Iva Взгляд из зазеркалья
Санкт-Петербург
|
Отцы и дети.
МЫ УХОДИМ. МЫ
ПОЧТИ УШЛИ… (Открытое письмо Элхэ Ниэннах в ответ на ее
статью «Тот, кто в пятнадцать лет ушел из дома…»)
«Мы
уходим. Мы почти ушли. Мы не соль земли – мы соль на
раны…» (О. Ладыженский)
«Вы - гуманисты. Вы
проповедуете любовь к людям. Вы не можете ударить человека. Вы
просто медленно убиваете своих родных. Своих матерей.
Бескровно. Чистенько. Тихо. А они вас любят. Даже таких. И
ждут - несмотря ни на что. Вам не стыдно жить - с этим на
совести?..» (Ниэннах, «Тот, кто в пятнадцать лет убежал из
дома»)
Нет. Не стыдно. Я, «в пятнадцать лет ушедшая
из дома», не стала бы писать ответ Вам, леди, если бы не
ситуации, которые я совсем недавно, двух недель еще не прошло,
имела счастье наблюдать. И ведь не в одном доме же «все так
плохо»… У меня складывается впечатление, что Вы имеете
сугубо однобокое впечатление о проблеме, которую взялись
обсуждать. Уж извините. Я охотно верю, что Вам звонили матушки
некоторых Ваших юных знакомых, прося вернуть любимое чадо
домой; Вы любите жалеть, как показывает «Черная Книга Арды»,
Вас впечатлили их «спокойные голоса без страдания». Вы
написали статью. Хлесткую, меткую. Бьющую по совести. … и
почему-то, скорее всего, совсем не подумали, что ребенок
просто так из дому не уйдет. Людям чувство дома, семьи, очага
– очень нужно, сударыня, Вам ли не знать, Вы столько об этом
писали. И оставлять свой очаг – как бы там ни было, все-таки
больно и страшно. Больно и страшно уходить в неизвестность,
потому что подсознательно каждый всегда считает, что родители,
какие-никакие, его не кинут в трудной ситуации, не оставят,
помогут, а чужие люди, хоть бы и лучшие друзья юности – совсем
не факт, они ничем не обязаны. Уходя из дому ты будешь
надеяться только на себя.
Человек, уходящий из дому –
в первую очередь, горд. Если уж он решается порвать столь
прочные узы, то вряд ли он надеется на то, что родители станут
присылать ему деньги на сигареты и пр. А многие такие товарищи
еще и не примут «гуманитарной помощи» от родных – при подобных
раскладах. Можно взять гитару в руки и пойти петь в
переход метро. Можно раздавать рекламные листовки. Можно
забыть про гордыню и «аскать», когда все совсем плохо. Гроши,
конечно. На аренду жилья их не хватит. Но Вы же сами знаете о
наличии «флэтов» в городе. Коммунальные платежи и
электричество там можно оплатить в складчину. А на гроши,
добытые вышеупомянутыми способами – вполне себе можно прожить.
Знаем, плавали. Проходили. Проверяли. Да, встречались и
«нахлебники». Те, кто садились на шею окружающим, пробивая их
на жалость или что-то в стиле. Но клеймо, которое Вы любезно
ставите на лоб каждому такому человеку – просто «по
определению» незаслуженно.
Впрочем, сколь я могла
понять из общего тона статьи, материальные аспекты для Вас
были скорее «лирическим отступлением», чем чем-то
«краеугольным». А основная суть – она в том, что мы причиняем
боль ближним своим, уходя от них. Мы имеем право уйти. Мы
имеем право оставить дом, ставший нам не домом, а попросту
достаточно некомфортной впиской. И мы имеем право оставить
родителей, которые не стесняясь в средствах, «ради нас же
самих» навязывают нам свой образ мышления, образ жизни и так
далее. Мы имеем право не отказываться от себя. Имеем право
поберечь собственные нервы. Матери страдают, когда не
знают, куда ж укатило любимое чадо. Аххх. А то, что она этому
самому чаду несколько месяцев портила жизнь ежедневными
моралите на предмет «побыл дураком – надо жить, как люди», оно
– не в счет? То, что она попрекала его материальной
зависимостью – «Коли уж хлеб мой ешь, слушайся меня!» – это
тоже не в счет? То, что она могла оскорблять самое святое для
юного человека – его мечту, его дружбу, его надежду и веру в
будущее, в идеал – «Никаких островов нет, тебя втаскивают в
секту умелые проходимцы, тебя используют, подставят, никого у
тебя нет, кроме родни, весь мир – минное поле!» - это все
ерунда, ничего не значащая по сравнению с тем, что матери
больно? Я так не считаю.
Только что я оставила за
своей спиной ситуацию, с которой я не сталкивалась уже
несколько лет как. Отцы и дети, как они есть. 1. Первый
случай. Авторитарная религиозная мать, считающая возможным
беззастенчиво спекулировать на своих недугах. Не нравится ей,
что дочь принимает участие в ролевых играх, общается с
«язычниками» и пр. И она ставит вопрос: «Уходи из этой
компании, или ты доведешь меня такими выкрутасами до
сердечного приступа!» И закатывает глазки, и за сердце
картинно хватается. Дочь не хочет оставлять то, что стало
частью ее жизни. И она начинает лгать. Говорит матери, что да,
она оставила клуб ролевых игр, что она учится в Универе и
больше нигде не бывает, все в порядке. «Конспиративно»
появляясь на сходах и играх. В данном случае, к самой
дочери у меня больше претензий. Если не хватает мужества
отстаивать свою позицию, прямо сказать матери в лицо, что
показушными страданиями ее не возьмешь – сама себе виновата.
Но если матери не хватает любви для того, чтобы признать за
дочерью право выбора, она, ИМХО, не имеет права требовать
любви от дочери. Требовать от дочери жертвы. А если ее
любовь состоит в том, чтобы навязывать дочери свой образ жизни
и мышления «ради самой же дочери» – то это уже не любовь.
Любовь, как форма диктата – это втаптывание в грязь самого
понятия любви. У таких родителей вырастают (ежели «в цивиле»)
мальчики, которые бьют своих жен, повзрослев, при малейших
попытках неповиновения их воле, и девочки, которые покорно
терпят побои мужчин и отыгрываются на своих детях.
«Нафиг-нафиг такой график». Благодарю покорно. Самая
неизбежная неизбежность и самая требовательная нота Любви –
это необходимость оставлять право выбора за тем, кого любишь.
Иначе это уже что угодно, но не любовь. И родительская
любовь – не исключение. А если подобные родительские штучки
оправдывать не любовью, а тем фактом, что «я тебя родила и
воспитала, поэтому имею на тебя право» – то в данном случае
вопрос стоит на уровне господства и повиновения. Я родила
тебя, доченька, и воспитала, выкормила, я купила себе
рабыню/игрушку у судьбы; вот как оно выглядит и звучит, ежели
без красивых слез и слов. И это отвратительно.
«Любовь
не предают. Я знаю, что вы скажете."Подергаются - и
перестанут." Перестанут. Будут говорить ровно и спокойно.
Будут радоваться, что вы хотя бы изредка звоните и заходите.
Радоваться тому, что знают - вы живы. Целы, невредимы, не в
больнице, не на другом конце бывшего Союза. Вам не кажется,
что это страшно? Нет. Вам - не кажется.» (Ниэннах, «Тот,
кто в пятналдцать лет ушел из дому…»)
2. Случай второй.
Родители милостиво изволят принимать все «закосы» ребенка,
позволять ему общаться с ролевиками и пр. Но при этом им слабо
принимать как должное право ребенка на собственный путь. Они
снисходят до того, что разрешают совершеннолетней дочери
общаться с теми, с кем она хочет общаться. При этом попрекая
ее материальной зависимостью при первых же попытках
неповиновения хоть в чем-то. Требуя от нее безоговорочного
послушания. Позволяя себе орать на нее в присутствии
посторонних людей. А в их отсутствии – бить. Добрый
следователь и злой следователь. Отец бьет за неповиновение,
мать потом утешает рыдающую дочь, вытирает слезки и гладит по
головке: «Ну мы же тебя любим…» И дочь любит мать. И готова
целовать руку, которая не бьет, просто за то, что она не бьет.
И при попытках человека со стороны, бывшего свидетелем
подобной сцены, возмутиться по этому поводу, она виновато
пожимает плечами и говорит: «Они же меня любят…» И говорит с
благодарностью истовой о совершенно банальных бытовых
проявлениях заботы и внимания со стороны родителей, совершенно
естественных во многих знакомых мне семьях, где никто из дому
не уходил, бо не нужно было, - как о каком-то
сверхъестественном чуде, как будто для нее Сильмарилл они из
Ангманда принесли. Кайф-то какой – в чем-то ее поняли и не
унизили, не «поставили на место», не ударили. Вам не
кажется, что это – страшно? Мне – да. И ведь не одна такая
семья, наверное, на просторах России существует.
Просто
так, от нечего делать, редко кто уходит из дому. Из
благополучных семей нет необходимости уходить. От тех, кто
любит тебя, редко кто уйдет. Значит, что-то не так в том
доме, откуда уходит человек. Предпочитая ему всю бытовую и не
только бытовую неустроенность флэта. Вам не приходило в
голову, леди, что матери бьют Вам на жалость, рассказывают,
как дитя с цветочками домой приходило, зная, что «пробьет» оно
нежную женскую душу, - и совершенно не пытались они понять
своего ребенка, не пытались задать себе вопрос – «Что я делаю
не так, если он уходит от меня? Что я делаю настолько не так,
что моя боль ему безразлична?» Почему я никуда не
собиралась уходить от отца, пока он был жив, и ушла от матери,
со скандалом хлопнув дверьми? Все потому же.
Бывает и
другое. Во времена былые был обычай – отправлять повзрослевшее
дитятко пожить в чужих людях, поучиться, чтобы научилось оно
быть самостоятельным, отвечать за себя и свои дела, понимать
жизнь. В наше время он, увы, почти не работает. Многие
пытаются самостоятельно пройти эту школу. Душа требует. Их
право. А если родители не желают этого признавать – увы, тем
хуже для них. Потому что человек не может и не обязан всю
жизнь оставаться домашним животным/любимой игрушкой кого-то
там. Пусть даже этот кто-то – его родитель.
Мы –
представители другого поколения, чем наши родители.
Представители другого мира. Неважно, придумали мы себе свои
острова, помним ли их… не суть. Суть в том, что мы живем в
разных пространствах и снах. Они несовместимы. Как
несовместимы разные этические системы. И лучше разойтись
«малой кровью». Потому что все начинается с непонимания, а
заканчивается враждой, хорошо, если глухой. И мы уходим из
дому. Мы уходим. Мы почти ушли… Если Вы внимательно
прочитали вышенаписанное – Вы поймете, почему мне очень жаль
тех, кто прочитал Вашу статью и не ушел из дому, несмотря на
то, что очень хотелось. Мы уходим из дому. Мы бежим из
тюрьмы. Мы имеем на это право. Мы не обязаны подставлять
правую щеку постоянно. Чайка Джонатан Лингвистон имеет право
улететь из опостылевшей Стаи, плюющей ей в лицо. Мы не обязаны
щадить тех, кто не щадит нас, в своей великовозрастной
уверенности, что они лучше нас знают, как нам надо. Они
носили нас под сердцем. Они кормили нас с ложечки в детстве. И
они же отравили нам юность. Чаши весов уравнены. Мы имеем
право уйти, запахнувшись в дорожный плащ, не
оглядываясь.
И нам не стыдно жить с этим на
совести. Потому что если они нас действительно любят – они
будут счастливы знать, что мы живем так, как хотим жить. И
перестанут дергаться. И будут говорить спокойно и ровно. И не
будут обзванивать пол-Союза, плакаясь в жилетку всем, кому
только можно поплакаться. Потому что не над чем рыдать.
Человек ушел в вольное плавание по имени жизнь. Вы можете
мне возразить – «у Вас не было детей, мадам, Вам этого не
понять…» Да, это так. У меня не было детей. Но у меня были
родители. И есть друзья, у которых тоже есть родители. См.
выше. Я видела такое счастье две недели назад. Я надеюсь,
что «случай № 2» таки уйдет из дому. Я буду писать ей письма и
уговаривать ее сделать это. Не считая при этом, что совершаю
подлость или что-то «в стиле».
Не надо нас жалеть.
Жалейте матерей, которые сначала устроят своему ребенку
«хорошую жизнь», а потом звонят Вам, жалуются, даже не
предполагая, сколько зла они причинили своему ребенку походя,
не заметив, навязывая ему свою систему координат. Их
жалейте. А за нами просто оставьте право уйти в ночь,
хлопнув дверью грозы. Не дослушав и не восприняв Ваших
моралите.
С уважением.
© Ive Morerante, Friday,
June 27, 2003 ____________
Буду очень благодарна за
любое высказанное мнение, свою позицию считаю только своей
принципиальной позицией, но не истиной в последней инстанции.
Спасибо.
|