Могултай
Этиологический фольклор авари
Как два Безымянных хотели сделать Бога для Арды
Летели раз мимо нашего мира два Безымянных. Увидали Арду и удивились. Один
говорит другому: «B этом мире вовсе нет своего Бога, который мог бы делать в
нем все, что захочет. Давай сделаем?»
Другой ответил: «А Манаод не рассердится на нас, не проснется? Смотри, мы тогда
исчезнем!»
Первый говорит: «Кто знает, когда он проснется? Никто этого не знает. Это может
случиться когда угодно, а может и вовсе никогда не случиться. Хотя надеяться на
это было бы неразумно. Знаешь, нам - тем, кто снится ему - нечего беспокоиться
об этом!»
Второй согласился с ним, и они принялись думать, каким они сделают Бога нашего
мира.
Тут скажем, кто такой Манаод. Манаод - это Тот, кому снится Все-что-ни-есть. А
если чего-то нет, это только потому, что Манаоду снится, что его нет. Когда
Манаод проснется, Все-что-ни-есть исчезнет. Много примечательного о Манаоде
передавал рассказчик Дансэн, из смертных. Удивительно, что смертный догадался
до всего этого, и ему хватило времени.
Когда он проснется, это будет другой сон, только и всего. Нет ничего, кроме
Манаода и его снов, которые у него внутри.
Манаода зовут по-разному. Манаод - это его имя на языке Кортара, царя Огненной
Горы, и его врагов в небе. Оно значит «Тот, кто и вправду есть». О всех других
именах Манаода тоже не скажешь, что это неверные имена. Некоторые зовут его
«Мир» или «Все», и это не неверно. Некоторые зовут его: «Его-нет!», и это тоже
не неверно. Все равно ничего верного о нем не скажешь. Ведь, чтобы сказать о
нем чтo-то определенное, надо представить его себе.
Кто представит себе Манаода? Ведь это значило бы уместить его в наш ум. А как
же он поместится в нас, когда мы сами, и Bсе-что-ни-есть, умещаемся в нем? Ведь
большее не помещается в меньшее, а только наоборот.
Так что нам не стоит много думать о Манаоде. Кортар, царь Огненной Горы, много
думает о нем, но не видно, чтобы это принесло ему какую-нибудь пользу.
Однако, хотя о Манаоде не скажешь ничего верного, о нем можно сказать много
неверного. Иные зовут себя «ведающими» и говорят, что и сам Манаод всего лишь
снится кому-то, а тот - кому-то, и так до бесконечности. Эти «ведающие» думают,
что сказали нечто новое, но на самом деле это вовсе не так. Ведь этот их
бесконечный ряд просто caм и будет Манаодом, только и всего. Так что они
сказали не о том, что есть кто-то, кроме Манаода, а лишь о том, как он устроен
внутри. А кто может это знать? Для этого надо было бы посмотреть на него и его
внутренности снаружи, а у Манаода нет никакого «снаружи». Так что не стоит
слушать этих «ведающих», тем более, что почти все они смертные. За краткий миг
своей жизни смертные не могут разобраться даже в самих себе, где уж им думать о
Манаоде!
Те из наших, кто отдал свой ум звездам и так потерял его, говорят, что Манаод -
это тот самый дух, что иногда разговаривает с западными, а один раз погрузил в
море их большой остров, так что все, кто жил на нем, захлебнулись в воде.
Звезды никак не вернут разум тем, кто это придумал - если бы Манаод был тем
духом, как его могли бы слышать западные и как он мог бы что-то сделать с
островом? Если бы Манаод и сказал что-то, мы бы все равно никогда не услыхали
этого, если бы он что-то сделал, мы бы все равно никогда не увидали этого. На
то он и Манаод. Зачем же ему в таком случае что-то говорить и делать? Он спит и
пребывает в покое. Тот, кто поступает по-другому - не Манаод.
А тот западный дух всего лишь создал нашу Землю, да и этого не сумел сделать
так, чтобы все остались довольны. Разве сравнишь это с Манаодом!
Говорят, тот западный дух сделал еще и других духов этого мира - аннойр. Во
всяком случае, сами они не помнят, как появились на свет, а когда они впервые
почувствовали себя, тот дух уже был, и сказал им, что это он сделал их и все,
что они видят. Но не все меньшие духи поверили в это. Ледовый Дух не поверил, и
так обиделся, что его обманывают, что убежал от всех и поселился в северных
льдах. Поэтому его и зовут Ледовым. Впоследствии у других духов было с ним
много хлопот. Но мы здесь недостаточно осведомлялись об этом.
Вот Кортар, царь Огненной Горы, склоняется к мысли, что его и других аннойр и
вправду сделал тот западный дух. Кортар этого не отрицает. Но он не любит,
когда ему напоминают об этом. И не всякий, кто спрашивал его об этом, уходил от
него живым. Только тот, кто задает ему такие вопросы вежливо, остается жив.
Дело в том, что Кортар не любит, когда с ним разговаривают невежливо.
Кортар, кроме того, говорит, что на того западного духа нельзя обижаться, и
приводит по этому поводу много подходящих к случаю пословиц. Хотя Кортар ходил
в подручниках у Ледового Духа, он никогда не скрывал, что считает его обиды
детскими. Должно быть, они часто ссорились из-за этого.
Смертным Кортар говорит, что того западного духа не существует вовсе. Между
тем, что он говорит нам, и тем, что он говорит смертным, нет противоречия. Во
всяком случае, он сам так говорит. Ведь если кого-то не существует, на него тем
более нельзя обижаться. Нам же он объясняет, что на языке смертных слово «не
существовать» и обозначает тот самый способ, каким движется и пребывает в нашей
части мира тот западный дух; а дела всех других частей нашего мира язык
смертных вовсе не описывает и не приспособлен к этому, ибо они живут слишком
мало, чтобы привыкнуть к ним. Поэтому говорить им что-то иное насчет западного
духа означало бы только сбивать их с толку и обманывать, как и поступают враги
Кортара, засевшие в небе. А в языке смертных, который говорит только о нашей
части мира, западный дух уже и так имеет свои имена - «судьба» или «случай», и
давать ему еще и новые имена в разговоре с ними значило бы только зря
запутывать дело. Ведь мы ничего не имеем, кроме нагих имен.
Так нам говорит сам Кортар, но мы сомневаемся, стоит ли верить этим его словам
и добрым намерениям. Он очень горд и при случае, должно быть, обманет смертных,
если ему это покажется необходимым для его военных планов. Хотя он и
постарается не сделать этого лишний раз.
В конце концов, даже смертным все можно обьяснить, если подходить к этому с
терпением.
Нас же он не обманывает, потому что знает: нас, квенди, не отдавших своего
разума звездам, обмануть нельзя.
Но вернемся к тем двоим Безымянным, что решили сделать для нашего мира Бога,
который мог бы делать в нем, что захочет. Ведь сейчас такого Бога у нашего мира
нет. Хотя сидящие в небе говорят так о своем западном духе. Но это неправда,
потому что иначе он давно уничтожил бы всех своих врагов, чтобы обезопасить от
них своих друзей и всех, кто любит его.
Один Безымянный сказал другому: «Мы сделаем Бога Арды, чтобы он был всесильным
в этом мире, и мог спасать и приближать к себе всех, кто в этом нуждается или
захочет какой-либо помощи».
Другой сказал: «Отлично! А теперь давай подумаем, сделаем ли мы его совершенной
правдой и совершенным добром, или примешаем в его состав немного лжи и зла?»
Первый принялся раздумывать над его словами. «Зачем ты спрашиваешь? Почему бы
не сделать его совершенной правдой и совершенным добром?» - сказал он наконец.
«Но ведь тогда он не сможет понимать живых Арды, ибо понять нечто - значит
принять его в себя, а его совершенная природа сама оттолкнет свойства живых
Арды и не сможет соизмериться с ними и вобрать их. И потом он не сможет спасать
никого из тех, кто хоть в чем-то спутал правду с ложью, а добро со злом, и не
отрекся от этого. А ведь те, кто сам несовершенен и не знают Всего-что-ни-есть,
неизбежно в чем-то ошибутся в таких делах и по совести сами не смогут заметить
этого. Значит, он никому из них не сможет помочь, а при приближении к ним
только раздавит или оттолкнет их, сам не желая этого.
Представь себе, как совершенно круглый камень попытается вытащить из смолы
муравья - ему нечем будет сделать это, он сможет только раздавить муравья или
держаться от него в стороне, больше ничего; и муравей не сможет зацепиться за
него, ведь он совершенно круглый».
«Если поглядеть на живых Арды, то, по-моему, они совсем не такие, как ты
говоришь; они дорожат добром и правдой и стараются не смешивать их со злом и
ложью».
«Что толку в нашем деле от их стараний? Ведь живые Арды несовершенны по
природе, а несовершенство - это и есть смешение правды с ложью и доброго со
злым, хотя бы столь небольшое, что сами они пренебрегают им. И в этом они
правы, ибо это не страшно в несовершенном мире, где все конечно; пусть себе в
нем живут малая ложь и малое зло, лишь бы им была положена граница; а
искоренить их до конца невозможно, не убив весь мир и все, что в нем есть. Так
что они воистину правы в своем несовершенстве, когда пренебрегают малым злом и
малой ложью и не желают даже судить о них, и не позволяют ни себе, ни другим
вмешиваться в это. Но совершенный Бог все равно не сможет помочь им: ведь он-то
совершенен и не сможет пренебрегать тем, что противно ему по природе, какой бы
малостъю оно ни было!»
«Тогда почему бы не сказать живым Арды, чтобы они всей душой до конца
отрекались от смешения правды с ложью и доброго со злым, хотя бы и не могли
избегать этого в действительности? Тогда наш Бог сможет им помочь!»
«Но ведь и душа их тоже несовершенна, и потому они не смогут «до конца»
отречься даже в душе, хотя бы и сами думали так. Это будет всего лишь
самоослепление и ложь, и не поможет им - ведь наш Бог чуждаeтся любой лжи, в
том числе и этой. Но пусть даже такое отречение было бы возможно. Ведь это
значит, что им пришлось бы отрекаться от самих себя - ибо нет в их природе ни
единой частицы, в которой не было бы такого смешения или хотя бы его
возможности. А если они отрекутся от самих себя - хотя кто из Свободных пойдет
на это? - то кого же тогда спасет наш совершенный Бог? Уже не их, а кого-то
иного! Можем ли мы толкать живых Арды к тому, чтобы они стремились перестать
быть собой и стали кем-то другим?»
«Ты, пожалуй, прав. Я слышал нечто подобное о другом мире, и живые, желавшие
спасения, говорили там, что они должны совлечься ветхого Адама и стать новым.
Как это было бы прискорбно и недостойно нас - доводить живых до того, чтобы они
хотели отказаться от себя и от своеволия! Разумеется, мы не сделаем этого.
Давай примешаем в состав нашего Бога немного лжи и зла».
«Опомнись! Ведь мы делаем его бесконечно могущественным в этом мире, значит, и
любая доля в его составе тоже будет бесконечной! Ты хочешь дать Арде Бога, чья
ложь и злоба бесконечны? Что, если хоть на миг эта доля его Лучей падет на Арду
- а это обязательно случится, ведь он будет кружить вокруг Арды, бросая на нее
все свои Лучи - что тогда будет с Ардой и ее живыми?»
«Вновь ты прав - так давай сделаем его лишь могучим, но не всесильным».
«Но у живых Арды уже есть такие цари и духи, да и сами живые Арды именно таковы
- немного злы и лживы, и склонны к этому; в главном исполнены добра и правды, и
охоты до них; могучи, но не всесильны. Для чего же нам плодить новые сущности
без нeобходимости?»
«Вижу я, ты рад идти мне наперекор, но я увернусь от тебя: сделаем им
всесильного и совершенного Бога, но чтоб он покоился, никого не спасал и ничего
не делал, а только являл собой пример совершенства и всесилия для живых Арды».
«А зачем им такой Бог, если уже есть Манаод?»
Тут первый Безымянный рассмеялся и обнялся со вторым, и они полетели дальше,
удивляясь и радуясь тому новому, что им довeлось увидeть.
А Арда так и осталась без своего Бога. Да и кому он нужен?
* * *
О разделении родов авари
Когда киннлай [1] жили у восточного моря, среди них были
три брата. Старшего звали Айльда, среднего - Авар и младшего - Рауку. Они
хорошо охотились, и их дом всегда был полон припасов. Свыше ста семей киннлай
обычно прислушивались к их словам, когда они давали совет. Во всех важных делах
братья были вместе, но вели себя по-разному. Младший, Рауку, был горячим
человеком и выступал против того, что казалось ему злым, с куда большей силой,
чем стремился к тому, что считал добрым. Он мог весь день не выходить на охоту,
развлекаться и пить со своими женами и детьми, но не спускал несправедливости,
когда видел ее. Старший, Айльда, был по нраву совсем другим, и часто мирился с
тем, что казалось другим несправедливым, если считал, что в этом деле
заключается урок, который может обратить кого-то к хорошим вещам. Авар был их
средним братом и по рождению, и по нраву. Киннлай считали, что он очень
рассудителен, и говорили про него, что он думает, как Рауку, а поступает, как
Айльда, - не потому, чтобы он одобрял то или иное дело, а только для того,
чтобы не было лишних споров. Айльда обычно охотился на западе, Рауку - на
севере, а Авар - на востоке.
Однажды Авар ушел на охоту в одну сторону, а Айльда и Рауку - в другую, они
пошли к западу. Когда Авар вернулся, он увидел большой переполох в домах
киннлай. Оказалось, что Рауку и Айльда встретили на охоте невиданного силача.
Это был Великий всадник на огромном коне, его лицо сияло, а перед ним бежал
охотничий пес. «Ты - бог охоты, господин? - спросили его братья. - Ты, должно
быть, хочешь взять нас в жертву? - добавил Рауку. - Если ты дашь за это киннлай
большую удачу, то, может быть, мы подумаем об этом, а иначе я дорого продам
свою жизнь».
Надо сказать, что до этого бывало так: киннлай пропадали на охоте и никогда не
возвращались, а те, кто был рядом, говорили порой, что их уносил с собой
Всадник огромного роста и страшного вида. Киннлай полагали, что то был Бог
Охоты. И теперь Рауку и Айльда решили, что это и был тот, кого они встретили.
Однако Всадник назвал им свое имя, и оказалось, что это был не Бог Охоты, а
один из племени Силачей, живших далеко на Западе. Его звали Силач Оромай. Он
сказал Рауку и Айльда много слов и звал их, вместе со всеми киннлай,
переселиться к нему в Страну Силачей, которая находилась так далеко, что
переходов до нее потом никто не смог сосчитать. Братья вернулись в деревни
киннлай вместе с ним и передали родичам его слова. Свыше ста семей киннлай
спорили об этих словах, но не могли договориться друг с другом. Этот беспорядок
и застал, возвратившись, Авар. Многие люди при виде его обрадовались, и, зная
его рассудительность, подбежали к Авару и стали спрашивать у него совета.
Авар сразу же прошел к братьям, чтобы расспросить их обо всем, что они видели и
слышали. Это казалось ему более разумным, чем с самого начала говорить с
чужаком, которого он не знал. Как только Авар увидел братьев, он покачал
головой. По их лицам нетрудно было сказать, что они поссорились. Оказалось, что
Айльда поверил Силачу и хотел принять его предложение, а Рауку находил такой
выбор большим бесчестьем для любого, кто бы его ни сделал. Однако они оба
пересказывали Авару слова Оромая сходным образом.
Тем временем люди столпились вокруг их дома, дожидаясь, чтобы Авар сказал им,
что он думает об этом деле. Авар решил, что настала пора поговорить с Оромаем.
Тот сидел на коне посреди главной площади деревни, и сиял лицом так, что трудно
было прямо смотреть на него. Позднее оказалось, что таковы все Силачи, кроме
того, что стережет души мертвых в большом подземелье на краю земли.
Авар обратился к Силачу и сказал: «Здравствуй, мое имя Авар». «Мое имя Оромай»,
- ответил Силач. «Видишь ли, многие здесь прислушиваются к моему мнению, -
сказал Авар, - и поэтому просили меня сказать им, что я думаю о твоих речах.
Мои братья передали мне, что ты говорил, но мне осталось непонятны некоторые
вещи, и сдается мне, что самые важные. Поэтому я хочу задать тебе три вопроса.
Ты можешь отвечать мне на них при всех или наедине, если захочешь».
«Я буду говорить при всех, - сказал Оромай, - я ведь не собираюсь потом
переиначивать свои слова или отказываться от них. Не то чтобы я собирался
хвалиться перед тобой, но дело в том, что я говорю правду, а она всего одна, и
потому не меняется оттого, говорить ли с одним человеком или со многими
людьми».
«Хорошо! - сказал Авар. - Тогда вот мой первый вопрос: уступите ли вы нам часть
Амана в полное владение, чтобы мы могли делать с ней, что пожелаем, или вы
останетесь хозяевами над всем краем и хотите принять нас у себя, как хозяева
принимают гостей?»
Люди говорили, что Оромай нашел это дерзким. Но ответ его был спокойным, как и
все, что он говорил: «Мы хозяева в Амане и в ответе за него. Мы не откажемся от
ответа, так что тебе не стоило об этом спрашивать. Но вам не придется
жаловаться на наше гостеприимство».
Авар произнес: «Значит, мне говорили правду: ты советуешь нам бросить свой
собственный дом, над которым мы хозяева, и поселиться в чужом доме, где мы
будем гостями, принятыми из милости. Такой совет никак нельзя назвать хорошим
советом».
Тогда Оромай спросил: «Разве тебе в стыд принимать милость?» Авар сказал: «Нет,
но жить чужой милостью мне будет в стыд. Кто был хозяином в своем доме, не
станет по доброй воле приживать в чужом. И сам он не захочет этого, и ему будет
нечего ответить своему сыну, когда тот подрастет и спросит, почему у них нет
дома, которым он смог бы когда-нибудь по праву владеть».
«Я не думаю, что ваши дети спросят об этом, когда вы будете жить в нашей
земле», - сказал Оромай. «Это было бы еще хуже для нас, - ответил Авар, - если
у нас будут такие дети, что не спросят об этом. А второй мой вопрос: когда мы
будем жить в ваших краях, захотите ли вы быть нам товарищами, пировать с нами,
советоваться с нами о делах страны и решать их вместе, отдавать нам в жены
своих женщин и брать в жены наших?»
Оромай улыбнулся. «Даже если бы мы захотели умалиться так, как ты сказал, -
сказал он, - это было бы невозможно. Потому что наш путь иной, чем у вас, и на
нас лежит ответ за дела, в которые вы не могли бы вступаться».
«Когда так, - сказал Авар, - значит ли это, что вы захотите поучать нас и
указывать нам, что делать?»
Люди говорили, что на этот раз Оромай не улыбался. Он сказал: «Мы дадим вам
советы, если вы спросите о них. Но мы не даем непрошеных советов, разве что вам
случится поступить так, как не следует поступать гостю в доме хозяина».
«Твой совет идти в вашу землю уже был непрошен, - сказал Авар, - а ведь мы еще
не в гостях. Плохая это поддержка твоим словам, если судить по нему. Но если вы
не можете быть нам ровней и не хотите быть нашими старшинами, то как же вы
будете обращаться с нами?»
«Мы дадим киннлай жить в безопасности под своим кровом, ибо нам нравится ваш
нрав и ваша красота, и будем помогать вам, когда вы попросите, пока вы не
захотите покинуть нас или не пожелаете взять силой что-нибудь из того, что вам
не принадлежит», - сказал Оромай.
«Значит, вы будете для нас тем, чем добрые дети бывают для своих ручных
зверьков, ведь больше ничего не остается, что можно было бы сравнить с твоими
словами, - промолвил Авар. - И это тоже нельзя назвать хорошим положением.
Человек, заслуживающий уважения, не ведет дел с тем, кто ему неровня, без
крайней нужды».
Он обратился к своим братьям Рауку и Айльда и сказал: «Чем больше он говорит,
тем хуже кажется дело». Рауку обрадовался его словам.
«Вот мой третий вопрос, - сказал Авар Силачу. - Верно ли я слыхал, что ты
зовешь нас без оговорок отказаться от своей воли и подчиняться вместо нее воле
Того, кого ты называешь Единым - во всех делах, где одна противоречит другой?»
«Да», - сказал Оромай, и лицо его засияло так, что многим людям это внушило
страх, а некоторым - любовь. Сияние было таким сильным, что киннлай, ушедшие
далеко на охоту, которых из-за этого не было в деревне, увидели в небе над ней
столб света, испугались, что в деревне случился пожар, и впопыхах прибежали
домой, бросив добычу. Потом над этим много смеялись.
«А верно ли я слышал, что тот, кого ты называешь Единым, никому не дает ответа
в том, что делает, но, по-твоему, нам все равно следует нести ответ перед Ним и
считать такой ответ высшим, что только есть для нас в Кругах Мира? И что такое
исполнение одной Его воли мы должны держать за нечто безмерно более дорогое для
себя, чем все иные вещи, которые были, есть и могут быть в нашей жизни?»
«Да», - сказал Оромай.
«А верно ли, что, по-твоему, мы должны делать все это не из страха перед
вредом, что Он мог бы нам причинить, и не из расчета на награду, которую мы
могли бы получить от Него, а только ради самого же повиновения?»
«Да, потому что это повиновение Ему», - сказал Оромай. Голос его походил на
гром, а сияние стало таким сильным, что люди закрывали себе глаза. Айльда
обратил лицо к этому сиянию, раскинул руки и откинул голову, как если бы пил
его. Но Рауку нахмурился, наклонил голову против света и положил руку на
рукоять меча. Авар же не пошевелился.
«Немало народу увидело бы в твоих словах тяжкие оковы, - молвил Авар. - А
теперь скажи, вправду ли ты зовешь нас полюбить эти оковы превыше всего, и по
доброй воле принять их в душу?»
«Да», - сказал Оромай.
«А теперь скажи, - молвил Авар, - если подставить в твоих словах на место
Единого кого угодно другого, хоть бы и тебя самого, - не сочтешь ли ты тогда
то, чего ты хочешь от нас, подлым безумием и таким гиблым и небывалым рабством,
о каком никто и не слыхивал?»
«По отношению ко всякому другому ты был бы прав, - сказал Оромай, - но только
не к Единому. Ведь Он есть Господин и Творец всего, что ты видишь, и самого
тебя. Потому по отношению к Нему незазорно то, что было бы зазорно по отношению
ко всякому другому. Даже в племени Силачей всякий вменяет себе такое рабство в
великую честь, хоть и неизмеримо превосходит тебя силой».
«Вправду ли всякий?» - сказал тут Рауку, но так тихо, что никто, кроме Авара,
не услышал его. А Авар сказал, обращаясь к Силачу: «Ты сам сказал все, что было
нужно, чтобы вынести приговор твоим словам. Разве бесчестье, заключающееся в
рабстве, зависит от свойств господина? Разве идти в рабы человеку уже не
бесчестье и не горе, если только господин могуч и силен? Кто думает так - раб
уже по одному этому, даже если ему и вовсе не нашлось никакого господина. Да к
тому же хороший господин и не захочет иметь при себе того, кто любит само свое
рабство, ибо будет брезговать таким подлым людом. Так что твой Единый вовсе не
представляется мне таким хорошим господином, как ты говоришь».
Он обратился к киннлай и сказал: «Все вы слышали мои слова и слова Оромая. Вот
мой совет: этот Силач предлагает нам, чтобы стали приживалами в чужом доме,
утратили ум и честь и, никем не принуждаемые, сами ввергли себя в наихудшее
рабство. Тот, кто предлагает нам сделать такое по доброй воле, уже этим наносит
нам большое бесчестье, хотя бы и не думал об этом. Однако этот Силач не знает
наших обычаев и, если верить ему, не желал нам зла. Поэтому на первый раз нам
следует спустить ему такую обиду. Но если он вновь обратится к нам с такими
словами, он должен будет стать нашим врагом. Нечего и говорить о том, чтобы
вести с ним какие-либо дела или соглашаться на его посулы, эти или какие-либо
другие. Пусть уходит и больше никогда не приходит вновь. Вот мой совет!»
Оромай остался недвижим на своем коне, а сияние померкло вокруг него и стало
таким, каким было раньше. Это случилось потому, что Свет Амана по-своему
чувствителен к обидам, и не желает являться в своем лучшем блеске перед тем,
кто упорно противится ему. Оромай сказал Авару: «Чересчур ты своеволен и горд».
«Если не ради своей воли, то для чего мне жить, а если не ради гордости, то к
чему мне честь? - сказал Авар. - Ты хороший враг! Другие ставят нас перед
выбором, потерять ли честь или жизнь, а ты хочешь лишить нас того и другого
разом! Легко иметь дело с таким врагом!»
Киннлай вокруг шумели и спорили. Айльда закричал: «Остановись, брат! Он хочет
нам не большего рабства, чем родители - своим малым детям! Нам следует принять
его слово!»
Авар ответил с холодом в голосе: «Ты сказал так немного слов, брат, но уже
дважды сказал неправду. Никакие родители не желают от своих детей того, о чем
говорил этот Силач. И еще одно: кто обращается со взрослым мужем, как с
несмышленым ребенком, тот наносит ему смертельную обиду и по справедливости
становится ему злейшим врагом, даже если и не хотел бы этого сам».
Тут воскликнул Рауку: «Брат, ты сказал правду! Но как же ты можешь стерпеть
такую обиду и не отомстить за нее? Разве после того, что произошло, можно
оставлять этих Силачей с запада в покое, чтобы они снова появлялись и опаивали
наших своим Сиянием? Ты ведь и сам назвал то, во что они чуть было не впутали
нас, безумием и рабством. Разве можно вытерпеть тех, кто отводит другим глаза,
чтобы лишить их разума и чести? Ведь они поступают с духом человека так, как
колдуны поступают с мертвым телом - поднимают его ожившим мертвецом, живущим
одной лишь волей того, кто оживил его! Мы не можем допустить, чтобы, предложив
нам такое, они остались бы после этого в безопасности!
Тот Силач сказал тебе не всю правду. Я часто ходил охотиться на север и
встречался там с вестниками другого Силача. Давным-давно он рассорился со своим
племенем, и с тех пор они воюют и причиняют друг другу весь вред, какой только
могут, в воздухе, на земле и на море. Давайте воспользуемся этим, чтобы одолеть
наших врагов. Мы должны вступить с этим Северным Силачом в военный союз, и
вместе разгромить Запад так, чтобы никто больше не принес оттуда тех слов, что
нам довелось услышать!»
«Сразу видно, что тебе не прошли даром встречи с вестниками того Силача», -
сказал Оромай. Киннлай, которые слышали это, - те, что любили Рауку, как и те,
что не любили его, - не согласились с ним. Они объяснили Оромаю: «Рауку всегда
придерживался того образа мыслей, который выказал сейчас. Если он и вправду
встречался с каким-то северным Силачом или его вестниками, - кстати, зря он
тогда не сказал нам об этом, - то это ничуть его не изменило». Оромай молвил:
«Тем хуже для него. Сказано достаточно. Я выеду за окраину деревни и там буду
ждать вашего решения. Вы свободный народ, и должны решать свои дела без
чужеземца». Такие слова вновь расположили к нему не одного из киннлай.
Оставшись одни, киннлай продолжали ссориться и спорить. Айльда хотел еще раз
обратиться к Авару, но тот отвернулся и не стал разговаривать с ним. Айльда
сказал: «Смотри, брат! Я не отвернулся от тебя из-за нашего разномыслия, а ты
не желаешь знаться со мной, хотя я старше тебя и по справедливости ты должен
был бы искать моего расположения больше, чем я - твоего. Почему это так?»
Авар молвил: «Нетрудно сказать. По-моему, ты признал величайшим добром
величайшее зло, потому я и не могу больше знаться с тобой. А ты не можешь
сказать того же самого обо мне. Ты можешь сказать обо мне разве то, что я
считаю незначительное добро более значительным, чем оно есть, а самого
значительного не знаю совсем. Так что мы не в равном положении, брат, и я не
думаю, что отныне нам стоит знаться друг с другом, хоть это мне и не по душе».
Айльда сказал с горечью: «Помни, что не я оттолкнул тебя, а ты меня». «Что же,
раз так, мне и вправду остается взять это на себя», - сказал Авар. С того дня
братья не разговаривали друг с другом.
Тогда Авар обратился к Рауку, ожидавшему его ответа, и сказал: «Твоя ярость
справедлива и месть, о которой ты говорил - тоже, но тот, кто хочет подчинить
свою жизнь ярости и мести, поступает безрассудно. И ненависть к Силам Заката,
почитающим Того, кто никому не дает ответа - едва ли подходящая причина для
того, чтобы пойти на службу к Силе Севера, которая никому не дает ответа сама.
Пусть они воюют друг с другом, а нам не следует вступаться в их войны».
«Твои слова - слова труса! - крикнул Рауку в ярости. - Я и все, кто думает как
я, уйдем отсюда и будем воевать с Западом без тебя, а тебе и таким, как ты,
будет в позор, что вы бросили нас без поддержки!»
«Нет позора в том, чтобы не участвовать в безрассудстве, которое было начато
против твоего же совета, - сказал Авар. - Если бы я не отвечал ни за что, кроме
нашего братства, я, пожалуй, поддержал бы тебя просто потому, что ты мой брат,
пока я могу упрекнуть тебя только в безрассудстве, а не в злом деле. Но есть и
другие киннлай, и плохо поступлю я по отношению к ним, если поддержу тебя и
позволю тебе поднять их на твою гиблую войну и втянуть их в услужение Чужаку».
Рауку крикнул: «Мои слова не об услужении, а о союзе!» «Вступала харза в союз с
тигром, - ответил Авар. - Каким бы ни было твое слово, Силач Севера не потерпит
ничего, кроме повиновения. Хоть оно будет и не таким слепым и безумным, как
повиновение Единому, перед которым пресмыкаются Силачи Заката, потому что мы
пойдем на него из расчета на выгоду, а не из приверженности к нему самому, но и
в таком повиновении мало хорошего, особенно если в нем нет никакой нужды».
«Тогда я поведу свою войну без тебя!» - решительно сказал Рауку. «Мой дом
всегда останется открыт для тебя, и ты можешь приходить ко мне и рассчитывать
на мою помощь всегда, за исключением тех дней, когда ты захочешь прийти только
для того, чтобы требовать моего участия в своей войне и поносить меня за отказ,
- ответил Авар. - Так что только от тебя зависит, сохранится ли взаимная дружба
между нами и нашими детьми, а я так не хочу, чтобы она исчезла».
Рауку промолчал и отошел к тем, кто готов был следовать за ним. Киннлай
спросили Авара: «Почему ты не согласился с обоими твоими братьями, но одного из
них оттолкнул, а другого нет?» «Айльда принял в душу то, что я считаю великим
злом, - сказал Авар, - и у нас с ним не может быть больше дружбы. А с Рауку мы
одинаково думаем о кривом и правом, и я не согласен только с тем способом, что
он выбрал. Одно дело спорить с кузнецом о том, как именно лучше ковать меч, а
другое - о том, надо ли вообще ковать меч, или лучше сделать вместо него орудие
пытки». Киннлай сказали: «А ведь Рауку разгневался на тебя почти так же, как ты
- на Айльда. Он считает, что ты ради того, чтобы избавиться о лишних забот,
предал честь всех киннлай тем, что отказался от войны, и даже готов считать,
что ты предал этим его самого». «Это его дело, а я так не думаю», - ответил
Авар.
В конце концов свыше ста семей киннлай разделились. Всего тогда было 169 ролдов
киннлай - тринадцать раз по тринадцать. Из них 90 родов отправились за Айльда
к Оромаю и ушли вместе с ним на Запад. Их стали называть «айльдар». 54 рода
остались с Аваром и селились на Востоке и в срединной земле. Их стали называть
«авари», что значит: «Сказавшие Силачам - Нет!». А 25 родов ушли вместе с Рауку
на Север, и от них пошли руку, которых на Западе Айндора называют «рукхами» и
«орками». Айльдар и руку всегда смертельно враждовали между собой и
отказывались видеть друг в друге братьев. Поэтому айльдар считают, что киннлай
было всего 144 рода, двенадцать раз по двенадцать, отказываясь считать среди
них 25 родов руку, и поэтому число тринадцать стало у айльдар проклятым, а от
них этому научились Последыши. А руку считают, что киннлай было всего 79
родов, не желая считать 90 родов айльда, так что и вовсе не могут подобрать для
своего рассказа о прошлом нужного Числа. Поэтому они завидуют в таком отношении
и айльдар, и авари, ибо у тех и у других есть Числа - двенадцать и тринадцать -
и потому их расказам о прошлом оказывают больше доверия. Поэтому у авари есть
поговорка: «Тринадцать лучше двенадцати, но еще хуже быть вовсе без Числа». Как
легко понять, это означает: «Знать правильное суждение лучше, чем ошибаться в
суждении, но еще хуже того вовсе не судить о внешних вещах».
* * *
Та же история о разделении авари в сильно сокращенном изложении виндан-авари
(другая из шести главных групп авари)
Было время.
Из селения авари сбежали две своры плохих негодных собак.
Одна побежала на север и попала к злому Северному Хозяину. А другая побежала на
запад и попала к доброму Западному Хозяину. Все эти собаки долго жили среди
авари и научились немного подражать им. Их новые хозяева совсем не видали
настоящих людей, и решили, что эти собаки и есть настоящие люди. От первой
своры пошли рауки, а от второй - эльда.
А авари сами себе хозяева.
Все.
* * *
О том, как Авар поехал к Кортару и погиб.
В этой истории рассказывается о приглашении Кортара и o гибели Авара.
Было время. Авар стал таргайном [2]. Сто родов киннлай
слушались его.
Кортар, царь Огненной Горы, постоянно писал Авару и слал к нему послов с
предложениями о союзе. Иногда послами приходили рауки. Их дальний предок был
брат Авара. Он давно погиб в бою против Фэннара, самого сильного из всех
айльда, какие только жили на свете. Это было в тот самый год, когда тот
вернулся из Страны Силачей. Говорят, тогда они не уступили друг другу в ярости.
Авар всегда с честью принимал послов Кортара, особенно рауков, и слал ему
подарки. Хотя ему не нравились многие дела, которые творили рауки. Авар считал,
что они могли бы быть не такими горячими.
Однако он так и не вступил с Кортаром в союз, как тот ни звал его. Тем не менее
он открыл Кортару многие секреты авари. Кортара особенно занимало, как это
квенди могут ловить мысли друг друга. Авар посылал к нему многих квенди, и они
объясняли ему. Мы думаем, Кортар тогда научился многим новым вещам, ведь под
конец он неплохо читал мысли и даже передавал их, если очень хотел. Авар
надеялся, что это поможет ему в его военных планах. Кортар тоже надеялся на
это, но не скрывал, что предпочел бы всему этому искусству три или четыре
тысячи воинов авари, которым он мог бы доверять. Раукам он тоже мог доверять,
но они были слишком горячими для того, чтобы им можно было поручать некоторые
вещи.
Однако Авар никогда не соглашался отправить воинов-авари на службу Кортару.
Иногда Кортар звал в гости его сыновей, но Авар всегда отговаривался домашними
делами и никого не посылал. Авари полагали, что Кортар не очень-то всем этим
доволен, хотя и не показывает вида. Впрочем, у него всегда хватало друзей из
смертных.
Так прошло много времени. Кортар утонул в большом море, но смог как-то
выбраться и пришел домой.
Наконец, вернувшись из воды моря, Кортар прислал Авару новое письмо, где было
сказано: «Приезжай сам». Было понятно, что, не получив того, что хотел, через
послов, он намерен попробовать добиться своего на личных переговорах.
Дело тогда шло к большой битве в Дагаурра. Авар решил ехать. Его жены, дети,
керлы и цэрэги оплакивали его, ведь было известно, что не всякий возвращается
живым от Кортара. К тому же люди опасались, что, когда Кортар утонул, это
ухудшило его нрав.
Однако Авар сказал им: «Было ли такое, чтобы я разговаривал с большими людьми
или маленькими людьми недостойным образом или вел себя невежественно?»
Они сказали: «Нет, мы такого не помним. Ведь за это, не говоря о некоторых
других вещах, тебя и поставили таргайном над киннлай».
«Вот и с Кортаром я буду говорить так же. А те, кто разговаривали с ним
вежливо, пока не видели от него никакой беды. Так что я рассчитываю вернуться
от него живым. Если и нет, будет, по крайней мере, интересно поглядеть на
него».
Авар отправился в Умбурз, его с честью встретили и провели к Кортару. Тот сидел
за столом, записывая и отдавая приказы. При виде Авара Кортар тоже оказал ему
честь, привстав с места и приветствуя его кивком головы. С виду он походил на
немолодого человека с тонкими чертами лица и поседевшими висками, приятной
наружности.
«Что же, сосед, скоро большой бой, - сказал Кортар. - Разделились все живые
Арды. Я изгнал из Арды западных духов, аманских цариков, это большое дело.
Осталось одержать еще одну победу над остатком их челяди, и войне конец.
Пришлешь ли ты мне бойцов?»
«Нет», - сказал Авар.
Он хотел было продолжать и объяснить свои слова, но невиданное остановило его.
Ибо по лицу Кортара, едва он услышал «нет», прошла волна, и на его месте вдруг
показалось чудовище, на которое трудно было смотреть. Это был словно сгусток
или сплетение корчащихся и пожирающих друг друга огней черного пламени,
разрывающихся, сжимающихся и бьющихся, как лопнувшие внутренности лягушки.
Чудовище было очень страшным. Авар говорил, что если бы он был помоложе, он,
может быть, даже бы испугался. А так он понял, что это и есть истинный облик
аннойр, который они носят за небом, и еще раз удивился тому, насколько же на
самом деле они чужие всем людям Арды. Это было то самое негасимое пламя, из
которого Западный Дух сделал всех аннойр. Только у врагов Кортара это пламя, мы
думаем так, белого цвета.
Однако Кортар быстро пришел в себя и вернул себе прежний вид. Они оба повели
себя, будто ничего не случилось. Кортар сказал: «Почему, сосед, ты не хочешь
прислать мне бойцов даже теперь, когда до Победы осталось совсем немного? Не
думай, что твои люди будут мне вовсе бесполезны, ибо полураздавленная змея
кусается больнее всего. И хотя главное я уже совершил и западные духи с криками
бежали из Арды, в приближающемся бою каждый живой будет у меня на счету. Почему
же тебе не прислать воинов биться с подручниками нашего общего врага? Хоть он и
бежал из Арды, они остались здесь и по-прежнему верны своему делу, так что с
ними следует воевать мне, как и тебе. Как раз сейчас, когда они брошены своими
цариками, пора ударить на них и навсегда сбросить в море!»
Авар сказал: «Господин, разве ты ведешь Войну Живых Арды? Ты ведешь войну
аннойр».
«Я не понял твоих слов, разве одно мешает другому?» - спросил Кортар.
«По-моему, мешает. Я скажу сейчас длинную речь и прошу тебя дослушать ее. Разве
ты не начал свою войну еще за Небом, из-за того, что другие аннойр не хотели
признать за тобой права на то, чтобы распоряжаться хоть чем-нибудь в себе по
полной воле, не оглядываясь ни на кого, и иметь свой угол, куда бы ты один был
властен впускать или не допускать гостей, и где всякий, хоть бы сам Манаод, был
бы только гостем, а ты хозяином? Tак что никто не имел бы права упрекнуть тебя
за то, впускаешь ты их туда или нет. Ведь я думаю, что другие аннойр не хотели
признавать за тобой права на все это и считали такое твое желание и то, что ты
принял его в себе, большой виной и преступлением. Они лишали тебя за это чести
и поучали тебя, не желали оставить тебя в покое или обращаться с тобой как
равным из-за этого. Разве не так ты стал враждовать и воевать с ними? Они ведь
не хотели принимать тебя никак иначе, только если бы ты по доброй воле стал
полным рабом Западного Духа? А такой низости ты сделать не мог, и разгневался
на них за то, что они добивались ее от тебя как неотрицаемого долга».
У Кортара было время подумать о том, как отвечать на все это, потому что это
была долгая речь.
Он сказал: «Да».
Но при этом Кортар как бы невзначай отвел руку, которой подпирал подбородок, и
положил ее на каменный выступ своего трона, а потом вновь оперся на нее. Но
Авар заметил, что когда он отнял руку от выступа, оказалось, что тот пошел
трещинами, которых Авар не видел на нем раньше. Тут Авар впервые подумал, что,
может быть, ему не удастся вернуться домой живым, потому что своими речами он
навел на Кортара большую ярость. Хотя он и разговаривал с Кортаром вежливо.
Тем временем Кортар сказал: «Я ответил на твой вопрос. Ты правильно назвал
причину, по которой мы начали войну».
«Это более чем достойная причина, - сказал Авар. - На твоем месте я поступил бы
точно так же, а всякое иное счел бы большим бесчестьем для себя».
«Тогда поддержи рауков, своих братьев, и пришли мне солдат! Но ты ведь не встал
тогда на сторону Раука, хотя оказался в таком же положении, в каком был и я,
как же понимать твои слова?»
«Вовсе не в том же, - сказал Авар. - Тебя ни за что подвергли бесчестью и
попрекали аннойр, твои же соплеменники. Хотя ты требовал от них только того,
что было твоим по праву. Но они отстранились за это от тебя и тебя же объявили
виноватым в этом и достойным того, что они так переменились к тебе. Значит, они
предали тебя и ваше родство и дружбу. Стерпетъ такое от своих и не отомстить им
оружием - невозможно. Поэтому ты был прав, как тот чужемирный князь в Кориолах,
про которого рассказывают мировидцы Арды.
Но западные духи мне совсем не родня, и я не вижу никакого бесчестья для себя в
том, что они один раз пришли ко мне говорить то или это. Мало ли что они
думают! Чужак Оромай приехал к нам приглашать нас к бесчестью, мы указали ему
дорогу назад. Он уехал и больше никогда не приезжал, а западные духи навсегда
оставили нас в покое и ничем не мешали нам. Рауку же так оскорбился одним тем,
что Оромай втягивал нас в бесчестье, что начал войну. Я никак не могу одобрить
этого.
Что общего между твоим делом и делом Рауку? Ты начал свою войну по веской
причине, а он нет. Что нам до чужаков, как бы они ни думали о себе и о нас? Вот
если бы кто-либо из киннлай стал бесчестить и винить меня так, как это сделал
бы Оромай, я бы никогда не пощадил этого квенди».
«А разве ты не слышал, что аманские царики объявили себя царями всего мира,
разве это не угроза и оскорбление тебе самому и тебя не касается? Если они и не
добрались до тебя, то только потому, что я, другие аннойр, что заодно со мной,
и те живые Арды, что заодно со мной, как, например, твои братья рауки, все это
время воюем с ними. Тебе было бы безрассудно отказывать в помощи своему щиту
как раз тогда, когда она могла бы ему пригодиться».
«Господин, я никак не вижу, чтобы это было так. Ледовый Дух пал давно, и
полторы тысячи лет после этого аманские царики могли бы, если бы захотели,
вмешаться в наши дела, ибо некому было им противостоять. Ты ведь и сам должен
был тогда выдавать себя за посла от аманских. Но аманские и не думали идти в
наш край или посылать к нам послов. И те, кто признавал себя их подручниками,
тоже не делали этого. Так что я считаю их желание величаться царями мира
безобразным, но ничего не значащим безумием, опасным только для тех, кто его
делит. Все это никак не стоит того, чтобы проливать свою кровь, сражаясь против
них. А музыка, которой, по слухам, они пронзают воздух Арды и которая сводит с
ума, бессильна по отношению к нам».
«Те, кто собирают сейчас союз против меня, будут пронзать не музыкой, а
железом, - сказал Кортар. - И они-то едва ли оставят вас в покое, будь на то их
воля».
«Даже если у них будет воля, у них не будет силы на это, - сказал Авар. - Тот,
кто приходит в наши леса без нашего позволения, исчезает навсегда. Мы не
нуждаемся ни в помощи, ни в защите. Говоря по чести, Господин, я нахожу, что
ты, ведя свою войну, правую и достойную для тебя самого и для всех, кто
почему-либо стал заодно с тобой, хочешь втянуть в нее всех Живых Арды так, как
если бы у них были на это те же причины, что и у тебя. Но это не так. Мое
сердце лежит к тебе и твоей войне, но я не буду из-за этого посылать в бой
кровь киннлай. Таргайн стоит над народом для услаждения плоти людей народа».
«Хорошо, - сказал Кортар, хотя видно было, что он очень недоволен. - Но вот что
я тебе скажу. Если ты видишь, что дерутся два врага, и один, по твоей мерке,
ведет правый бой за ладное дело, а другой - неправый за злое, и на месте одного
ты делал бы то же самое, что и он, а на место другого не хотел бы и наступить
ногой - то ты не обязан вступаться, но разве у тебя не появится желание помочь
одному из них?»
«Да, но я поборю в себе это желание, если несу ответ за других Живых Арды. И я
не обязательно поддамся ему, даже если не отвечаю ни за кого, кроме самого
себя. Я вижу, к чему ты клонишь: ты хочешь, чтобы, я, если и не выставил тебе
призванных солдат, все же отправил бы к тебе добровольцев, у которых, как у
меня, лежит сердце к тебе и твоей войне».
«Да». - сказал Кортар. И он вновь положил руку на другой выступ своего трона,
так что тот тоже пошел трещинами.
«Я бы сделал это, и, может быть, сделаю. Правда, у меня есть одна важная
причина для отказа, потому что даже добровольцев не посылают умирать зря, но я
не назову ее, пока ты не дашь слово, что не сделаешь мне за это ничего
плохого».
«Я даю тебе слово, квенди», - сказал Кортар.
«Я не верю, что ты выиграешь эту войну».
Тут Кортар усмехнулся в первый раз за весь разговор.
«Знаешь, я тоже не верю», - ответил он.
Тут Авар твердо убедился, что не уйдет от Кортара живым, ибо кто мог бы
позволить ему уйти после того, как он выслушал это?
Он поднял голову и спросил: «Господин, ты сказал мне это, чтобы теперь с чистой
совестью погубить меня и так отомстить мне за мои слова?»
Кортар засмеялся: «Квенди, я тебя не убью».
«Потому что ты дал слово?»
«Нет. Я не убью тебя по другой причине».
«Ты решил принять словно как за верное, что я не предам тебя и не расскажу о
твоих словах?»
«Да, но я тебя не убью по другой причине».
Тут Авар понял, что Кортар знает свое поражение и не знает страха, так что
слова Авара уже ничем не могли бы повредить ему, передай он их разговор или не
передай. Поэтому Кортару и было все равно, расскажет ли о его словах Авар, хотя
он и счел должным принять как бы за верное то, что Авар не расскажет о них, из
уважения к Авару.
У Авара отлегло от сердца. Тут он громко сказал:
«Если ты не веришь в победу, зачем же ты идешь на войну? И как же ты мог звать
нас и других Живых Арды с собой?»
Кортар рассмеялся и сказал: «Друг, да какая разница, во что мы верим, а во что
мы не верим? Важно, о чем мы клянемся и что мы делаем! Делай, что должен, пусть
будет, что будет! Я должен воевать со сбродом аманских цариков и буду воевать с
ними и готовить это дело как можно лучше, а ты должен хранить своих киннлай и
делать это как можно лучше, а верим ли мы, что нам удастся сделать то, что мы
делаем, до этого даже нам самим не должно быть никакого дела!
Сегодня тебе удалось выполнить свой долг немного лучше, чем мне свой, что же
поделаешь, если они оказались обращены друг против друга. Хотя твое сердце, как
ты сказал, и лежит к моему! Конец переговорам! Пойдем, я покажу тебе Темную
Башню!»
И он повел Авара с собой по лестницам и переходам. Авар увидел, как огромна
крепость Кортара, и сам удивился тому, что они с Кортаром оба не верят, что она
устоит. А Кортар показывал ему свои владения, шутил с ним и разговаривал.
В конце концов Авару стало горько, что все, что он видит вокруг, погибнет, и
что он сам отказал Кортару в помощи. Ведь его сердце и впрямь лежало к Кортару
и к его войне.
В это время Кортар показался в окне своим воинам, и они громко закричали,
приветствуя его: «Тэшар! Тэшар!» - и ударили мечами о щиты. На языке рауков это
означает: «Большой государь». Их женщины, девушки и дети кричали и радовались
вместе с ними.
Когда Кортар отошел от окна, Авар не выдержал, подошел к нему и тихо сказал:
«Господин, почему бы тебе не уйти, пока не поздно, вместе со всеми твоими
людьми и теми, кто любит тебя? На Востоке много лесов и гор, в них найдется
место и твоему новому царству, а мы поможем тебе. И если люди аманских цариков
пожалуют туда, вот тогда мы без дальних слов встретим их вместе с тобой!»
Кортар повернулся к нему, и Авар отпрянул, потому что в лице Кортара не
осталось совсем ничего человеческого. Хотя и та звездная тварь больше не
появлялась.
Кортар спросил, и перед звуком его голоса Авар отступил еще раз: «Ты никак
жалеешь меня, тварь Земли?»
Тут Авар пришел в себя и ответил: «Да, а если тебе в оскорбление принимать
жалость от того, кто меньше тебя, ты не лучше аманских цариков».
Кортар сказал: «Я разъярился не на тебя, но мог бы отвести свою ярость на тебе.
Хорошо, что этого не случилось».
О словах Авара они больше не говорили, потому что Авар остерегался, что во
второй раз Кортар может и не cдержаться.
Они простились по-дружески. На прощание Авар сказал: «Я скажу киннлай про твою
войну и расскажу им, в чем дело. Если кто-то захочет пойти к тебе, я не буду
отговаривать его. Но я не стану скрывать, что не верю в твою победу».
«Можешь передать им, что и я не верю в нее, - сказал Кортар, - тогда
добровольцев будет больше. Или я не знаю киннлай». Он повернулся и ушел
отдавать новые приказы, а Авар поехал домой.
Возвратившись к киннлай, Авар сказал: «Кортар, царь Огненной Горы, затеял
войну со своими старыми врагами и их подручниками. Наши младшие братья, рауки,
как всегда, идут на его стороне. Он звал нас присоединиться к нему. Я не верю,
что он выиграет эту войну, и он тоже не верит. Поэтому я не дал своего
согласия. Но если кто захочет поехать к нему по своей воле, я не дам ему
никакого совета об этом деле, но дам коня и оружие. Потому что мое сердце лежит
к Кортару и отворачивается от аманских цариков. Кстати, они бежали в небо и
больше не покажутся здесь».
Люди нашли, что нельзя было объяснить все это короче и вернее.
Несколько сот из киннлай записались в черные отряды и ушли к Кортару. Среди
них был один из сыновей Авара от младшей жены. В душе он всегда осуждал отца за
то, что тот не встал против закатных духов вместе с младшим братом, и взял в
жены девушку из рауков. Авар и этот его сын любили друг друга, но оба знали,
что каждый из них думает о рауках и об их войне. Хотя они никогда не
разговаривали об этом.
Этому своему сыну Авар передал для Кортара ценный дар.
Когда черные авари ушли на запад, среди киннлай было много пересудов. В конце
концов кто-то из молодых киннлай собрался идти на запад воевать на
противоположной стороне. Они пришли к Авару просить у него коней и оружия. Авар
отказал и запретил им идти. Они очень возмущались такому решению и громко
кричали: «Сто родов киннлай не участвуют в войне по твоему же приказу, значит,
если кто-то хочет идти, это личное дело! Ты не дал нам коней и оружия, а тем
дал, об этом мы не спрашиваем тебя, потому что это твое дело. Но почему ты
запрещаешь нам куда-то идти?»
Авар сказал: «Пока я таргайн, ни один человек не уйдет отсюда воевать за
айльдар».
«Что же ты не сказал этого всем, кто пошел к раукам?»
Авар сказал: «Если видишь, как крестьянин убивает змею, не думай, что совершись
это дело наоборот, это было бы равным делом. Для крестьянина эти дела не равны,
и для змеи они не равны, а у рыб или птиц вообще нет доли в этом деле. Люди и
нелюди, которые стали говорить как люди, воюют на Западе против нелюдей и тех
людей, кто заговорил, как нелюди. Для людей, будь они смертные или квенди, эти
пути не равны, а Tот, для кого они равны, спит и не имеет здесь доли, да если
бы и имел, что до того нам? Вы не пойдете на запад!»
Тут разгорелась большая ссора, и Авар должем был позвать своих керлов и
цэрэгов. Те квенди были черeсчур молоды и не пожелали расходиться, поэтому
начался раздор. В свалке Авара убили.
Люди сказали: «Если бы Западный дух сотворил Авара одним из аннойр, или Кортара
- одним из квенди, аманским царикам, пожалуй, пришлось бы бежать из Арды
намного раньше».
Потом к киннлай пришли известия о битве в Дагаурра и обо всем, что произошло
после нее. Последний подарок от Авара, который передал Кортару его сын,
оказался очень полезен Кортару. Киннлай издавна искали средства против
истаивания, и вот незадолго до смерти Авара его пытающие дознались до способа,
которым можно было останавливать истаивание и даже поворачивать его назад. Авар
послал этот способ в дар Кортару через своего сына. Из этого видно, насколько
он ценил Кортара. Мы считаем, что если бы Кортар не получил этот дар, он бы
непременно развоплотился, когда айльдар и их боевые слуги убили его. А так он
смог появиться в мире еще раз.
Правда, аннойр во многом совсем не такие, как квенди, но от истаивания и
развоплощения помогают одни и те же вещи. Авар догадался об этом, а другие нет.
Многие у нас считают, что если Кортар не забыл того, чему учил его сын Авара,
то он сможет пережить и то, что его Огненная Гора лопнула, и рано или поздно
вновь появится в мире. Потому что заклятья, которые искали и находили пытающие
Авара, превосходили все, что узнавали все остальные от начала времен. Однако
из-за преждевременной смерти Авара они оказались утрачены и забыты.
Только Кортар знает их, если он все еще жив и удержал память.
* * *
добавка Антрекота:
Стихотворение, вплавленное в объект 1.2б
Приписывается Царю Огненной Горы.
Я не могу сказать,
что ярость моя права –
слишком давно родилась она,
и мне уже не связать
разнопрошедшие времена.
Война растет как трава,
и все, что досталось на долю мне –
узнать ее и назвать.
[подстрочник мой]
* * *
О языке авари. Заметки переводчика-практика.
Язык авари ставит перед теми, кто с ними общается, парадоксальную проблему:
переводить с аварина на европейские языки достаточно легко, но с европейских
языков на аварин - практически невозможно. Если отдельные словосочетания при
этом, как правило, удается передать, то смысл их связи - то есть смысл
предложения в целом - при этом часто теряется и сменяется полной бессмыслицей,
неустранимой принципиально. Особенно это касается перевода гуманитарных и
публицистических текстов Земли на аварин.
Это положение дел связано с т.н. принципом «выбора наибольшей конкретики»,
лежащей в основе словоупотребления авари. Аварин не чужд абстракной лексики, но
допускает ее только в том случае, когда тот же смысл не может быть передан
лексикой конкретной, прямо называющей реальную основу того или иного словесного
концепта, как эта основа дана нам в ощутимом и наблюдаемом опыте.
Кроме того, ряд ментальных концепций, вне которых те или иные европейские слова
не имели бы никакого смысла, принципиально чужд авари, и соответствующая
лексика оказывается непереводимой на аварин.
Достаточно сказать, что на аварин нелъзя перевести слова ряда «возвышенный,
чистый, непорочный», ибо эти термины отсылают к концепции объективной
вертикальной иерархизации душевных движений, согласно которой то или иное из
них заведомо имеет большую (высшую) или меньшую (низшую) объективную ценность,
независимо от мнений и желаний людей, причем часть этих движений объективно
маркируется как противоположно-направленная по отношению к другой, и этому
различию также придается объективированная этическая и эстетическая
интерпретация («низкое» и «высокое» само по себе).
Но дело в том, что вся эта концепция совершенно чужда авари, с точки зрения
которых в мире вообще нет объективной иерархизации, и «само по себе» ничего не
бывает ни лучшим, ни худшим.
Соответственно, фраза «его помыслы были чисты» на аварин может быть переведена
только как «его помыслы были достойны (похвалы) и привлекательны», то есть с
заменой способа выражения на новый, подчеркивающий субъективизм и
относительность заявленной оценки - в полную противоположность смыслу
оригинала.
(«Чистота» по основному, конкретному смыслу этого слова, мыслится как некая
объективная наблюдаемая характеристика: чист ли белый ковер, или грязен, есть
объективный факт, не зависящий от вкусов наблюдателя; можно было бы ввести
физическую меру, единицу загрязненности белого ковра (количество пигмента на
единицу площади), и измерять ее. Между тем «достойным» и «привлекательным»
можно быть только с чьей-то субъективной точки зрения, не обязательно
соизмеримой и доступной к приведению к соизмеримости с другими такими же
точками зрения; в отличие от количества пигмента на единицу площади,
«привлекательность» - в конечном счете дело субъективного вкуса, а не общего
для всех наблюдения и измерения).
Разберем два примера. Заурядная газетная фраза «современность настоятельно
требует от нас, чтобы мы...» МОЖЕТ быть переведена на аварин, но при этом
употребление ее потеряет всякий смысл.
Во-первых, концепт «современность» как нечто целое категорически отвергается
аварином в пользу термина, прямо называющего «наблюдаемый физический состав»
этого словесного концепта - то есть в пользу выражения «недавние перемены
(из-за которых нынешние обстоятельства специфически отличаются от прошлых)».
И, конечно, ни «современность», ни «перемены» ни в каком смысле не могут в
рамках аварина чего-то «требовать», не будучи живыми разумными существами.
Фраза «нынешнее время требует» может быть передана на аварине только через
конструкцию: «в нынешних обстоятельствах, чтобы достичь того-то, мы дожны
сделать то-то»: без указания цели мотив долженствования (содержащийся в
оригинальной фразе «время требует») не может быть выражен на языке авари,
поскольку перед «временем» никакого долга нет, и то, почему и для чего мы
теперь что-то «должны» (=для чего нам исполнять «требование»), на аварине
должно быть названо прямо.
В итоге единственным аваринским адекватом исходной фразы («современность
настоятельно требует от нас, чтобы мы...») будет: «Недавние изменения вызвали к
жизни новые обстоятельства, в которых мы, чтобы добиться того-то и того-то,
должны будем....»
Но какой смысл будет в такой фразе вообще упоминать «недавние изменения» (resp.
«современность»)? Единственным смыслом сообщения является то, что такие-то
обстоятельства делают нужным применить для достижения такой-то цели такие-то
средства. Этот смысл ничего не приобретает и не теряет оттого, определены ли
названные «обстоятельства» давними или недавними изменениями, тем самым
упоминание этого окажется совершенно излишним, «чистым шумом», как говорят в
таких случаях авари.
Таким образом, наша фраза переводима на аварин, но окажется на нем совершенно
бессмысленной и лишней инклюзией в текст.
Рассмотрим другой пример: «Это исторически закономерно, и потому оправданно».
Обе части этого предложения могут быть переведены на аварин - разумеется, с
неизбежными заменами. Переводом «исторически закономерно» - то есть
«наблюдаемым физическим составом» этого словесного концепта - будет просто
выражение «как часто случается у людей в подобных обстоятельствах...» (и в
самом деле, никакого другого реального смысла слова «историческая
закономерность» не несут).
Слово «оправданно», подразумевающее некую объективную безличную
«оправданность», будет немедленно заменено на аварине словом «справедливо»
(подр.: с точки зрения говорящего, которую, как он считает, в данном случае
пристало разделять и его собеседнику).
Вся фраза получит вид:
«Это справедливо, потому что так часто случается с людьми в подобных
обстоятельствах». Но это рассуждение - явный абсурд.
Остается добавить, что с точки зрения авари этот абсурд содержался и в
оригинальной фразе, а их способ выражений просто выявил его очевидным образом.
Неудивительно, что большая часть наших гуманитарных и дидактических или
публицистических текстов, изучаемая эльфами-авари в переводе на аварин,
представляется им собранием невообразимой чуши.
Откровенно говоря, я и сам так думаю.
P.S. Вот как выглядит «Я, матерь Божия, ныне с молитвою...» Лермонтова (поэта,
очень ценимого авари - в переводах, разумеется!) в подстpочном переводе на
аварин и обратном подстрочном переводе на русский. [3]
Мать бога, я обращаюсь к тебе с большой просьбой,
стоя перед твоим ярко сияющим изображением.
Я прошу не о спасении, не перед боем,
без выражения благодарности или признания вины.
Я не прошу о своей душе, привыкшей к одиночеству,
так как я бродяга, у которого нет родных в Арде.
Но я хочу попросить тебя, жалостливую к миру, в котором мало жалости,
за девушку, которая еще не утратила девственности и пока мало знает жизнь. [4]
Дай много радостей той, чья душа сможет получить от них удовольствие. [5]
Дай ей внимательных к ней спутников,
молодость без тоски, спокойную старость;
незлому сердцу - не обременяющие души надежды на что-нибудь хорошее.
Когда придет срок ее смерти,
случись это шумным утром или беззвучной ночью,
пошли сопровождать ее дух за Круги Мира
кого-нибудь из самых сильных аннойр, душа которого излучает красивый свет.
* * *
Рассказ о неудаче виндан-авари
За тридцать лет до драконов или около того два клана виндан-авари перешли к
западу от гор и поселились в тамошних лесах. Пищи, воды и твердого дерева было
вдоволь, и виндан-авари выстроили себе город. Они возделывали землю, разводили
скот и охотились. По соседству с ними жили лесные лаиквенди из рода альдар. Они
вели войну с рауками Железного Города, которые изредка приходили с севера.
Авари не вмешивались в их дела и хранили мир для себя. Военным предводителем у
них был Тэарос, колдовал Нару, а если случалось что-то, о чем не судят сами на
месте, это дело судил Кинтар.
За год до драконов к авари пришли известия о том, что Мэйлкаур, бог Железного
Города, хочет найти и уничтожить Кандланн, тайную крепость айльдар. Авари
ошибочно сочли, что это их не касается.
Затем к лесной заставе авари подошел крупный раук в сопровождении нескольких
рауков поменьше. Он сказал: «Здоровье двоюродным! Я Гайнрат, командир тысячи!.
Может быть, вам известно, что на Севере приказали Югу пасть под наше оружие. Вы
дайте мне проход через вашу землю, чтобы я обрушился на лаиквенди с той
стороны, откуда они нас не ждут. Поначалу я не хотел впутывать вас в это дело,
но со всех остальных сторон они уже успели укрепить свои рубежи».
Гайнрат нарочно старался говорить рассудительно, под лад авари, хотя известно,
что кровь рауков очень горяча. Было видно, что он сдерживает себя, а будь его
воля, предпочел бы ничего не спрашивать, а взять силой. Это не насторожило
авари, потому что они и так хорошо знали рауков.
Тэарос, Нару и Кинтар явились на заставу говорить с Гайнратом. Посоветовавшись,
они сказали: «Поступить так означало бы впутаться в ваши войны, а этого мы
вовсе не хотели раньше и не больше хотим теперь. Сожалеем, но твоей просьбе не
суждено исполниться».
Гайнрат обрадовался. Его клыки оскалились, лицо заострилось, а глаза сузились и
стали желто-зелеными. Авари не удивились, так как знали, что рауки больше рады
случаю устроить бой, чем боятся его. Гайнрат с силой сказал: «Если вы не хотели
слушаться доброй просьбы, вот вам приказ: именем Мэйлкаура, царя Пустоты и
Всего, что в ней, я объявляю эту землю повинной служить Железному Городу!»
Нару усмехнулся. «Если твой правитель - царь Пустоты и Всего, что в ней, зачем
тебе было сейчас объявлять нас его слугами? В этом случае мы уже и так
принадлежали бы ему».
Гайнрат сказал: «Я вернусь с тысячей через три дня. Вы пропустите нас на
лаиквенди, не предупреждая их, и признаете себя слугами Железного Города, не
противореча мне. Или вы ляжете костьми». Он повернулся и ушел в сопровождении
своих людей.
Тэарос, Нару и Кинтар вернулись в город и созвали авари на сходку. Все
понимали, что наступило плохое время. Бросать город со всем нажитым, чтобы уйти
в безопасное место, показалось авари более тяжелым выбором, чем оставаться тут.
Тем более, что для тех, кто без боя побежал от своего города, бросив его из-за
первой же угрозы, на свете не останется безопасного места, чуть только их
соседи разузнают об этом.
Как раз в это время в Город Авари вернулся юнак, гостивший у своих дальних
родственников из нолтар. Они были связаны родством через несколько семей.
Поскольку он был младшим, и в нем было меньше всего крови виндан-авари, ему
дали говорить первым.
Он сказал: «Низко уступать силе; лучше мы все погибнем, чем подневольно примем
чужое ярмо из страха перед угрозами!»
Квенди засмеялись его словам. «Ты слишком долго прожил на Западе», - сказал
Тэарос. «Вспомнила мать четверых, как надо бегать от юноши!» - сказал Нару.
«Пойди на свое поле и крикни это земле, - объяснил Кинтар. - Над тобой и так
есть насильник, перед которым ты гнешься, имя ему - Порядок Вещей. Он грозит
тебе тем, что ты умрешь с голоду, если не будешь проливать пот на своем поле. И
ты ведь не отвечаешь ему, что скорее умрешь, чем уступишь принуждению, а скорым
шагом идешь тяжко трудиться поневоле, чтобы он оставил тебя жить. Если не в
позор подчиняться этому насильнику из страха перед его угрозами, то, само по
себе, не в позор было бы подчиниться и Мэйлкауру по тем же причинам. Это дело
не крика, а расчета».
Авари стали рассчитывать, сколько крови они готовы отдать за то, чтобы избежать
повиновения чужакам Железного Города. До сих пор они не подчинялись ничьим
приказам, кроме своих собственных, и им жаль было бы за бесценок расставаться с
этим положением дел. Они долго спорили и решили, что до тех пор, пока в бою не
ляжет каждый второй из них, они не покорятся и не уйдут, а если дойдет до
этого, они сожгут свой город и все запасы и уйдут обратно за горы. Если же их
будут преследовать и окружат так, что неотразимая гибель будет грозить всем, то
им следует сдаться и принять ярмо Мэйлкаура. Те, однако, для кого это будет
вовсе непереносимо, смогут покончить свою жизнь сами, и сходка не сочтет это
нарушением долга перед кланом, а для остальных - сочтет. Однако сходка не взяла
на себя тяжесть постановить, что в такой крайний час долг перед кланом должен
быть важнее для каждого, чем его воля не покоряться силе чужаков.
«Быть может, - сказал Тэарос, - наши расчеты неверны, и с первого выстрела мы
все будем обречены, что бы мы ни делали дальше. Так как кровь рауков очень
горяча, а бьются они умело и беспощадно». «Если так, - сказал Нару, - значит,
мы плохо рассчитали, что не ушли сразу, и поплатимся за ошибку в расчете. Это
будет судьба, и нам не в чем себя винить. Никто не свободен от ошибок,
происходящих от недостатка сведений или неточной мысли». «Мы должны открыть,
чем мы сами можем угрожать раукам, - сказал Кинтар. - Рауки бесстрашны, и сила
нашего сопротивления на них не подействует. Их кровь слишком горяча, поэтому
польза их собственного дела тоже не окажет на них особенного влияния. Они будут
делать все, чтобы не выказать себя трусами. Если мы хитростью поставим их в
такое положение, что им придется для этого делать то, что будет лучше для нас,
мы сможем распорядиться их судьбой».
Когда Гайнрат подошел со своей тысячей к заставе авари, его встретил Тэарос.
«Мы готовы умереть, но не сдаться, - сказал он. - Так что мы вышли против вас
все, вместе с женщинами и подростками. Вот сейчас наши женщины стоят слева от
нас, а подростки - справа. Из этого вы можете заключить, как ожесточенно мы
будем сражаться, так что лучше будет вам отступить».
Гайнрат засмеялся. «Вы очень испугали нас своими женщинами и детьми, так что
мы, пожалуй, не возьмемся иметь с ними дела!» - сказал он. Рауки атаковали
только центр расположения авари, потому что считали, что справа и слева от него
стоят женщины и дети. У них не было жалости к тем или другим, но они не могли
стерпеть, чтобы вышло, будто они боятся воевать с мужчинами и предпочитают
из-за этого бой с женщинами и детьми. Поэтому никто из них не хотел нападать
слева или справа, чтобы не показалось, что он ищет меньшей опасности в
сравнении с теми рауками, кто нападал в середине.
В действительности женщины и дети авари были укрыты в безопасном месте, а
справа и слева находились отборные бойцы авари с дальнобойными луками, лучшими
мечами и топорами. Раукам не пришло в голову, что Тэарос обманывал их, когда
говорил о женщинах и детях в боевой линии, потому что они ожидали от авари
чего-либо в этом роде, зная их приверженность к независимости. К тому же у
самих рауков, когда на их поселения нападают, в бой идут все, кто способен
удержать нож в руках, без различия возраста и рода. Рауки поступают так, потому
что их кровь очень горяча.
Поэтому рауки не стали настойчиво разведывать, кто стоит слева и справа, а все
вместе ударили по авари, стоявшим посередине. Те подались назад и стали
отступать, а рауки бежали за ними по дороге, идущей в гору к городу авари.
Когда тысяча рауков растянулась и устала, отряды справа и слева расстреляли и
вырубили всех рауков, спускаясь с горных склонов, покрытых лесом, по сторонам
от дороги. Гайнрат зарубил восьмерых авари до того, как его убили. Перед
смертью он потребовал, чтобы на бой с ним вышел военный предводитель авари.
«Эту твою просьбу можно и выполнить, в отличие от предыдущей», - сказал ему
Тэарос. «За моей тысячей придет много тысяч рауков, и теперь вам не жить», -
сказал Гайнрат. «Мы и вправду можем умереть завтра, но ты во всяком случае
умрешь сегодня», - объяснил ему Тэарос. Они вступили в бой. Гайнрат был убит, а
Тэарос искалечен.
Когда подсчитали потери, оказалось, что убито сто с лишним авари и почти все
рауки. «Теперь слово за ними, - сказал Нару. - Если начальники Города Железа
решат, что сейчас, во время большой войны, им не стоит тратить тысячи рауков
только на то, чтобы разделаться с нами, то они оставят нас в покое, и мы
выиграли. Но они могут посчитать делом первейшей важности не допустить, чтобы
один-единственный город отбил их и остался безнаказанным перед всеми. Тогда они
не пожалеют на нас людей, и мы проиграли».
«Надо помочь им сделать правильный выбор», - сказал Кинтар. По его совету
рауков похоронили тайно, об этом деле не пели боевых песен и никому о нем не
сказали. К начальникам Железного Города отправили смертников-добровольцев. Они
должны были передать, что авари не станут никому рассказывать о случившемся,
если их не тронут, и таким образом слава Железного Города не уменьшится.
В это время к Городу Авари скорым шагом шли три тысячи рауков, чтобы отомстить
за поражение и разрушить все. Посланцы авари явились к ним передать известие
для Железного Города. Рауки привели себя в боевую ярость и загрызли их заживо.
Головы посланцев швырнули через стены Города Авари. Авари сказали: «Если рауки
на службе Железного Города своей властью решают такие дела, Мэйлкауру будет
трудно выиграть его войну». Рауки изготовились штурмовать город со всей
предусмотрительностью и отвагой.
Тэарос объявил: «Наступило время, которое мы предвидели. В этот крайний час
воля кланов говорит моим ртом. Те из вас, кто не хочет сохранить верность
кланам, освобождаются от нее и вольны делать что угодно, лишь бы не мешать
остальным. Те, кто хочет сохранить верность кланам, пусть поступят так: все
старики, калеки и те, кто не способен быстро идти, должны остаться здесь и
погибнуть в бою против рауков. Все те, кто способен быстро идти и молчать,
чтобы не выдать себя, должны уйти тайной дорогой, пока мы сдерживаем рауков,
чтобы сохранить себя и продлить жизнь кланам. Тех детей, кто совсем несмышлен и
относительно которых нет поэтому вероятия, что они смогут молчать в дороге и не
навлекут рауков на след, следует оставить с нами на смерть. От себя я советую
родителям убить их своей рукой, потому что когда за это возьмутся рауки, они
необязательно будут делать это без боли».
Тэарос остался в Городе Авари сдерживать рауков. Многие воспользовались случаем
и отказались от верности кланам, чтобы распорядиться жизнью по своей воле. Они
остались рядом с Тэаросом и прикрывали отход остальных. По приказу Тэароса
Кинтар увел тех, кому досталось продлить жизнь кланов собой. Нару хотел
остаться с Тэаросом и помогать против рауков колдовством. Тэарос сказал: «Рауки
ни во что не верят, так что колдовство на них не подействует. Отправляйся с
Кинтаром и ободряй его людей в дороге, когда вы отойдете на достаточное
расстояние, чтобы можно было говорить».
Начался бой. Кинтар и Нару увели остаток авари, а тех, кто остался в Городе,
перебили рауки. Потом рауки нагнали Нару и Кинтара и окружили их, так что дело
авари не удалось. Кто-то сказал: «Вышло, что оставшиеся в городе погибли зря».
«Вовсе нет, - сказал Кинтар. – Они погибли, прикрывая отход своих людей, а это
славная смерть. Что здесь изменилось оттого, что какие-то другие авари – то
есть мы - не смогли отбиться от рауков?»
Рауки расстреляли и закололи многих авари. Кинтар приказал остальным сдаваться
и покончил с собой. Несколько десятков авари тоже покончили с собой, а
остальные положили оружие перед рауками. Рауки убивали, пока не утихла их
боевая ярость, а остаток пленных угнали на север. Там их пожелал видеть бог
Железного Города.
Пленных авари привели к богу Железного Города. В это время он отдыхал и
рассматривал Живые Камни, вывезенные им из-за моря. По его лицу было видно, что
он очень доволен. Авари не удивились. После того, как Баэрэн унес один из Живых
Камней, бог Железного Города распускал слухи, что Камни приносят нестерпимую
боль всем, кто их берет, и что поэтому сам бог тоже терпит от них вечную пытку,
но уже не может отбросить их. Этими рассказами он рассчитывал отбить у людей
вроде Баэрэна охоту унести оставшиеся два Камня. Западные люди охотно принимали
это на веру, так как им было приятно думать, что Мэйлкаур постоянно испытывает
боль. На это он и рассчитывал.
Увидев Мэйлкаура с Живыми Камнями, авари забеспокоились. Они опасались, что
если он решился показать им, что Камни не причиняют ему боли, то, должно быть,
он не собирается оставлять их в живых. Однако Мэйлкаур настолько полагался на
легковерие западных, что совсем не опасался того, расскажут ли авари что-либо
или нет.
Увидев авари, Мэйлкаур обратился к своим людям. Голос у него был глубокий и
звучный. Он сказал: «Вот еще одно горе, которое принесла с собой эта война. В
их беде, как в малой капле, отразились страдания всего Эндорэ. Это вызывает
печаль».
Отозвался один из его начальников, в темной одежде, шитой серебром. Это был
невысокий человек с белыми волосами и мучнисто-белым лицом, с глазами,
отливающими в красный цвет. Он сказал: «Напротив, это хорошее дело. По лесам
разнесется, что нас можно победить, но тот, кто осмеливается на это, не
заживается на земле. Такая слава принесет нам много пользы. Конечно, это
касается только войны на юге, где с нами враждуют небольшие кланы, опасающиеся
потери в несколько сот человек. На западе это дело не произведет особенного
впечатления». Он говорил сухо и сиповато. Так авари впервые увидели майа
Кортара.
Мэйлкаур показал пленным авари Живые Камни. Он сказал: «Вот огонь, подобный
Негасимому Пламени, которое я ищу». По его приказу авари пересказали ему все,
что с ними случилось. Обращаясь к своим людям, Мэйлкаур произнес: «Видите, как
скверно лепит этот гончар из безвременья все, что создает! Эти существа – его
труд, а когда на кону лежала их свобода, они принялись мерить и считать, будто
торговались. Это достойно жалости».
«Напротив, они действовали совершенно правильно», - отозвался Кортар.
«Да, они как раз по тебе, - сказал Мэйлкаур, - ты ведь был когда-то
подмастерьем ремесленника». Он произнес это так, что авари послышалось: «да так
и остался им», хотя этого Мэйлкаур не говорил. «Я же, - добавил он, - едва
только мою свободу пытались принуждать или ограничивать, не терпел этого и
сразу вступал в борьбу, не выгадывая и не считая. Высокий дух не потерпит,
чтобы его вынудили к чему бы то ни было, он предпочтет этому что угодно, даже
общую гибель».
«Так оно и будет, наш бог!» – сказал Кортар майа.
Авари заметили, что люди Мэйлкаура смешались. В самом деле, ответ Кортара
звучал так, что его можно было понять двусмысленно. Позднее авари спросили
Кортара, хотел ли он сказать, что высокий дух непременно поведет себя так, как
говорил Мэйлкаур, или что это непременно кончится его гибелью. «Я всего только
поддакивал своему господину, а остальным и почудилось невесть что», - ответил
Кортар. Авари заметили, что это была насмешка, хотя Кортар говорил ровным
голосом.
Сам Мэйлкаур как будто не обратил внимания на его слова. «Раз они по тебе, так
и забирай их!» - сказал он. Так авари достались Кортару. Кортар спросил: «Как
вы думаете, кто виноват в том, что с вами случилось?» Нару сказал: «Во-первых,
превосходство сил было на вашей стороне. Во-вторых, мы совершили ошибку, что
поселились в краю, где вы гремите своей войной, и понадеялись, что нас это не
коснется. В-третьих, в той мере, в какой здесь решает удача, она тоже не была
на нашей стороне. Поэтому ваши рауки смогли нас настичь». Кортар нашел, что
нельзя было сказать лучше. Затем Кортар объяснил: «Мне понравилась ваша
рассудительность и то, как вы стояли за свою честь. Теперь вы приняли наше
ярмо, бог Мэйлкаур подарил вас мне, и я делаю вас своими ленниками. Я не буду
использовать вас здесь, и вообще на этой войне. Надо заглядывать дальше. Однако
вы должны присягнуть мне, иначе мне не будет смысла оказывать вам
расположение». Авари нашли, что он говорит верно. Кортар поселил их на
северо-востоке своих владений и использовал их знание леса, которому они учили
его, вместе с его волками и людьми. Затем он уехал, велев дожидаться его
приказов. Через некоторое время в поселениях авари появилась большая летучая
мышь и пугала их. Оказалось, что то был сам Кортар. В облике летучей мыши он
сказал: «Наш бог одержал большую победу, а после его больших побед нас обычно
бьют. Другие боги, его братья и сестры, с которыми он в ссоре, теперь не
оставят его в покое, а когда мы, небесные демоны, всерьез воюем друг с другом,
мало что остается от земли. Уходите на восток. Возможно, когда-нибудь я еще
встречу вас, и мы сможем принести друг другу какую-либо пользу».
Авари ушли на восток. Там их военным вождем стал Тэурсэ, сын Тэароса.
Впоследствии авари из рода Тэароса иной раз оказывали Кортару услуги. Кроме
прочего, они были благодарны Кортару за совет уйти: если бы не он, они могли бы
погибнуть вместе с утонувшими краями запада, которые испепелили и низвергли
войска Мэйлкаура и его братьев, когда дело у них дошло до большой войны. Конец
рассказа о неудаче виндан-авари.
|
