Автор |
Тема: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова. (Прочитано 22281 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
 |
Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« В: 09/07/03 в 18:07:09 » |
Цитировать » Править
|
Стрелой Немврода
Вероятно, мне следует заранее извиниться за помещенный ниже экскурс в мировоззрение древнего Ближнего Востока, однако при обращении к некоторым русским авторам подобный экскурс оказывается довольно целесообразен, - точно так же, как едва ли возможно было бы обойтись без немецкой философии при изучении Толстого. Дело здесь, конечно, не в том, что кто-либо из русских писателей что-то почерпнул у переднеазиатской культуры, но в том, что некоторые из них воспроизвели, вполне независимо и самостоятельно, тот тип отношения к жизни, который с наибольшей полнотой и последовательностью выразился до того в Юго-Западной Азии на три-четыре тысячелетия раньше. Это не должно нас особенно удивлять: теоретически возможных культурных парадигм очень немного, и всякая литература, пустившаяся в "свободный поиск" вместо положенной ей по должности оптимизации воззрений своего времени и среды (а русская литература XVIII - начала XX вв. занималась именно таким поиском), довольно скоро воспроизведет большинство из них.
[далее следует, с небольшими сокращениями, очерк «вавилонского» мировоззрения, в чуть более полном виде приведенный по адресу:
https://www.wirade.ru/cgi-bin/wirade/YaBB.pl?board=dame;action=display;n um=1062580360
(cтатья "Вавилонская блудница: этика древнего Ближнего, Среднего Востока и Южной Азии .")
В сущности, этот очерк является универсальной вступительной частью предисловий почти ко всем авторам, включающимся в «Вавилонскую Библиотеку». Читатель, уже знакомый с названным очерком и характером упомянутого мировоззрения, приглашается к тому, чтобы здесь пропустить его и переместиться разом к дальнейшему изложению, по адресу
https://www.wirade.ru/cgi-bin/wirade/YaBB.pl?board=bibl;action=display;n um=1062943629;start=0#6 ]
Основой ближневосточного (далее "вавилонского") мировоззрения является полное отсутствие того, что в современном словоупотреблении называется "идеологией" или "сверхценностями". "Вавилонянин" совершенно равнодушен к вопросам, которые мы назвали бы "мировоззренческими" и "общефилософскими" (не считая того, что само это равнодушие является важнейшим мировоззренческим принципом). "Русские мальчики" Достоевского, бьющиеся над "вечными вопросами", вызвали бы в Вавилоне разве что смех. Вавилон не располагает ценностями, которые были бы нужны всем вместе, но никому в отдельности; признанные же ценности определяются именно тем, насколько они нужны были отдельным людям, составляющим общество. Особенно ясно это видно из самовосхвалений царей и вельмож, упоминающих либо военные победы над врагом, либо конкретные благодеяния по отношению к подданным; то и другое касается исключительно физического вреда и физического благополучия. В качестве примера приведем самовосхваление Рамсеса III, посвященное его внутренней политике: "Покрыл я землю садами и позволил народу отдыхать в их тени. Дал я, чтобы египтянка безбоязненно шла, куда хочет, без того, чтобы посягали на нее. Дал я пребывать в праздности войску и колесничным моим (!). Не испытывали они страха, ибо не было мятежей в Хурру и схваток в Куше (!). Они насыщались и пили с радостью. Я кормил всю страну. Дал я всем людям жить в спокойствии в их городах. Страна была очень сытой в мое правление. Делал я хорошо как богам, так и людям, и не было у меня ничего из вещей других людей".
Ключевыми понятиями вавилонской этики являются тем самым индивидуальная радость и боль (физическая, эмоциональная, интеллектуальная). При этом "иерархии радостей", т.е. деления их на пристойные и непристойные, низменные и высокие, не существует вообще, поскольку они рассматриваются прежде всего на индивидуальным уровне, где приобретают характер исключительного "дела вкуса". Наиболее яркое проявление этот аспект нашел в поразительной на нынешний взгляд неразвитости абстрактной этической терминологии в поучениях ближневосточных мудрецов, в том числе в нерасчлененности терминов "хороший", "добрый", "приятный", "благой" и т.д. (хотя то, что все это - различные понятия или различные аспекты понятия "хорошо оцениваемый" все, конечно, понимали). Египтяне, например, имели для одушевленных социальных существ два основных позитивных оценочных термина (nfr - "прекрасный, добрый, благой, хороший" с общей семантикой "приятный", и iqr - "отличный, отменный, умелый, гораздый" с общей семантикой "полезный"); "плохим" считалось нечто противоположное тому и другому.
|
| « Изменён в : 07/13/04 в 01:19:35 пользователем: zipor » |
 Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #1 В: 09/07/03 в 18:09:51 » |
Цитировать » Править
|
Соответственно, цель человеческой жизни усматривалась именно в достижении тех или иных личных радостей. Вот как говорит об этом величайшее из произведений месопотамской литературы, "Эпос о Гильгамеше": "Ты ж, Гильгамеш, насыщай желудок, днем и ночью да будешь ты весел, праздник справляй ежедневно, днем и ночью играй и пляши ты! Светлы да будут твои одежды, волосы чисты, водой омывайся, гляди, как дитя твою руку держит, своими объятьями радуй супругу - только в этом дело человека!" То же самое писали на другом конце древнего Ближнего Востока, в Египте: "Утешь свое сердце, пусть твое сердце забудет о приготовлениях к твоему просветленью! Следуй желаньям сердца, пока ты существуешь. Надуши свою голову миррой, облачись в лучшие ткани, умасти себя отличнейшими благовониями из жертв богов. Умножай свое богатство. Не давай обессилеть сердцу. Следуй своим желаньям и себе на благо. Свершай дела свои на земле по веленью своего сердца, пока к тебе не придет тот день оплакивания. Утомленный сердцем не слышит криков и воплей, причитания никого не спасают от могилы, а потому празднуй прекрасный день и не изнуряй себя". (Заметим, что ту же положительную программу провозглашает "Книга Экклесиаст", только на куда более мрачном мировоззренческом фоне).
Неудивительно, что всякого читателя древневосточных текстов поражает полное отсутствие "высших идеалов"; приведем навскидку несколько египетских примеров. Вот наилучшее пожелание: "Во веки веков ты будешь делать то, что пожелает твое сердце"; вот описание достойной женщины: "Влекущая, сладостная любовью, с чарующим ртом и приятной речью; восхваляемая в своем городе, всякому протягивает она руку помощи, говорит хорошее и рассказывает то, что любят слышать, творит то, что нравится людям"; немногим отличается от этого идеала образцовый царь по своему отношению к подданным: "Он пленителен, исполнен обаяния, он побеждает любовью", "Царь - владыка радости. Будь добродушен, и ты будешь спокоен в своем могуществе". Вот описание правильной заботы о жене с соответствующим обоснованием: "Чрево ее насыщай, одевай ее тело, кожу ее умащай благовонным бальзамом, сердце ее услаждай, покуда ты жив - она превосходная пашня для своего господина". Особенно характерна мечта аристократа о наведении порядка после народного восстания: "Но (вот тогда) это будет хорошо, когда люди будут напиваться, когда они будут пить напиток минт и хмелеть с радостными сердцами. Хорошо, когда их уста восклицают, ликуя, а знать смотрит на ликование их из домов своих, облаченная в одеяния праздничные, с веселием сердца"; так представляли себе египтяне цели и пафос государственного могущества. В общегражданских школах с дидактическими целями переписывались поучения, в которых объяснялось, что разумный человек избирает карьеру чиновника, так как она обеспечивает самую сытную жизнь и самую чистую работу; примеры такого рода можно продолжать до бесконечности.
Не следует, однако, представлять себе ближневосточное общество как скопище алчных эгоцентриков (такое общество просто не могло бы существовать). Вторым центральным понятием "вавилонской" этики является взаимное обязательство, клятва, которую люди дают друг другу затем, чтобы совместными усилиями обеспечивать себе радости и уменьшать страдания. Само общество воспринимается именно как наследственный и нерасторжимый союз, заключенный людьми с этой целью; тем самым оно оказывается вторично по отношению к потребностям отдельных людей, и понятие "страны" существует только как совокупное обозначение людей, составлявших эту страну, т.е. некоей "команды", а не как знак некой системы, представляющей большую ценность, чем совокупность ее элементов, и уж тем более не как сосуд некой специфической сущности, реализующей себя в данном народе. (В Вавилоне все специфическое считается делом вкуса, условного установления; все подлинно важные вещи универсальны. Любая же форма гегельянства, делающая человека и группы людей средством самореализации некоего надчеловеческого начала - будь то абсолютный дух, мессианский благовест или развитие производительных сил, - вызвала бы в Вавилоне крайнее отвращение). Именно взаимные обязательства людей, составляющих коллектив, наделяют последний верховным авторитетом, во имя которого оправданы и необходимы самые тяжелые личные жертвы.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #2 В: 09/07/03 в 18:10:47 » |
Цитировать » Править
|
На практике члены описываемых обществ проявляли обычно не меньше самопожертвования, чем кто угодно другой. Однако, во-первых, постоянную актуальность сохраняло то ощущение, что стране, т.е. другим членам коллектива, следует служить потому (не "постольку", а именно "потому"), что они находятся с тобой в состоянии тебе же необходимого обязательства, вне которого ты с самого начала не мог бы существовать. Иными словами, социальная «клятва» здесь осмысляется как порождение желаний, механизм их медиации и удовлетворения, и ценность ее в глазах каждого члена сообщества определяется именно тем, что в среднем она обеспечивает для каждого наилучшие возможности осуществления совместимых коренных желаний. Во-вторых, к жертвам во имя коллектива относятся без всякого энтузиазма; да общество его и не требовало, а к его действительным проявлениям относилось скорее подозрительно. "Идешь на поле сражение, - говорит месопотамская пословица, - не размахивай руками! Герой - один-единственный, а обычных людей тьма". Фраза Горация: "Красна и сладка смерть за отечество" - с вавилонской точки зрения абсурдна: необходима, обязательна, но уж точно, что не сладка. Исполнение долга было делом обязательным и общим, энтузиазм - делом личным. Так, в египетских школьных поучениях всячески высмеивались воины-добровольцы: их ценили, поскольку их деятельность была благотворна для окружающих, но к ним самим относились иронически, как к людям "без царя в голове"; их готовность рисковать собой как таковая считалась делом их вкуса, причем обличающим невысокий уровень последнего. Для "нормальных" же воинов, взятых по мобилизации, естественной реакцией на свое положение считался страх перед смертью на поле боя (вспомним похвальбу Рамсеса III; другое дело, что воинам вменялось в обязанность этот страх преодолевать). Добавим, что военная знать, разумеется, смотрела на дело по-иному, но в обоснование этого взгляда приводила исключительно награды, добычу и хорошие шансы на сытую загробную жизнь (обеспечиваемые посмертной славой), которую дает война. Так и писал египетский адмирал Яхмос сын Абен: "Я обращаюсь к вам, все люди, я сообщаю вам о милостях, выпавших мне на долю. Я был семикратно награжден золотом перед всей страной, рабами и рабынями; я был наделен огромным количеством пахотной земли. Имя героя в его делах, оно не исчезнет в этой стране вовек!"
Ближневосточный патриотизм ни в какой степени не определяется признанием каких-то особых достоинств своей страны. Человек Ближнего Востока всегда знает верность стране, часто - любовь к ней (египтяне даже называли Египет Та-Мери, "Страна возлюбленная"), но почти никогда - преклонение перед ней, тем более - перед ее "скрытой сутью" (существование которой в чем бы то ни было вообще отрицается). На Ближнем Востоке верны своей стране (как и своей жене, другу, царю и т.д.) не потому, что она заслуживает этого "сама по себе", по каким-то особым достоинствам, а просто потому, что она своя, т.е., потому, что таков договор, в котором данный человек состоит. Не думаю, что позиция Достоевского понравилась бы вавилонянам многим больше, чем позиция Смердякова: последний, так сказать, желает зла собственной матери, потому что она зла и глупа, но первый находится только возразить, что под этой злобой и глупостью кроется сила неслыханная и краса невиданная, в то время как, во-первых, это очевидная неправда, а, во-вторых, достаточно было бы заметить, что речь идет о матери, которую необходимо почитать согласно обычной человеческой клятве (а уж оценивать совершенно независимо от этого).
Ближний Восток не верит в существование чего бы то ни было трансцендентного, сверхъестественного, иносубстанциального (и, стало быть, чего бы то ни было абсолютного); реальным признается исключительно релятивистский "мрак земли могильной с ее страстями". Соответственно, здесь не существует религии в современном смысле слова; то, что в литературе неудачно называют древневосточной религией, есть на деле совокупность профессиональных правил обращения с внешним миром и его Силами, призванных обеспечить самое обычное житейское благополучие носителей этих правил. Представим себе современную прикладную естественную науку, полагающую, что, например, силы упругости и тяготения есть могучие антропоморфные живые существа - и мы получим точную аналогию ближневосточного политеизма, с НИИ на месте мало чем отличающегося от него храма. Соответственно, нет ни абсолютных истин, ни их догматического оформления. Вера как таковая (не доверие к чужой логике и чужому опыту, в том числе к опыту и логике предков, а именно вера per se) Древнему Востоку неизвестна.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #3 В: 09/07/03 в 18:11:25 » |
Цитировать » Править
|
Ближний Восток не изгоняет иррационализма, - на свете до сих пор есть много вещей, недоступных логике и опыту, а четыре тысячи лет назад их было намного больше, - но, во-первых, он действует строго рационально всюду, где считает это возможным, во-вторых, целиком относит к последней сфере человеческую жизнь и никогда не руководствуется иррациональными соображениями в ее делах. Когда имеешь дело с древневосточными наставлениями (в том числе официальными), кажется, что читаешь Карнеги. Любое общество определенным образом отвечает своим членам на вопрос, почему именно им надо поступать "хорошо" (от объяснения до категорического осуждения самого такого вопроса); Ближний Восток апеллировал при этом исключительно к явным физическим и эмоциональным интересам - то есть, выражаясь по-египетски, «желаниям сердца» - самого человека; иными словами, мотивация здесь носит рациональный и концентрический характер, когда точка отсчета модальных суждений совпадает с их носителем. Египтяне, в частности, уясняли себе необходимость личных и общественных добродетелей следующими соображениями: "Глупо завидовать тому, что есть у других", "поступай по истине, и ты будешь жить долго на земле", "человек с алчным сердцем не достигает своей цели", "у того, кто глух к правде, нет друга", "у алчносердечного нет радостного дня", "у человека недобросовестного нет хороших воспоминаний", "злое дело не достигнет гавани, а человек честный пристанет к берегу", "благородный поступок возвращается на свое вчерашнее место" (т.е., его отблагодарят). Иными словами, в качестве обоснования этических норм выставлялось исключительно то, что их выполнение награждает само себя и награждается другими людьми, а невыполнение лишает человека многих вполне очевидных радостей и навлекает на него наказания извне. Массовый характер употребления подобных сентенций доказывает, что вопросы описанного типа действительно задавались, и общество находилось в постоянной и уверенной готовности ответить на них рациональным обоснованием общепринятых норм; оно, очевидно, считало, что людям вполне естественно интересоваться, зачем им нужно ограничивать себя какими бы то ни было нормами вообще.
Неудивительно, что Ближний Восток оказывается населен последовательными оккамистами. События последнего десятилетия русский почвенник назвал бы разрушением глубинных основ бытия России, русский либерал - ее же движением, при многих издержках, к свободе; тот и другой будут строить свою оценку этих событий, учитывая не столько их реальный вид, сколько указанные интерпретации, т.е., будет судить вещи по их "сущности". Между тем с точки зрения вавилонянина такого рода интерпретации напрочь лишены смысла, а соответствующие процессы он описал бы примерно так: "Сильные обобрали слабых, зато дали им свободу делать и говорить, что вздумается" - после чего и оценивал бы происходящее сообразно сказанному. Леонтьев хвалил Турцию за отсутствие железных дорог, нивелирующих национальный дух; прочтя его, вавилонянин, который и вообще-то счел бы "национальный дух" бесполезной фикцией, определил бы его еще и как фикцию вредоносную, раз уж он противоречит такой очевидно важной и замечательной вещи, как железная дорога, способная быстро доставлять хлеб, чтобы накормить голодных, и войска, чтобы сокрушать мятежников. Можно сказать, что жители Передней Азии видели в мире только "явления", напрочь игнорируя "сущности".
Наконец, здравый смысл демонстрировал обитателям Ближнего Востока, что человек обособлен и одинок во враждебном ему мироустройстве уже самим фактом своей смертности, с точки зрения общемирового закона, несомненно, необходимой и оправданной, но с точки зрения человеческой - и, тем самым, по человеческим законам, - вполне отвратительной. Житейские бедствия и смерть воспринималась на Ближнем Востоке в "экзистенциалистском духе", как факт неискоренимый и трагический. Существенно, что, раз уж мир оказывался устроен таким образом, человек Вавилона считал необходимым (опять-таки вполне по-экзистенциалистски) в своем поведении руководствоваться исключительно человеческой мерой, вынося противостояние с "миром" и не пытаясь добиться согласия с его законами путем отказа от "природных" самому человеку ценностей.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #4 В: 09/07/03 в 18:12:11 » |
Цитировать » Править
|
Заметим, что всякая форма монотеизма, поклонения божеству, воплощающему надчеловеческий порядок и принципиально несоизмеримому с человеческой природой (не говоря о добровольном и восторженном следовании повелениям такого божества), показалась бы на Ближнем Востоке самоуничтожением человеческой сущности, позорной капитуляцией перед миром в лице представляющего его законы Творца. "Самостоянье человека" означало, таким образом, никоим образом не оптимистическое утверждение его в должности господина мира, но утверждение его права поступать, руководствуясь исключительно собственными, природными ему потребностями, независимо от того, что он таким господином не является.
Соответственно сказанному, обитатели Ближнего Востока не налагают друг на друга стеснений и ограничений без физической необходимости; единственное, что им не позволяется - это чинить прямой ущерб друг другу или своему союзу - обществу в целом. В качестве такого ущерба рассматривается только очевидный физический или материальный вред, причиненный человеку или его имуществу (или его социальному учреждению); "духовного" вреда в нашем понимании на Ближнем Востоке нет. Общество предоставляло человеку удовлетворять "желания сердца" как угодно, если это не причиняло прямого вреда другим людям (или связывающей их социальной организации), хотя бы сами эти "желания" вызывали в лучшем случае недоумение. Нет необходимости говорить, что любое самоограничение, не вызывающееся рациональными интересами самого человека или любовью // долгом по отношению к другим людям, считалось бы делом личного вкуса, причем вкуса не вполне нормального. Ближний Восток, несомненно, знал аскетов и альтруистов, но не знал ни аскетизма, ни альтруизма, ни, тем более, их пропаганды. Неудивительно, что у сторонников более требовательных этических систем "вавилонская этика" вызывала резкое неприятие, как поощряющая "низменные" стороны человеческой природы, а сам Вавилон с легкой руки ветхозаветных пророков на тысячи лет превратился в символ всяческого разврата и торжества материальных начал.
Мы довольно долго говорили о том, что на Древнем Востоке было; следует сказать, каких мировоззренческих явлений, доминирующих в нашей собственной жизни, там не было.
Древний Восток не знает ни эстетизма, ни ницшеанства (хотя знает наслаждение красотой и собственным успехом). В самом деле, о пьющем пиво крестьянине и разгадывающем тайны небес жреце можно сказать только то, что оба они получают радость, не принося другим людям несанкционированной боли; стало быть, оба поступают хорошо. Можно добавить, что развлечение жреца общественно полезнее развлечения крестьянина и потому заслуживает награды, но этического смысла это суждение не имеет, и "сами по себе" оба развлечения остаются однородными. Ницшеанское же развлечение, состоящее в том, чтобы утверждать свою силу чужой болью, представлялось бы совершенно ненормальным с точки зрения индивидуальной и чрезвычайно опасным - с общественной. На Ближнем Востоке вообще без всякого восторга относятся к силе как таковой; с египетской точки зрения, само общество существует для взаимной поддержки слабых (по определению) людей, и "бог создал для них владыку, как опору, чтобы поддержать спину слабого", а в Месопотамии считали, что главное дело царя - следить за тем, чтобы сильный не угнетал слабого (впоследствии Ахемениды сочли долгом следить еще и за тем, чтобы не происходил обратный процесс).
Древний Восток не знает ни очищения испытанием, ни идеи прогресса и сущностного совершенствования, индивидуального или общего. Человек (как и любой другой объект) наделен определенной природой; ее можно разрушить, но нельзя изменить; в ее рамках нам и остается действовать, ограничиваясь оптимизацией существующего. В то же время отвергается всякое предназначение: любой может делать, что вздумается, и платить за это должную цену ("Книга Экклесиаст"); прейскуранты общеизвестны и либо рационально обоснованы элементарными физическими интересами обычных людей (в той степени, в какой они установлены обществом), либо являются частью природы мира и от людей не зависят вовсе.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #5 В: 09/07/03 в 18:12:45 » |
Цитировать » Править
|
Древний Восток не знает программного либерализма и тем более отвращения к истэблишменту (что вовсе не означало готовности терпеть бездарный или преступный истэблишмент). Властители в высшей степени необходимы для общего довольства; будет только справедливо, если они получат царскую долю в этом довольстве. Что еще важнее, их царская доля является неизбежным следствием самого того факта, что они - властители (без которых, повторим, не могут обойтись рядовые подданные). Сказка Салтыкова-Щедрина о губернаторе, который никак не мог понять, зачем он нужен - мужики, мол, и без него делали бы то же самое, что делают при нем - вызвала бы на Ближнем Востоке разве что скорбную улыбку. Всем было отлично известно, что делают мужики, оставшись без губернатора - сначала режут друг друга, а потом, для прекращения бедствия, выдвигают нового губернатора, как правило, качеством похуже. Умные мужики переходят сразу ко второму этапу, чтобы не оставлять места первому. Всякий идейный анархизм, всякое программное революционерство рассматривались бы, во-первых, как явная измена клятвам (которые одни считались непосредственным источником этики, так что революционаризм по нравственным мотивам считался бы заведомой бессмыслицей), во-вторых, как проявление редкой глупости.
Следует подчеркнуть, что уважение (если не любовь) вызывает сама иерархия, то есть гарантирующая всем жизнь система должностей, а не ее носители. "Элиты" в шляхетском понимании на Ближнем Востоке нет, и лозунг: "Уважай не меня, а мои погоны" нашел бы полный отклик в сердцах его обитателей.
Не знаю, насколько человек нашего времени способен представить себе описанное выше общество с его всеобъемлющим рационально-релятивистским гедонизмом живым и целым. Можно попробовать обойтись образом Америки - не действительной Америки с ее псевдопротестантским благочестием и псевдолиберальной благоглупостью, а Америки русских патриотов, безблагодатной страны небывалой земной мощи, потребительства, терпимости ко всему, что прямо не противоречит чужому комфорту, отсутствия святынь, рационального упрощения жизни и воинствующей «бездуховности». Можно представить себе брежневскую Россию или Россию Алексея Михайловича без какой бы то ни было воспитательной идеологии (православной или марксистской) - с одними, как выразились бы сейчас, «понятиями». Сам Брежнев (никакой религии, в том числе марксистско-ленинской, лично не уважавший) вписался бы в ряд месопотамских царей без малейших трудностей. Как бы то ни было, такое общество действительно существовало в течение нескольких тысяч лет, пока его последние поколения не предпочли довериться десятку евреев, нескольким арамеям и одному арабу.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #6 В: 09/07/03 в 18:13:27 » |
Цитировать » Править
|
Не требуется большого труда, чтобы показать: все основные положения лирики Иванова (а она, как и вообще русская лирика первой половины века, в высшей степени "содержательна") в точности воспроизводят "вавилонский" образ мысли. Проследим это вопроизведение пунктуально.
1. "Следуй желаниям сердца, пока ты существуешь..."
Гедонизм (строго ограниченный непричинением боли другим, так сказать, древнеегипетский, товарищеский гедонизм) от начала и до конца составляет единственную "положительную программу" Иванова. Начиналось это с первых же, вполне банальных стихов, написанных еще в эпоху, говоря по-Ивановски, "размахайчиков", то есть петербургской поэтической и околопоэтической молодежи 10-х годов (кстати, "размахайчики" Иванова, как они описаны в "Распаде Атома", - это строгое среднее арифметическое между теми самыми простолюдинами, пьющими пиво, и знатью, глядящей на них в прекрасных одеждах). Причем гедонизм этот (по существу, конечно, не по форме) никоим образом не эстетически-"возвышенный", но именно ближневосточный:
Легки оковы бытия...
Так, не томясь и не скучая,
всю жизнь свою провел бы я
за Пушкиным и чашкой чая.
("В широких окнах сельский вид...", 1914);
Ах, угадать не в силах я, чего хочу,
от розы, рощи, соловья, чего хочу...
Так я метался, но, амур, спаситель мой,
дала мне знать стрела твоя, чего хочу,
и нынче, с милою спеша укрыться в лес,
уже отлично знаю я, чего хочу.
(Газеллы I, 1914);
...Пляши, фиглярское перо,
неситесь в пламенном матчише
все те, кто хочет жить пестро:
вакханки, негры, принцы, мыши, -
порой быстрей, порою тише,
вчера в Париже, нынче тут...
Всего на этом свете выше
любовь, веселье и уют!
Посылка
О кот, блуждающий по крыше,
твои мечты во мне поют!
Кричи за мной, чтоб всякий слышал:
Любовь, веселье и уют!
(Болтовня зазывающего в балаган, 1913);
Особо отошлем здесь читателя к "Путешествующим гимнастам" (1914), затем что они в развернутом виде иллюстрируют эти самые "любовь, веселье и уют" (причем, что характерно, не в "компании", а именно в "команде"). Между прочим, основной мотив поведения героев формулируется в нем совсем просто: «...Потому, что каждый хочет отдышаться налегке». Это "каждый" очень показательно: "желания сердца" по Иванову - это не желания сердца избранника-надчеловека серебряновековой чеканки, это обычные желания "человека всякого страны этой", как выразился бы египтянин. Сравни еще: "Равно - лужайка иль паркет - танцуй, монах, танцуй, поэт. А ты, амур, стрелами рань - везде сердца - куда ни глянь. И пастухи, и колдуны стремленью сладкому верны. Весь мир - влюбленные одни, гасите медленно огни" ("Все образует в жизни круг...", 1914).
Добавим, что ранняя поэзия Иванова воспринималась как "планета-спутник" старшей планеты - поэзии Кузмина, гедониста, так сказать, воинствующего (и прославившегося, кстати, "Александрийскими песнями" - стилизацией, как и следовало ожидать, мотивов вовсе не эллинистической, а древнеегипетской лирики: по собственному признанию Кузмина, "Песни", при всем их эллинистическом антураже, были написаны им по мотивам именно древнеегипетских текстов, опубликованных в 1870-х гг. в английской серии Records of the Past).
Вопреки распространенному мнению, ничего не изменилось в этом отношении у Иванова и в позднейшие времена. Единственная (с точки зрения поэтической интонации Иванова, впрочем, колоссальная) разница состоит в том, что в 10-е годы Иванов либо полагал, что миропорядок человеческой радости покровительствует, либо, что более вероятно (судя и по тематике его позии 10-х годов, и по прямому указанию в "Распаде атома", и по рецензиям Гумилева), вовсе не считал нужным задумываться о таких вещах, - а начиная с 20-х годов о них задумался и интенсивно ощутил, что миропорядок в целом человеческой радости враждебен (впрочем, то и другое для всякого безрелигиозного человека, пережившего катастрофу 1917-1921 гг., было совершенно неизбежно). Это открытие сделало мироощущение Иванова из "розового" трагическим, но смысла его никак не изменило, и главной ценностью для него по-прежнему остается физическое существование (свое и чужое) и наслаждение им.
"Я опять возвращаюсь к мысли, что что я человек, расположенный быть счастливым... Это встречается не так часто. Я хочу самых простых, самых обыкновенных вещей. Я хочу порядка... Я хочу самой обыкновенной вещи - любви"
(«Распад атома», 1938 ).
|
| « Изменён в : 09/07/03 в 18:14:30 пользователем: Mogultaj » |
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #7 В: 09/07/03 в 18:18:15 » |
Цитировать » Править
|
С бесчеловечною судьбой
Какой же спор? Какой же бой?
Все это наважденье.
Но этот вечер голубой
еще мое владенье...
Пожалуй, нужно даже то,
что я вдыхаю воздух,
что старое мое пальто
закатом слева залито,
а справа тонет в звездах.
(1947 );
Отвлеченной сложностью персидского ковра,
суетливой роскошью павлиньего хвоста,
в небе расцветают и темнеют вечера,
о, совсем бессмысленно, - и все же неспроста.
Голубая яблоня над кружевом моста,
под прозрачно-призрачной верленовской луной,
миллионолетняя земная красота,
вечная бессмыслица - она опять со мной.
В общем, это правильно, и я еще дышу;
подвернулась музыка: ее я запишу.
Синей паутиною (хвоста или моста),
линией павлиньей. И все же неспроста.
(1957 );
Построили и разорили Трою,
построили и разорят Париж.
Что нужно человеку - не герою -
на склоне?.. Элегическая тишь.
Так почему все с большим напряженьем
я жизнь люблю - чужую и свою, -
взволнован ею, как солдат сраженьем,
которое окончится вничью.
(1956 ).
(Здесь вообще все кажется пересказом месопотамских пословиц - от упоминания "человека - не героя" до восприятия жизни как сражения, обреченного на непобеду).
Если б время остановить,
чтобы день увеличился вдвое,
перед смертью благословить
всех живущих и все живое...
(1958 ).
Одно из стихотворений Иванова включает прямое (разумеется, совершенно невольное) воспроизведение вытекающего из этой оккамистской концепции морального кодекса Книги Экклесиаст:
И сладок свет, и благо очам - видеть солнце,
ибо если много дней человек проживет,
то да радуется каждому из них,
и помнит о днях темноты, ибо тех будет больше;
все, что наступит, тщета.
Радуйся, юноша, молодости своей,
и ходи по путям, куда влечет тебя сердце,
и по зримым твоими очами,
и знай, что за все это бог призовет тебя к суду,
но скорбь отвергни от сердца
и худое отведи от плоти,
ибо молодость и черные кудри - тщета.
(Эккл. 11,7-12).
Холодно бродить по свету,
холодней лежать в гробу.
Помни это, помни это,
не кляни свою судьбу.
Ты еще читаешь Блока,
ты еще глядишь в окно,
все неясно, все жестоко,
все навек обречено.
И, конечно, жизнь прекрасна,
и, конечно, смерть страшна,
отвратительна, ужасна,
но всему одна цена.
Помни это, помни это -
каплю жизни, каплю света...
"Донна Анна! Нет ответа.
Анна, Анна! Тишина".
(Иванов, 1930).
Второй текст отличается от первого только порядком слов, размером и идиомами.
Точно так же, как жизнь и радость для Иванова - высшее благо, смерть и боль для него - высшее зло. Соответствующих стихотворений столько, что цитировать их уже не нужно; многие из них по содержанию и интонации разительно совпадают с ламентациями Гильгамеша в «Эпосе...» относительно неизбежности смерти.
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #8 В: 09/07/03 в 18:23:31 » |
Цитировать » Править
|
2. "Только в этом дело человека... Кто столь высок, чтоб достать до неба?"
В бедственных обстоятельствах нынешнего столетия поэтов, в частности поэтов русского зарубежья, утешали обычно трансцендентальные мотивы, от христианства до новорусско-антифашистского патриотизма милюковского образца с одной стороны и до "легкого пламени, которому имени нет", с другой (у Адамовича обе эти стороны непарадоксальным образом сочетались). Для Иванова этот путь наглухо закрыт. Все, к чему апеллирует он, - это к "вавилонским" радостям дня вчерашнего (поскольку день нынешний им не особенно благоприятствует), или к значительно более скудным "вавилонским" же радостям дня сегодняшнего. В точном соответствии с ближневосточными правилами, главной и единственно спасающей радостью для него становится (как, впрочем, и была почти всю жизнь) собственная женщина («Распыленный мильоном мельчайших частиц...», 1954; «Ты не расслышала, а я не повторил...», 1955; «Дымные пятна соседних окон...», 1958; «Бороться против неизбежности...», 1958 ). Соответственно, она довольно систематически предпочитается (и прямо противопоставляется) всяческим «высшим ценностям»:
Никакого мне не нужно рая,
никакая не страшна гроза -
волосы твои перебирая,
все глядел бы в милые глаза.
Как в источник ясный, над которым...
(1930)
...Можно вспомнить о Боге и Бога забыть,
можно душу свою навсегда погубить,
или душу навеки спасти -
оттого, что шиповнику время цвести
и цветущая ветка качнулась в саду,
где сейчас я с тобою иду.
("Как туман на рассвете - чужая душа...", 50-е).
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #9 В: 09/07/03 в 18:24:21 » |
Цитировать » Править
|
Интеллектуальный и эмоциональный оккамизм Иванова получает, кроме образного, и формальное, прямое выражение. Все трансцендентальное, надчеловеческое (в том числе "природный" миропорядок, поскольку по Иванову, как и по-вавилонски, он не создан "под человека") подвергается у Иванова последовательному, с достоинством (или с брезгливостью, или с ненавистью - в той мере, в какой оно вторгается или вводится в человеческую жизнь) проведенному исключению; никаких сделок с ним не допускается. Следует помнить, что в отличие от человека Древнего Востока Иванов, вслед за большинством образованных людей последних двух тысяч лет, знал искушение трансцендентальным, как и искушение слияния с миром/мировым божеством, так что позиция, для вавилонянина естественная, для Иванова становилась во многом делом душевной доблести (что он, кстати, и сознавал, см.ниже, "Ветер тише, дождик глуше...").
Мы из каменных глыб создаем города,
любим ясные мысли и точные числа.
И душе неприятно и страшно, когда
тянет ветер унылую песню без смысла.
Или море шумит. Ни надежда, ни страсть,
все, что дорого нам, в них не сыщет ответа.
Если ты человек - отрицай эту власть,
подчини этот хор вдохновенью поэта.
И пора бы понять, что поэт не Орфей,
на пустом побережье вздыхавший о тени,
а во фраке, с хлыстом, укротитель зверей
на залитом искусственным светом арене.
(1922)
Здесь сама поэзия из способа преодоления "человеческого, слишком человеческого", способа встать над собой на некий космический уровень, становится, вопреки вековой традиции русской культуры, передним краем обороны этого "слишком человеческого" от космоса.
Как мы помним по «Распаду атома», Иванов хочет «самых простых вещей». Зато ничего "несказанного", как выразился бы Блок, он не хочет.
Край земли. За синим краем
вечности пустая гладь.
То, чего мы не узнаем.
То, чего не надо знать.
("Я тебя не вспоминаю...", 1936 );
Листья падали, падали, падали,
и никто им не мог помешать.
От гниющих цветов, как от падали,
тяжело становилось дышать.
И неслось светозарное пение
над плескавшей в тумане рекой,
обещая в блаженном успении
отвратительный вечный покой.
(1955; заметим, что речь идет о православной панихиде. В не менее ярких выражениях Иванов издевается над христианским воскресением, см. "Воскресают мертвецы...", 1949, "Мертвый проснулся в могиле...", ок.1950).
Сравни еще из стихотворений 50-х годов «Ветер тише, дождик глуше...» и «Скучно, скучно мне до одуренья...» с заключительной строфой:
..Вечный сон: забор, на нем слова.
Любопытно, поглядим-ка.
Заглянул. А там трава, дрова,
вьется та же скука-невидимка.
(Последний выпад представляет собой по сочетанию ненависти и презрения к «неземному» нечто уникальное, поскольку подразумевающиеся здесь «высшие ценности»/«вечный сон» включены Ивановым в образную систему нецензурного русского анекдота с ударной репликой: "На заборе тоже написано "...", а я как ни загляну, за ним дрова лежат").
Теперь бы чуточку беспечности,
взглянуть на Павловск из окна;
а рассуждения о вечности...
Да и кому она нужна?
(1958 ).
Впрочем, наиболее четко и ясно вся эта система представлений выражена в одном из стихотворений эпохи «Роз»:
Над закатами и розами -
остальное все равно -
над торжественными звездами
наше счастье зажжено.
Счастье мучить или мучиться,
ревновать и забывать,
счастье, нам от Бога данное,
счастье наше долгожданное,
а другому не бывать.
Все другое - только музыка,
отраженье, колдовство,
или синее, холодное,
бесконечное, бесплодное
мировое торжество.
(1930).
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #10 В: 09/07/03 в 18:26:05 » |
Цитировать » Править
|
3. "Ярая смерть не щадит человека: человек ли владыка?"
Следует оговорить одно существенное отличие между Ивановым и человеком Вавилона применительно к трансцендентному. Человек Вавилона не то, чтобы не верил в его существование, а просто никогда его и не предполагал. Иванову, после столетий существования философии и монотеизма, не приходит в голову отрицать реальность "иного мира"; но, как видели, "иной мир" у него абсолютно чужд и не нужен человеку мира "этого" (которому сам Иванов полностью принадлежит) и сливается с реальным мироустройством. Мироустройство же это, - как и в Вавилоне, - человеку не просто недоступно-ненужно, но и враждебно.
Враждебность миропорядка (прежде всего божественного в миропорядке, у Иванова - "сияние" или "(мировое) торжество", реже "музыка") человеческому существованию - постоянная тема Иванова. При этом Иванов никоим образом не богоборец. Как и люди Ближнего Востока, он считает, что человек создан миропорядком, подчинен ему физически и совершенно не способен быть его бессмертным господином, как хотели бы Сатин, ранний Гильгамеш, Гумилев и люди Ренессанса; экзистенциальному бессилию человека посвящено несколько стихотворений Иванова (в том числе "Все на свете очень сложно...", 1936, "Все представляю в блаженном тумане я...", 1953, с включением афоризма Григория Ландау: "Бедные люди - пример тавтологии"). Однако физическая зависимость не означает зависимости модальной, и неспособный побеждать мир человек может и должен оборонять себя от него и его "сути": напомним только что процитированное "Над закатами и розами..." (седьмая строчка этого стихотворения - "счастье, нам от бога данное" - заслуживает дополнительного комментария; как видим, Иванов действительно не богоборец, и само положение человека в космосе - в том числе и их противостояние - предусмотрено у него тем же самым космосом, аналогично Книге Экклесиаст, 3:12-14: "Я узнал, что блага нет человеку, кроме как есть, и пить, и делать благое в жизни, но даже если кто ест, и пьет, и видит благо в труде, то это - божий дар". Напомним, что в целом божество Книги Экклесиаст так же враждебно-безразлично к человеку, как миропорядок Иванова).
Соприкосновение с "сутью" мироустройства оказывается губительным для самого человеческого смысла и человеческой жизни:
...И касаясь торжества,
превращаясь в торжество,
рассыпаются слова
и не значат ничего.
("Перед тем, как умереть...", 1930; стоит сравнить это с общей уверенностью поэтов "серебряного века" в том, что слово само по себе и есть прорыв трансцендентального в человеческий мир!).
Так, занимаясь пустяками -
покупками или бритьем -
своими слабыми руками
мы чудный мир воссоздаем.
И, поднимаясь облаками
ввысь - к небожителям на пир -
своими слабыми руками
мы разрушаем этот мир.
Туманные проходят годы,
и вперемежку дышим мы
то затхлым воздухом свободы,
то вольным холодом тюрьмы...
(1956 )
Здесь человеческая жизнь, созданная исключительно человеческими «пустяками», оказывается свободной, хотя и "затхлой" (и к тому же «чудным миром»), а приятие надчеловеческого разрушает ее и равносильно тюрьме, хотя бы и "вольной" (последний оксюморон, конечно, призван передавать надчеловеческое "освобождение", обещаемое - и, может быть, даруемое - любой сверхценной идеей).
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #11 В: 09/07/03 в 18:27:32 » |
Цитировать » Править
|
Божественный миропорядок безразличен к человеческой справедливости, добру и злу; тем самым с точки зрения человека это вообще не космос, а хаос, причем хаос враждебный. Иванов настаивает даже не на праве, а на долге человека его так и квалифицировать, заказывая ему точку зрения sub specie aeternitatis.
...Я в книгах читаю - добро, лицемерие,
надежда, отчаянье, вера, неверие,
и вижу огромное, страшное, нежное,
насквозь ледяное, навек безнадежное,
и вижу беспамятство или мучение,
где все, навсегда потеряло значение.
И вижу, - вне времени и расстояния, -
над бедной землей неземное сияние.
("Я слышу - история и человечество...", 1930).
В сумраке счастья неверного
смутно горит торжество.
Нет ничего достоверного
в синем сиянье его.
В пропасти холода нежного
нет ничего неизбежного,
вечного нет ничего...
(1930).
...Мир оплывает, как свеча,
и пламя пальцы обжигает,
бессмертной музыкой звуча,
он ширится и погибает,
и тьма - уже не тьма, а свет,
и да - уже не да, а нет.
И не восстанут из гробов,
и не вернут былой свободы -
ни светлым именем богов,
ни темным именем природы!
Она прекрасна, эта мгла,
она похожа на сиянье,
добра и зла, добра и зла
в ней неразрывное слиянье,
добра и зла, добра и зла
смысл, раскаленный добела.
("Ни светлым именем богов...", 1931)
Заметим, что некая красота "сиянья", - т.е., некая внутренняя, безотносительная к человеку космическая устроенность мира - здесь всецело признается, однако красота эта нечеловеческая и гибельная; она противостоит человеческой свободе, условленной человеческой системе координат (в которой «доброе» и «злое», уж конечно, не слиты, а противоположны) и человеческому самостоянию.
Отсюда, как уже говорилось, естественно рождается восприятие самой по себе жизни как доблести, экзистенциального пира во время чумы, исполненного восторга и безнадежности одновременно (вспомним, что египетские тексты об утолении желаний сердца высекались в гробницах), смотри «Уплывают маленькие ялики...», около 1950, «Восточные поэты пели...", 1950. С полной и окончательной ясностью этот "вавилонский экзистенциализм" (перечислим еще раз его составляющие: укрепление в себе самом как носителе земной человеческой жизни, противостояние миропорядку, включающему смерть, и отказ мириться с ним за счет привлечения надличностных, "неупрощенных" ценностей, сознание обреченности этого противостояния, вера в него как в высшее из того, что доступно человеку, и, отсюда, жизнь как "акт, героический вполне"; Шилейко в свое время называл все это "ирои-трагическим гедонизмом") высказан в двух текстах Иванова - "Друг друга отражают зеркала" и "С пышно развевающимся флагом..." (1950). В обоих стихотворениях миропорядок, вслед за Блоком и аналогично цитировавшемуся выше "Ни светлым именем богов...», кодируется как «музыка». Первое из них приведем полностью:
Друг друга отражают зеркала,
взаимно искажая отраженья.
Я верю не в непобедимость зла,
а только в неизбежность пораженья.
Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
а в пепел, что остался от сожженья.
(Обратим внимание на уничтожение мировой «музыкой» человеческой «жизни» и «веру» в последнюю, независимо от ее заведомого поражения. Это в точности и есть вавилонский гедонистический/персоналистский резистанс космосу).
Во втором стихотворении та же музыка миропорядка определяется как - "хвала смерти и бессмертию" (то есть, в обоих случаях, не-жизни // анти-жизни!), уподобляется то роботу, то броненосцу, повелевает мертвецами, не знающими ни добра, ни зла, и выступает глашатаем "мировой боли":
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #12 В: 09/07/03 в 18:28:31 » |
Цитировать » Править
|
4. "Вы, боги, которые господа клятвы..."
Вторая максима ближневосточного поведения - клятва, взаимное обязательство (единственный для Вавилона способ мирно скоординировать и привести к одной точке отсчета для условных этических оценок разные "желания сердца" разных людей) в жизни и текстах Иванова выразился с такой силой, как мало у кого из русских поэтов. Кажется, это единственный автор, употребляющий формулировку «отвечать за себя» в качестве программного нравственного требования. (Подчеркнем, что Иванов никоим образом не вменяет людям в обязанность протестантско-героического исполнения клятвы любой ценой - он требует только того, чтобы человек осознавал, что находится в некоем ответе, сознательно принимал на себя систему обязательств и ее мерой оценивал свои поступки, хотя бы у него не хватало доблести всегда - или когда-нибудь - этой мере соответствовать). Ничего более враждебного эстетизму серебряного века, с его принципиальной безответственностью, поисками, "неотмирным" поведением, "и господа, и дьявола" и т.д. представить себе невозможно (забавно, что даже спустя пятьдесят лет, сформированная уже не самим серебряным веком, а разве что его пеплом, Берберова в своих мемуарах открыто и настойчиво дискредитирует самые понятия верности, ответственности и взаимного обязательства, начиная с их первичной цитадели - отношений между родителями и детьми). Точно то же самое относится к так называемой "высшей ответственности" - ответственности перед "временем", "законами Истории" или "божественным планом", в гегельянско- большевистско- нацистско- прогрессистском духе; такая "ответственность" для Иванова тождественна обычной безответственности, причем особо злонамеренной. В безответственности же (=неверности, неверии в ценность и смысл правил игры, направленной на благое совместное выживание) Иванов как будто вообще видит корень всяческого зла:
...Все мы герои и все мы изменники,
всем, одинаково, верим словам.
Что ж, дорогие мои современники,
весело вам?
(1931).
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #13 В: 09/07/03 в 18:29:33 » |
Цитировать » Править
|
"...Потерявший критерий добра и зла, правды и лжи..." - это уже о Есенине как "типичном представителе своего народа и своего времени" ("Петербургские Зимы"); именно в этой потере Иванов видит источник всей неизмеримой русской катастрофы первой половины столетия. В статье "Без читателя" (1931) обнаруживаем пассаж, который будто пересказывает "Писатель, если только он..." Полонского: "...что можно быть трижды талантливым и трижды художником, и все-таки творить пошлость, если в условиях своего времени чистое искусство (аполитичное, лучшие слова в лучшем порядке) - есть смердяковщина, пусть себе и талантливая и художественная; что наше время есть именно такое время; что русский писатель в наши дни в равной степени обязан быть и поэтом, и гражданином не меньше, чем когда-либо...; что даже страшно подумать, под какой ослепительный прожектор истории попадем когда-нибудь мы все, и что если нам что и зачтется тогда, то уж, наверное, не охрана буквы "ять" и не художественное описание шахматных переживаний". (В последнем случае подразумевается набоковская «Защита Лужина». Два необходимых примечания, которые приведем здесь без доказательств. Во-первых, Иванов требует, уж конечно, не того, чтобы NN формально выражал свое ответственное отношение к внешнему миру в литературе, а только того, чтобы он его вообще имел; "Защита Лужина" же, к примеру, написана так, что совершенная чуждость автора самой мысли об ответственности кого-либо перед кем-либо совершенно очевидна. Дело тут не в "о чем", а в "что и как". Во-вторых, в людях, звавших к гражданственности и ответственности, в России недостатка не было, но это была идейная ответственность перед надчеловеческим началом и идейная гражданственность в нем же. Клятва же, которую требует дать и сознавать Иванов, - это совершенно безыдейная, простейшая клятва вавилонского типа, базирующаяся на гедонистическом мировоззрении и восходящая к элементарному "do ut des"; эту клятву люди дают друг другу исключительно ради себя и самой своей дружбы, аккадского raamu, и гражданственность Иванова - только преломление такой клятвы, т.е. обычной взаимной человеческой ответственности, на социальном уровне).
В "Петербургских Зимах" Иванов помещает целую галерею людей "вне ответственности", не-вменяемых в точном смысле слова - от Тинякова до Ивнева. В зависимости от степени личной беззлобности и действительной (а не наигранной) невменяемости они вызывают у Иванова жалость (Ивнев) или брезгливость (Городецкий; точнее, речь идет о жалости и брезгливости, смешанных в разных пропорциях), но во всех случаях - насмешку; за людей в полном смысле слова Иванов их не считает. Само слово "душевно" применительно к ним (именно, к Городецкому) Иванов готов ставить в кавычки. Камертоном для "..Зим" в целом служит цитата, якобы из Гумилева, о том же Городецком: "Только теперь я вижу, - Бог с ней, с этой детскостью. Потерял я к ней вкус. Лучше уж жить с обыкновенными, незабавными... отвечающими за себя людьми". Инфантилизм Мандельштама, - который на момент эмиграции числился Иванову другом - в силу последней причины прямо не называется, но очерк о нем построен по той же дориано-греевской схеме, что и большая часть "зимних" очерков (о Кульбине, Северянине-Игнатьеве, Городецком, Тинякове, Кузмине, Нарбуте, Ивневе, Рейснер, Есенине - 10, с мандельштамовским, очерков из 18 ) - - разрушение таланта и / или жизни у художника, утратившего (или не имевшего) ответственности за себя. Безответственным он может быть перед собственной совестью, которая должна была бы запретить ему знаться с большевиками (Мандельштам) и уж тем более активно поддерживать их (Есенин), или, на худой конец, перед читателем и словесным искусством (ивановский Кузмин) - финал всегда один и тот же.
Из эмигрантских авторов наибольшую и постоянную враждебность Иванова вызывали Набоков и Ходасевич - писатели, которые именно не признавали этой самой "обыкновенной ответственности" (Ходасевич полагал равно возможным быть ангелом или демоном, лишь бы не человеком, и умолял, входя к нему, оставлять "маленькую доброту" - ту самую ответственность Иванова - в прихожей; Набоков до смешного безуспешно пытался отгородиться от некоего пошлого мира пошлых людей).
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
Mogultaj
Administrator
Einer muss der Bluthund werden...
Просмотреть Профиль »
Сообщений: 4173
|
|
Re: Стрелой Немврода: мир Георгия Иванова.
« Ответить #14 В: 09/07/03 в 18:30:29 » |
Цитировать » Править
|
Рецензия Иванова на набоковскую "Машеньку" ("В.Сирин...", 1930) написана человеком, впавшим в совершенное бешенство, и единственное литературное основание для этого (были и нелитературные, которые могли бы объяснить нелюбовь Иванова к Набокову вообще, но не к "Машеньке", - единственному тексту, подвергающемуся в рецензии непосредственному разносу) можно видеть в принципе "захочу, ручку поцелую, захочу - не поцелую", лежащем в основе "Машенькиного" сюжета. Бог ведает, перед кем именно по мнению Иванова Ганин оказался безответственным - перед Машенькой или перед читателем (обоих он надул - ничего не крикнул), но дело, несомненно, именно в этом. Поскольку в 1930 году жаловаться на то, что Ганин, так сказать, предал Машеньку (так как дорожил не существующим вовне реальным человеком-Машенькой, а одномоментным внутренним комплексом "Машенька - 19-такой-то год - собственная юность", т.е., видел в живом человеке деталь собственных переживаний, а не объект ответственности, "господина клятвы" по-аккадски; кстати, точно так же Гумберт Гумберт будет воспринимать Лолиту), и уста их не слились в поцелуе, было бы по обстоятельствам времени и места несколько смешно, Иванов ограничивается одной темной фразой по существу ("[Набоков - ] ...пошляк-журналист, (который)... "закручивает" сюжет с "женщиной", выворачивает тему, "как перчатку", сыплет дешевыми афоризмами и бесконечно доволен") и продолжает свою "критику" уже совершенно безбожной и не ищущей каких бы то ни было "зацепок" руганью.
Кстати, в позднем письме к Маркову Иванов с чрезвычайной злобой издевается над набоковским мемуарным пассажем, прославляющим Набокова-отца за то, что тот в знак своего либерализма вывесил объявление о продаже камер-юнкерского мундира. "Желчь моя играет из-за очередной его (Набокова) хамской пошлости: опять, в который раз, с гордостью упоминает о выходке его папы: "Продается за ненадобностью камер-юнкерский мундир". Папа был болван, это было известно всем, а сынок, подымай выше, хам и холуй, гордясь такими штуками, как эта выходка... Чтоб получить придворное звание, надо было быть к нему представленным... Это была "высочайшая милость". Болван папа Набоков долго этого добивался. Потом, два года спустя, возомнил себя революционером, хамски объявил: "За ненадобностью продается мундир", т.е., плюнул в руку, которую долго вылизывал. Так же противно, как глупо". Итак, Иванов вообще не рассматривает поступок Набокова-pere сам по себе; он говорит только, что Набоков "плюнул в руку, которую долго вылизывал". Дело, стало быть, не в том, хорошо или плохо надо было относиться к царизму или придворному мундиру, а в нарушении Набоковым-старшим позиционной, обязательственной этики, торговой чести, справедливости "do ut des".
Мир клятв - это прежде всего мир личных клятв, обязательственных отношений, связывающих одного человека с другими, вставшими под его защиту или оказавшими помощь ему самому; собственно, верность стране является в Вавилоне только частным случаем таких личных обязательств. У Иванова оба эти аспекта с большой силой выражены и в поэзии, и в жизни. Характерно, что он вел только две настоящие литературные войны "на уничтожение" (против Набокова и Ходасевича), и обе по одной и той же внелитературной причине: те позволили себе пройтись по сочинениям ивановской жены - Ирины Одоевцевой - с развязностью, превышавшей, по мнению Иванова, среднекритическую. Этого оказалось достаточным, чтобы Иванов выступил против них с яростью, никогда у него более не повторявшейся, и носящей не столько личный, сколько позиционный характер. Впоследствии, в 1955 г., на невиннейший привет его постоянного корреспондента Маркова, адресованный "его жене", Иванов молниеносно ответил: "Вы передаете привет моей "жене". С "женой" моей Вы незнакомы, и никаких оснований кланяться ей, как таковой, у Вас нет. Очевидно, это в ответ на переданный поэту Маркову привет поэта Одоевцевой. И выходит, что Вы поэта Одоевцеву игнорируете, как заодно и всех эмигрантских поэтов..." Так относился он к "протекторским" обязательствам мужа по отношению жене (заметим, что пара Иванов-Одоевцева была совершенно неразлучна и в жизни, и после смерти, и в поэзии).
|
|
Зарегистрирован |
Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht
|
|
|
|
