Сайт Архив WWW-Dosk

Добро пожаловать, Гость. Пожалуйста, выберите: Вход || Регистрация. 06/16/24 в 18:23:46

Главная » Новое » Помощь » Поиск » Участники » Вход

Удел Могултая « ВЛАДИМИР ЗЕНОНОВИЧ МАЙ-МАЕВСКИЙ »

Удел Могултая    Сконапель истуар - что называется, история    Гражданская война на Юге России    ВЛАДИМИР ЗЕНОНОВИЧ МАЙ-МАЕВСКИЙ « Предыдущая тема | Следующая тема » Страниц: 1  Ответить » Уведомлять » Послать тему » Печатать    Автор  Тема: ВЛАДИМИР ЗЕНОНОВИЧ МАЙ-МАЕВСКИЙ  (Прочитано 15942 раз) Guest is IGNORING messages from: . Sergeant Новичок Я люблю этот Форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 7 ВЛАДИМИР ЗЕНОНОВИЧ МАЙ-МАЕВСКИЙ « В: 07/20/05 в 07:24:37 » Цитировать » Править ВЛАДИМИР ЗЕНОНОВИЧ МАЙ-МАЕВСКИЙ (предост. Могултаем) [если кто не знает, он изображен в виде ген. Ковалевского в "Адъютанте его пр-ва". - Сержант]       (1) Владимир Зенонович Май-Маевский - Генерального Штаба генерал-майор. Родился в 1867 году. Окончил 1-й кадетский корпус, Николаевское инженерное училище (в 1888 г.). С 1888 г. в Императорской армии. Окончил Николаевскую Академию Генштаба (в 1896 г.). Первую мировую начал, командуя 44 пехотным Камчатским полком, затем бригадой 11 пехотной дивизии, с 1916 года - 35 и 4 пехотными дивизиями; после Февральской революции - командир 1 Гвардейского корпуса, генерал-майор Генерального Штаба. За германскую войну награжден Анной, Владимиром, Станиславом 1-й степени, золотым оружием, Георгиевскими крестами 3-й и 4-й степени, солдатским Георгиевским крестом с веточкой.  (2) В Добрармию вступил весной 1918 года на Дону, зачислен рядовым солдатом в Третью стрелковую ("Дроздовскую") дивизию (так начинали и другие генералы ВСЮР). После ранения Дроздовского в ноябре 1918 года назначен Деникиным врид начдива, затем, по смерти Дроздовского в январе 1919 года - начдивом; 19 декабря 1918 г. переброшен со своей дивизией в Каменноугольный район. К концу января - командующий созданным на основе 3 сд с приданием ей других добровольческих частей Вторым "Добровольческим" корпусом, затем - образованной с приданием ему новых подкреплений Донецкой группой войск (январь - март в составе Крымско-Азовской Добровольческой армии генерала Боровского, март - май в составе Кавказской Добровольческой армии генерала Врангеля). С 22 мая 1919 года, с преобразованием Донецкой группы войск в Добровольческую армию - командующий Добровольческой армией (реально в командование вступил несколько позже, сменив на этом посту врид командарма генерала Юзефовича). С конца июня 1919 года также Главноначальствующий Харьковской области (Харьковская, Екатеринославская, Курская, с октября Орловская и до сентября 1919 г. Полтавская, частично Киевская и Черниговская губернии).    (3) 10 декабря 1919 года отчислен с поста командующего армией в распоряжение Главкома; жил в Севастополе. Неженат. Скончался в Севастополе 13 ноября 1920 года в возрасте 53 лет.    (4) Генерал Май-Маевский и среди военачальников ВСЮР отличался исключительной личной храбростью и упорством, благодаря которым мог зимой - весной 1919 года отстоять от большевиков Каменноугольный район; генерал Деникин именовал его, может быть, и не вполне справедливо во второй части своего отзыва, "храбрейшим солдатом и несчастным человеком, страдавшим недугом запоя, боровшимся, но не поборовшим его". Однако, не в пример храброму Боровскому, легендарное пьянство Май-Маевского никогда не мешало ему исполнять свой военный долг, поскольку если он и пьянствовал, то в свободное от оперативной работы время. Судя по тому, однако, что он спокойно мог между дел выпить два стакана водки, генерал и впрямь был человеком запойным. Впрочем, замечать это стали только после Харькова.  (5) Редкой личной храбростью Май-Маевский прославился еще в Императорской армии на германской войне. Современник писал о нем, что, будучи убежденным монархистом, он был тверд и не любил заниматься интригами. Также и Деникин ценил его "доблесть, честность и твердость характера". Генерал же Врангель, вообще осуждавший его, писал: "Опытный, знающий дело военачальник и несомненно неглупый человек, генерал Май-Маевский в разговоре производил весьма благоприятное впечатление. Долгие месяцы ведя тяжелую борьбу, он не потерял бодрости духа. Он видимо близко стоял к своим войскам, знал своих подчиненных".  (6) Генерал Деникин назначил Май-Маевского командующим Добрармией за боевые заслуги, в обход старшинства (как он и поступал неизменно), не считаясь с обидой генерала Юзефовича. Май-Маевский был очень польщен доверием Главнокомандующего и просил генерала Врангеля довести об этом до его сведения.   (7) По взятии Москвы, по слухам, генерал Деникин предназначал Май-Маевского на пост военного и морского министра.    (8) По мнению генерала Деникина, отступление Добрармии осенью 1919 года при тогдашнем соотношении сил и средств нельзя было поставить в вину ее командующему; кампанию же Май-Маевского в Каменноугольном районе он аттестует как "блестящую".    (9) Получив должное образование, генерал Май-Маевский хорошо знал французский и свободно общался на нем с англичанами.    (10) Во время "керенского" наступления под Тарнополем генерал Май-Маевский первым вышел из окопов навстречу врагу, увлекая за собой солдат; за это дело он получил солдатского Георгия.    (11) Во время боев в Каменноугольном районе Май-Маевский по четыре-пять раз в неделю выезжал на фронт, поднимая дух войск личным присутствием на поле боя; за это, а равно и за заботу о войсках, его офицеры, первоначально относившиеся к нему враждебно как к человеку новому, вскоре стали глубоко уважать его и называть "вторым Кутузовым", на которого он походил и фигурой. Более всех любили его корниловцы; марковцы же были меньше привязаны к нему, сроднившись душой с генералом Врангелем и мечтая служить под его началом. Дроздовцы же были, может быть, немного обижены на генерала за то, что тот, не принадлежа к коренным дроздовцам - участникам румынского похода, возглавил тем не менее их дивизию, а потом, став командармом, перешел к тому же в корниловский полк, и едва упоминают его имя в своих воспоминаниях.  (12) Называли его также "наш Май".  (13) Войскам так запомнились посещения Май-Маевского: пыхтя, он вылезал из вагона, отдуваясь, шел к цепи, но как только равнялся с ней, совершенно преображался: на его лице появлялась бодрость, в лице - уверенность, в походке - легкость. Он шел с цепью, "не обращая никакого внимания на пули, как на безобидную мошкару. Его бесстрашие так передавалось войскам, что части шли с ним в атаку как на учении"; он же всегда умел вовремя сказать нужное подбодряющее слово. Рядом с ним не раз бывали убиты его люди.  (14) Напротив, фон Дрейер, ярый сторонник генерала Врангеля, никогда не бывший очевидцем дел генерала Май-Маевского, названного им "генералом-алкоголиком", и судивший о нем только по слухам, те же эпизоды описывает так: "Получив законченное военное образование, будучи по природе человеком храбрым, Май-Маевский опустился, пил запоем, редко был трезв и в таком состоянии ему море было по колено. Часто перед атакой он въезжал чуть не в самые цепи на автомобиле, с трудом выволакивал из него свое тучное тело, и, пошатываясь, шел впереди всех, не обращая внимания на самый бешеный огонь противника". Очевидцы же подтверждают описанные картины боя, но не предшествующее им пьянство.  (15) Выехав в сентябре 1919 года на фронт к корниловцам на станцию Глазуновка, "после оглушительного "ура" и торжественной встречи генерал громко спросил: "Доблестные корниловцы, сколько верст до Москвы?" "Четыреста двадцать"."А сколько корниловских переходов?" "Двадцать!" "Восемнадцать!" Май-Маевский громко крикнул: "За восемнадцать - ура!" Громкое "ура" прогремело в ответ".  (16) Тот же фон Дрейер о тяжком ноябре 1919 года пишет, что Май-Маевский предавался в то время в Харькове оптимизму, устраивал чуть ли не каждый вечер в гостинице попойки, гремела музыка, и сам командующий плясал и веселился до утра. Однако большевистские воспоминания изменника адъютанта генерала Май-Маевского капитана Макарова, по отношению к генералу более чем нелицеприятные, опровергают этот "оптимизм" и не подтверждают кутежей командующего; между прочим, в гостинице "Гранд-Отель" размещался только штаб Май-Маевского, а сам генерал жил в особняке. Разгул же и безобразные кутежи харьковских войск Май-Маевского, включая штаб, общеизвестны и сомнению не подлежат.  (17) Поражения никак не изменили отношения войск к Май- Маевскому.  (18) На совещании штабов Май-Маевского и Деникина 28 ноября 1919 года, имевшем место в Харькове, обнаружилось, к гневу Деникина, что на весь штаб Добрармии имеется всего одна карта фронта, которая и была заблаговременно отправлена Май-Маевским на городской вокзал, где, как он полагал, должно было происходить совещание; в результате пришлось ждать карту больше часа, не имея возможности начать совещание. Совещание 28 ноября вообще ускорило отрешение Май-Маевского, тем более что Деникин и до того был недоволен его действиями.  (19) Войска Добровольческого корпуса, прежде всего корниловцы, верили, что только став командующим Добрармией и поневоле оторвавшись от непосредственного общения с войсками, Май-Маевский не мог долеее противиться пьянству и "подпал под свой тяжелый недуг - запой".  (20) После шестимесячной героической обороны Каменноугольного района, стоившей войскам генерала Май-Маевского исключительно тяжелых жертв, боевое счастье, наконец, улыбнулось им, и к началу июня 1919 года они могли наступать, не опасаясь ожесточенного сопротивления. Призвав тогда войска марковской дивизии к долгожданному наступлению и выразив восхищение их подвигами, Май-Маевский сказал, что с такими частями нельзя не победить врага, что враг уже сломлен и быстро отступает, что он считает себя недостойным командовать такими частями, и заплакал. По словам марковцев, "говорил, и по лицу его текли слезы".  (21) Тогда марковцы покрыли его слова громовым "ура", "веря искренности генерала", но про себя сочли, что Май-Маевский проявил определенную слабость. К тому же, по их мнению, говорил он свою речь слабым голосом и чрезмерно волнуясь.  (22) Когда красные в начале мая 1919 г. предприняли особенно сильное наступление в Каменноугольном районе, Май-Маевский решился отступить, испросив на то разрешения Деникина, и приступил к эвакуации Иловайской, где находился его штаб. Вскоре снаряды красных стали ложиться на станции; бывшие на ней составы уходили один за другим и наконец остался один только поезд Май-Маевского, дожидавшегося подхода своих последних частей, отступавших к станции. С усилением обстрела железнодорожники разбежались, и сам начштаба Май-Маевского генерал Агапеев, струсив, хотел было бежать; по словам Шкуро, "Май-Маевский, сохранял, однако, полное спокойствие и хладнокровие; он успокаивал всех". Простояв три часа на станции, он дождался и своих отступавших частей, и подкреплений, переломивших дело в его пользу и сделавших отступление ненужным.  (23) Также и в августе 1919 года, когда красные неожиданным ударом подошли к Харькову на 18 верст и в городе, штабе и аппарате управления началась паника, Май-Маевский отказался выехать из города и оставался там, "спокойно отдавая распоряжения завязать образовавшийся мешок". Для успокоения населения Май-Маевский на автомобиле разъезжал по улицам Харькова. (24) В июне 1919 года Май-Маевский принимал первый смотр у 2-го Корниловского полка, сформированного из пленных махновцев; веря его прочности, он согласился быть зачисленным в списки этого полка. Его старые офицеры принялись качать его, несмотря на грузное сложение генерала, и на радостях перебросили его через окно бывшим махновцам; в этот миг многих охватил страх, что те бросят его оземь, ибо им было привычно так расправляться с людьми. Но бывшие махновцы поймали генерала и на руках внесли его в столовую. Второй корниловский полк, к которому с тех пор принадлежал Май-Маевский, никогда не подвел его доверия. (25) Когда в октябре 1919 года войска генерала Май-Маевского взяли Орел, жители встречали белых с иконами и на коленях пели "Христос воскресе". Общая радость была беспредельна; один Май-Маевский, не теряя головы, сказал генералу Ефимову: "Орел пойман только за хвост. У него сильные крылья; как бы он от нас не улетел". Также и в иных случаях никогда Май-Маевский не был склонен к переоценке своих побед и трезво видел опасность, хотя и не уклонялся от нее; тому есть много примеров. (26) В апогее своих успехов в сентябре 1919 года он в разговоре с тем же Ефимовым, собственным начштаба, о своих перспективах сказал только: "Если красные не учтут момента - успех обеспечен", - и тут же перешел к возможным осложнениям в боевой обстановке.   (27) По увольнении, представляясь в Таганроге генералу Деникину и будучи из уважения спрошен им, что, по его мнению, надлежит теперь делать, генерал Май-Маевский, невзирая на решительное несогласие Деникина, отвечал, что в сложившемся тяжелом положении следует немедленно сосредоточить распыленные части на Кубань и в Крым, никоим образом не останавливаясь перед сдачей без боя занятой территории.     (28) Услышав от генерала Ревишина обещание схватить Махно, Май-Маевский, улыбнувшись, сказал: "Я не сомневаюсь в Ваших способностях, но поймать Махно вряд ли Вам удастся. Я слежу за его действиями и не прочь бы иметь на своей стороне такого опытного начальника".     (29) Также и Троцкому отдавал он справедливость, удивляясь его военным способностям.     (30) В начале сентября 1919 года английский представитель генерал Бриггс поздравил генерала Май-Маевского с награждением его королем Георгом V Михайловским и Георгиевским орденами и возведением, тем самым, в рыцарское достоинство. Генерал Май-Маевский "в сильно возбужденном состоянии засвидетельствовал свою преданность Георгу в лице генерала Бриггса. Разговор их принял совсем дружественный характер". На другой день на вопрос адъютанта об их беседе, Май-Маевский, будучи "в хорошем расположении, с улыбкой ответил: - Они Россией интересуются постольку, поскольку имеют личные выгоды. Англичане народ хитрый!... Их интересует исключительно экспортный вопрос".     (31) Когда по взятии Харькова Май-Маевский узнал, что его офицеры чинят расправу в нескольких еврейских семьях, не останавливаясь и перед убийствами, он кинулся в указанное ему место и, разогнав офицеров пинками и матерной руганью, прекратил насилие; причем удар ногой в суматохе достался и малолетнему сыну убитых хозяев дома, громко плакавшему посреди буйства. Тот, выросши, до конца своих дней, наступившего в конце 30-х годов на Колыме, сохранил воспоминание об этом случае и передавал его там же известному Шаламову, неверно толкуя, впрочем, действия генерала. Возможность же расправ над харьковскими евреями была ликвидирована в зародыше, и впоследствии, говоря о них, там насчитали 3-4 их жертвы.   (32) В конце августа 1919 года генерал Май-Маевский лично отдал и подтвердил приказ о расстреле в Екатеринославе изнасиловавшего девушку офицера, несмотря на ходатайства его командиров. Присутствовавший при этом редактор екатеринославской газеты "Вечерние Новости" З.Ю.Арбатов был глубоко расстроен такой жестокостью, что не мешало ему в то же время пылко осуждать насилия добровольцев.     (33) Сами же грабежи, не сопровождавшиеся иными насилиями, как и разгул, осуществлявшийся на добытые таким образом средства, генерал Май-Маевский про себя твердо полагал естественным правом своих войск. Генерал Врангель, напротив, яростно боролся с грабежами, и, по выражению современника, вешал грабителей в своей армии "с шумом и треском", невзирая на боевые заслуги. В феврале 1920 года Врангель навестил отставленного Май-Маевского в Севастополе, и тот, тронутый этим визитом, при случившемся разговоре жаловался на приказ Врангеля, осуждавший пьянство и грабежи, и заметил, что это "камешек в его огород". При этом он произнес знаменательные слова: "На войне начальник для достижения успеха должен использовать все, не только одни положительные, но и отрицательные побуждения подчиненных. Настоящая война особенно тяжела. Если вы будете требовать от офицеров и солдат, чтобы они были аскетами, то они и воевать не будут". Врангель, возмутившись, заметил: "Ваше Превосходительство, какая же разница при этих условиях будет между нами и большевиками?" На это Май-Маевский, сразу нашедшись, отвечал: "Ну, вот большевики и побеждают".     (34) Генерал Врангель, отвечая на вопрос, что оставил Май-Маевский ему в наследство, отвечал: "Пьянство и грабежи, повальные грабежи".     (35) Впрочем, неумеренные грабежи, особенно в деревне, вызывали недовольство Май-Маевского, опасавшегося оттолкнуть от армии народ. Когда генерал Юзефович доложил ему, что из-за участившихся грабежей крестьянство относится к его корпусу враждебно, Май-Маевский, перебив его, сказал: "Сейчас же преобразовать части; успокоить негодный элемент путем примерной казни". Приказание это, однако, успеха не имело, как и другие распоряжения того же рода.     (36) Отдавал он также много приказов, осуждавших погромы и требовавших решительных мер против них, однако добился здесь лишь относительных результатов.     (37) Генералу Май-Маеввскому принадлежал, по выражению, мягко говоря, не благоволящего к Добрармии Штифа, единственный во ВСЮР громкий приказ об отрешении военачальника за еврейский погром; именно, в опубликованном на подведомственной ему территории приказе 325 от 24 августа 1919 года этой мере был им подвергнут командовавший 2-й Терской пластунской бригадой генерал Хазов "за разгром еврейских лавок в городе Смела". (В действительности, помимо разгрома лавок, в городе Смела пластуны убили около 30 человек и изнасиловали множество женщин). Впрочем, приказ остановил бригаду лишь на некоторое время, и она успела впоследствии (выйдя уже из состава войск, подчиненных Май-Маевскому) истребить в погромах еще до 700 евреев; считая со 130-150 евреями, убитыми ей на момент приказа, за этой бригадой вообще числится почти половина евреев, погибших при погромах, учиненных ВСЮР к западу от Воронежа.     (38) Не в силах оградить харьковских евреев-добровольцев от насилий со стороны войск, в которые они направлялись, Май-Маевский своевременно распорядился откомандировать их и распустить по домам впредь до общей мобилизации; за это Деникин, по его собственным словам, "сделал замечание генералу Май-Маевскому, но внутренно сознавал, что иначе он не мог поступить". В конце концов в итоге сношений с Май-Маевским по этому и сходным поводам сам Деникин должен был отдать в июле приказ об отчислении офицеров еврейского вероисповедания в резерв Главнокомандующего. Не следует, впрочем, ожидать, чтобы Май-Маевский особенно хотел командовать евреями, хотя и отрицать его добросовестность в этом вопросе нет оснований.  Впрочем, приказ этот исполняли лишь те, кто хотел; в частях, где служили евреи-офицеры, заслужившие своими делами уважение однополчан и начальников, они так и оставались служить, и в этих случаях Май-Маевский исполнения приказа не требовал. В конвое непосредственного подчиненного Май-Маевского, генерала Кутепова, как было, так и оставалось двое офицеров-иудеев; кроме того, на практике добровольцы-офицеры иудейского вероисповедания поступали в войска и после приказа, если часть их принимала. Некий проворный журналист под многозначительным для его темы псевдонимом «Агасферов» (здесь следует вспомнить, что Агасфер – это  имя Вечного Жида), сочиняя уже под большевиками в газете «Советский Дон» заметки, поносящие добровольцев, под шапкой «Кровавый путь -  странички из “истории” Добрармии» (причем кавычки вокруг слова «история» прямо воспроизводят то мнение имп. Николая, что злодеи истории не имеют), вставил в неих сентенцию: «Генерал Май-Маевский носил кличку “жидовского покровителя” и имя его ненавистно в Добрармии». Наиболее чуждые государственной справедливости и озлобленные против евреев чины Добровольческой армии и в самом деле могли с полными – по их меркам – основаниями дать генералу такую кличку (так, впрочем, отзывались они и о Деникине); однако что до общей оценки Агасферова, то она вконец неверна и продиктована одним лишь желанием опорочить лишний раз добровольцев в целом, ибо хорошо известно, что Май-Маевский был очень популярен в армии по меньшей мере до конца осени. (39) Взяв Харьков, Май-Маевский подарил добровольческому полку, ворвавшемуся в город, поезд с каменным углем, оказавшийся там; впоследствии, распекаемый за это генералом Деникиным, он отвечал: "Виноват! Но такое радостное настроение охватило тогда..."     (40) За грабежи войска генерала Май-Маевского были прозваны вместо Добрармии Грабьармией; сами же его воины употребляли в таких случаях выражение "от благодарного населения". "Встречают нас молебнами, - говорили они, - провожают пулеметами"; или еще проще: "Встречают по батюшке, провожают по матушке". Во многом, однако, такое отношение было вызвано изумления достойным шкурничеством  российского обывателя, будь то простонародного или интеллигентного, с презрением относящегося ко всякому призыву к любым личным жертвам во имя спасения страны и с ненавистью - ко всякой власти, взявшейся насильно исторгнуть из него таковые.     (41) Между тем Май-Маевский, понимая цену всяческому "самоснабжению", сам никогда не пользовался плодами грабежа и даже пытался воздействовать на Шкуро в этом отношении, как и при других крайних нарушениях дисциплины с его стороны; тот, однако, позволял себе в ответ матерно обращаться к Май-Маевскому и угрожать ему бунтом, так что командующий бывал принужден в свою очередь успокаивать своего подчиненного по имени, своевластного атамана на деле, именуя его при этом ласково "Андрюшей". Шкуро же запросто называл его "отцом".     (42) Никаких же богатств на службе генерал Май-Маевский не собрал и после отставки впал в бедность.     (43) Изменник адъютант Май-Маевского капитан Макаров распускал о нем слухи, что тот под видом подарков вымогает золото. Слухи эти основаны были единственно на том, что ростовские богачи во главе с Рябушинским поднесли генералу золотую шашку, а Белозерский полк - золотой портсигар с каменьями, причем Рябушинскому это намеренно присоветовал, по собственной своей похвальбе, названный капитан Макаров для дискредитации Май-Маевского.     (44) Сурово управляя завоеванными территориями, Май-Маевский говорил, что с корнем вырвет из них "пролетарский дух", и местные большевики подвергались с его стороны частым расстрелам. Однако и в подобных делах он стремился проявлять справедливость, так что в Каменноугольном районе к нему шли, по свидетельству даже и его недоброхотов, как правые, так и умеренно левые. Впоследствии, однако, слухи о его пьянстве и разгул его войск оттолкнули от него горожан.     (45) Отказ рабочих выходить на работу в условиях военного времени рассматривался Май-Маевским как мятеж, и его военно-полевые суды часто применяли в этом случае смертную казнь.     (46) Когда начальник контрразведки штаба Добрармии полковник Щукин принес на подпись Май-Маевскому смертные приговоры уличенным в большевизме, тот, не рассматривая, подписал: "Утверждаю. Май-Маевский". Изменник адъютант Май-Маевского Макаров, сочувствуя большевикам, по уходе Щукина обратился к генералу со словами: "Ваше Превосходительство! Как же Вы подписываете, не читая? Ведь из-за личных счетов могут подсунуть любой смертный приговор. У меня о Щукине плохие слухи". На это Май-Маевский отвечал: "Что вы мне ересь говорите, капитан! Я ему верю, а красной сволочи пощады быть не может".     (47) Также называл он большевиков "красной нечистью".     (48) Считая генералов старой армии, служащих большевикам, изменниками, достойными смерти, хоть бы они и отговаривались тяжестью перехода, генерал Май-Маевский говорил: "Я удивляюсь, почему Деникин церемонится с генералом Болховитиным? Такого мерзавца давно было нужно повесить. Он послужил бы хорошим примером для тех, кто находится в Совдепии и служит красным". Генерал же Болховитин, служивший красным, при удобном случае перебежал к белым и был сначала разжалован, а после восстановлен в чине генералом Деникиным.     (49) Вместе с тем Май-Маевский, будучи человеком практической складки, независимо от своих политических убеждений полагал необходимым бороться лишь за единую неделимую Россию и демонстрировать населению, не изжившему еще большевизма, известные милости при разрешении аграрного и рабочего вопросов. Здесь на военных советах с ним резко не соглашался Врангель, стоявший и в этом вопросе на почве твердой законности и не допускавший тогда уступок вожделениям масс. Также и впоследствии Май-Маевский в разговоре по прямому проводу с Деникиным упорно настаивал на немедленном разрешении аграрного вопроса в желательном для крестьян духе, вызывая недовольство Главнокомандующего, и оставался необычно мрачен после его отказов.     (50) "На пепле развалин, - говорил генерал Май-Маевский армии и народу, - кровью добровольцев строится новая великая единая Россия".     (51) Так он и обратился к киевлянам по взятии города, крикнув: "Граждане города Киева! Приветствую вас с освобождением от красной нечисти. Недалек тот день, когда многострадалица Россия опять будет единой и неделимой". Слова эти были покрыты рукоплесканиями и громким "ура".     (52) По взятии Киева Май-Маевский воспретил гвардейским частям петь гимн "Боже, Царя храни", считая это преждевременным, и велел генералу Бредову пресечь подобное пение; впрочем, затея эта осталась безуспешной.     (53) Тогда же Май-Маевский приказал широко оповестить население о зверствах большевиков, указав, что "можно и разукрасить события". В последнем, однако, надобности не возникло.     (54) На предложение генерала Ревишина, отправленного в начале ноября 1919 года против Махно, сжечь Гуляй-Поле - резиденцию, как выразился Ревишин, "нового Пугачева", Май-Маевский ответил: "Нет, нет, дорогой! Такие меры не годятся, вы воздержитесь от них. С крестьянством надо считаться и быть осторожным". И, помолчав, добавил: "Повесить или расстрелять кого нужно - я против ничего не имею". Генерал Ревишин, по словам очевидца, «показывал полное удовлетворение».     (55) Обращаясь в речах к населению, будь то богачи или бедняки, Май-Маевский начинал их словом: "Граждане!"     (56) По взятии Орла 13 октября 1919 г. генерал Май-Маевский поздравил корниловцев приказом: "Орел - орлам!"     (57) Генерал Май-Маевский был жестоко обижен, получив от Деникина письмо, содержащее его отрешение от должности, но своему адъютанту сказал только: "Я этого давно ждал; писать не нужно, я раньше буду, чем дойдет ответ". Говорил он, однако, горько, имея злой и печальный вид. Не найдя в себе силы сдать Врангелю свои войска в Харькове, он наотрез отказался ждать его в этом городе и, оставив заместителя, выехал навстречу своему преемнику, с которым и встретился по дороге на станции Мерефа.     (58) Уход генерала Май-Маевского буржуазное население встретило радостно; войска же, симпатизируя командующему, раздражались и недоумевали. Говорили, что положение на фронте может спасти только он; что было, пожалуй, неверно, ибо спасти его не мог бы уже никто. Трезво сознавал это и сам Май-Маевский, в ноябре сказавший, что теперь придется отдать красным всю занятую территорию Юга.     (59) По отрешении Май-Маевского к нему в вагон явились представители частей, выражая соболезнование и говоря, что Деникин не соответствует своему посту. Май-Маевский выслушивал их, крепко пожимал руки и говорил: "Надо подчиняться Ставке". Когда же изменник Макаров предложил ему не сдавать пост, опираясь на преданность войск, Май-Маевский, немного помолчав, ответил: "Капитан, я ни на какую авантюру не пойду".     (60) На вокзале к генералу Май-Маевскому подошла почетная рота, изъявившая желание сопровождать его в Ставку с несомненной целью его поддержки; после долгих просьб Май-Маевский наружно согласился, но в конце концов все же выехал без нее.     (61) Когда генерал Врангель, сменивший Май-Маевского, принимая от него армию, извинился перед ним, сказав, что не участвовал в решении об увольнении Май-Маевского (что было правдой), и даже отказывался от назначения (что было, в общем, правдой), Май-Маевский сказал с расстановкой: "Я тебя не виню, я раньше предвидел... Так должно быть". "Твое мнение о фронте?" - спросил Врангель. "Я считаю положение тяжелым и безвыходным. Причин много, объяснять их не буду", - ответил Май-Маевский. Когда же Врангель выразил намерение несколькими казнями остановить отступление, Май-Маевский сказал: "Представь себе артель каменщиков, строящих здание; когда они дошли до четвертого этажа, первый дал трещину. Здание заколебалось. Может ли строитель заставить каменщиков продолжать постройку пятого этажа, хотя бы для непокорных приготовил веревки?"     (62) По воспоминаниям же генерала Врангеля, при встрече с ним на станции Мерефа генерал Май-Маевский был весьма подавлен и горячо сетовал на "незаслуженную обиду".     (63) По увольнении Май-Маевский ни за что не желал жить при Ставке, хотя был с почетом отозван "в распоряжение Главнокомандующего". "Вдали от интриг будет спокойнее", - говорил он, обращаясь к Макарову. - "Надоела мне такая жизнь - выйти никуда нельзя, приходилось гулять у себя в паршивом саду или сидеть в особняке. Я завидовал Вам, капитан".     (64) Май-Маевский несправедливо подозревал, что его увольнение по личным мотивам подготовил Романовский, сперва инспирировав заметку о том, что ему суждено занять высший пост и вызвав тем подозрения Деникина, а потом дождавшись удобных в данном случае для его целей неудач на фронте. Заметка такая действительно была и, как известно, еще повысила и без того высокий уровень внимания прессы к генералу; однако в ней надо видеть глупость газетчика или ум большевистского агента.     (65) Будучи человеком неверующим, Май-Маевский с нескрываемой иронией отнесся к рассказу митрополита Киевского о святых мощах Киево-Печерской лавры, спасенных им от большевиков, и, несмотря на вежливое сопротивление митрополита, велел вскрыть мощи (чего по религиозным законам делать было нельзя); как видно, он не был уверен в их существовании. Когда же митрополит поднес Май-Маевскому серебряную ложку пещерной воды, считавшейся святой, генерал, не желая компрометировать себя и монахов, принял ее, "как противное лекарство", но затем, незаметно отвернувшись, выплюнул, попав при этом собственно на мощи.     (66) В бытность свою в Харькове капитан Макаров спросил, набравшись храбрости, генерала Май-Маевского: "Ваше Превосходительство, Вы не верите ни во что, но почему же Вы креститесь на парадах?" "Капитан, - ответил Май-Маевский, - вы слишком молоды и не понимаете, что для простого народа это необходимо".     (67) Впоследствии начальник Май-Маевского генерал Деникин был убежден, что тот, страдая запоями, устраивал "гомерические кутежи" (выражение Врангеля); Деникин даже получил на этот счет множество доносов, впрочем, только по отрешении генерала. Однако в действительности, хоть этому и трудно поверить, сам генерал не занимался кутежами, предоставляя это своим подчиненным и штабу; изредка присутствуя, неизменно по их приглашению, при их разгуле и как бы освящая его. Пьяным же обычно напивался либо на подобных полковых празднествах, либо в гостях у своих гражданских знакомых, Жмудских; также иногда под конец официальных приемов и банкетов. Приглашенный же как-то генералом Шкуро на пир к ростовским армянам, вынужденным принимать Шкуро по собственному приказу последнего, Май-Маевский отказался, отговорившись оперативными делами, ибо не ценил веселья, исторгнутого силой. На это Шкуро заметил: "Брось, отец! У тебя вечно операция и операция". Вообще, зная характер Шкуро, Май-Маевский отклонял его приглашения "отдохнуть", ссылаясь то на работу, то на нездоровье; зато, как говорилось, приветливо принимал, часто после повторных просьб, приглашения своих частей.     (68) Очевидец запомнил, как генерал Май-Маевский в Каменноугольном районе все же навестил генерала Шкуро в его вагоне; в то время, как Шкуро, веселясь, солировал, а сопровождавшие его шансонетки подпевали: "Владимир Зенонович, ай да молодец, прибыл к нам, прибыл наконец", сам Владимир Зенонович "одиноко сидел за небольшим столиком и пил водку".     (69) Когда начальник контрразведки штаба Добрармии полковник Щукин высказал впоследствии подтвердившееся подозрение в том, что в штабе работают коммунисты, которые, распуская различные слухи, стараются подорвать авторитет командующего, генерал Май-Маевский твердо отвечал: "Полковник, о моем авторитете вы меньше всего беспокойтесь. Больше уделяйте внимания войсковым частям. Да будет Вам известно, в настоящее время армия на восемьдесят процентов состоит из военнопленных, что является постоянной угрозой; при малейшей неудаче армия может лопнуть, как мыльный пузырь. Там-то ищите, искореняйте угрозу разложения. Остальное - ерунда!" Измена в штабе оставалась не искоренена вплоть до отставки Май-Маевского; так доверялся он своим офицерам.     (70) Напротив, когда тот же полковник доложил об изобличении генерала Деева в темных сделках по заключению договоров о снабжении армии, Май-Маевский немедленно назначил Дееву ревизию.     (71) Все же после этого он долго ходил из угла в угол и, наконец, сказал: "Черт знает, что такое! От Деева я никак не ожидал. Под влиянием бабы делает преступление".     (72) Когда в ноябре 1919 года Добровольческая армия потерпела тяжкое положение под Орлом и Курском, генерал Шкуро предложил Май-Маевскому "бросить эту лавочку", выйти в отставку и уехать в Италию, обещая поделиться с ним награбленными деньгами. Май-Маевский, "сделав гримасу, распрощался со Шкуро".     (73) После этого адъютант Май-Маевского капитан Макаров заметил генералу, что благодаря иностранным орденам ему будет хорошо и за границей. "Все эти награды не имеют значения, - ответил генерал. - Когда будешь без армии и родины, ордена вызовут лишь скрытые насмешки наших союзников. Я этого не перенесу; я лучше предпочту кольт". Самого Макарова он, однако, долго убеждал ехать за границу, устроив ему перед тем брак с Екатериной Петровной Жмудской, возлюбленной Макарова.     (74) Уволенный из армии 10 декабря 1919 года, Май-Маевский жил в гостинице "Кист" в Севастополе, по выражению генерала Деникина, "в нищете и забвении", находя источник существования в постепенной распродаже мебели занятого им номера. Правда, комендант Севастополя генерал Субботин предложил Май-Маевскому особняк, но тот отказался и сначала жил в своем вагоне у станции, а потом, как сказано, переехал в номер гостиницы "Кист". Посещал он адмирала Ненюкова, генерала Субботина, много пил и увлекался Диккенсом.     (75) Когда после Новороссийской катастрофы корниловские части высаживались в апреле 1920 года в Феодосии, в толпе встречающих они сразу заметили грузную фигуру Май-Маевского в корниловской форме. "Здравствуйте, мои родные корниловцы!" - донеслось до них; тут же корниловцы вызвали военный оркестр и в честь генерала Май-Маевского прошли перед ним под корниловский марш. Видя это, Май-Маевский заплакал.     (76) Много позже отставки по вызову своей давнишней, с лета 1919 года, харьковской любовницы, молоденькой Анны Петровны Жмудской, приехавшей в Крым, Май-Маевский на два дня уезжал в Ялту, чтобы встретить ее. В то время семья Жмудских эвакуировалась за границу, и Анна Петровна, по воспоминанию Макарова, "умоляла генерала ехать с ними; Май-Маевский тяжело вздыхал, но категорически отказался. Трогательно распрощался с Анной Петровной и вернулся в Севастополь".     (77) Генерал Май-Маевский был среднего роста (с точки зрения генерала Врангеля - небольшого, но дело в том, что сам генерал Врангель был необычайно высок) и очень грузен; с большим сизым носом сливой, маленькими черными глазками и в небольшом пенсне. Будучи командующим Добрармии, носил черную форму 2 Корниловского полка. "Не будь на нем мундира, - говорит Врангель, - он был бы несомненно принят каждым за комика какой-нибудь провинциальной сцены".     (78) Будучи приглашен на обед, генерал Май-Маевский не любил засиживаться за пустыми разговорами, "жмурился и неохотно и несвязно отвечал на вопросы"; за едой же "был весел, остроумен и неизменно овладевал вниманием всего общества". Впрочем, подобные черты явствуют и из всего облика генерала.     (79) Молебны и парады по сложению генерала Май-Маевского неизменно были для него истинным мучением: выстаивая на них, он багровел и утирал пот огромным носовым платком; зато в боевой обстановке совершенно преображался и был легок.     (80) Любимым развлечением генерала Май-Маевского были, как говорят, цыгане; любимым же писателем - Диккенс.     (81) Харьковскую любовницу свою А.П. Жмудскую генерал Май-Маевский с галантностью именовал "обожаемой Аней", а равно и "проказницей".     (82) Когда дама, назвавшаяся княгиней Аслановой, пришла просить его о переводе своего мужа в другую часть, генерал Май-Маевский принял ее очень любезно, а своего адъютанта капитана Макарова попросил выйти. Спустя полчаса она, раскрасневшись, с опущенной головой вышла из кабинета и на вопрос Макарова о том, сделал ли для нее что-нибудь генерал, сказала: "Да, я очень благодарна"; просьбу ее он, стало быть, удовлетворил.     (83) Когда екатеринославский губернатор Щетинин просил принять его по неотложным делам, Май-Маевский, сделав кислую гримасу, сказал: "Ну его к черту! У него вечно "неспокойно в губернии". Дрожит за свою шкуру!" - и в этот день вовсе уж не принял губернатора, впоследствии же сместил его за неуместные безобразия по отношению к населению. Мера эта, однако, запоздала.     (84) Как видно, генерал Май-Маевский при известиях о недостойных с его точки зрения лицах, вообще имел обыкновение корчить рожи.     (85) Если же генерал Май-Маевский слышал о каких-либо доблестных с его точки зрения, делах, он отзывался о них в следующих выражениях: "Геройски! Молодцевато!"     (86) К лично известным ему подчиненным - генералам Май- Маевский обращался, называя их "голубчик" и "дорогой".     (87) Чужое участие и чужие заслуги, как видно по всему, сильно трогали генерала Май-Маевского, и он платил за них искренней благодарностью и доверием, иногда (как в описанном выше случае с капитаном Макаровым) слепым.     (88). За время управления генералом Май-Маевского Каменноугольным районом и Харьковским Главноначальствованием на их территории от руки его подчиненных погибло, считая округленно по красным данным, до 20 000 человек; большинство из них были убиты на местах при борьбе с повстанцами Махно и других атаманов, будь то в бою или взятые с оружием; или при подавлении бунтов, в ходе военных действий и завершающих их репрессий; или являлись действительно уличенными в большевизме лицами. Так, при разгроме банд Махно летом 1919 года казаками Шкуро было, как передают, расстреляно около 5000 уже безоружных повстанцев. Много народу также погибло от карательных походов екатеринославского губернатора Щетинина, в том числе за уклонение от мобилизации; в конце концов Щетинин был смещен Май-Маевским. До 400-500 евреев было убито при погромах. Однако никакой "политики белого террора", понимая под ним организованные групповые наказания или наказания невиновных, добровольцы не чинили; в то же время эксцессы подобного рода неоднократно имели место и не получали достойного наказания, в том числе по недостаточной силе военной власти. Качественная разница между военными эксцессами и организованным террором ярко проявилась количественно: счет жертвам красного террора и красных репрессий в сравнимых по территории и населению областях шел уже на сотни тысяч душ.     (89) Около 20-25 тысяч человек убитыми потеряли и войска Май-Маевского за время его командования, нанеся противнику много большие потери и сражаясь с врагом, превосходящим их в числе сначала в 10, потом в 2, потом в 4 раза, в людских ресурсах же - многократно.     (90) Генерал Май-Маевский умер от разрыва сердца в самый день Крымской эвакуации 13 ноября 1920 года; удар постиг его, когда он ехал в двуколке по Севастополю в порт, и он скончался, доставленный в одну из городских больниц. Судьба тела его осталась неизвестна.       « Изменён в : 07/20/05 в 17:43:29 пользователем: Кот Муций » Зарегистрирован Mogultaj Administrator Einer muss der Bluthund werden...     Просмотреть Профиль » Сообщений: 4173 Происхождение ММ « Ответить #1 В: 10/12/05 в 00:57:24 » Цитировать » Править Ген. Май-Маевский был родом поляк и происходил из семьи мелких безземельных шляхтичей Могилевской губернии. Род Май-Маевских (Maj-Majewski) – исконно польский и древних корней; он возник в результате породнения двух старых и разветвленных шляхетских фамилий – Маев и Маевских (обе они относятся к обширной группе шляхетских родов, имеющих т.н. герб «старыконь» - «старый конь»). За подробностями надо обращаться к документам польских и российских архивов, а также материалам польских генеалогических обществ, но и в общедоступных источниках упоминаний Май-Маевских хватает. Например, некий Анджей Май-Маевский, психиатр и нарколог, сейчас является главой наркологического центра в Польше, а в Кракове подвизается Лех Май-Маевский, гипнотизер. Последние двести лет разбросали поляков по свету, так что сейчас Май-Маевских можно найти и в англосаксонских странах (где они, однако, пишут свою фамилию слитно: Majmajewski). В плане религиозном род Май-Маевских, несмотря на устойчивый католицизм Польши, оказался весьма разнообразен: некий Эмиль Май-Маевский упоминается как методистский пастор в Катовице в пору нацистской оккупации, одним из католических приходских священников сегодняшней Лодзинской епархии является Петр Май-Маевский, а сам ген. Май-Маевский и вовсе принадлежал, как увидим, к православной ветви рода.   К концу XIX в. Май-Маевские широко распространились по Российской империи: разные носители этой фамилии упоминаются в памятных книгах Подольской, Варшавской, Тульской, Калужской губерний за начало XX в.; в Калужской губернии, между прчим, состоял в 1914 г. бухгалтером Губернского акцизного Управления надворный советник Иосиф Станиславович Май-Маевский. Что касается нашего генерала, то он, как упоминалось, происходил из дворян Могилевской губернии. Среди выпускников Могилевской гимназии за 1855 год значится Петр Май-Маевский, принадлежавший, несомненно, к той же ветви рода, что и генерал. Кстати, имя Влодзимерж (Владимир), в Польше довольно редкое, в этом роду оказалось довольно популярным: его носит, в частности, один из современных англосаксонских «Маймаевски».   Та линия могилевских Май-Маевских, из которых вышел генерал, по-видимому, еще до его рождения приняла православие: во всяком случае, в православную веру был крещен не только он сам, но и его отец. Это видно из отчества генерала, пишущегося в документах в сдвоенной форме: «Зенонович (Зиновьевич)» - что есть не разночтение, а отражение того факта, что отец Май-Маевского был крещен именем сугубо православного святого, в святцах значащегося под двойнымс именем Зенон (Зиновий).     В современной польской прессе о Май-Маевском пишут под заголовком «необычные судьбы поляков» (http://www.ppn.foxnet.pl/aktualnosci/GAZETA_pliki_strony/22.pdf): «Генерал Влодзимерж Май-Маевский приналежал к числу самых знаменитых воинов Первой мировой войны... Ветвь рода, из которой он происходил, была настолько обедневшей, что не имела ни наследственного, ни благоприобретенного имения. Одаренный молодой человек должен был с самого начала жить трудом собственных рук и ума; ни на чью помощь рассчитывать он не мог. Он решил избрать путь военной карьеры – военная история увлекала его еще с гимназической скамьи». Зарегистрирован Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht Mogultaj Administrator Einer muss der Bluthund werden...     Просмотреть Профиль » Сообщений: 4173 Re: ВЛАДИМИР ЗЕНОНОВИЧ МАЙ-МАЕВСКИЙ « Ответить #2 В: 10/12/05 в 02:15:32 » Цитировать » Править Из записей Николая Раевского   Дневник галлиполийца   "Интересно рассказывал сегодня полковник Т. о деятельности адъютанта Май-Маевского, поручика Макарова. Незадолго до начала нашего наступления на севере, недалеко от станции Криничная, к красным перебежали два старых добровольца 8 батареи, украв предварительно офицерских лошадей. Произвели дознание. Оказалось, что накануне они ходили к какой-то бабе, проживавшей недалеко от станции. Там же бывал и денщик Май-Маевского. Бабу арестовали и, по нашему обычаю, тут же, на перроне, начали пороть. Она призналась, что бежавшие добровольцы получили какие-то пакеты из штаба. Изумление было общее. Бабу продолжали пороть. В это время наблюдавший со стороны денщик сбегал к командиру и доложил. Тот рассвирепел и послал полковника Т. немедленно и под страхом расстрела прекратить экзекуцию. Сенсационное дело так понемногу и заглохло... Через год Макаров оказался у зеленых. ( А впоследствии у красных. Приказание генерала Май-Маевского было, несомненно, вызвано негодованием на расправу с женщиной. Изменником был лишь Макаров)".   Зарегистрирован Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht Mogultaj Administrator Einer muss der Bluthund werden...     Просмотреть Профиль » Сообщений: 4173 Re: ВЛАДИМИР ЗЕНОНОВИЧ МАЙ-МАЕВСКИЙ « Ответить #3 В: 10/23/05 в 15:34:56 » Цитировать » Править ген. Май-Маевский и  посол Боржинский   Как и многие из числа тех этнически нерусских граждан России, что хранят ей верность, генерал Май-Маевский был свиреп по отношению к сепаратистским попыткам силой учредить на территории России независимые национальные государства, тем более если такая попытка осуществлялась путем вооруженного восстания, организованного революционерами социалистического толка. Именно такое восстание поднял Петлюра против гетмана Скоропадского: стоило тому 1/14 ноября  1918 года издать универсал о том, что руководимая им Украина будет состоять в федерации с освобожденной от большевиков Россией (как видим, заявил об этом Скоропадский сразу, чуть только поражение немцев на Западном фронте сделало для него возможным подобные высказывания вообще!), как Петлюра и Ко развернули вооруженное восстание против него именно как предателя украинской самостийности; сами они провозглашали вечную и категорическую независимость Украины от любой России и главным их врагом были русские офицерские дружины на службе гетмана. Большая часть войск гетмана перешла на сторону Петлюры; иногда так поступали и гетманские дипломаты.  1/14 декабря гетман был эвакуирован в Германию, а власть на Украине полностью перешла к Петлюре.  Можно представить себе, учитывая все сказанное, как мог Май-Маевский относиться к петлюровскому движению;  особо же злостными изменниками оказывались здесь те лица, что сначала служили гетману, а  потом передались Петлюре. Два эпизода дают яркое представление о реакциях Май-Маевского.    В Екатеринодаре, столице Кубанского казачьего войска, бывшего при белых независимым государством (которому потом, по освобождении страны от большевиков, предстояло войти в состав России на началах широкой автономии) пребывал с 1918 года посол («министр-резидент») гетмана полковник барон Боржинский. Он был убежденным самостийником и  гетманскую Украину рассматривал - в противоположность самому гетману! – не как будущую федеративную часть восстановленной России, а как воплощение украинской независимости от всякой России. В этом духе он выступал перед кубанскими руководителями, играя на украинском происхождении кубанских казаков и настраивая их против Добрармии – так как ее категорическое неприятие украинского сепаратизма было общеизвестно. Начальство Добрармии относилось к послу соответствующим образом, но сделать с ним ничего не могло. Наконец, едва Петлюра восстал против гетмана, Боржинский признал, еще задолго до падения последнего, Петлюровское правительство и стал представлять перед Кубанью уже его. Итак, Петлюра на Украине воевал с русскими офицерскими частями, сформированными при гетмане, как своими очевидными врагами, те при возможности с боями отступали на соединение с войсками Добрармии, а в Екатеринодаре, в центре белой территории, сидел пан Боржинский, передавшийся от гетмана к Петлюре, и продолжал свою былю деятельность в куда более радикальном духе. Украинская миссия еще около 20 ноября / 3 декабря осведомляла петлюровцев о положении на территории Добрармии, того же 20 ноября / 3 декабря Боржинский в заседаннии Кубанской рады докладывал, уже как представитель Петлюры, об успехах его «украинских республиканских войск, восставших за независимость и прекрасное будушее Матери Украины» и передал кубанским народным избранникам привет от повстанческого петлюровского атамана на Екатеринославщине Горобца; Рада покрыла его слова бурными аплодисментами. А в январе 1919  добровольческая контрразведка перехватила курьера, ехавшего к Петлюре с отчетом украинского представительства в Екатеринодаре (отчет от 10/23 января); там подробно рассказывалось об агитационной работе, которую это представительство вело против добровольцев на Кубани и в кубанских частях Добрармии, а также о тайно  налаживаемом им антидобровольческом сотрудничестве с частью кубанского руководства.    О дальнейшем историк Ярослав Тинченко пишет так: «Большая часть кубанского казачества тоже симпатизировала Директории, а потому украинский посол мог оставаться в Екатеринодаре столько, сколько ему заблагорассудится. Но он решил поехать в Киев - для представления новым властям. Кубанский и донской атаманы всячески отговаривали Боржинского от рискованного шага, но тот оставался непоколебим и выехал в Украину в фирменном вагоне. 13 февраля 1919 года поезд прибыл на станцию Волноваха, занятую белыми. Вагон украинского посла был тут же оцеплен, а сам он вместе со всеми членами делегации отправлен под арест - в Юзовку. Ночью 14 февраля белые устроили военно-полевой суд. Боржинский был приговорен к расстрелу... Как затем оказалось, такой приказ отдал лично генерал Май-Маевский, командующий частями Добровольческой армии в Донецком бассейне. Документальные свидетельства об этой истории хранятся в одном из московских архивов».      Расстрелял его Май-Маевский, естественно, за переход в стан сепаратиста-мятежника Петлюры и  вышеозначенную деятельность в Екатеринодаре. Петлюровский режим Добровольцы никогда не признавали, дипломатических отношений  с ним не устанавливали, а к моменту отъезда Боржинского из Екатеринодара между петлюровцами и Добрармией уже давно шли военные действия (отряд Добрармии выбил петлюровцев из Одессы). Так что менее всего Май-Маевский был обязан думать о нормах обращения с послами, расправляясь с нежданно-негаданно попавшимся ему в руки Боржинским; впрочем, учитывая то, какой именно режим представлял Боржинский, как он пошел на службу к этому режиму и какую подрывную деятельность против Добрармии он развернул на Кубани, Май-Маевский едва ли собирался считаться в данном случае с такими нормами.      а еще за месяц с лишним до этого, едва оказавшись в Донбассе, куда его перебросил Деникин по просьбе донского атамана Краснова (для защиты Войска Донского от наступления  большевиков со стороны Украины после падения там гетманского режима), Май-Маевский арестовал командира и офицеров 48-го Украинского Мариупольского полка (сформированного ранее при гетмане) - «без объявления вины», как жаловались потом донские власти добровольческим. Объявлять тут что-либо было, в сущности, излишним: полк не отверг петлюровской власти. Краснов потребовал от Деникина в резкой форме немедленного освобождения арестантов. Май-Маевский в ответ пригрозил в телеграмме атаману, что если он не прекратит вмешательство в дела Добрармии в Мариуполе, то он, Май-Маевский, “не остановится перед применением силы”. Краснов умолк, сепаратистких украинских сил и угрозы появления таковых на территории Приазовья больше не было.      В обоих случаях, заметим, Май-Маевский действовал своей властью – и расстрелял Боржинского, и грозил Краснову он без санкции или просьбы деникинской Ставки.    П.С. Уже завоевав Украину, летом 1919 года Май-Маевский издал указ номер 22, по которому в государственных школах на Украине запрещалиись украинские учебые пособия и преподавание на украинском языке, а национальные украинские школы и преподавание украинского языка больше не должны были финансироваться государством; им разрешалось действовать на муниципальные, общественные и частные средства. Уаз этот вызвал бурю негодования в разных слоях украинцев, от самостийников до Махно; договаривались до того, что этим указом Май-Маевский запрещал преподавать на украинском вообще, чего, естественно, не было. Впрочем, куда более правый донской атаман Краснов поступал по-другому: гражданским полноправием на Дону при нем пользовались только казаки (иногородние, евреи, армяне и прочие люди, не входившие в Войско, не имели ряда политических прав), но его режим на государственные казачьи средства содержал школы национальных автономий (национальные еврейские и армянские). Добрармия, напротив, провозглашала равноправие граждан всех народностей и вероиспроведаний и строго отделяла государство от любых видов национально-культурной автономии. Зарегистрирован Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht Mogultaj Administrator Einer muss der Bluthund werden...     Просмотреть Профиль » Сообщений: 4173 Re: ВЛАДИМИР ЗЕНОНОВИЧ МАЙ-МАЕВСКИЙ « Ответить #4 В: 10/23/05 в 15:36:34 » Цитировать » Править Борис Штейфон о Май-Маевском.   Борис Штейфон - генерал  ВСЮР, нач.штаба у Кутепова в эмиграции, позднее – командующий Русским корпусом в составе вермахта на Балканах.   Из семьи крещеных евреев – харьковских ремесленников. Ниже приводятся отрывки из его работы «Кризис  добровольчества».   (...) Добровольческими войсками в Донецком бассейне командовал командир 2-го корпуса генерал Май-Маевский. Он являлся и высшей гражданской властью для данного района. Человек несомненно способный, решительный и умный, Май-Маевский обладал, однако, слабостью, которая в конце концов парализовала все лучшие стороны его души и характера, принесла много вреда белому делу и преждевременно свела генерала в могилу. Впервые я встретился с ним в декабре 1918 года в Юзовке. Имея служебное поручение, я явился на квартиру командира корпуса. Среднего роста, полный, с профилем “римского патриция времен упадка”, он был красен и возбужден. Когда я вышел от Мая и затем высказал кому-то свои впечатления об этом странном визите, то мне разъяснили причины моего удивления.   -А когда вы были у Мая? До его обеда или после?   Думаю, что после, так как денщик доложил, что “генерал сейчас кончают обедать, просят подождать”.   -Ну так Май был просто на взводе!..   Подобное упрощенное объяснение, по-видимому, соответствовало истине.   В дальнейшем я стал чаще встречаться с генералом Май-Маевским и убедился, что он действительно питает слабость к вину. Слабость обратилась в привычку, однако это обстоятельство если и мешало его боевой работе, то, во всяком случае, не в такой степени, как в харьковский период. К тому же его начальник штаба генерал Агапеев умел благотворно влиять на своего начальника, и Май без особенного внутреннего сопротивления поддавался этой благодетельной опеке. В Донецком бассейне я был начальником штаба 3-й пехотной добровольческой дивизии, входившей в состав 2-го корпуса. Командир корпуса во время боев часто вызывал меня к аппарату и запрашивал о положении дел, проявляя обычно и правильное понимание обстановки, и большое мужество.   Однажды, когда я еще не успел узнать генерала Май-Маевского, на участке дивизии назревала очередная неустойка. Резервов не было. Артиллерия умолкла, она отходила. Наши слабые пехотные цепи были оттеснены и с трудом удерживались на тыловой позиции.   Застучал телеграфный аппарат:   “У аппарата генерал Май-Маевский. Какова у вас обстановка?”   Я доложил. Утешительного было мало.   “Что же вы думаете делать?”   “Сейчас из Юзовки высылаем во фланг “Генерала Корнилова”* (Бронепоезд. (Здесь и далее прим, автора.)). Две дроздовские роты направляем для удара с другого фланга. Через 10—15 минут батарея займет новую позицию и откроет огонь”.   Аппарат “задумался”. А затем через минуту:   “Я сам сейчас приеду на атакованный участок. Продержитесь?”   “Продержимся, ваше превосходительство. Не беспокойтесь!”   В фигуре Май-Маевского было мало воинственного. Страдая одышкой, много ходить он не мог. Узнав о его намерении приехать, я отнесся скептически к подобному намерению и не возлагал особых надежд на приезд командира корпуса. Через полчаса генерал был уже у наших цепей. Большевистские пули щелкали по паровозу и по железной обшивке вагона. Май вышел, остановился на ступеньках вагона и, не обращая внимания на огонь, спокойно рассматривал поле боя. Затем грузно спрыгнул на землю и пошел по цепи.   -Здравствуйте, n-цы!   -Здравия желаем, ваше превосходительство.   -Ну что, заробел? — обратился он к какому-то солдату.   -Никак нет. Чего тут робеть!   -Молодец. Чего их бояться, таких-сяких?   Через пять минут раздалась команда командира корпуса:   — Встать! Вперед! Гони эту сволочь!   Наша редкая цепь с громким криком “ура” бросилась вперед. Большевики не выдержали этого порыва — и положение было восстановлено.   Описанный эпизод и еще несколько подобных случаев побудили меня расценивать генерала Май-Маевского уже иначе, чем я это делал, когда находился под впечатлением своего первого с ним свидания. Бесспорно, в душе Мая горел тот огонек, какой отличает всякого истинного военного. И когда этот огонек не бывал заливаем вином, Май-Маевский проявлял и ясный ум, и правильность суждения.   В Донецком бассейне благодаря влиянию генерала Агапеева и старших чинов штаба Май если и пил, то пил сравнительно умеренно. Он любил пить в компании, вести при этом разговоры, а для подобного времяпрепровождения обстановка ежедневных боев мало располагала. Да и не было подходящих компаньонов. Иногда, правда, обстановка так складывалась, что сдержать Май-Маевского было уже невозможно. Так, однажды, когда положение было крайне тяжелым, из штаба главнокомандующего получилось сообщение о том, что на I следующий день сосредоточивается в Донецком бассейне конный корпус генерала Шкуро. Этому корпусу давалась задача пройти по тылам противника и тем облегчить общее положение наших войск. На следующий день прибыл в своем поезде и генерал Шкуро. В одном из купе вагон-салона собрались старшие начальники — генерал Май-Маевский, генерал Шкуро, генерал Витковский3 (начальник 3-й пехотной дивизии), генерал Агапеев и я. Мы обсуждали подробности намеченного рейда. Шкуро в то время был в ореоле своей славы. Молодой, энергичный, искренно верящий в свою звезду, он лишь первые 10—15 минут сохранял генеральскую серьезность: обсуждал, соглашался, возражал. Чувствовалось, что он так глубоко убежден в победном исходе задуманного рейда, что наше мнение его мало интересовало. К тому же у Шкуро был блестящий начальник штаба, генерал Шифнер-Маркевич, и потому командир конного корпуса знал, что Шифнер сам все прекрасно разработает.   Шкуро и Май встретились, по-видимому, впервые. Шкуро не сиделось. Он вставал, жестикулировал... Май сидел грузно, чуть-чуть посапывал и добросовестно изучал по карте пути намеченного рейда. Его солидность, годы, генеральская внешность — все это известным образом импонировало Шкуро, и он величал Мая не иначе, как “ваше превосходительство”. Очень скоро в дверях нашего купе появилась на мгновенье фигура адъютанта генерала Шкуро. Он сделал своему начальнику какой-то непонятный нам “морговой” знак и исчез. Шкуро, недолго думая, хлопнул Мая по плечу:   — Ну, отец, пойдем водку пить!   Лицо Май-Маевского расплылось в улыбку, и обсуждение рейда было прервано. В соседнем купе был приготовлен завтрак. Давно не виданные закуски: семга, балык, икра, омары, сыр...   — Выпьем-ка, отец, смирновки! — И из какой-то вазы со льдом появилась бутылка смирновки.   “Отец” ответил полным согласием. Я с интересом наблюдал за генералом Май-Маевским. Он пил не жадно, очень прилично и, в сущности, даже немного. Водка и скоро поданное в изобилии шампанское вообще не производили на него видимого впечатления. И только к концу завтрака было заметно, что Май нагрузился. Однако подобные эпизоды были редки. Жизнь штабов корпуса и дивизии проходила в рамках того сурового аскетизма, какой вообще был свойствен добровольческому фронту.   На маленькой, забитой составами станции впереди Иловайской, в вагоне генерала Май-Маевского был собран военный совет. В состав его вошли: генерал Май-Маевский, начальник 1-й дивизии генерал Колосовский, начальник 3-й дивизии генерал Витковский и их начальники штабов.   Под аккомпанемент близких выстрелов генерал Май-Маевский предложил на обсуждение два вопроса:     Можно ли рассчитывать при создавшейся обстановке удержать Донецкий бассейн?     Если задача эта неосуществима, то следует ли удерживаться до конца или эвакуировать Каменноугольный район теперь же?*     Разногласия не было. Совет единогласно признал, что при существующем соотношении сил удержать бассейн невозможно.   По второму пункту было решено: так как фактически почти весь Угольный район находится в руках большевиков, а удержание Иловайской до конца приведет к несомненному истреблению наших частей, являющихся, по существу, уже не частями, а последними кадрами, то ради сохранения армии не доводить обороны до конца, а отойти в сторону Ростова, оставив в районе Иловайской арьергарды, коими упорно и задерживать продвижение красных.   Решение это считалось секретным и войскам не объявлялось. С тяжелым чувством принимали мы это решение. Слишком много крови, усилий и воли потребовала пятимесячная оборона Донецкого бассейна. Десятки раз переходили из рук в руки одни и те же места. И признавать себя побежденным было слишком больно. (Впоследствии боевая обстановка внезапно изменилась, и эвакуировать Угольный район не пришлось – А.Н.).       (... На станции, откуда почти все бежали от красных, оставался тем не менее телеграфист, который под  огнем красных передавал в штаб к Май-Маевскому доклад Штейфона, прибывшего на станцию, об обстановке. – А.Н.)   Закончив доклад о боевых действиях, я сейчас же стал диктовать новую ленту:   -Генералу Май-Маевскому. Докладываю о примерном мужестве телеграфиста...   -Как имя и фамилия?   -Кого? — удивился телеграфист.   -Ваше.   -Мое? Иван Петров.     -...Ивана Петрова, который один из персонала станции оставался на своем посту и, несмотря на сильный артиллерийский огонь, все время исполнял свои обязанности. Без его помощи я не мог бы донести своевременно и в должном объеме ориентировать ваше превосходительство. Ходатайствую о награждении его Георгиевской медалью.   По-видимому, генерал Май-Маевский лично находился у аппарата, так как сейчас же застучал ответ:   “Полковнику Штейфон. Передайте телеграфисту Ивану Петрову, что за проявленное им мужество и верность награждаю его Георгиевской медалью 4-й степени. Май-Маевский”.   С удовольствием пожал я руку своего случайного помощника и поздравил его с Георгиевской наградой.   Телеграфист был потрясен. На следующий день я прислал ему из штаба Георгиевскую медаль.       (...) Генерал Шкуро, побывавший в своем корпусе и убедившийся, что там все идет ладно, вернулся на станцию Иловайскую и жил в своем поезде. Его присутствие явно соблазняло Май-Маевского. “Отец” приглашал к себе Шкуро, Шкуро — “отца”, и каждый вечер на платформе, под окнами столовой Мая или Шкуро, пели песенники, гремела “наурская”.   Наше положение только-только выправлялось, и веселая жизнь генералов вызывала, конечно, соблазн. Большинство осуждало. “Широкие натуры” — завидовали...   Предвидя, что генерал Май-Маевский немедленно прибудет в Харьков, генерал Витковский обратился с просьбой к генералу Кутепову убедить командующего армией повременить с приездом. Момент взятия каждого крупного центра является моментом крайней слабости победителя: город, особенно незнакомый, поглощает войска, теряется связь, и крайне затрудняется управление. У генерала Витковского и его штаба было много забот по закреплению города за собой. Присутствие генерала Май-Маевского, принимая во внимание его слабости, невольно стесняло бы работу. Генерал Кутепов обещал свое содействие и, убедившись, что город действительно занят, вернулся в тот же вечер к своему штабу и предоставил, таким образом, полную свободу действий генералу Витковскому.   Мои отношения с генералом Витковским были очень хорошие, и никаких разногласий, особенно в тактических вопросах, у нас не было. Я был убежден, что составленные мною приказания он вполне одобрит. Однако так как кроме этих приказаний у меня имелся ряд еще других вопросов, требующих спешного обсуждения, я решил лично пойти в поезд командующего. Генерала Май-Маевского, его штаб, генерала Витковского и других я нашел в вагоне-столовой. Судя по оживленным разговорам и раскрасневшимся лицам, ужин был в полном разгаре. Генерал Май-Маевский встретил меня радушно:     -Вот и прекрасно, что вы пришли. Садитесь.   -Благодарю, ваше превосходительство, не могу. Я пришел переговорить с начальником дивизии.   -С делами успеете. Садитесь. Вот вам стакан вина.   Командующий был явно навеселе. Меня выручил подошедший генерал Витковский. Доложив, что надо, я откланялся и ушел. Со мной хотел уйти и мой начальник дивизии, которого ужин у Мая мало привлекал.   Этот ужин, столь шумный и неуместный при существовавшей тогда обстановке, был очень мне не по душе. Правда, мы только что взяли Харьков, одержали блестящую победу, однако наше тактическое положение было далеко не закрепленное. Нас ожидал непочатый угол работы, работы большой, крайне серьезной и спешной.   Скоро вернулся и генерал Витковский. Еще в дверях оперативного купе он прошептал мне со свойственным ему комизмом:   — Понимаете, уже приехал. И Кутепов его не удержал!   Я умышленно остановился на этом ужине, так как это было начало длинного ряда ужинов, обедов и банкетов, которые устраивались в Харькове с прибытием туда генерала Май-Маевского и которые принесли в дальнейшем неисчислимое зло и армии, и русскому делу.   Обосновавшись в Харькове, генерал Май-Маевский под влиянием своих страстей все более и более отходил от дела и терял волю. Харьковское общество, в особенности первое время, чуть ли не ежедневно “чествовало командира”. Одни это делали от души, не учитывая последствий, другие преследовали те или иные цели.   С ужасающей быстротой тыл стал затягивать всех, кто более или менее соприкасался с ним. Лично на себе я испытывал его тлетворное влияние. Смею считать себя человеком с достаточно твердой волей, однако я не мог не сознавать, как и в моей воле появились трещины. Соблазны большого города, известный комфорт, правда, примитивный, но от которого мы отвыкли, естественное желание хотя временно забыть грубость и жестокость войны, упоение только что одержанными победами — все это, как и многое иное, колебало нашу волю и отвлекало внимание от войны. Инстинкт прежней жизни, прежних культурных вкусов и привычек властно напоминал о себе. Побороть или придушить эти инстинкты могли или соответствующая обстановка, или собственная воля. Обстановка, к сожалению, лишь поощряла развивающееся малодушие, а что касается воли, то не всякий ею обладал.   Прежде всего и больше всего утерял свою волю и заглушил лучшие стороны своего ума и характера генерал Май-Маевский. Его слабости стали все более и более затемнять его способности, и пословица о голове и рыбе нашла яркое подтверждение в харьковском периоде.   Был ли виноват в этом генерал Май-Маевский? Несомненно, был, но постольку, поскольку может отвечать за свои, поступки человек явно больной. Лекарства же, которые ему прописывались сверху, отпускались в столь незначительных дозах, что их действие не производило, по-видимому, должного впечатления.   В своем лице Май соединял высшее военное и гражданское управление обширного, вновь занятого района. Естественно, что ореол его власти привлекал к нему многих. Его окружение — военное, гражданское и случайное — стремилось или сделать приятное всемогущему начальнику, или не раздражать его “непрошенной” опекой. То легкомыслие, какое проявлял сам генерал Май-Маевский, по непреложным психологическим законам передавалось и вниз. Май председательствовал на банкетах, официальных и интимных. Мая окружали дамы общества из числа тех, которые падки на всякую моду, будь это тенор, адвокат или пожилой генерал. В свою очередь офицерство кутило в “Версале” или в загородных кабаках и, конечно, тоже с дамами. Разность обстановки, разность социальных положений дам нисколько не меняли сущности основного зла. Кутежи требовали денег, а при скудном добровольческом жалованье их можно было добывать только нечистоплотными путями.   Генерал Май-Маевский умер тем неимущим человеком, каким он и был в действительности. Лично я ни на мгновение не сомневаюсь, что он был человеком честным. Честным, конечно, в узком смысле этого слова. Эта примитивная честность все же не мешала ему быть неразборчивым в своих знакомствах и в принимаемых чествованиях. Не подлежит сомнению, что вокруг генерала группировались всевозможные дельцы и рвачи, которые под прикрытием громких фраз обделывали свои дела и делишки. Это создавало легенды, задевавшие не только доброе имя Май-Маевского, но и наносившие серьезный ущерб Добровольческому делу.   Немало зла причинил командующему армией его личный адъютант капитан Макаров.   В 1927 году в совпедии вышла книга “Адъютант генерала Май-Маевского”. В этой книге автор ее — сам Макаров — в ярких саморекламных тонах повествует, как, будучи адъютантом генерала Май-Маевского, он якобы в то же время служил и большевикам. От предателей и шпионов не застрахована ни одна армия, и нам, служившим под начальством генерала Май-Маевского, было бы, пожалуй, более утешительно мириться с этим фактом, чем признавать внутренние, органические ошибки того периода. Ошибки и заблуждения, приведшие в дальнейшем к крушению белой вооруженной борьбы на юге России. Человек малоинтеллигентный, полуграмотный, без признаков даже внешнего воспитания, Макаров являл собою тип беспринципного человека, каких в то смутное время было немало в лагерях и белых, и красных. Люди подобного аморального облика всегда служили там, где было им выгодно в данный момент, и только глубоко материальными соображениями определялась их верность и “идейность”.   Трудно объяснить, каким образом Макаров мог подойти так близко к генералу Май-Маевскому. Это одна из тех жизненных и психологических загадок, которую вряд ли мог разъяснить и покойный генерал. Май был человеком умным, воспитанным, с большим жизненным опытом и потому никак не мог заблуждаться в определении внутренней сущности своего адъютанта. К тому же Макаров во всех своих проявлениях был настолько примитивен, что не требовалось особого ума и проницательности, чтобы исчерпывающе точно определить его нравственный облик.   Возможно, что наиболее правильным объяснением столь странного сближения является тот перелом, какой назревал в характере Май-Маевского еще со времен Донецкого бассейна. Когда пагубная страсть стала явно завладевать генералом, ему потребовалось тогда иметь около себя доверенного человека, который не только помогал бы удовлетворению этой страсти, но и принимал ее без внутреннего осуждения. Сознавая свои слабости, Май-Маевский вовсе не желал их афишировать. Он предпочитал, чтобы многое выходило как бы случайно. Столкнувшись с Макаровым, генерал понял, что это как раз тот человек, какой ему необходим. Перед Макаровым можно было не стесняться, совсем не стесняться. Май иногда называл его на “ты” и, по существу, не делал разницы между своим денщиком — солдатом и личным адъютантом — офицером. И надо признать, что с точки зрения вкусов и привычек Май-Маевского трудно было найти более подходящее лицо, чем Макаров. Он без напоминаний просмотрит, чтобы перед генеральским прибором всегда стояли любимые сорта водки и вина, он своевременно подольет в пустой стакан, он устроит дамское знакомство и организует очередной банкет...   Для всего этого и для многого иного требовались, конечно, деньги. Таковых у Мая не было. Макаров легко нашел выход: пользуясь своим служебным положением, он под предлогом, что это необходимо чинам и командам штаба армии, добывал из реквизированных складов мануфактуру, сахар, спирт и иные дорого стоившие тогда товары и продукты. Когда ему отказывали, он требовал именем командующего армией, справедливо полагая, что не будут же справляться у генерала Май-Маевского, дал ли он такое приказание или нет. К тому же Макаров в потребных случаях не смущался лично ставить подпись командующего, каковое обстоятельство еще более упрощало получение разных товаров...   Все добытое без труда “загонялось”, и у Макарова появлялись большие деньги. Меньшая часть шла на “обслуживание” привычек Мая, а большая — уходила на кутежи самого Макарова. Не подлежит сомнению, что о многих грязных проделках своего адъютанта командующий армией и не подозревал. Обычный грех ближайшей неосведомленности многих высокопоставленных людей...   Спаивая своего начальника, Макаров и сам спивался. Спекуляции, которыми он занимался, становились достоянием широких масс, и, как водится в подобных случаях, молва вырисовывала еще более фантастические узоры на фоне и без того неприглядной действительности. Да и трудно было со стороны, особенно людям непосвященным, разобраться, где кончается Макаров и начинается Май-Маевский...   Несколько раз и генерал Кутепов, и генерал Деникин пытались воздействовать на генерала Май-Маевского и побудить его удалить от себя своего адъютанта. Советы первого, как подчиненного, не имели должного авторитета для командующего армией, а генерал Деникин, видно, не считал нужным пресечь решительными мерами все увеличивающийся соблазн. Сам Май-Маевский, быть может, в часы просветления и сознавал недопустимость своего поведения, но его ослабевшая воля уже не имела должных импульсов для сопротивления. Соблазн сверху постепенно проникал вниз. Беря пример с командующего, стали кутить офицеры, причем эти кутежи выливались зачастую в недопустимые формы. С растущим злом, конечно, боролись, но не теми систематическими и крутыми мерами, какие одни были уместны в тогдашних условиях жизни.   Генерал Витковский любил порядок и дисциплину, однако его характеру была свойственна известная застенчивость, побуждавшая его избегать не только мер решительного воздействия, но зачастую и обычных внушений. Не одобряя ни кутежей, ни пьянства, органически чуждый всякой распущенности, он, оставаясь сам безупречным, предоставил событиям идти естественным путем.   Генерал Кутепов, будучи тоже во всех отношениях человеком воздержанным, по своим волевым качествам резко отличался от генерала Витковского. Он не стеснялся восстанавливать порядок всюду, где замечал его нарушение. Помню, однажды я ехал в автомобиле с генералом Кутеповым. Нам повстречался офицер в растерзанном виде. Командир корпуса сейчас же остановил автомобиль, посадил с собой виновного и отвез его в комендатуру. Среди остальных начальников всех степеней только один генерал Кутепов проявлял более или менее ярко и действенно свою власть. Погруженный в дела своего корпуса и стесняемый присутствием старшего лица — командующего армией, генерал Кутепов был бессилен изменить общее положение. Сознавая все тлетворное влияние Харькова, и генерал Кутепов, и генерал Витковский при первой же возможности покинули город и перевели свои штабы в другие пункты.   (...) В период нахождения перед Грайвороном посетил полк командующий армией. Получив донесение о его приезде, я немедленно явился генералу Май-Маевскому. Он принял меня в своем вагоне.   Несмотря на ранний час (было около 6 часов утра), на столе стояла почти пустая бутылка вина. Во время доклада и последующего разговора Май-Маевский прикончил и остатки. Вначале командующий слушал меня внимательно и задавал вопросы, ясно свидетельствовавшие, что его голова работает вполне хорошо. Через полчаса под влиянием вина и жары он стал все более и более сдавать.   Несколько раз входил в купе, в котором мы сидели, адъютант генерала Май-Маевского Макаров. Прежде всего его взгляд останавливался на бутылке. Видя ее пустой, он порывался заменить ее новой, однако генерал, по-видимому, несколько меня стеснялся и выпроваживал своего адъютанта небрежным движением руки.   При появлении Макарова я всякий раз прекращал свой доклад и выжидал его ухода. Командующий это заметил, и когда адъютант вошел в купе в третий раз, Май сказал:   — Пошел вон!   Сказал таким тоном, что не оставалось сомнений в привычной обиходности этой фразы...   После доклада был обход позиций ближайшего батальона. Я видел, с каким трудом двигался генерал Май-Маевский. Он запыхался, как-то прихрамывал и явно изнемогал. Неумеренное потребление алкоголя приносило свои результаты.   Мы обошли участок лишь одного или двух взводов. Дальше командующий идти уже не мог и вернулся в свой вагон совсем измученным. Он грузно опустился на стул и стал жадно пить вино, принесенное Макаровым.   Мне было искренне жаль генерала. Он явно пропивал и свой ум, и здоровье, и незаурядные способности.   В этот момент я видел в нем лишь больного человека.   — Ваше превосходительство, вы лучше легли бы и отдохнули.   Май не обиделся на такое нарушение дисциплины, грустно улыбнулся и как-то безнадежно махнул рукой.   — Стал слабеть. Сам чувствую, что машина портится. Я откланялся и вышел. На перроне меня нагнал Макаров:   — Господин полковник, нельзя ли устроить завтрак для командарма, он еще ничего не ел?   Убежденный, что инициатива завтрака исходит от Макарова, я холодно отказал, заявив, что у меня нет никаких запасов.   И действительно, в штабе не было ни вина, ни закусок. Макаров ушел. Через две минуты он снова подошел ко мне:   — Командарм просит вас не стесняться и дать, что у вас найдется. Хотя бы картошку. Вино и водка у нас есть.   После этих слов мне оставалось только исполнить желание командующего армией.   Через час был подан завтрак — чай, вареные яйца, яичница, картофель. В полном смысле походный завтрак.   Окончив завтрак, Макаров обратился ко мне с просьбой дать для штаба армии спирта и сахара. Зная, что Макаров спекулирует, я отказал. Он пошептал что-то на ухо командующему, и генерал Май-Маевский с благодушной улыбкой сытого и довольного человека поддержал просьбу своего адъютанта:   — Дайте ему немного сахара и спирта. Штаб просил, чтобы мы им привезли.   Я исполнил это приказание, пометив на поданной мне записке: “15 пудов сахара и 1 ведро спирта”.   Позже, уже после отбытия генерала, я узнал, что Макаров получил во много раз больше, чем ему было разрешено. Если память не изменяет, то 150 пудов сахара и 15 ведер спирта. Он, не смущаясь, приписал лишние цифры...   Командующий армией в доверительном разговоре предупредил меня о своем решении перейти в наступление в ближайшем будущем. И действительно, через несколько дней я получил приказание овладеть Грайвороном, а затем захватить и удерживать станцию Готня — железнодорожный узел того района.     Зарегистрирован Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht Mogultaj Administrator Einer muss der Bluthund werden...     Просмотреть Профиль » Сообщений: 4173 Re: ВЛАДИМИР ЗЕНОНОВИЧ МАЙ-МАЕВСКИЙ « Ответить #5 В: 10/27/05 в 21:17:24 » Цитировать » Править Семья Жмудских: адденда эт корригенда.    В начинающих этот тред анекдотах из жизни ген. Май-Маевского упоминалось харьковское буржуазное семейство Жмудских; две девушки, жившие в этой семье -– Анна и Екатерина – описывались мной, согласно воспоминаниям генеральского адъютанта-изменника Макарова, как сестры, дочери главы семейства Жмудских, «Петра», и возлюбленные, соответственно, ген. Май-Маевского и самого Макарова (63, 73, 76, 81).      Недавно, однако, в прессе прошел ряд публикаций об этом семействе: оказывается, одна из дочерей Жмудского, Варвара стала – сначала в Советской Москве, а потом в эмиграции  - хозяйкой ателье и одной из известных в мире женщин-модельеров, что и обеспечило ей внимание медиа. Публикации эти основаны на материалах харьковской старой прессы и интервью с ныне живущей внучкой Жмудского, дочерью Варвары, а также с другими нынешними потомками семьи Жмудских. По этим публикациям выясняется, что в воспоминаниях Макарова относительно Жмудских есть несколько ошибок памяти, хотя в целом события он излагает правильно. Главная ошибка – ту самую Анну Петровну, которая жила в семье Жмудских и с которой вступил в связь генерал Май-Маевский, Макаров считает дочерью главы семейства Жмудских – которого, соответственно, величает «Петром» (а Катю, свой «обже» - «Екатериной Петровной»). В действительности Анна Петровна была не сестрой Екатерины Жмудской, а гувернанткой в семье ее сестры, т.е., самое большое, бедной родственницей Жмудских; самого же главу семьи – харьковского миллионера – звали не Петром, а Андреем. Андрей Яковлевич Жмудский,  предприниматель и четырехкратный гласный городской думы Харькова, имел семейство обширное: сыновья Анатолий (издавал харьковскую газету «Утро») и Сергей, старшая дочь Варя (к 1919 – во втором браке) и младшая Катя, которой приписывали «кавалерию поклонников». Сергей обособился от семьи и работал в Москве в большевистском просвещении под руководством Луначарского. Варвара жила в Харькове, была замужем вторым браком за адвокатом Каринским, и именно в их семье была гувернанткой Анна Петровна.   Семью Жмудских ген.Май-Маевский действительно часто посещал в Харькове 1919 года, но роман у него состоялся не с одной из дочерей Жмудского, а с семейной гувернанткой Жмудских Анной – что лишний  раз говорит о простом характере генерала. Макаров действительно пытался ухаживать за Катей, однако, как видно, отнюдь не был к ней так близок и не имел того успеха, который приписывает себе в своих воспоминаниях. Это явствует из его ошибки: он запомнил отчество Анны, отличающееся на деле от отчества сестер Жмудских, но ошибочно включил ее в число этих сестер и приписал им ее отчество, превратив задним числом Андрея Жмудского в «Петра». Таким образом, он гораздо лучше знал Анну, чем все остальное семейство Жмудских, относительно коего не помнил даже имени главы семьи.      Все это нетрудно объяснить, опираясь на картину взаимоотношений Май-Маевского и Макарова, обрисованную Штейфоном в «Кризисе добровольчества»: от Штейфона, лично наблюдавшего эти взаимоотношения, мы узнаем, что Май-Маевский отлично представлял  себе невысокий уровень Макарова (впрочем, и сам Макаров вспоминает, как генерал поражался его безграмотности) и использовал его для устройства дамских знакомств, доставки еды и спиртного и т.д.; как правило, людей, употребляемых таким образом, в порядочное общество с собой лишний раз не таскают. Очевидно, Макаров обеспечивал свидания Анны Петровны с Май-Маевским; систематически отвозя ее к нему и провожая от него, он и запомнил накрепко ее имя-отчество и вообще запомнил ее лучше, чем кого-либо из Жмудских; ухаживание же его за Екатериной Жмудской было настолько поверхностным, что он даже не помнил, как звали ее отца и вывел Анну ее сестрой. 1919 и следующие годы были, мягко говоря, настолько бурными, что при поверхностном знакомстве такие ошибки памяти Макарова, сказавшиеся на подготовленных им в середине 20-х мемуарах, удивления не вызывают. Очевидно, впрочем, что Анна Петровна была все-таки родственницей Жмудских и носила ту же фамилию, иначе путаница, допущенная Макаровым, была бы по-прежнему малоообъяснима.    Уточнения требует и судьба Жмудских после отступления белых. Макаров пишет, что в 1920 году Анна Петровна с семьей эвакуировалась за границу через Ялту, куда Май-Маевский выезжал из Севастополя встретиться с ней; Анна Петровна, по утверждению Макарова, "умоляла генерала ехать с ними; Май-Маевский тяжело вздыхал, но категорически отказался. Трогательно распрощался с Анной Петровной и вернулся в Севастополь". Эта информация истинна, но относится не ко всему семейству Жмудских. Андрей Жмудский и его семья действительно бежали из Харькова при наступлении красных и попали в Крым. Отсюда Андрей Жмудский с зятем – мужем Варвары, адвокатом Каринским (и, как следует из воспоминаний Макарова, постоянной спутницей их семейства Анной Петровной)  выехали за рубеж. Очевидно, они собирались, обустроившись за границей, вызвать туда и остальных членов семьи, но не успели: Крым был захвачен красными и Варвара Жмудская-Каринская осталась под Советами. Пережив красный террор зимы 1920 – весны 1921 (причем несколько раз к ней заявлялись чекисты проверять ее личность), Варвара смогла с помощью брата Сергея переехать в Москву, где при НЭПе она открыла чайный салон, школу художественной вышивки и ателье.      Между тем вышли воспоминания Макарова, где описывалось, как Жмудские в Харькове закатывали приемы Май-Маевскому и белым офицерам, и как  Май-Маевский вступил в интимную связь с Анной;  вскоре государство начало предприниматьт первые приступы к национализации ателье. Каринская-Жмудская смогла выбраться в Европу и поселилась в Бельгии, где жил к тому времени ее отец; туда же перебрался и брат Сергей – в России Жмудских не осталось. Скончалась Каринская-Жмудская в Нью-Йорке в возрасте 96 лет.   (Источники: «Варвара Каринская – Жанна Д'Арк украинской моды // Fashion and Style Magazine. 6.03. 2005 http://fsm.com.ua/index1.php?sp=23&&select_articles=105; сообщения Фонда Варвары Каринской, публикации харьковской печати). Зарегистрирован Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht Mogultaj Administrator Einer muss der Bluthund werden...     Просмотреть Профиль » Сообщений: 4173 Re: ВЛАДИМИР ЗЕНОНОВИЧ МАЙ-МАЕВСКИЙ « Ответить #6 В: 10/30/05 в 05:48:12 » Цитировать » Править Источники о службе Макарова при Май-Маевском.   Воспоминания Павла Макарова («адъютанта его превосходительства») о его службе у Май-Маевского и дальнейшем пребывании среди «зеленых» Крыма выходили в 20-х годах несколькими изданиями под названием «Адъютант генерала Май-Маевского»; в 1927 г. вышло первое издание, в 1929 году - 5-е. Тексты этих изданий несколько отличались друг от друга (обычное «исправлено-дополнено»). 3-е издание было перепечатано в 1992 г. под новым и несколько нелепым заглавием издательством «Российский Раритет» (Макаров П.В. Адъютант его превосходительства. Кто он? М., 1992); в нем отсутствуют некоторые эпизоды, приведенные в других изданиях. Я предполагаю вскоре разместить это издание 92 года в сети. На издание 1927 года откликнулся подробным комментарием в своей работе «Кризис добровольчества» (Белград, 1928; неоднократно републиковалось в последние 15 лет) генерал Штейфон (материал приведен в этом треде выше).     Сводный очерк о Макарове, составленный на основании всех этих изданий, а также документов, находящихся в распоряжении российской Внешней Разведки (судя по всему, прежде всего – или исключительно - рукописей того же Макарова, его анкет и послужного списка), был приведен в ее недавно изданной официальной истории: Очерки истории российской внешней разведки: В 6 т. Т.2: 1917-1933 годы. М, 1997 (Гл. 2. Адъютант Его Превосходительства. С. 25-36). Почти дословно материал этого очерка был воспроизведен в нижегородской газете «Монитор» № 11-12 за 2001 г.     Еще один очерк о деятельности Макарова был подготовлен в Таврическом национальном университете (Филимонов Б.С. Тайны судебно-следственных дел. Документальные очерки о жертвах политических репрессий в Крыму в 1920-1940-е годы. Симферополь, 2000. [очерк «Экс-адъютант его превосходительства»]).     Интереснее всего в этих поздних публикациях эпизод воспоминаний Макарова, не вошедший в переиздание 1992 и пересказанный в «Очерках истории российской внешней разведки». Привожу этот эпизод по передаче «Монитора».     «Скоро (после утверждения в должности адъютанта май-Маевского. – А.Н.) Макаров почувствовал резко настороженное отношение к себе со стороны начальника личного конвоя Май-Маевского князя Мурата.   Генерал Мурат хотя и не подчинялся напрямую адъютанту командующего, однако все распоряжения и приказания Май-Маевского получал именно через него. Это обстоятельство вызывало у Мурата неприязнь: чувствовалось, что он не может примириться с мыслью, что недавний офицер-окопник более влиятелен, нежели он, родовитый князь.   Понимая, что Мурат становится очень опасным для него, Макаров предпринял ответные шаги. Будучи хорошо осведомленным о том, что начальник конвоя командующего проявляет крайнюю жестокость по отношению к подозреваемым в пособничестве большевикам и нередко грубо вмешивается в дела местных гражданских властей, Павел Васильевич при каждом удобном случае как бы невзначай стал упоминать при докладах Май-Маевскому о том, что так называемая репрессивно-административная деятельность генерала Мурата наносит несомненный вред белому движению, восстанавливает против него местное население и гражданские власти. Скоро Макаров почувствовал, что отношение командующего к начальнику его личного конвоя изменилось к худшему, и, когда после очередной порции критических замечаний в адрес Мурата Май-Маевский задался вопросом о его замене, предложил на место начальника конвоя своего знакомого по службе -- князя Адамова, боевого офицера и порядочного человека.   Вскоре князь Мурат был освобожден от должности и направлен на передовую, а князь Адамов стал начальником конвоя генерала. В результате этой многоходовой комбинации Макаров избавился от реальной опасности и прибрел в лице Адамова искренне преданного себе человека, который в дальнейшем, сам того не подозревая, весьма помогал Макарову, по дружбе сообщая последнему самую разнообразную информацию.   Кроме князя Мурата Павел Макаров сумел таким же способом убрать из окружения Май-Маевского еще двух опасных для него офицеров и заменить их людьми, которым доверял».     * * *     Генерал Мурат (или Мурад) в справочниках Волкова и Рутыча по чинам белых формирований не значится (что, разумеется, не значит, что его там не было – Волков и его коллеги, насколько я знаю, создали картотеку примерно на 200 тысяч участников белого движения в России – и то весьма неполную - в то время как опубликованы данные по нескольким тысячам). Обращает на себя внимание, однако, тот способ, которым Макаров (по его собственному утверждению) смог убрать трех подряд офицеров от Май-Маевского: он выставил их перед Май-Маевским лицами, чрезмерно жестокими по отношению к подозреваемым в большевизме, и этого было достаточно, чтобы Май их убрал! Если сопоставить с этим эпизод из приводившихся выше воспоминаний Николая Раевского (о том, как Май под угрозой расстрела приказал своим офицерам прекратить порку женщины, подозреваемой в пособничестве большевистскому шпионажу, поскольку идея пытать женщину при дознании привела его в крайнюю ярость), историю о тм, как Май-Маевский отказался смягчить смертный приговор, вынесенный его офицеру за изнасилование женщины в Екатеринославе и специальной телеграммой лично подтвердил этот приговор (З.Ю. Арбатов. Екатеринослав 1917-22 г.г. // Архив Русской Революции. Т. 12. С.99), а также пересказанный Шаламовым в «Антиромане Вишера» случай, когда Май-Маевский лично прилетел прекращать расправу своих чинов над какой-то еврейской семьей в Харькове, - то облик генерала выясняется вполне определенным образом.     Неудивительно, что в очередное издание своих воспоминаний Макаров приведенный выше эпизод не включил – слишком уж в положительном свете рисовал он Май-Маевского! Надо сказать, что в этом отношении опубликованные воспоминания Макарова вообще поражают, учитывая тот факт, что изданы они были в СССР: Май-Маевского он (во всех редакциях) изображает настолько проницательным, храбрым, талантливым, ответственным, обаятельным и вообще исполненным всех доблестей деятелем, что сразу видно, до какой степени Макаров восхищался (совершенно искренне) своим начальником, состоя у него на службе (и сохранял это восхищение потом всю жизнь, не желая отказываться от героизации Май-Маевского и в подсоветских мемуарах!). Даже о запоях Май-Маевского, читая Макарова, догадаться невозможно... Надо сказать, что восхищаться Макарову Май-Маевским было тем легче, что никаким красным разведчиком при Май-Маевском он на самом деле не был (см. ниже его краткую биографию).      Впрочем, сами воспоминания Макарова, как им и положено, являют собой сложный сплав истинных воспоминаний, добросовестной путаницы и контаминации событий и, наконец, прямого вымысла, имеющего целью преувеличить большевистские заслуги автора, а также несколько дискредитировать белых генералов – а то они уж какие-то совсем герои получаются. Дискредитация, правда, касается Деникина и Врангеля, но только не самого Май-Маевского – Макаров никак не мог найти в себе силы и желания написать что-нибудь плохое про последнего. Примеров сбоев и искажений в воспоминаниях Макарова можно найти тьму. О Деникине сообщается, что тот по приезде в Полтаву, встречаясь там с Май-Маевским, под шофе поименовал Троцкого «жидовской мордой», обещая по взятии Москвы произвести его в генералы, да тут же и повесить, а самому Май-Маевскому сказал: «Вы все-таки... не оченьто двигайте ваши доблестные части. Колчак подходит к Вятке, перейдет Волгу, займет Нижний-Новгород, а там и Москва. Мы можем остаться за бортом; пусть его немного осадят. А Москву мы всегда успеем взять».    Реплика Деникина выдержана целиком в духе подтверждения распространенных обвинений в адрес Деникина и Колчака: каждый из них, мол, ревнуя к успехам другого, не желал способствовать его продвижению и по возможности «подставлял» его большевикам. Однако фантазия у Макарова была невеликая: во-первых, реплика, вложенная им в уста Деникина, абсурдно противоречит сама себе (если Колчак идет вперед так ходко и Деникин опасается, что тот вот-вот займет Москву, а он, Деникин, останется за бортом, то тут как раз надо бросаться к Москве наперегонки с Колчаком, а не останавливаться). Во-вторых, Полтава была очищена от красных 29 июля (н.с.), колчаковцы в это время находились в полном расстройстве и отступлении ОТ УРАЛА К ТОБОЛУ, а красные перевалили Урал и преслеловали их неотступно – так что в Полтаве Деникин с Маем могли бы говорить о «подходе Колчака к Вятке» только в горячечном бреду. В-третьих, стал бы Деникин обсуждать с Маем такие вещи открыто вообще, а уж тем более при капитане Макарове в частности... И в-четвертых, в начале августа, т.ею после взятия Полтавы, Деникин как раз готовил новый рывок к Москве... Правда, Макаров и не то чтобы совсем выдумал эту сцену на пустом месте: из независимых источников мы знаем, что летом 1919 – и именно в июле – начале августа, когда на главном, московском направлении белые практически бездействовали по приказу Ставки -  среди частей Добрармии раздавались недоуменные вопросы о том, почему же они не наступают, и ходили слухи, что это Деникин делает именно из-за нежелания помогать Колчаку. Нужды нет, что наступление на московском направлении тогда приостановили именно для того, чтобы наступать на направлении саратовском, т.е. как раз в помощь Колчаку – информагентурный филиал ОФС (один офицер сказал) мало чем отличался от своего головного отделения ОБС (одна баба сказала). Так что Макаров сконструировал эту «фукидидову речь» Деникина даже не задним числом на потребу советскому читателю, а по воспоминаниям о толках в его собственной белой офицерской среде 1919 года, поры его адъютантства при Май-Маевском. Не исключено, что всю соответствующую беседу Деникина с Маем Макаров даже и не сконструировал, а просто усвоил из соответствующих толков в том же 19-м и принял на веру как факт.  Что касается Троцкого, то обозвать его «жидовской мордой» Деникину едва ли что-то помешало бы, но вот собираться произвести его в генералы он никак не мог. Тут опять видим разве что военный фольклор доброармейских офицеров образца 19-го года (когда качество их резко упало, а представление их о собственном начальстве чудовищно помутилось; так, в войсках Новороссии офицеры на полном серьезе рассказывали, что приказы Ставки упорно атаковать Бердичев и выбить оттуда красных объясняются тем, что в 1917 году с Деникиным и Ко при заключении  в Бердичеве [как подельников Корнилова] плохо обходились, и теперь они желают отомстить за это городу! Фантазия, работающая в таком направлении, вполне могла изобрести сцену производства Троцкого в генералы с последующим повешением – тут то же фольклорно-примитивизирущее инфантильное опускание действительности до уровня собственного, расшатанного и отупленного потрясениями, войной и массово-стадной жизнью сознания).   Не менее интересна история Макарова о том, как якобы Шкуро и Покровского одновременно представили к производству в генерал-лейтенанты, как приказ о производстве Покровского стал известен Шкуро сразу, а приказ о производстве его самого, Шкуро, запаздывал, так что Шкуро решил, что его вообще не хотят производить, в ярости явился к Май-Маевскому и грозился, что он того гляди пойдет на Ставку в Екатеринодар и там кого надо повесит, если ему срочно не данут генлейта; ему подтвердили присвоение генлейта. Все это, по Макарову, происходило в Харькове за три дня до взятия Киева, т.е.  конце августа 1919и г. по н.с. (издание 1992 г. С.18-21).    Открываем справочник и видим, что приказ о производстве Шкуро в генерал-лейтенанты был отдан 4 АПРЕЛЯ 1919 года (ст.ст.). Поздравляем Макарова соврамши? Не тут-то было. Во-первых, Покровского произвели в генлейты того же 4 апреля, что и Шкуро – так что одновременность их производства Макаров указывает правильно (а он мог только запомнить ее по каким-то ярким событиям, связанным с ней и отложившимся в его личных воспоминаниях – не смотрел же он послужные списки обоих при написании мемуаров). Во-вторых, у Макарова дело происходит в Харькове летом 1919, но странным образом по изложению самого же Макарова по ходу этого дела Шкуро приглашает Май-Маевского к РОСТОВСКИМ армянам, слушает речь Май-Маевского в этом «Харькове» РОСТОВСКАЯ буржуазия, а Ставка находится в Екатеринодаре (где она была лишь до конца июня, а потом переехала в Таганрог!). Таким образом, описывается действительно апрельская ситуация, когда Май-Маевский и Шкуро воевали в Каменноугольном районе, базируясь на Ростов, и вполне могли там появляться. Как эта ситуация – включая сохраняющиеся упоминания ростовских буржуев и армян! – могла переехать на август и в Харьков, остается спрашивать Макарова и его редакторов.   Зарегистрирован Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht Serafim Новичок Я люблю этот Форум!     Просмотреть Профиль » Сообщений: 1 Re: ВЛАДИМИР ЗЕНОНОВИЧ МАЙ-МАЕВСКИЙ « Ответить #7 В: 12/21/05 в 01:44:29 » Цитировать » Править О советском периоде жизни Макарова. "...В книге «Адъютант Май-Маевского», издававшейся только при жизни автора более пяти раз, прямо утверждается о том, что, что Макаров работал в штабе белых по заданию противника. Однако еще в тридцатых годах возникли серь-езные сомнения, в достоверности изложенных в ней сведений. Дело в том, что в неразберихе революции и гражданской воны возникло множество псевдогеро-ев, приписывавших себе не существующие подвиги и иные заслуги. И делалось это не только из тщеславия. Герои революции и гражданской войны имели пра-во на персональные пенсии, внеочередное получение жилья и другие серьезные льготы. Это сейчас мы закрываем глаза на подобные явления самозванства в нашей действительности, считая стыдным копаться в чужом белье или сомне-ваться в чьих-то заслугах. А в то время в местные и центральные органы шел поток писем (и вовсе не анонимных), разоблачающих лиц, «примазавшихся к делу революции». Была создана Центральная Комиссия по выявлению бывших красных партизан и бывших красногвардейцев. Люди собирали свидетельства очевидцев, своих заслуг перед страной, массу справок о том. что они в тот или иной период состояли или не состояли, воевали на той, а не на иной стороне и.т.п.   Макарову выдержать этот экзамен не удалось. После издания своих мемуаров в советские партийные органы посыпались письма недоброжелателей, разобла-чавших лихого штабс-капитана, и Крымский отдел ВКП(б), занимавшийся изу-чением(а по сути созданием истории партии)т.н. Крымистпарт, был вынужден заняться проверкой фактов, опубликованных автором. По свидетельству 22 крымских подпольщиков, собравшихся в Москве, было установлено, что «Ма-каров никогда не был членом крымской подпольной организации большевиков, служил верой и правдой белогвардейцам душителям рабочих ». Крымистпарт «установил», что попав в пьяный скандал, Макаров был посажен на гауптвахту, откуда бежал. Крымская повстанческая армия использовала П. Макарова полу-чением от него кое-каких сведений, за что и дала ему приют в своих рядах. «Нынешние омерзительные пьяные выходки Макарова, говорят о том, что шко-ла Май-Маевского  не прошла бесследно для этого самозванца. Макаров дол-жен быть разоблачен до конца» . Действительно П.В.Макаров в этот период злоупотреблял алкоголем, что признают даже его друзья. Это еще более усугубило его положение. В 1929 го-ду Павел Макаров решением пресловутой Центральной комиссии был исклю-чен из рядов Красных партизан и лишен персональной пенсии. Однако Крыми-стпарт все таки признал, что адъютант Май-Маевского предоставлял повстан-ческой армии «кое-какие сведения», но до статуса разведчика эта работа явно не дотягивала. В духе того времени обсуждения мемуаров Макарова проводились и в форме литературно-общественных судов над автором. Как в 1928 году сообщала газе-та «Вечерний Киев», рабочие Восьмой типографии города и сотрудники инсти-тута им. Лисенко провели свой суд над коммунистом Макаровым, автором кни-ги  «Адъютант Май-Маевского». По свидетельству журналистов одни доказы-вали, что Макаров - самохвал, другие - что герой. Суд-диспут закончился вер-диктом: «Макаров-оправдан» .   Совсем иное мнение высказал уже народный суд, рассмотрев материалы уго-ловного дела по обвинению П.В.Макарова, расследованному НКВД. В разгар репрессий в 1937 году он был арестован и более двух лет провел в местах ли-шения свободы. Историку С.Б. Филимонову удалось ознакомиться с уголовным делом нашего героя, до сих пор хранящемуся в архивах СБУ.   Заслуживают внимания показания Макарова на допросах в НКВД. Следова-теля естественно интересовала причастность обвиняемого к сотрудничеству с иностранными разведками, участию Макарова в боях против Красной Армии и результаты его разведдеятельности в штабе белых. Мы представляем себе ме-тоды, использовавшиеся в ходе ведения следствия в годы репрессий, и можно было бы предположить, что Макаров стал их жертвой. Однако изложение пока-заний, их логичность и аргументированность, а также мягкость последовавшего приговора(ему вменялись в вину пропаганда и агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти ст.58-10,58-11 УК РСФСР, но в качестве наказания определено  2 года лишения свободы, после чего он был освобожден с учетом времени, проведенного под арестом )  позво-ляют нам принять их на веру. Макаров объяснил, что найденное у него фото в форме офицера румынской армии сделано в шутку еще на фронте у одной  зна-комой румынки, чьи братья служили в армии. (фото №15)Адъютант Май-Маевского отрицал свое участие в боях против красных. Выяснилось, что в мемуарах он немного слукавил, заявив, что был ранен в ногу, на самом деле лишь симулировал ранение. На службе в полку дроздовцев он никакой связи с красным подпольем не имел, и на прямой вопрос следователя о результатах своей деятельности, откровенно заявил, что ничего полезного для революции не сделал. Обвиняемый признал, что Май-Маевский первоначально использо-вал его как осведомителя, а потом перевел в адъютанты. ...".   И еще ".... Макаров возглавив т.н. Симферопольский полк краснозеленых повстанцев, использовал весь свой военный опыт и знание противника в боях против войск Врангеля. Он был известен не только среди своих, но и среди врагов.  Сам Врангель упоминает отряд Макарова в своих «Записках», изданных в Берлине, как подразделение зеленых, доставившего серьезное беспокойство его тылам в октябре 1920 года «…Симферопольский полк под командой уже известного капитана Макарова…»   Стороны вели и идеологическую борьбу друг против друга. Врангель заявил, что если «краснозеленые протянут им руку, то они ее пожмут». Но Макаров, потерявший в застенках брата не мог в это поверить. В листовках, отпечатан-ных на трофейной машинке, и распространяемых как среди населения, так и в рядах белых, он наоборот, призывал белых переходить на сторону повстанцев. И если в отношении офицеров такая пропаганда была малоэффективна, то сол-даты белой армии, уходили в леса целыми группами. Военный прокурор белогвардейцев И.Калинин прямо указывает, что вождь зеленых капитан Макаров, мстил за своего казненного брата. Его отряды поль-зовались поддержкой татарского населения. Местные отряды государственной стражи(полиции) не могли бороться с  этими «шайками» и Врангель был выну-жден создавать тыловую армию, поручив ее командование генералу Носовичу, но было уже поздно, так как и фронтовая армия дрогнула .   Третий Симферопольский повстанческий полк под командованием Макарова нападает на расположенное в горах месторождение угля - Бешуйские копи и выводит их из строя. Отрезанный от Донбасса Врангель, надеялся на Бешуй-ский уголь для нужд флота. С этой целью была даже восстановлена узкоколей-ка от ст. Сюрень. За успешные операции против белогврадейцев Макаров был награжден штабом Крымской повстанческой армии именными серебряными часами, которые ему вручил лично И.Д. Папанин. К моменту ухода Белой армии в отряде Макарова было 279 чел. На вооруже-нии было:  винтовок- 235;  револьверов -12;  пулеметов – 11. Для передвижения в отряде было 13 лошадей и 16 повозок . После вступления в Крым частей Красной армии, Макаров назначается ко-мандиром Истребительного отряда по борьбе с бандитизмом при Крымском ЧК. Скорее, этот период из биографии Макарова позволяет считать его чеки-стом. В соответствии с мандатом Крым ЧК Макарову разрешалось производст-во облав, обысков и взятие заложников. Он не мог быть арестован без ведома Крымского ЧК . Отряд Макарова добивается определенных успехов, уничто-жив целый ряд бандформирований, однако зам.председателя Крымского ЦИКа Вели-Ибраимов смещает его с этой должности и сам занимает ее. Обиженный Макаров увольняется из ВЧК и уезжает в родной г. Скопин, где руководит ме-стной милицией. Однако без Крыма он уже не может и вновь переводится на полуостров. Павел Васильевич работает участковым надзирателем Алуштин-ской раймилиции, субинспектором уголовного розыска Симферопольской рай-гормилиции. В это время он и начинает работу над своей книгой «Адъютант Май-Маевского».   В 1926 году по состоянию здоровья П.В. Макаров оставляет службу в органах внутренних дел и переходит в управление исправительно-трудовых учрежде-ний при Наркомате юстиции Крыма, где в 1932-1933 году возглавляет админи-стративный сектор. (фото №9)Далее уже упомянутая черная полоса в жизни Павла Васильевича выбивает его из колеи. Злоупотребление алкоголем, нападки завистников и недоброжелателей делают свое дело. Но, к счастью его репутация  хотя бы частично, но восстанавливается после долгих и настойчи-вых хлопот его самого и боевых товарищей. В ноябре 1939 года ему возвраща-ют и персональную пенсию в размере 200 рублей в месяц.  Великую Отечественную войну П.В. Макаров встретил в штате отдела социального обеспечения. Когда встал вопрос о формировании подполья и пар-тизанских отрядов, Макаров вновь ушел в горы и опять в составе Третьего Симферопольского партизанского отряда. Воспоминания об  этом не простом периоде жизни  Макаров изложил в своей книге «Партизаны Таврии».(вставить нижний правый портрет из фото №19)   Нет необходимости доказывать вклад начальника партизанского отряда Павла Макарова в борьбу с немецкими оккупантами. Достаточно лишь привес-ти тот факт, что фашисты в отместку за деятельность Павла Макарова в их ты-лу, уже  в декабре 1941 года расстреляли его мать Татьяну Саввичну (перед этим они сожгли весь ее нехитрый скарб, а во время допросов выбили оба гла-за), а также повесили и расстреляли родителей и невестку жены Макарова. (фото №11 и фото №18). Жена и дети П.В. Макарова, также  принимали активное участие в боевых действиях против врага. Его супруга Анна Кирилловна Макарова(Квасова) так-же была бойцом Третьего Симферопольского партизанского отряда и  награж-дена медалью «За боевые заслуги».(фото №17) Дочь Ольга награждена орденом «Отечественная война» второй степени и пятью медалями.( фото №1) Сын П.В. Макарова  Георгий после начала войны поступил в Кре-менчугскую авиашколу, которая была переброшена в Среднюю Азию. Однако в связи с нехваткой самолетов и недостатком налета часов часть курсантов была переведена в Ташкентское пехотное училище. Георгий Макаров попал на фронт в апреле 1942 года в 1 батальон 11 мотострелковой бригады 10 танкового кор-пуса.1 февраля 1943 года в окрестностях Лисичанска он был убит во время ата-ки, которой руководил в качестве командира взвода автоматчиков.(фото №12)  Отряд Макарова воевал в знакомых ему еще по гражданской войне мес-тах  в окрестностях Чатырдага. В июле 1942 года он был переведен в Алуштин-ский отряд начальником штаба. В октябре 1942 года Макаров был эвакуирован на большую землю вместе с другими бойцами. Сразу после освобождения Крыма Макаров со своими товарищами прошел по местам боев. Из фотоотчета об этом походе видно, что немцы так и не добрались до всех тайников парти-зан. Макаров отыскал продовольственные склады. На партизанской стоянке со-хранился внешне вполне исправный пулемет Максима, не сожжены и партизан-ских схроны.(фото №4) Кстати, участники этого перехода на всякий случай вооружились не только фотоаппаратом, но и более серьезным оружием: пистолетом ТТ и пистолетом- пулеметом Судаева.(фото №5)  После окончания войны старый партизан пережил вторую волну славы. Опубликовав книгу воспоминаний, он вновь оказался в центре внимания. Ему писали из разных уголков страны. Вспоминали его заслуги как в гражданскую, так и в Великую Отечественную. Восхищенные соотечественники даже обеща-ли возбудить ходатайство о присвоении ему звания Героя Советского Союза, а пионеры писали письмо Министру Морского флота СССР с предложением на-звать один из новых теплоходов Черноморского морского пароходства «Чекист Павел Макаров» .  Павел Васильевич Макаров был награжден орденом Боевого Красного Знамени сразу после эвакуации из Крыма на Кавказ в октябре 1942 года. К кон-цу войны он получил медаль «Партизану Отечественной войны» I степени и в 1967 году Орден Красной Звезды. Именем Макарова назвали пионерскую дру-жину в его родном Скопине. Там же организовали его музей. Он был желанным гостем в трудовых коллективах и в учебных заведениях. Не в пример сего-дняшнему дню, в то время серьезное внимание уделялось воспитанию молоде-жи на поступках героев старшего поколения. Возникла целая волна произведе-ний, написанных по мотивам его воспоминаний. Особенно популярной была его первая книга «Адъютант генерала Май-Маевского». Как только не изгаля-лись авторы, изменяя фамилию главного героя. Он был и Марковым и Макано-вым и Кольцовым, но никак  не носил имени своего реального прототипа. «Адъютант» вышел в варианте для детей в журнале «Костер»,где основной упор делался на судьбу Миши- сына погибшего князя(в телефильме он превра-тился в Юрия Львова).На сцене Симферопольского театра ставили спектакль о подвигах «Адъютанта».(фото №10)    Сам Макаров был против такой популярности. Его справедливо возмуща-ло отсутствие каких-либо ссылок на его книгу и упоминание о нем как о прото-типе главного героя. И когда в конце 60-х журнал «Вокруг света» стал публи-ковать сценарий телефильма «Адъютант Его превосходительства» авторов Бол-гарина и Северского, ветеран не выдержал и разразился гневным письмом в ад-рес главного редактора:  «…Приходилось ли Вам, уважаемый редактор, наблю-дать как от брошенного в реку куска хлеба, бойкие пескари ловко отхватывают облюбованные кусочки? Подобно этим пескарям от пущенного в житейскую реку «Адъютанта генерала Май-Маевского», ловкие рыцари пера откусывают свои облюбованные куски. Среди них есть и такие, что хотят проглотить греш-ного «адъютанта» почти целиком» .(вставать фото №13) Пытался Макаров усовестить и одного из авторов сценария своего соратника по партизанскому отряду Г.Северского. Сначала Северский оправдывался тем, что телефильм только возвеличит Макарова, а затем это противостояние переросло в настоя-щую литературную войну. В конце концов авторы заявили Макарову, что это телефильм про вымышленного капитана Кольцова и сценарий  не имеет ника-кого отношения к Макарову, а у Май-Маевского вообще было целых четыре адъютанта. Однако неугомонный герой узнал в кадрах телекартины фрагменты документального белогвардейского фильма «Взятие Полтавы войсками генера-ла Май-Маевского и встреча генерала Деникина», который был вывезен им из штаба белых и впоследствии сдан в один из московских архивов. Обидно было видеть себя в этом фильме и слышать, что «Адъютант Его превосходительства» никакого отношения к Макарову не имеет. Авторы пошли дальше и стали очернять Макарова в разговорах с кинематографистами и литераторами. А ко-гда Юрий Соломин упомянул о Павле Васильевиче как о прототипе, ему позво-нил Северский и посетовал больше этого не делать, поскольку Макаров не тот человек, о котором следует упоминать, рассказывая о фильме. Некоторые писа-тели вступились за  оскорбленного автора. Предлагалось не только упоминать фамилию Макарова, но и предварять демонстрацию телефильма вступитель-ным словом Макарова . Но авторы сценария были категорически против, не желая уступать ни части авторства прототипу, давшему основание для столь захватывающего сюжета. И как оказалось неспроста. После выхода фильма на экраны страны, его авторы были удостоены звания лауреатов Государственной премии СССР. Но у Макарова уже не было сил бороться с теми кого он считал плагиаторами. Павел Васильевич скончался 16 декабря 1970 года в возрасте 73 лет. (фото №6)  Подводя итог вышеизложенному,  можно сделать следующие выводы: 1. П.В.Макаров, не был ни кадровым красноармейским разведчиком в тылу Добровольческой армии, ни  чекистом- нелегалом. Он не имел связи с командо-ванием Красной армии и стал офицером дроздовцев по воле случая, а адъютан-том командующего  благодаря собственным стараниям которые, однако не бы-ли следствием какого-либо конкретного разведзадания. 2. Трудно судить о твердых большевистских убеждениях Макарова в тот период и его искреннем желании противостоять белогвардейцам. Думается, что казнь брата и собственный арест на фоне реальной перспективы поражения ар-мии Врангеля стали решающим толчком в выборе Макаровым стороны боль-шевиков и перехода в повстанческую армию красно-зеленых. 3. Заслуги П.Макарова не так значительны, как деятельность героя теле-фильма штабс-капитана Кольцова и исчерпываются фактами освобождения за-держанных дезертиров и передачи севастопольским подпольщикам через брата некоторой информации о планах белого командования . 4. Нападки и обвинения в адрес Макарова в самовосхвалении инициирова-ны изданием  книги «Адъютант генерала Май-Маевского» и их нельзя назвать абсолютно беспочвенными. 5. Все это нисколько не умаляет роли Макарова в повстанческом движении в гражданскую войну и в партизанском в Великую Отечественную. Ее уни-кальность заключается в повторении жизненных перипетий через два десятиле-тия почти в одном и том же месте перед лицом врага. Макаров и его родствен-ники заплатили очень большую цену за преданность Родине и свои идеологиче-ские убеждения". Источник: Михайлов М.А. Адъютант Май-Маевского: Чекист нелегал или миф советской пропаганды?/Military Крым. 2005- №2-С.46-50. Зарегистрирован Страниц: 1  Ответить » Уведомлять » Послать тему » Печатать Перейти к разделу: ----------------------------- Новости -----------------------------  - Вечная новость: Правила. ----------------------------- Арда, Эа, далее везде.... -----------------------------  - Отрывки, взгляды, нечты   - Квенты и амбарканты   - Все прочее - литература. И ее ведение. ----------------------------- Вавилонская Башня -----------------------------  - СТРАНА ХАТТИ   - Вавилонская библиотека   - Вавилонская Блудница и ее обычай   - Поучительные рассказы и назидательные истории ----------------------------- Прикладная этика и теология -----------------------------  - названная так, ибо здесь ----------------------------- Гехаймполитик -----------------------------  - Унд унгехайм аух ----------------------------- Сконапель истуар - что называется, история -----------------------------  - Крывия, Литва, Беларусь   - Общие вопросы и древняя история   - Большой Вавилон => Гражданская война на Юге России   - Монгол Шуудан   - Прочее и разное   - Новая и новейшая история   - Альтернативная история   - Околоистория Центральной и Восточной Европы   - Материалы по катарам ----------------------------- Бель-летр -----------------------------  - Спойлеры и Дисклэймеры   - Уголок Лапочки   - CRITIQUE ВОЗРОЖДЕННАЯ   - Прочие авторские тексты ----------------------------- Разное -----------------------------  - Занимательная этнография   - Коаппс, коаппс, брекекекс   - Вольная слушательня   - Юмор   - Дела сетевые и удельские   - Кроме людей « Предыдущая тема | Следующая тема »

Удел Могултая
YaBB © 2000-2001, Xnull. All Rights Reserved.