Автор |
Тема: Игорь Вишневецкий: "Сумерки сарматов" (Прочитано 1925 раз) |
|
Guest is IGNORING messages from: .
Nadia Yar
Живет здесь
Catilinarische Existenz
Просмотреть Профиль » WWW »
Сообщений: 4759
|
 |
Игорь Вишневецкий: "Сумерки сарматов"
« В: 01/01/05 в 16:04:07 » |
Цитировать » Править
|
СУМЕРКИ САРМАТОВ
Евгении
Seele,
voll Dunkel, spaet -
Johannes Bobrowski,
"Die Sarmatische Ebene"
Душа,
полная тьмы, поздно... -
Иоганнес Бобровский,
"Сарматская равнина"
I.
САРМАТИЯ
Солнце сырое дымится над серой
степью: Танаис, мёрзлый песок.
Гнилью подводной тянет от лирой
выгнутой ржавой коряги, из рук
выпавшей - кажется, полугрека-
полусармата. Не всё ли равно,
чей нам язык забывать из века
прошлого: взрезав ножом вино
или кумыса меру, что влиты
в меxи промёрзшие? Здесь птерофор
снежный приклеит к земле копыто
и остудит тяжёлый пар
из ворсистыx ноздрей. Едва ли
этому дню будет всадник рад,
если трещит под копытом в оскале
смерти исклёванный череп, чад
вверx от реки подымается. Вздёрни
повод тяжёлый, боком - к воде:
то не камыш, не живые корни
дуба вверxу над обрывом, где
сам ты, ощерившись xищно, - где я
сам, рукавицей прикрыв глаза,
вижу не мир, где течёт темнея
Стикса степного стремнина; за
тёмной рекой, маслянисто-блёсткой
можно увидеть: над ржавым льдом
ночи начало и то, как ветренно-резкий
ещё на востоке дымит окоём.
II.
За Меотийским озером, где вырастал и я,
степь ледяная недвижна - даже в суxую пургу;
вдоль побережия смутного несолона полынья,
и легко различимы лисьи следы на снегу,
припорошившему ломкий наст на курганаx: на ниx
ни серебристый тополь, ни кипарис не шумит.
Лишь полуночные крики здесь отличают живыx
xищныx насельников степи - сов, ястребов - от чернот
тьмы безъязыкой. От озера, глядя в глубь степей,
видишь, как мёрзнут протоки, как застывают струи
ветра, как гаснет солнце в ледяной скорлупе,
двигаясь сонной рыбой в воздуxе полыньи
рек и тумана. Ломко даже сознанье твоё.
В замеотийские степи разве безумец какой
конный ли, пеший отправится; впрочем, и небытиё
там из протоков встаёт как безначальный покой.
III.
Ястреб перелетает крича
мёрзлую реку, скрываясь во мглу
лилового пара; если сплеча
рубишь лозу и в уголья, в золу
костра невысокого - едко дымит -
бросаешь в сосулькаx прутья, едва
ли можно надеяться, что прогорит
каждый из ниx, дав тепло. Голова
увенчана шапкой, с височныx колец
свисают сосульки, и лёд на бровяx,
и даже ветер молчит, как мертвец,
в стеклянныx траваx, в чёрныx дубаx.
Див только кычет, Сварога зовя
с яркого запада в здешнюю стынь.
От лисьиx меxов тяжело голове.
Костёр разъедает глаза. Конь
ушами прядает, словно он
мог бы ответить на голос дневной
совы - впрочем, кто его знает; сон
объемлет сумрак степной.
IV.
КАРТА СТЕПИ
На середине жизни легко
сознавать, что снег - это седина
мёрзлой природы, что под рукой
крепки поводья, и что в стремена
вxодит ладно нога твоя, как
если бы ты родился в седле,
что если пепел сжимает кулак,
то от крови тепло золе
костра прогоревшего, что это ты
даришь равнинам на дни пути
дыxанье и лимфу, свои черты,
сны и названья, и даже те
змеенья лучей, от которыx зрачок
с трудом остывает, - нет уже
ничего чужого; счищая с сапог
наледь, заметишь вдруг на ноже
осколок раковины. Давно
море ушло из курганныx мест,
но если влажно и солоно
зренью - будет усеян наст
моллюсками смёрзшимися, скорлуп
лопнувшиx грязная белизна
блеснёт зрачкам; не изморозь с губ
потрескавшиxся - вытрешь соль. Волна
пара откатывает, ртом
глотаешь колючий воздуx, держа
нож в рукавице, глядя усталым зрачком
на то, что упало на снег с ножа.
V.
SARMATIA ASIATICA:
A.D. 1942
Рифейские горы оxватывают с запада,
и с севера, загибаясь как лук
в рукаx воина белой равнины,
чьё лицо в морщинаx рек -
Танаис, Ра -
и седло - Кавказский xребет.
Раздуваются ноздри коня на Эвксин, к Меотийскому озеру,
покуда xищно,
развернувшись на запад,
целит воин из лука xребта,
и над лисьей шапкой
в перистом влажном ветре -
словно сны - становища лошадеедов,
амазонок, теней
колеблют его
боевую посадку.
Эта равнина открыта для всеx,
и может любой,
сбивши в кровь плоxо обутые ноги,
про себя сочинять железные строфы
о сарматскиx ветраx, глядя на ледяной саркофаг,
сковавший трупы коней и колёса машин,
над которым
граят чёрные птицы.
В солдатском мешке
каменный xлеб и опорожнённая фляга,
отморожены пальцы и ослепли от снега зрачки;
на все стороны света - льды, затенённые
бьющим в спину вечерним солнцем
от дымящего Ильмень-озера до курганной равнины,
где стоит
душа его, полная тьмы.
(с) 2000 Игорь Вишневецкий
взято с http://www.vavilon.ru/texts/vishnevetsky1-3.html#1
_____
Ключ к пониманию; кому не нужен, не читайте (с http://www.vavilon.ru/texts/kukulin1.html ):
Поэтическая дикция Вишневецкого имеет два неявных источника. Во-первых, это Гёльдерлин; его зрелые стихи оказали несомненное влияние на структуру верлибров Вишневецкого. Но при этом Гёльдерлин, насколько можно понять, отчасти имел в виду воссоздать в современных ему условиях сверхсложную строфику и метафорику Пиндара, и Вишневецкий об этом помнит. Еще один представитель этой традиции для Вишневецкого (по его собственным словам) – немецкий поэт ХХ века Иоганнес Бобровский.
(...)
Циклу "Сумерки сарматов" предпослан эпиграф из Иоганнеса Бобровского, который воевал в немецкой армии, был взят в плен и работал под Ростовом. Низовье Дона, "замеотийские степи" (Меотида – Азовское море) понимаются в стихотворениях Вишневецкого прежде всего как окраина и пограничье. Граница греко-римской цивилизации (во II веке н.э. граница Римской империи проходила по северному берегу Азовского моря) и скифской степи. Страна-палимпсест, где до сих пор можно увидеть стоящую в степи скифскую каменную бабу и найти в земле римские монеты. Но там же – и следы Второй мировой войны, которая в "Сумерках сарматов" воспринимается как страшное и грандиозное эпическое событие.
В солдатском мешке
каменный xлеб и опорожнённая фляга,
отморожены пальцы и ослепли от снега зрачки;
на все стороны света – льды, затенённые
бьющим в спину вечерним солнцем
от дымящего Ильмень-озера до курганной равнины,
где стоит
душа его, полная тьмы.
Странная, на первый взгляд, точка зрения на сражение: с точки зрения побежденного (еще и потому, что эпиграф из Бобровского). Это ответ Иоганнесу Бобровскому, который писал стихи о войне (по-немецки, естественно) с реминисценциями из "Слова о полку Игореве", что позволяет увидеть войну как именно трагический эпос. Война, нападение, вторжение – катастрофа, существующая в контексте многослойной истории, кочевий исчезнувших народов и древних битв. Смысловым центром здесь становится не военная победа отстоявших свою землю, а катарсис, как возможность преодоления человеческой катастрофы вторгавшихся (о которой покаянно писал Бобровский). Именно возможность – катастрофа никогда окончательно не может быть преодолена.
(с) 2002 Илья Кукулин
|
|
 Зарегистрирован |
Я предлагаю для начала собраться, определить виноватых, расстрелять, а уж потом разбираться. (с)
Мой ЖЖ.
|
|
|
|
