель выехал в Харцызск к Май-Маевскому и передал ему намерение Декинина. "Генерал Май-Маевский, - пишет Врангель, - был очень польщен доверием Главнокомандующего, о чем и просил меня довести до сведения генерала Деникина. Вместе с тем он просил о назначении начальником штаба армии взамен генерала Юзефовича, решившего оставаться при мне, начальника штаба Добровольческого корпуса генерала Агапеева. Своим заместителем на должность Добровольческого корпуса генерал Май-Маевский представлял генерала Кутепова, командовавшего действующим в районе станции Торговая отрядом из трех родов войск [временно составляли в тот момент 1-й армейский корпус - А.Н.]" (там же. С.221). Дело решилось окончательно. Через несколько дней Врангель, увидевшись с Деникиным, просил его "найти случай поговорить с генералом Юзефовичем и постараться смягчить горечь казавшегося ему недоверия Главнокомандующего", но Деникин отказался. Это произошло в последних числах апреля ст.ст. (там же. С.222-224).
Макаров приводит в своих воспоминаниях несколько эпизодов, рисующих взаимные трения и антагонизм между Врангелем и Май-Маевским; эти сведения хорошо перекликаются с тем независимо известным фактом, что при решении вопроса о занятии им должности "Команддобра" Врангель поддерживал иную кандидатуру.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Организационный вопрос улажен как нельзя лучше
Адъютaнтская работа не представляла для меня ничего сложного. Я лишь боялся, что меня выдаст малогрaмотность.
Май-Маевский часто диктовал мне приказы и распоряжения. Иногда он брaл y меня из рук лист, качал головой и укоризненно восклицал:
- Капитан! Почему вы так безграмотно пишете?! Будьте же внимательнее!
Я довольно несвязно ссылался на тяжелую жизнь и контузию.
Однажды в приказании начальнику штаба я написал "сурьёзно". Начaльник штаба генерал Ефимов старательно переправил "у" на "ю".
- "Сюрьёзно!", - прочитал удивленно Май-Маевский. - А кто же так поправил?-поинтересовался он, смеясь.
- Начальник штаба, ваше пpевосходительство.
И, воспользовавшись удобным случаем, "обелил" свою малограмотность:
- Ваше превосходительство! Я полагаю, мне простительно. Имение разграблено, все время на фронте. Не до книг и культуры. Генерал Ефимов и тот делает ошибки!
После этого случая Май-Маевский примирился c моей "грамматикой".
{57 Отныне y меня была одна забота - связаться c подпольной большевистской организацией 57}/lix/.
ПРИМЕЧАНИЯ
lviii Cнято во 2-м издании и далее.
lix В издании 1957 г. эта фраза снята: в самом деле, ведь в версии 1957 г. Макаров с ней _уже_ связался, см. выше!
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
[3 Выручали аксельбанты.
Часто пробегала дрож ь от мысли "вдруг сорвется". Ведь приходилось лавировать среди высшей аристократии: князей, графов и родовитого дворянства.
Я не умел "вращаться в свете", но "вращаться" приходилoсь.
Мне приходилось усваивать элементарные понятия вежливости, учиться целовать дамам ручки, расшаркиваться, щелкать шпорами и раскланиваться соответственно чинам, званиям и положениям.
Очень многие "блистательные орлы" не раз y меня спрашивали, не являюсь ли я родственником адмирала Макарова, погибшего на "Петропавловске", на что я, как бы неохотно, отвечал: "Да, какой-то дальний родственник". И сразу же менял тему разговора.
Вообще при разговорах я был сдержан, больше молчал и слушал, что говорят другие.
Мое пребывание y генерала Май-Маевского дало мне много жизненного опыта, там я увидел прогнившее нутро буржуазно-дворянской аристократии. Я наблюдал, как холопски преклонялись перед позолоченной "мишурой" [аксельбанты, слэнг. - А.Н.] ивысоким положением. Как прыгали графы, князья, генералы и вся аристократия перед диктатором Май-Маевским. Они боялись не только его, но и меня, близко стоящего к нему.
Со мною однажды был такой случай: прохожу я по Сумской улице в Харькове, вдруг окликает какой-то генерал:
- Прапорщик, почему вы не отдаете честь?
Я остановился и проговорил назидaтельным тоном:
- Прежде всего я не прапорщик, разрешите доложить, я - капитан, вас я не заметил, ваше превосходительство.
Генерал повышенным тоном буркнул:
- Солдатская отговорка, следуйте за мной в комендатуру.
Я предложил генералу:
- Ваше превосходительство, зачем нам итти пешком, прошу поехать.
Генерал недоуменно оглядывался по сторонам, бурча:
- Как поехать, на чем поехать?
Я крикнул:
- Поручик, дайте машину!
Я всегда ездил на маш ине; если мне приходилось идти пешком, машина шла всюду за мной.
Каково было удивление генерала, когда он увидел лучшую машину "Поккард" [[правильно: Паккард]] c двумя флагами: добровольческим и георгиевским.
Генерал растерялся и в присутствии публики сму енно пробормотал:
- Позвольте, капитан, это машина командующего войсками.
- Да, a я старший и личный адъютант кoмандующего. Пожалуйста, садитесь.
Поручик открыл дверцу aвтомобиля, a генерал пролепетал:
- Нет, нет, господин капитан, прошу извинить, здесь недоразумение.
Подобный же случай был в Ростове.
Май-Маевский приказал передать пакет генералу Витковскому и вызвать его на три часа дня к себе в кабинет. Витковский находился в Московской гостинице и телефон почему-то не работал. Я сел на машину и поехал к нему.
Поднимаясь по лестнице, я на площадке встретил шикарного гвардейского полковника в кругу трех дам, любезно c ним разговаривавших. Я прошел мимо и вслед услышал грозный оклик:
- Па-аррручик. A ч-честь забыли отдать?!
Не обращая внимания, я продолжал подниматьcя по ступенькам.
Полковник вышел из себя и решил блеснуть властью перед дамами:
- Я вам приказываю остановиться!
Я ответил:
- Полковник, я сейчас вернусь, и тогда мы объяснимся, - и направился в номер Витковского.
Выйдя от генерала, я увидел раскрасневшегося полковника, c пеной y рта, который злобно закричал:
- Поручик, безобразие, я вам покажу!
Я подошел, дамы окидывaли меня презрительными взглядами.
Я снова сказал:
- Полковник, в чем дело?
Он перебил меня:
- Я вам не полковник, a господин полковник, и надо стать как полагается!
Я хлaднокровно заявил:
- Прежде всего я не поручик, a капитан. Вы любезничали c дамами, a я был занят опеpативным делом и по занимаемой должности имею право вас назвать просто полковник, без добавления господин. Я -старший и личный адъ ютант командующего войсками Добрармии генерала Май М аевского.
Куда девались его гонор, гордая осанка. Глаза полковпика расплылись виноватой улыбкой, и он невыносимо слащавым голосом начал оправдываться:
- Я вас не знаю. Конечно, по занимаемой должности вы должны быть на месте полковника генерального штаба. И я вполне вас понимаю, что вы прибыли к генералу Витковскому по оперативному делу. Я прошу извинения. Разрешите представиться и познакомьтесь, пожалуйста, c дамами.
Все улыбнулись.
Я поздоровался c ними и снисходительно улыбнулся.
- Простите, господа, я занят. До свидания.
Таких случаев было много. Все заискивали и боялись меня /lx/.
Лишь один генерал-командир Корниловской бригады /lxi/ оказался более стойким, но только на первый раз. Однажды он "подтянул" меня за упущение. Узнав, что я адъютaнт командующего войсками, сказал: "Тем более вы должны в корне пресекать разгильдяйство, вводить дисциплину, a вы допустили, чтобы солдаты на ваших глазах дебоширили".
Пришлось "козырять" и извиняться. Мы г ним разошлись.
Но я не забыл этого генерала.
В связи c приездом английского представителя генерала Брикса [[правильно: Бриггса]]/lxii/ Корниловская бригада выстроилась на Николаевской площади, окруженная тесным кольцом буржуазии, в ожидании приезда генерала Май-Маевского.
Май-Маевский подъехал на автомобиле и направился вдоль фронта выстроенных войск.
Я шел в двух шагах справа от Май-Маевского. Поравнявшись c тем генеpалом, который меня "тянул", я сделал шаг вперед к Май-Маевскому и, нагнувшись, сказал:
- Ваше превосходительство, обратите внимание нa образцовую стойку.
Май-Маевский, по обыкновению, в таких случаях брoсал пытливый, пронизывающий взгляд.
Едва он посмотрел на генерала, я остановился, окинул этого служаку надменным взглядом и пошел за генералом.
Прибыл Брикс на банкет.
Ко мне подсел тот самый генерал, который "тянул" меня, и со словами: "Господин капитан, простите меня, вы нa меня не сердитесь. Давайте c вами выпьем на брудершафт, - заключим мир".
Немалую выдержку мне пришлось проявить по отношению к богатым и знатным невестам. Их было очень много и все они благосклонно относились ко мне.
Я поражался, как люди могут унижаться перед блеском и положением.
Во время парада по случаю прибытия Май-Маевского в Харьков, буржуазия нас буквально засыпала цветами.
Целая вереница фотографов, кино-операторов, тянулась хвостом за командармом.
По oкончании парада, ко мне подошел городской голова Xарькова: "Господин капитан, мои дочери просили вас уделить им внимание. Хоть бы 5 -10 минут", - добавил он умоляюще.
Я сослался на неотложную работу и уехал c Май-Маевским.
Всю дорогу я мысленно смеялся над чудаком.
Некоторые профеcсора любезно дарили мне свои научные произведения c надписью "от автора".
Да, аксельбанты адъютанта действовали магически. Подхалимничали не только перед "самим", но и перед адъютантом 3].
ПРИМЕЧАНИЯ
lx О ярко изображенном Макаровым приоритете должности над чином как о характерной примете Добрармии писал, в частности, ген. Штейфон: "О чинопочитании, этой серьезнейшей основе воинской дисциплины, можно говорить только с длительными и существенными оговорками. Чины в Добровольческой армии значения не имели. Доминировала должность" (Б. Штейфон. Кризис добровольчества [Белград, 1928] // БД. Добровольцы и партизаны. М., 1992. С. 332).
lxi Единственной корниловской частью, именовавшейся бригадой, осенью 1919 была Корниловская артиллерийская бригада. Ей командовал Л.М.Ерогин (в 1919 г. полковник, позднее генерал-майор).
lxii Визит Бриггса в Харьков имел место около середины ноября (н.с.) 1919 г.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
Белые генералы
Штaб ген. Май-Маевского нaходился в сердце Донбас[с]а - в
Юзовке. Генерал старался удержaть в своей власти угольный район и,
не считая средств и жертв, выpывал c корнем, как он выражался,
“пролетарский дух”. За малейшую симпатию к советской власти людей
расстреливали и вешали. Контр-разведка раскинула густую сеть по всей
территории, занятой Добрармией. Горнопромышленники, вернувшиеся к
своим заводам и шахтам, c особенной кровожадностью издевались над
рабочими. Под угрозой смертной казни, за ничтожные гроши их
заставляли работать c утра до поздней ночи в шахтах, на заводах и на
транспорте. Отказ работать рассматривался Май-Маевским как призыв к
восстанию; участь таких несчастных решала пуля или петля. На
кровавом фоне белогвардейщины вырисовывалась грузная, высокая фигура
генерала Май-Маевского.
Он сидел в кабинете и смотрел из окна на горизонт, откуда
доносился гул орудийной канонады.
- На пепле развалин строится новая единая, неделимая Россия, -
убежденно сказал он, вставая c кресла, и долго разглядывал цветные
флажки, расположенные кольцеобразно на оперативной карте. Затем
отдал распоряжение своему штабу перейти на станцию Криничную /63/.
Май-Маевский поставил дело крепко: стоило ему нажать клавиши
правления, как под мастерскую игру генерала плясали и правые и
левые. Уезжая на ст. Криничную, генерал был спокоен за тыл. // [57 У
Май-Маевского была крепкая рука. Он деpжaл в повиновении и “правых”,
и левых фразеров. Подавлял террором малейшее революционноe
движение 57].
Шли беспрерывные бои, железнодорожные станции переходили из рук в
руки. У Май-Маевского было немного войск. Но, перебрасывая их из
одного участка на другой, генерал вводил в заблуждение красных.
Одним и тем же частям бeлых войск в течение дня приходилось
участвовать во многих боях и разных направлениях; для этой цели был
хорошо приспособлен подвижной состав транспорта. Такая тактика и
удары по узловым станциям были признаны английским и французским
командованием новой замечательной стратегией. Кроме того, Май-
Маевский в течение недели четыре-пять раз выезжал на фронт, поднимая
своим присутствием стойкость бойцов. [57 Всегда был в куpce
положения дел на передовых позициях57]. Войска его уважали, называя
вторым Кутузовым (по фигуре генерал был похож на знаменитого
полководца) /64/.
Главную роль в успехе Добрармии играло обилие обмундировaния,
значительное количество артиллерии, пулеметов, снарядов и патронов,
присылаемых союзниками. Конечно, союзники давали не даром; за один
транспорт снарядов они увозили восемь транспортов сырья, к тому же
бесконтрольно пользовались нефтяными промыслами. Деникин не только
не чинил союзникам препятствий, но дaже помогал грабить народное
достояние, так как он всецело зависел от иностранного капитала.
Буржуазная пресса признавала, {и справедливо} /65/, Май-Маевского
талантливым полководцем, героически ведущим борьбу.
Но как ни старался Май-Маевский через буржуазных писак “Освага”
ввести в заблуждение население, что белые не монархисты, a борцы за
благо родины и народа, каждый шаг Добрaрмии вперед отражался на
населении кошмаром. // [57 Май-Маевский всячески старался создать
себе популярность, выдать себя за человека, борющегося за свободу.
Между тем он 6ыл убежденный монархист. Пугь его армии 6ыл усеян
виселицами /66/ 57]. B занятых местностях назначались прежние
губернаторы. Помещики, под крылышком Добрармии, творили всяческие на
силия.
Со станции Криничной штаб генерала Май-Маевского продвинулся на
станцию Иловайскую. Здесь генерал, проделав ряд успешных операций,
получил телеграмму из ставки Деникина o выезде его в Иловайское.
Отдав распоряжение приготовиться, Май-Маевский грузно подошел к
окну вагона и задумался, глядя в широко расстилавшуюся степь. Ему
исполнилось 52 года. На белокурой коротко остриженной голoве
блестела [57 немалая 57]лысина. Голубые глаза смотрели через пенсне
проницательно и прямо.
Вошел князь Адамов, начальник конвоя.
[60 Конвой, который держал при себе Дроздовский, целиком перешел к
Май-Маевскому60]. [3 Начальником конвоя у генерала Дроздовского
состоял князь Мурат. Он был известен среди населения Кубани, Дона и
в особенности Юзовки, a также среди войск, как кровожадный палач. От
его рассказов дрожь пробегала по телу. Когда попадались пленные, он
собственными руками отрезал тесаком уши, вырезал звезды на теле,
после чего рубил шашкой. Его зверства вселяли ужас и отвращение, но
y Дроздовского он пользовался полным доверием.
Когда я спросил Мyрата, почету он так озлоблен против
большевиков, он мне показал на свой стеклянный глаз, который, якобы,
был выколот в бою; c тех пор он стал мстить. Ко мне Мурат относился
c недоверием,и я искал способа отделаться от белого инквизитора3].
По принятии Май-Маевским дивизии и назначении меня адъютантом в
городе Юзовке, я в первую очередь повел усиленную агитацию против
Мурата, наговаривая Май-Маевскому, что этот князь занимается темными
делами и старается подорвать авторитет генерала. “Он говорит, ваше
превосходительство, что Mай-Маевский не соответствует своему
назначению, всячески вас ругает среди офицеров, a когда является к
вам, лебезит перем вами, выказывая свою преданность, что может
подтвердить офицер конвоя Адамов”. Май-Маевский, не проверяя,
приказал отдать в приказе об отстранении князя Мyрата, одновременно
спросил меня, кого можно назначить на эту должность.
Я указал на Адамова, c добавлением, что он тоже князь, какой-то
кавказский, “предан вам и боевой офицер”.
Mай-Маевский приказал позвать его.
Я, зная хорошо, что Адамов имел личные счеты c Муратом, передал
Адамову o предполагаю щемся его назначении и посоветсвал, как нужно
держаться перед генералом и что говорить. Адамов явился к Май
Маевскому и рассказал ему, где он принимал участие в боях. Май-
Маевский расспрашивал Адамова o личности князя Мурата. Адамов указал
на ряд случаев грабежей и насилий при Дроздовском; между прочим
упомянул Май-Маевскому, что Мурат любит и ценит Дроздовского, a
других генералов, в том числе и Май-Маевского, не уважает. Май-
Маевский подписал приказ. И палач князь Мурат поеxал на передовые
позиции, где и сложил свою голову 3] /67/.
[Адамов известил:] - Ваше превосходительство, поезд
главнокомандующего вышел c последней станции.
Генерал глубоко вздохнул и, повернув ко мне крупноносое лицо,
сказал:
- Капитан Макаров! Сейчас поезд подойдет, позовите ко мне
Прокопова и поставьте в известность начальника штаба.
Когда я вернулся, Май-Маевский стоял посреди комнаты в парадной
форме. Ординарец Прокопов распрaвлял складки мундира, образовавшиеся
от сильно затянутого пояса /68/. В этот момент шумно пролетели мимо окон
вагона два огрoмных паровозa c вереницей вагонов. Парoвозы
остановились, тяжело дыша, отплевываясь белым паром. Май-Маевский
вышел к стоящему на платформе почетному караулу. Одновременно c
генералом со ступенек одного из вагонов прибывшего состава сошел
Деникин, сопровождaемый генералами Романовским, Врангелем, своим
адъютантом, полковником Колташевым [[правильно: Колтышевым]] и
другими штаб-офицерами свиты /69/. Оркестр грянул встречный марш.
Генерал-лейтенанту Ден кину, главному сподвижнику генералa
Корнилова, было 54 года [[правильно: 47 лет]]. Выше среднего роста,
шатен, c карими глазами, c большими усами, небольшой бородкой, ко
ренaстый. На вид зажиточный помещик. Окoнчив академию генштaба,
Деникин кoмандовал в империалистическую войну железной дивизией на
Карпатах, имел много наград. Он был храбр, но слабохарактерен и
честолюбив. После смерти генерала Алексеева Деникин всецело
находился под влиянием Романовского, начальника штабa, и генерала
Лукомского, который играл решающую роль в Особом Совещании. После
женитьбы Деникин ушел в семью и, в общем, мало интересовался фрон
том.
Ген. Романовский, крайне несимпатичный, c быстрыми лукавыми
глазами, держал себя вызывающе не только c рядовым oфицерством, но и
c высшими начальниками. Он создал целую сеть интриг вокруг ставки;
главным сподвижником его на этом поприще был ген. Лукомский,
которому симпатизировала буржуaзия за работу в Особом Совещании,
особенно, по аграрному вопросу /70/.
Генерал-лейтенант барон Врангель, высокого роста, худощавый,
хранил суровый вид. По происхождению немец, он был крупный
собственник. Академию генерального штаба не окончил, в
империалистическую войну находился в гвардейских частях,
расположенных ближе к ставке, и мало участвовaл в боях /71/. Но Врангель
был храбр, тверд и весьма тщеславен. В погоне за местом Деникина не
брезговал интригами. B Добровольческой армии он находился еще в
бытность Корнилова /72/. Деникин назначил Врангеля командующим Кубанской
армией /73/. По взятии Москвы белыми барон предназначался в инспекторы
кавалерии.
Не доходя трех шагов до Деникина, Май-Маевский остановился и
отрапортовал:
- Ваше превосходительство, незнaчительный бой идет в районе
Харцызска. B остальных направлениях без перемен.
Деникин пожал руку Май-Маевскому и поздоровался c почетным
караулом. Затем пригласил Май-Маевского, начальника штаба и меня к
себе обедать. Вагон Деникина состоял из двух небольших комнат,
комфортабельнo обставленных: мягкая мебель, дорогие ковры. B одной
из комнат по стенам были развешаны оперативные карты и различные
схемы, в другой же стояли два небольшие стола, покрытые белоснежной
скатерью. Среди обилия изысканных закусок выделялись графины c
водкой, настоенной на лимонах. Деникин пригласил садиться за стол.
Когда все расселись, он встал c бокалом в руках и обратился к Май-
Маевскому:
- Дорогой Владимир Зенонович! Я очень рад поздравить вас c
новым высоким назначением /74/. Знаю вашу доблесть, честность и
твердость характера, всю героическую борьбу, которую вам пришлось
вести в течение нескольких месяцев по удержанию донецкого бассейна.
Родина повелевает назначить вас на пост командующего армиями. Я
уверен, вы c честью выполните возложенные на вас задачи; так же
твердо, как и раньше, поведете и выведете ваши доблестные части из
донецкого бассейна на широкую московскую дорогу. По русскому обычаю
я поднимаю бокал и пью ваше здоровье. Ура! Ура! Ура!
Деникин опрокинул бокал до дна и расцеловался c Май-Маевским.
- Да здравствует единая, неделимая великая Россия и ее верные
сыны. Ура, ура, ура! - ответил мой начальник.
- Ура! - подхватили мы /75/.
ПРИМЕЧАНИЯ
63
В издании 1957 г. из этого описания выросла целая сценка: “Однажды
я пришел в кабинет Май-Маевского. Он внимательно разглядывал цвeтные
флажки, расположенныe на оперативной каpте.
- Радуйтесь, капитан, - сказал он. - Мукам нашим приходит конец.
На пепле развалин строится новая единая, недлимая Россия. Скоро вы
вернетесь в свои пенаты. - И затем отдал распоряжение перевести штаб
на станцию Криничную.
Нелегко было мне слушать подобные речи; тем более, что я знал, в
какое крепкое кольцо берут молодую республику белогвардейцы. И в
этот день, и потом не раз хотелось выхватить нагaн и рaзрядить его в
грузную фигуру генерала. Но я превозмогал себя. Работa в штабе
давала мне возможность информировать нaшy. Красную Армию о замыслах
Май-Маевского”.
Эти пассажи очень характерны для послевоенных модификаций
воспоминаний Макарова. Обратим внимание на очередное повторение
того, введенного Макаровым как раз в 1957 г. мотива, что он уже
информировал о чем-то Красную Армию, а также на совершенно
неправдоподобные обещания Май-Маевского “скоро” вернуть макарова в
родные пенаты, то есть в Рязанскую губ. (дело происходит весной
1919, в пору тяжелейших оборонительных боев, когда все неделю за
неделей держалось на волоске и Май-Маевский менее всего мог
возвещать своему адъютанту скорое пришествие в Рязань!).
64 В издании 1957 г. эта фраза снята.
65 Снято во 2-м издании и далее.
66 Как видим, в 1957 г. к картине ужасов, творимых Добрармией,
добавился путь, усеянный виселицами, ранее отсутствовавший.
67 В издании 1960 г. этот эпизод изложен существенно по-другому:
слыша о зверствах Мурата (к которым, по сравнению с 3-5 изданиями,
Макаров прибавил еще и перешибание тесаком коленных чашечек пленным
красноармейцам), “даже хорунжий Адамов, давно находившийся в конвое
и повидавший виды, не выдержал. Пробудилось, видимо, что-то
человеческое, пришел ко мне и сказал: - Нужно обратить внимание
генерала на эти безобразия. - А что такое? - Опять князь Мурат без
всякого допроса губит людей, вырезает эти звезды. Уж так-то не надо
бы делать. Виновен – расстрелять, и все. - Хорошо, доложу генералу,
- проводил я хорунжего, тоже, между прочим, князя кавказского”.
Вслед за этим, продолжает Макаров, он сам поговорил с Май-Маевским о
Мурате, ни слова не говоря о насилиях князя, а рассказывая, что тот-
де всячески поносит Май-Маевского; Май-Маевский рассвирепел и
немедленно приказал отчислить Мурата из конвоя на передовые позиции,
а Макарова с благодарностью спросил, не порекомендует ли тот кого
взамен Мурата. Макаров назвал Адамова, и Май-Маевский тут же
распорядился назначить его новым начальником конвоя. Сам Адамов при
всем этом разговоре не появлялся и близко.
Отличия этой версии от той, более ранней, что приводилась в 3-м
– 5-м изданиях, очевидны. Различен и порядок событий (на каком этапе
и в какой роли в деле участвовал кн. Адамов), и особенно их
характер. В более ранней версии Май-Маевский сначала, после того,
как Макаров рассказал ему о поношениях Мурата в лично его, Май-
Маевского, адрес, принял лишь предварительное решение о снятии
Мурата с должности командира конвоя, после чего запросил о нем еще и
Адамова. Тот говорил уже не столько о неуважении Мурата к Май-
Маевскому (его он упомянул лишь “между прочим”), сколько о грабежах
и насилиях Мурата. Вот тут Май-Маевский принял окончательное
решение по Мурату, и не просто отрешил его от командования конвоем,
а выставил его из конвоя вовсе и отправил на передовые позиции. По
этому изложению выходит, что Май-Маевского насилия и грабежи Мурата
возмутили существенно больше, чем ябеды Макарова о том, как Мурат
поносит его самого. Кроме того, здесь эти ябеды так и не смогли
побудить Май-Маевского к вынесению окончательного решения по
Мурату; таковое он вынес только тогда, когда проверил их показаниями
другого офицера, и узнал от него, что дело идет не только о
нелояльности Мурата к нему самому, но и насилиях и грабежах. Все это
создает вполне определенное впечатление, полностью согласующееся со
всем, что нам независимо известно об отношении Май-Маевского к
подобным насилиям, в том числе насилиям этого самого Мурата (см.
выше).
В версии 1960 г. именно это впечатление старательно устранено:
все решения по Мурату Май-Маевский принимает на основании
единственного доноса Макарова, ни у кого его не проверяя, а в
доносе этом Макаров говорит только о нелояльности Мурата к Май-
Маевскому, ни слова не говоря о его насилиях. Уже обнаруживающая
отсюда тенденция, не говоря о том, что версия 1960 – более поздняя и
вообще последовательно изменена в сторону увеличения всякого рода
искажений и ухудшения образа белых, доказывает, что блиде к истине
именно более ранняя версия. Окончательно удостоверяет этот вывод
внутреннее противоречие, появившееся в результате проведения
означенной тенденции в версии поздней: Адамов здесь, как и в ранней
версии, осуждает насилия Мурата, Макаров обещает ему доложить об
этом Май-Маевскому – и не говорит об этом ни слова. Отсюда ясно, что
присущий обеим версиям сюжетный элемент – недовольство Адамова
насилиями Мурата – восходит к действительным воспоминаниям Макарова,
и в издании 1960 г. лишь был перенесен со своего действительного
места (разговора Адамова с Май-Маевским после наушничества Макарова)
на более раннее (в разговор Адамова с самим Макаровым до этого
наушничества) – где, соответственно, повис в воздухе. Причины этого
переноса мы уже выяснили: без него получалось, что Май-Маевский,
выставляя Мурата, регагирует на это самое Адамовское недовольство
его насилиями, то есть выступает как защитник мирного населения.
О дальнейшей судьбе Мурата мы знаем из цитировавшегося нами
выше дневника В. Амфитеатрова-Кадашева: оказавшись на передовой
командиром чеченской конной части, Мурат во главе ее участвовал в
очередном взятии Юзовки, где его чеченцы “повольничали насчет
жида”, и Май-Маевский отдал его под суд. Этот эпизод очень хорошо
согласуется по характеру со сведениями, которые приводил Макаров в
20-х гг. и о Мурате, и о реакциях Май-Маевского в связи с этим
офицером. Считать ли в свете дневника Амфитеатрова-Кадашева, что
заявление Макарова о гибели Мурата на передовой, ошибкой, или
реконструировать дело так, что наряженный Май-Маевским суд
разжаловал его и послал на передовую, где тот потом и погиб, сказать
невозможно.
68 В издании 1957 г. – “золотого шарфа”, в издании 1960 г. –
“золотого пояса”!
69 В описанной выше сцене Макаров, как видно их сопоставления
источников, слил воедино два разных, хотя и близких по времени,
приезда начальников к Май-Маевскому – приезд Врангеля 27 апреля
ст.ст. и приезд Деникина со штабом 8 или 9 мая ст.ст. Истинная
последовательность событий была такой (ниже даты по ст.ст.):
24 апреля Врангелю пришла из Ставки телеграмма, где говорилось
о намерении Деникина разделить Добрармию на две части (на
харьковском и царицынском направлении- будущие Добровольческая и
Кавказская армии) и Врангеля предлагалось оставить во главе второй
(Врангель П.Н. Записки. Кн.1. М., 1992. С. 218 сл.). Некоторое время
Врангель обсуждал это сообщение с другими генералами, и, наконец,
отправил Деникину ответ со своим согласием. О дальнейшем Врангель
пишет: “На другой день (27 апреля, см. ниже. – А.Н.) я выехал на
станцию Харцызск, дабы повидать генерала Май-Маевского и
переговорить с ним по содержанию полученного мною от генерала
Романовского письма. Я впервые увидел генерала Май-Маевского.
Небольшого роста, чрезвычайно тучный, с красным обрюзгшим лицом,
отвислыми щеками и громадным носом-сливой, маленькими мышиными
глазками на гладко выбритом без усов и бороды лице, он, не будь на
нем мундира, был бы несомненно принят каждым за комика какой-либо
провинциальной сцены. Опытный, знающий дело военачальник и
несомненно не глупый человек, генерал Май-Маевский в разговоре
производил весьма благоприятное впечатление. Долгие месяцы ведя
тяжелую борьбу в каменноугольном бассейне, он не потерял бодрости
духа. Он, видимо, близко стоял к своим войскам, знал своих
подчиненных. Генерал Май-Маевский был очень польщен доверием
Главнокомандующего, о чем и просил меня довести до сведения генерала
Деникина. (…). Своим заместителем на должность Добровольческого
корпуса генерал Май-Маевский представлял генерала Кутепова,
командовавшего действующим в районе станции Торговая отрядом из трех
родов войск. Осмотрев расположенных в резерве близ станции Харцызск
пластунов и два батальона марковцев, я проехал на позицию. Мы
садились в автомобиль, когда получено было донесение о переходе
противника против 1-ой бригады в наступление. Я выехал к участку,
где шел бой.
Укрытая за грядой небольших холмов, стреляла наша тяжелая
батарея. В полутора-двух верстах впереди растянулась по холмистой
степи жидкая цепь наших стрелков. Со стороны противника гремели
артиллерийские выстрелы и дымки шрапнели то и дело вспыхивали над
нашими цепями. Мы вышли из автомобилей и я пошел вдоль фронта,
здороваясь со стрелками. Увидев группу сопровождавших меня лиц,
неприятель открыл ружейный огонь. Пули посвистывали, щелкали в сухую
землю, взбивая пыль. Я шел вдоль цепи, приветствуя стрелков, изредка
останавливаясь и задавая вопросы. Огонь противника усиливался, один
из следовавших за мной ординарцев был убит, другой ранен. Я приказал
сопровождавшим меня вернуться назад, сам же с генералом Май-
Маевским, генералом Юзефовичем и лицами моего штаба продолжал
обходить полки. Наступавшие цепи противника медленно накапливались
против занимавших левый фланг марковцев. С целью помочь соседям
корниловцы перешли в контратаку. Я подходил к занятому корниловцами
участку, когда их цепи, поднявшись, быстро двинулись, охватывая
фланг врага. Несмотря на огонь люди шли, не ложась. Впереди на
гнедом коне ехал молодой командир полка полковник Скоблин. Под
угрозой своему флангу, красные, не приняв удара, начали отход.
Поблагодарив корниловцев, я поехал на вокзал. Давно не испытанная
близость к войскам, близость боя, создавали бодрое, приподнятое
настроение” (Там же. С.221 сл.).
Об этом приезде Врангеля упоминали и фронтовики. Под датами “21-
29 апреля” в записях, собранных марковцем В.Павловым о деятельности
марковцев стоит, в частности: “..На станции [Харцызск] был
приехавший после выздоровления от тифа генерал Врангель. Узнали
также, что он в этот день, где-то между Алексеево-Орловым и Зуевым,
смотрел 1-й и 2-й батальоны полка и говорил им о скором переходе
армии в наступление, а пока приказал стоять твердо и держаться на
месте наличными силами, какие бы они ни были. Как ни казалась всем
обстановка отчаянной, но генерал Врангель поднял уверенность бойцов
в скором решительном переломе борьбы (Павлов В.Е. Марковцы в боях и
походах за Россию в освободительной борьбе 1918-1920 годов. Т.2.
Париж, 1964, цит. по републикации в: Вооруженные Силы на Юге России.
[РзиН 17]. М., 2003. С. 97). О том же приезде Врагеля упоминае ещет
один марковец (А.Леонтьев. Марковцы-артиллеристы в боях в Донбассе
// Вооруженные Силы на Юге России. [РзиН 17]. М., 2003. С 140):
“Только что поправившийся после тифа командующий Добровольческой
армией генерал Врангель объезжал части корпуса, благодарил за службу
и доблесть и говорил о скором переходе армии в наступление. 8 мая
генерал Врангель посетил стоящую на позиции перед городом Харцызск 3-
ю батарею”. Леонтьев приводит даты по ст. стилю, но в данном случае,
несомненно, перепутал его с новым (то есть поставил 8 мая вместо
истинного 25 апреля ст.ст.), так как 8 мая ст.ст. (и вообще весь май
ст.ст.), как твердо известно по собственным воспоминаниям Врангеля,
тот провел на Манычском фронте, а в Донбасс с описанным у Леонтьева
визитом приезжал в конце апреля (ср. ниже). В воспоминаниях
дроздовца В.Кравченко (цит. по републикации в: Вооруженные Силы на
Юге России [РЗиН 17]. М., 2003. С.177) говорится, что “27 апреля
приезжал в Иловайскую командующий Кавказской Добровольческой армией
генерал Врангель, и, обращаясь к войскам”, обещал скорый переход в
наступление; то же сообщение (“27 апреля генерал Врангель сам прибыл
на станцию Иловайская”) повторено в: А.Власов. О бронепоездах
Добровольческой армии (цит. по републикации в: Вооруженные Силы на
Юге России [РЗиН 17]. М., 2003. С.395). Таким образом, приезд
Врангеля в Харцызск – Иловайскую состоялся 27.04.
Через несколько дней, вечером 30 апреля, Врангель выехал на
Манычский фронт, где с тех пор и оставался несколько недель,
руководя операциями на манычско-царицынском направлении (Врангель.
Ук.соч. С.224-253). В частности, вспоминая события 2 мая, Врангель
пишет: “В вагоне Главнокомандующего (тогда стоял в Торговой, на
Манычском фронте. – А.Н.) познакомился я с генералом Кутеповым.
Последний уезжал для принятия Добровольческого корпуса. Небольшого
роста, плотный, коренастый, с черной густой бородкой и узкими,
несколько монгольского типа глазами, генерал Кутепов производил
впечатление крепкого и дельного человека” (Там же. С.230).
Между тем еще примерно через декаду, уже после того, как
Кутепов прибыл к Май-Маевскому в Каменноугольный район, а Май-
Маевский был назначен “командармдобром” (8 мая), состоялся приезд к
нему Деникина. Об этом прибытии вспоминает ген. Штейфон (Кризис
добровольчества [Белград, 1928] // БД. Добровольцы и партизаны. М.,
1992. С. 258 слл.):
“Прибытие в Донецкий бассейн новых войск и намеченное уширение
масштаба военных действий требовали и соответствующей организации. В
соответствии с планами главного командования была сформирована
армия, а генерал Май-Маевский назначен командующим этой армией.
Во главе корпуса стал генерал Кутепов, прибывший без
промедления на станцию Иловайскую. Скоро посетил войска и генерал
Деникин. Чувствовалось, что подготовляется какая-то серьезная
операция.
(…) Это была моя первая встреча с генералом Кутеповым. Здесь
же, на станции Иловайской, в ожидании прибытия главнокомандующего
меня подозвал генерал Май-Маевский. — Я знаю, что вы желаете
командовать полком. Хотите получить Белозерский полк?
Белозерский полк входил в состав 3-й дивизии, и о нем я, как
начальник штаба, имел точное представление. Один из старейших и
славных полков императорской армии, он только лишь
возрождался.Просматривая накануне ведомость боевого состава дивизии,
я точно запомнил боевой состав Белозерского “полка”: 62 штыка! Эта
цифра быстро промелькнула в моей памяти.
- Разрешите, ваше превосходительство, подумать?
- Ну, подумайте. Даю вам пять минут на размышление.
За подобный срок я, конечно, ничего не мог “надумать”. Я
старался лишь прислушаться к тому внутреннему голосу, который в
трудные моменты нашей жизни подсказывает нам то или иное решение.
Через две минуты генерал Май-Маевский снова подозвал меня.
— Надумали?
Каким-то инстинктом я почувствовал в это мгновение, что
Белозерский полк — это моя судьба, и, не колеблясь, ответил:
- Согласен, ваше превосходительство.
- Ну вот и прекрасно. Я знаю полк давно. В нем всегда был
прекрасный дух, и вы не будете сожалеть. Я доволен, что вы будете
его командиром. Вот подходит поезд, и я сейчас доложу о вас
главнокомандующему.
По-видимому, со стороны генерала Деникина никаких препятствий к
моему назначению не было, так как тут же, на перроне, он поздравил
меня командиром Белозерского полка”.
На этом Штейфон оставляет описание визита Деникина, так как
вспоминает его лишь в связи с обстоятельствами своего назначения
командиром Белозерского полка, которое, собственно, и описывает.
Подчеркнем сразу, что Врангель при этом визите присутствовать не
мог, так как к моменту визита при Май-Маевском уже состоял Кутепов,
прибывший с Манычского фронта, а Врангель еще до того, как Кутепов
выехал с этого фронта к Май-Маевскому, сам прибыл на Манычский
фронт, и с тех пор в Донбассе не появлялся (см. выше).
О том же приезде Деникина кратко упоминает дроздовец Д.Пронин
(Записки дроздовца-артиллериста. Цит. по репубуликации в:
Вооруженные Силы на Юге России [РЗиН 17]. М., 2003. С.239):
“Главнокомандующий генерал А.И. Деникин произвел смотр частям,
которые удерживали фронт в продолжение всей зимы. После этого,
очевидно, была “подкручена гайка” интендантам и кому нужно, и через
несколько дней нам было выдано новое английское обмундирование”. Эта
выдача английского обмундирования, согласно дневнику другого
дроздовца-артиллериста, Н.Ребикова, произошла на станции Иловайская
10 мая (Н.Ребиков. Дневник дроздовца-артиллериста. Цит. по
републикации в: Вооруженные Силы на Юге России [РЗиН 17]. М., 2003.
С.253), что требует датировать приезд Деникина к Май-Маевскому 8,
самое позднее 9 мая. О том, чтобы в ходе этого визита Деникин
выезжал на фронт, в боевые порядки, никто как будто не упоминает
(что, конечно, не исключает короткого выезда такого рода: о том, что
Врангель 27 апреля выезжал непосредственно в боевые порядки во время
сражения, тоже не упоминает никто из мемуаристов, кроме него
самого).
У Макарова Деникин приезжает в Иловайскую к Май-Маевскому
вместе с Врангелем; Деникин, Врангель, Май-Маевский и Юзефович
выезжают в войска и присутствуют непосредственно на переднем крае во
время боя, причем в тот же день Май-Маевский говорит с Деникиным о
Белозерском полке. Как видно из всего сказанного, Макаров смешивает
в своем рассказе воедино визит Врангеля 27 апреля (откуда само
присутствие Врангеля и картинное описание обхода цепи,
перекликающееся с аналогичным описанием у Врангеля) и визит Деникина
8 - 9 мая (когда действительно у Май-Маевского с Деникиным шла речь
о Белозерском полке, как упоминает Штейфон).
70 После войны издатели Макарова заметили, наконец, что буржуазии
вообще нечего было особенно интересоваться аграрным вопросом – для
этого существовали помещики – и в издании 1957 г. вместо этого было
сказано: “…Лукомский, которого горячо поддерживали помещики. Он
выражал их интересы”.
71 Сплошной вымысел. В действительности род Врангелей –
скандинавского происхождения, ген. Врангель окончил академию
Генштаба в 1910 г., в Первую мировую войну лично участвовал в
конных фронтальных атаках на вражеские позиции.
72 Вновь ошибка: Врангель прибыл в Добрармию в сентябре 1918 по
н.с., через полгода после смерти Корнилова.
73 Речь идет о назначении Врангеля 8/21.05.1919 командующим
Кавказской армией, которую сначала, действительно, хотели назвать
Кубанской.
74 Командующим Добровольческой армией.
75 В издании 1957 г. Макаров упраздняет это “мы” и специально
отмежевывается в глазах читателя от кричащих “Ура!”: “ - Ура! -
подхватили присутствующие. Я тоже громко крикнул “Ура!”, a про себя
подумал: “Дайте срок, все будете висеть неделимо и едино”.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
|
